Через пару часов свечи в каюте Жукова уже догорали, так что с каждой минутой становилось всё темнее.

— Почему бы Вам не приобрести пару керосиновых ламп? — недовольно поинтересовался Бальзак, кинув взгляд на ещё одну полностью погасшую свечу. Их теперь осталось всего две — но и тем гореть не более нескольких минут. — Это много эффективней и, уверяю Вас, дешевле, нежели каждый раз закупаться свечами.

Солнце уже давно зашло, а ветер поднялся, практически превращаясь в штормовой. Оставалось надеяться, что сама буря не начнётся. Вода, не менее чёрная, чем небо, которое то затягивалось плотным полотном туч, то снова очищалось, позволяя пиратам ориентироваться с помощью мерцающих звёзд, ударялась о корабль, страшно раскачивая и накреняя его в разные стороны.

— Потому что, — коротко ответил капитан тоном, не располагающим к продолжению диалога. Однако через несколько секунд тишины, нарушаемой лишь шумом волн и звуком криков снаружи, всё же добавил: — У меня достаточно средств, знаешь ли, чтобы использовать то освещение, которое я хочу. Или я не прав?

Старпом не ответил на вопрос, закатив глаза, после чего отдалился на полшага от стола, над которым клубился сигаретный дым, хотя Жуков не курил уже полчаса. Если кто-то говорит, что к этому омерзительному запаху можно привыкнуть, то он либо не пытался сделать это сам, либо кто-то при рождении ему отшиб обоняние.

— Если мы закончили с этим, — выдохнув, начал Бальзак, говоря про планирование дальнейших действий, маршрут до города и обсуждение того, что они предпримут, найдя этого Наполеона, — то у меня остался всего один вопрос: что Вы собираетесь делать с мальчишкой?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурившись, спросил капитан. Из-за тембра его голоса каждое его слово, выражение казались грубыми и угрожающими, но большая часть людей, часто общающихся с ним, к этому привыкли и уже не обращали внимание. Ну, или старались не показывать виду, что это их как-то волнует. — Он член команды.

— Ему не больше шестнадцати, Жуков! — возразил старпом. — Мы не знаем, кто он, откуда он и что он замышляет, — он говорил быстро, хоть и не слишком, не позволяя себя перебить, — причин, в конце концов, почему он решил присоединиться именно к нам. И очевидно, что ему не место на борту этого корабля.

— Это мне решать! — рявкнул капитан и на целую минуту замолчал. Когда же он заговорил вновь, его речь была намного спокойнее. Может, даже снисходительнее. — Не по возрасту судят пирата, и ты сам это знаешь. Он ещё проявит себя, вот увидишь, — усмехнулся он, и сразу после этого из-за двери раздался лихорадочный стук тяжёлой руки.

До того, как прозвучал ответ, в каюту капитана буквально влетел один из членов команды, с трудом сохраняющий равновесие. Дверь за ним, ударившись о стену, жалобно скрипнула и почти мгновенно захлопнулась — корабль накренился в другую сторону, чуть не уронив моряка, вынужденного переместиться, можно сказать, в противоположный конец комнаты.

Это был кривоватый мужчина с далеко не самой привлекательной наружностью… Да и в душе его творилась всяческая чертовщина. Взлохмаченные тускло-бежевые грязные волосы, которые не постригали лет пять — не меньше, и не мыли примерно столько же. Горбатый нос, сломанный уже не единожды в потасовках и боях, изуродованный шрамом, проходящим через всё это худощавое и какое-то безумное лицо. Горящие глаза непонятного мутного цвета. Всё это вкупе с небольшим ростом, кривой спиной и сырой одеждой, сейчас больше похожей на отвратительные лохмотья, годные лишь для мытья даже не палубы — погребов, — всё это накидывало «Невезучему Нику» несколько десятилетий, хотя на деле ему было тридцать два года.

Очередная волна швырнула моряка к столу, откуда на него смотрели две пары обеспокоенных глаз тех, кто был полной противоположностью Невезучему Нику. Его, снова немного пьяного, сшибло с ног, так что его горбатый нос в который раз пересчитал трещинки и занозы на полу каюты капитана. Кряхтя и шмыгая носом, он торопливо поднялся на четвереньки, опасаясь предпринимать очередную попытку подняться на непослушные ноги, и обратил взгляд тёмных мутных глаз на стоящих перед ним.

— Капитан! — хрипло булькнул он, чуть не подавившись воздухом — очередной раз качнуло, и Невезучий Ник заметил, как старпом был вынужден опереться ладонью на стену, дабы не потерять равновесие. — Капитан! — повторил моряк, подхватив ритм новой волны, так что на этот раз его голос был более… человеческим. — Не справляемся, капитан! — коротко доложил он обстановку снаружи, где два-три десятка таких же мужиков, как он, стараются управиться с кораблём, которого из стороны в сторону бросает шторм — один из сильнейших на памяти Невезучего Ника! И тут же он выскочил обратно за дверь, чуть не зашибленный ею при новой встряске.

Бальзак посмотрел на Жукова, по лицу которого сложно было прочитать какую-либо эмоцию, и нахмурился. Обычно у капитана появлялось это непонятное выражение, когда он что-то усиленно обдумывал. И никогда не говорил о предмете своих рассуждений. Это напрягало и в некотором смысле раздражало старпома. В конце-концов Маршал мог выдать нечто совершенно безумное, а ему, как помощнику, оставалось расхлёбывать то, что заварил его капитан. Однако нельзя не признать, что часто Жуков вытаскивал их из критической ситуации, потратив несколько минут на то, чтобы продумать план собственных действий — существование союзников при этом он учитывал крайне редко.

Поняв, что бесполезно пытаться отвлечь внимание закрывшего глаза и чуть нахмурившегося Жукова, который, может, даже не план придумывает, а просто погрузился в воспоминания (такое тоже случалось, как спустя длительное время знакомства и совместной работы заметил старпом), Бальзак выдохнул и направился к выходу. Лёгкая походка позволяла ему по большей части сохранять равновесие и практически полностью игнорировать шторм.

— Надеюсь, Вы закончите быстрее, чем в прошлый раз, — негромко произнёс он у самого выхода, припомнив, как капитану, сильно раненому, потребовалось не меньше часа, чтобы придумать план, из-за чего корабль чуть не оказался погружённым на дно.

Как только старпом покинул каюту и закрыл дверь (что оказалось сначала затруднительным из-за ещё одной волны, накренившей корабль в противоположную сторону), его тут же окатило холодными брызгами. Пришлось зажмурить глаза, однако те всё равно противно и неприятно защипало при попадании в них частиц морской соли.

То, что Бальзак увидел (впрочем, из-за темноты и соли, даже это стало сложной задачей), осмотревшись, его совершенно не радовало. Мурашки пробежали по спине, заставив за несколько секунд похолодеть, однако парень смог взять себя в руки.

Большая часть палубы была затоплена водой — наверняка она проникнет на нижние уровни, так что часть постелей и продовольствия промокнут, и, может, что-то даже придётся выбросить (и как бы это стало единственным последствием!). Около восьми мужчин, кажется, самых сильных в команде, пытались сложить паруса, но один из тросов заклинило где-то на самом верху — один из толчков сместил катушку, так что одно огромное полотно никак не хотело складываться. Из-за этого ветер бросал корабль стороны сильнее, чем мог бы. И повреждение паруса было бы крайне нежелательным последствием этой ночи, а потому его требовалось немедленно сложить.

Новая мощная волна прервала размышления Бальзака. Пришедшая прямо на нос корабля, она прошлась по палубе. Промокшая от проливного ливня одежда окончательно превратилась в сырое тряпьё, а в сапогах противно захлюпало, но времени устранять эту проблему совершенно не было. Как только основной поток воды стёк обратно в океан, можно было увидеть угнетающий масштаб разрушений, который та принесла. Моряков, тянущих парус, сбило с ног и поволокло в одном направлении. В результате кажущаяся крепкой балка, которая сдерживала этот самый парус, накренилась, что создало ещё большие трудности при попытке убрать полотно. Вторая серьёзная проблема — снесло сам нос корабля. И крепкое плотное дерево, почти не раздробленное, швырнуло с огромной силой в сторону палубы. При этом оно зацепило штурвал (на самом деле, не только его), который теперь вращался с сумасшедшей скоростью, что оставалось лишь дивиться, как его не оторвало до сих пор.

— Бонго! Бонго! — послышался громкий, встревоженный, но вместе с тем глухой и хриплый голос одного из моряков, который заставил Бальзака перевести взгляд с раздробленного носа на палубу корабля, и всё стало понятно.

Одна из отлетевших щепок попала прямо в мужчину, члена команды, пронзив его живот насквозь. Это означало лишь неминуемую смерть, и старпом не желал тратить время и людей на покойника. Сделав глубокий вздох и ещё раз окинув взором корабль, он решительно направился в сторону паруса, чьё полотно трепеталось, словно в конвульсиях, из стороны в сторону, готовое вот-вот порваться. Заметив его, все моряки отстранились от умирающего Бонго и поднялись на ноги, готовые действовать, кроме одного, который, кажется, являлся братом погибшему пирату.

— Вы трое, — начал Бальзак, не останавливаясь и даже не замедляясь, поочерёдно указав длинным указательным пальцем левой руки на самых слабых, по его мнению, находящихся здесь моряков, отчётливо, перебивая шум шторма, — берите вёдра и отчерпывайте воду с палубы. Нельзя допустить её проникновения на нижние уровни, — пояснил он кратко. Выбранные старпомом кивнули, встрепенулись, и поспешили приступить к сиюсекундному выполнению приказа.

— Я остановлю штурвал! — в следующее мгновение звонким голосом заявил чуть ли из ниоткуда взявшийся мальчишка, непонятно как оказавшийся рядом со старпомом. Бальзак даже фыркнул от возмущения — какая неслыханная наглость, чтобы какой-то паршивец прикасался к самому штурвалу!

— Еще чего! — раздраженно прикрикнул Бальзак, схватив собравшегося было удрать Есенина за шиворот его широкой рубашки, уже полностью пропитавшейся водой. Это действие почти опрокинуло юношу, однако тот сумел удержаться от падения. — Лучше помогай вычерпывать воду, — почти в самое ухо мальчишки грубо произнёс старпом.

Новая волна оказалась, однако, на стороне блондина. Корабль вертело из-за кручения штурвала, так что теперь удар пришелся на боковую часть. При этом угол оказался таким, что не сильно большое количество воды залилось на палубу, заставив тех, кто её вычерпывал, завыть от досады. Бальзаку же, чтобы удержаться на ногах, пришлось выпустить ворот рубашки, чем Есенин незамедлительно воспользовался.

— Я справлюсь, обещаю! — уверенно произнёс он, после чего, не теряя ни мгновения, побежал в сторону штурвала. Побежал так, как мог только мальчишка — лёгким, слегка припрыгивающим шагом, преодолевая каждую преграду без труда и лишь иногда поскальзываясь на размокших досках. Старпом лишь цокнул, глядя ему вслед, и решил заняться другими проблемами — слишком много времени было потрачено впустую. Балка, сдерживающая не сложенный парус, вот-вот собиралась рухнуть.

— Сдерживайте балку, — как всегда, спокойным голосом сказал Бальзак, окинув взглядом оставшихся моряков. — А вы, — он выделил пятерых из них, чьи руки казались ему посильнее, побыстрее да половчее, — стойте под парусом и ждите моего приказа. И ты не исключение, — прежде чем сорваться с места, добавил он, поглядев на трясущегося и почти незаметно всхлипывающего брата умершего Бонго, всё ещё прижимающего окровавленное и, вероятно, уже заледеневшее тело к груди.

Не успели моряки обхватить деревянную балку и приложить все усилия, чтобы не только не позволить ей упасть, но и вернуть её в исходное состояние, насколько это вообще предоставлялось для них возможным, старпом оказался на высоте трёх метров, да так быстро ему это удалось, что члены команды не успели уследить за ним. Необходимо было преодолеть еще семь метров — и можно будет выполнить задуманное. Однако именно тут и возникает проблема. Корабль непрерывно трясло, незатихающий ливень ослеплял, еще и доски под ногами оказались скользкими от воды, а темнота, чуть ли не беспросветная, не давала разглядеть даже собственный локоть. Помимо прочего, не трудно было сообразить, что Есенину пока не удалось усмирить штурвал. Бальзак усмехнулся, подумав, что, скорее всего, мальчишка нарушит своё обещание. И тогда он убедит Жукова вышвырнуть его — если не в море, то в ближайший прибрежный городок, где блондину только и останется что подбирать объедки да полы мыть в забегаловках.

Однако Критик быстро пришёл к решению, что сейчас на подобные размышления времени даже меньше, чем просто мало. Он попытался ухватиться руками за верхнюю палку, однако рука моментально соскользнула, и Бальзак с трудом удержал равновесие. Он задумался лишь на несколько мгновений, а затем оторвал от штанины кусок ткани. Как только последние нитки разъединились, внизу послышались крики:

— Берегись! Эта сильная! — голоса моряков были полны паники, однако, судя по их постоянным источникам, мужчины и не думали нарушать приказ и не выпускали скользящее дерево из рук.

Только почувствовав начало сильного удара, Бальзак, резко выпрямившись, перекинул ткань, которую, увы, не успел проверить на прочность, через палку, с которой только что соскользнул, и схватился обеими руками за ее концы. И как раз вовремя — тут же волна вышибла опору из-под его ног, оставив лишь звук громких капель дождя, шум океана и скрип дерева. Вода накрыла с головой тех, кто находился внизу, на палубе, и старпом приготовился к тому, что мгновение-два — и тоже окажется погружённым в эту невероятную стихию.

Волна коснулась его ног, прежде чем покинула палубу, открывая при этом взору несколько новых трупов. Бальзак не мог видеть лиц с такого расстояния — одни силуэты, да и времени у него было совсем немного, но краем глаза, взбираясь наверх, он насчитал четыре тела. Одно из них безвольно висело, передней частью перекинутое через бортик, почти утащенное океаном.

Забравшись на верхнюю палку, Бальзак позволил себе приглядеться к передней части корабля, который, как он ощутил (правда, не сразу), перестал раскачиваться с прежней силой, — и подтвердил свои предположения. Штурвал был остановлен. Старпом никак не думал, что туда успел кто-то добраться, хотя отчетливо видел два силуэта. Ушло совсем немного времени, чтобы понять, что второй принадлежал Жукову, перекинувшего, кажется, потерявшего сознание Есенина через плечо и сжимающего обеими руками штурвал.

Это хорошо.

Капитан присоединился к команде, и теперь старпому не придётся выкручиваться, соображая, кто на какую роль больше подходит. Ему это никогда не давалось хотя бы наполовину так же хорошо, как Жукову.

Глянув вниз, он убедился, что ещё несколько человек держат балку, и наконец подтянулся на верхнюю палку — дальше нет смысла лезть. Обмотав ткань вокруг основной балки и обхватив оба конца одной рукой, другой же достал лезвие из ножен. Потребуется всего пара движений, чтобы толстая веревка, сдерживающая парус, оказалась перерезана, а потому необходимо было убедиться, что моряки внизу готовы выполнить его приказ в любой момент.

Всё было готово. Четверо из выбранных старпомом моряков стояли внизу, наблюдая за действиями Критика. Удовлетворившись этим, он покрепче обхватил концы ткани и, наклонившись, надеясь на эту своеобразную страховку, поднёс лезвие к верёвке вплотную.

И как же не вовремя пришла новая волна, не такая сильная, как прошлая, но её оказалось достаточно, чтобы не ожидающий этого и сосредоточенный на другом Бальзак выронил нож из руки. Тот со звоном упал на доски, чудом в них не вонзившись и чуть не заколов одного из оказавшихся в неудачном месте члена команды. Старпом негромко выругался, однако спускаться вниз было уже некогда. Он посмотрел в сторону, откуда ожидалась следующая волна, и выругался ещё раз, уже громче. Времени слишком мало, чтобы что-то предпринять. Их накроет полностью, и должно будет случиться невероятное чудо, если после этого корабль не пойдёт ко дну.

В последнюю секунду Бальзак, скорее, благодаря инстинктам, схватил нечто блестящее, возникшее прямо перед ним на долю секунды. С трудом открыв глаза, полные воды — как дождевой, так и солёной, — он понял, что за несколько мгновений до удара кто-то, кого, вероятно, через секунду-другую смоет в открытый океан, кинул ему его нож. И, больше не думая ни секунды, он перерезал верёвку, после чего тяжёлый, промокший парус упал вниз.

— Держитесь! — громко, надрывая горло, закричал кто-то внизу за секунду до того, как корабль погрузился под воду, бьющую доски, уносящую тех, кто не успех ухватиться хоть за что-нибудь. Оставалось лишь зажмуриться, задержать дыхание и ждать, когда этот кошмар закончится. Старпому казалось, что ещё секунда прохождения фрегата сквозь тяжёлый водный поток, и эту чёртову балку выдернет из корабля, и его тоже снесёт.

Это длилось будто целую вечность. Ни вздохнуть, ни осмотреться, ни узнать, сколько ещё терпеть. Это было невыносимо. Единственное, что спасало, — выносливость и натренированность. В голове Бальзака на мгновение пронеслась мысль о Есенине, который, вероятно, уже захлебнулся, но он быстро её отогнал — не до того сейчас.

И всё же Филира всплыла на поверхность, позволив людям глотнуть воздуха. Тем, кто выжил.

Старпом, поблагодарив за это богов, с трудом открыл глаза, которые щипало от солёной воды до слёз, и посмотрел вниз, где отплёвывающиеся от неприятной воды и пытающиеся протереть глаза моряки, и те, сначала не понявшие, что происходит, но довольно быстро сообразившие, стали складывать полотно паруса, работая быстро, но, можно сказать, вслепую. Пришедшая следом волна оказалось слабой, лишь несколько накренившей палубу; дождь начал затихать, постепенно переходя из ливня в изморось. Можно было надеяться, что шторм заканчивается. Парус успели сложить прежде, чем пришла новая волна, уже не такая сильная, но всё ещё несущая опасность, и после того, как она прошла, на небе стали появляться участки без облаков. Чёмных туч уже не было, а рассвет окрасил то, что от них осталось, в серо-рыжеватый цвет.

Бальзак не пытался спуститься, пока более-менее нормальное зрение не вернулось, и перед тем, как слезть, окинул взором палубу.

Упавшее полотно паруса, на счастье привязанное, помимо прочего, к палубе, практически смыло — оно оказалось перекинуто через борт и, кажется, даже касалось кончиками кромки воды; по всему полу, воду с которого усердно вычерпывали некоторые из оставшихся моряков, были разбросаны щепки, а местами лежали зелёные скользкие водоросли.

И они потеряли девятерых моряков. Правда, на самой палубе обнаружилось лишь одно неживое тело, зацепившееся за верёвку. Видимо, захлебнулся.

Внезапно опомнившись, Бальзак посмотрел в сторону штурвала, и облегченно выдохнул, увидев живого Жукова. Критик заметил, как капитан, видимо, не первый раз надавил на грудь Есенина, лежавшего рядом с ним, после чего парень вздрогнул и зашёлся кашлем.

Если присмотреться, можно заметить появившуюся в этот момент на встревоженном лице Жукова улыбку.

***

— За погибших! — разлетелся по всей палубе и перекрыл тихий шелест волн громкий дребезжащий голос Форзы — одного из самых высоких и мускулистых членов экипажа, который, кроме того, находился на корабле дольше, чем многие другие. Пират поднял высоко над головой объемную деревянную кружку, содержимое которой определить было трудно, из-за чего часть жидкости выплеснулась на огромный стол и на рубаху самого мужчины, по курчавой бороде которого уже стекал алкоголь. Десяток оставшихся в живых человек подхватили его крик, после чего каждый враз опустошил свою кружку.

Небо вторило общему настроению, затянувшись унылыми серыми облаками, время от времени позволяя себе оплакивать погибших моросью. Солнце не выходило с самого утра — уже перевалило за полдень, и промокшие доски корабля остались влажными без тепла, обещавшего высушить их. Благо, море не бушевало, так что брызги от ударяющихся о корабль волн не достигали палубы. Однако, помимо досок, промокли многие вещи внутри корабля. Вода проникла достаточно глубоко, так что затронула даже съестные припасы.

Бальзаку не нравилась идея тратить столь много денег на своеобразный ремонт, так что сразу после окончания шторма он приказал поднять паруса — что, в связи с последними событиями, оказалось трудновыполнимой задачей, на которую ушло не менее двух часов, — и вновь взять курс на Ардеан. Правда, выяснилось, что из-за бури их так занесло, что до чёрта добраться было бы быстрее и проще, нежели до намеченного города. Теперь путь в среднем должен был занять два дня, если не возникнет неприятностей в виде противоположно направленного ветра, или его отсутствия, или еще чего похуже. Если посадить людей грести, может, время сократится на несколько часов, однако их теперь слишком мало, и такой вариант будет неэффективен.

Жаль, Жуков не разрешает останавливаться в ближайшем городе — Наполеона он видеть хочет.

«Чертей танцующих Вы видеть не хотите, господин капитан?», — недовольно пробормотал старпом, спародировав Есенина, который, после того, как очнулся, не отходил от Жукова ни на шаг, что до ужаса раздражало Бальзака.

Он и теперь стоял рядом с мрачным капитаном, наблюдающим за командой, пьющей в память о погибших. Боялся приближаться к шумным даже в такой момент пиратам, предпочтя компанию своего спасителя? Или же просто не хотел упустить возможности еще раз поблагодарить Жукова? Когда Форза позвал капитана выпить вместе с ними, тот подошёл, взял кружку, негромко произнёс два слова: «За погибших», приподняв посудину, отпил лишь часть жидкости и ушел обратно к ожидающему его Есенину.

Жукову было не до питья. Он думал, каким способом ему уничтожить виновника гибели девятерых членов его команды. Его семьи. Если бы не Наполеон, ограбивший и не потопивший богачей, они никогда не направились бы в этот город-маскарад, в котором разве что черти не ошиваются — такого мнения об Ардеане был сам капитан, не уверенный в последнем утверждении.

— Наполеон — убийца, — тихо прорычал он, так что его услышал лишь Есенин, молча опустивший глаза в пол. — Нужно было давно его прикончить.

Действия капитана отразились на команде, которая несколько поникла, некоторые даже поставили свои кружки на стол, замолчали. Это уже больше походило на скорбь и поминание погибших, однако Бальзак считал, что это — бесполезная трата времени. Выпивка не вернёт унесённых волнами, не поможет выжившим. Тогда зачем?

Есенин внезапно всё так же молча отошёл-таки от Жукова и приблизился на несколько шагов к команде, по пути начав говорить, явно несколько переживая, но не позволяя страху срывать голос или мешать речи:

— Большая, большая волна,

Накрыла головы наши,

И страха команда полна,

И речи идут о пропаже!

Большая, большая волна,

Нас бросила в бездну свою,

Но чести команда полна,

И я эту честь воспою!

— Стоп, — резко прервал Есенина Критик.

— Но я ещё не закончил! — возмущённо произнёс тот, слегка покраснев то ли от волнения, то ли от обиды, намереваясь продолжить, однако старпом не дал ему и слова сказать.

— Пора заканчивать этот цирк, — холодно отрезал Бальзак, имея в виду и стихи, и выпивку. — До Ардеана два дня, и это при условии, что нам повезёт. Еды и воды на два дня нам не хватит даже с учётом количества людей.

Он излагал факты с целью достучаться до Жукова, чтобы тот, наконец, одумался, и дал согласие на остановку и хотя бы на чёртовое пополнение припасов. Однако по взгляду капитана было понятно, что слова Бальзака до него не доходят. Он даже не посмотрел в сторону помощника.

— Нам и правда нужно добраться до проклятого города как можно раньше, — произнёс он, по-своему интерпретировав слова старпома. — Допивайте и садитесь за вёсла, будете грести, пока не появится Ардеан на горизонте, — твёрдым голосом приказал он через несколько мгновений раздумий, при этом название города чуть ли не выплюнув. По палубе пробежался возмущённый и негодующий шёпот непонимания, который был тут же резко оборван. — Выполнять!

И ничего не оставалось, кроме как недовольно опустошить свою кружку, убрать стол, и приступить к приготовлению вёсел. То, что осталось после попойки обещался убирать Керн, но никто вообще-то не будет особо против, если он отложит свои обязательства на некоторое время — его брат, Бонго, погиб всего несколько часов назад, и его труп унесло в океан. Они были единственные родственники на корабле, все остальные — люди с самых разных стран и сторон света. Против маленького отпуска будет разве что капитан.

Если Жуков ставит перед собой цель убить кого-то, столь сильно задевшего его гордость, то никакие жертвы — будь то моральная боль других людей или даже их смерть — не остановят его. Он добьётся своего. Бальзак даже не мог сказать, уж не рискнёт ли Жуков кораблём, если дело дойдёт до перестрелки, и они окажутся слабее. Что, к слову, после шторма не маловероятно, ведь Филиру неслабо потрепало.

Сильный ветер, вопреки худшим ожиданиям старпома, пока что шёл в том же направлении, что и корабль, так что гребцам не было так тяжело, как могло бы быть и, возможно, ещё будет. Жуков вряд ли оставит их в покое, даже если погода будет против них, и заставит продолжать грести, прилагать больше усилий — не сбавлять нынешнюю скорость, словно забывая, что это физически невозможно.

Проконтролировав выполнение отданного приказа, Жуков бросил старпому короткое: «Ты у штурвала», и, не дожидаясь ответа, направился в свою каюту. За ним хвостиком засеменил смущённый Есенин. Бальзак, заметив это, лишь негромко фыркнул, после чего принял управление судном.

***

Спустя несколько часов ветер всё же переменился и стал задувать сбоку, из-за чего паруса пришлось сложить. Гребля матросов, хоть и протрезвевших, но уже сильно уставших, оказывала очень слабое влияние на скорость движения.

— Товарищ старпом! — резко поднявшись, громко произнёс один гребцов, и его речь прерывалась тяжёлым дыханием. — Вы и сами видите, что нет никакого смысла делать то, что делаем сейчас мы. — Бальзак прекрасно понимал это, но в ответ только вопросительно посмотрел на возмущённого. — Скажите капитану, что мы не можем продолжать грести.

— Ты прекрасно знаешь, что ему абсолютно… — спокойным голосом начал старпом, но был прерван вторым поднявшимся с места членом экипажа:

— Но Вы же умеете переубеждать его, товарищ старпом! Нужно хотя бы подождать, когда ветер изменится!

Его возмущение тут же подхватили все моряки, оставив свои места и окружив Критика. Последнему чрезвычайно не нравился данный расклад — слишком много голосов со всех сторон, слишком много взглядов, обращённых к нему, слишком много эмоций на него выливалось со стороны команды. Он глубоко вздохнул, на пару секунд прикрыв глаза.

— Ставьте якорь, 80 метров, — отдал он приказ, сразу заметив некое облегчение в голосах матросов, однако они не сдвинулись со своих мест, наблюдая за каждым движением старпома. Тот же, в свою очередь, направился прочь от штурвала, лишь бы скрыться от излишнего внимания, на пути коротко добавив: — Я поговорю с капитаном.

После произнесённых слов он услышал, как засуетились моряки за его спиной, торопясь сбросить якорь, сложить вёсла и просто отдохнуть, хоть немного. Несмотря на то, что все они понимали, что убедить капитана ненадолго отложить приближение его цели поможет только чудо.

По пути к каюте Жукова старпом выловил в своей голове только одну мысль: «Нужен отдых. Хотя бы на неделю, но нужен». Он даже решил, что сообщит об этом капитану и, как только они расправятся с Наполеоном, непременно уединится на несколько дней. А может, он и не нужен будет в этой разборке и сможет отдохнуть сразу по прибытию в Ардеан… За этими мыслями Бальзак не заметил, как оказался у двери Маршала. Давно он не шёл на серьёзный разговор с ним совершенно неподготовленным, как в данный момент. Впрочем, это, возможно, из-за того, что решение Жукова теперь не зависело от того, что ему скажут, а зависело исключительно от его настроения в конкретную секунду. Сделав ещё один вдох, отделяющий его от эмоциональности капитана, Бальзак, постучав в дверь, зашёл в каюту.

Увиденное заставило его напрочь забыть цель, ради которой он пришёл.

Жуков сидел на своём привычном месте, но непривычно улыбался, как-то даже по-доброму, а рядом с ним стоял Есенин и что-то увлечённо рассказывал, сжимая в руках трубку капитана, из которой всё так же шёл табачный дым. Старпому пришлось постараться, чтобы тут же скрыть удивление — или, скорее, негодование — по поводу того, что эта так много значащая для Маршала трубка сейчас находилась в руках какого-то ненадёжного непонятного мальчишки. Как только дверь открылась, оба перевели взгляд на того, кто решил потревожить их. Есенин тут же замолчал и сжался под взглядом Критика, сделав лишь один короткий шаг в противоположную от того сторону.

— Что-то случилось? — спросил капитан, по ходу вопроса меняя свой голос с непривычно добродушного на свой обычный, постоянно немного раздражённый. Это заставило старпома на некоторое время забыть о том, что он увидел.

— Мы на якоре, — сухо сообщил он, решив говорить всё фактами — только такой расклад может помочь не вывести Жукова на слишком эмоциональный спор.

— Что значит «мы на якоре»? — заметно разделяя слова, переспросил Маршал; при этом чувствовалось, как раздражение в его голосе нарастает. — Мы должны оказаться в…

— Мы окажемся там так быстро, как будет возможно, — произнёс Бальзак, перебив капитана, что случается довольно редко. — Людям нужен отдых, Жуков. Мы идём в галфвинд правым галсом. Если Вы забыли, одной мачты мы лишились, поэтому при таком ветре не сбиться с курса будет довольно проблематично.

— Мы можем двигаться дальше, — лишь настойчиво ответил Жуков. — Придумай, как с помощью того, что осталось, двигаться дальше, Бальзак.

— Капитан, это невоз… — вздохнув, снова заговорил старпом, однако внезапно голос подал Есенин, взгляд которого выражал беспокойство. «Притворщик», — подумал Бальзак.

— Господин капитан, ну дайте морякам отдохнуть, — произнёс он голосом, взывающим к жалости, да так сильно, что даже непрошибаемый подобным Критик незаметно поёжился. — Они уже несколько часов гребут, пока мы тут отдыхаем, давайте подождём, пока погода наладится?

Бальзак заметил, как взгляд Жукова необъяснимо быстро стал мягче после слов мальчишки, как раздражённость мужчины снова исчезла, как по его губам прошлась лёгкая улыбка… Это также заставило его чувствовать себя некомфортно, будто капитана, к которому он привык за эти долгие годы, подменяют. И всё дело в Есенине. Который — теперь у старпома нет сомнений — поднялся на борт их судна не просто так. Который за столь короткий срок успел втереться в доверие к Жукову. Который определённо ещё покажет себя — и не в том ключе, который предсказывает капитан. И который сейчас, однако, заметно помогает Бальзаку убедить Маршала сделать остановку. Что, впрочем, лишь доказывает то, что он — самозванец.

— Ладно, — спустя несколько долгих секунд выдохнул Жуков, переводя взгляд с Есенина на старпома. — Пусть отдыхают. Два часа, не более. По истечению двух часов, каким бы ни был ветер, мы продолжим двигаться. Придумай, как компенсировать сломанную мачту.

Бальзак лишь кивнул и поторопился покинуть каюту, ставшую с появлением Есенина слишком некомфортной для него.

***

Для того, чтобы дойти до Ардеана, потребовалось вдвое больше времени, чем предполагалось. Через четыре долгих и тяжёлых дня голодные матросы пришли в восторг, как только на горизонте стал виден порт города. В этих водах одновременно находилось множество различных кораблей: одни заходили в порт, другие его покидали; у всех были разные цели, но пираты, торговцы, представители закона, — все они собирались в этом городе лишь ради одних и тех же ресурсов. Все стремились отдохнуть, выпить, повеселиться. Продать как можно больше; купить всё, что нужно. В Ардеане монеты не задерживались надолго у одного человека, очень быстро переходя из рук в руки. Здесь же можно было найти практически любого мастера, нужно ли подлатать парус или же человека.

Отчасти поэтому Бальзак был уверен, что пират, ограбивший то богатое судно, обязательно бы отправился в этот город. И также он был уверен, что здесь он сможет выяснить, кем же является Есенин. И времени у него на это будет в самом деле много — на восстановление судна потребуется несколько дней и, возможно, несколько ссор Жукова с мастерами по поводу цен.

Цены здесь действительно были высокими. И не всегда соответствовали качеству. Сами мастера, даже самые лучшие и известные, не гнушались ложью, хитростью, всеми силами стараясь заработать как можно больше денег. Для впервые прибывших в Ардеан их зазывания были подобны песням сирен; и те верили, отдавали всё, что имели, чтобы в итоге получить самый посредственный результат, не отличающийся от работы новичка, только-только принявшегося за дело.

Не реже здесь случались и кражи. Осиротевшие, обанкротившиеся, последние пьяницы да и просто лентяи — все они, зная о богатствах города, стремились к его центру, не стесняясь даже присутствия стражей закона. Засмотришься на очередного зазывалу, в красках расписывающего, какие шикарные паруса, прочные, как самого лучшего качества сталь, он установит на твоё судно, причём за очень привлекательную цену, что все вокруг сразу станут завидовать и проситься хотя бы раз пройтись по морю в составе твоего экипажа, — и, только подойдя к «мастеру» для обсуждения дальнейшей работы, обнаружишь, что от кошеля, прочно висевшего на пояснице, осталась лишь болтающаяся нитка. Рядом с портом часто сидели дети, одетые в самые нищие и рваные одежды, большими и грустными глазами глядящие на всех, кто проходил рядом, что любому, кто не знал, как вести себя в городе, сразу становилось их настолько жаль, что все свои беды казались ничтожными. Количество сирот — одна из причин, согласно которой Бальзак был уверен, что кто-нибудь из них что-то про Есенина да знает.

Ни капитан, ни старпом широко известной в этих местах Филиры никогда не расслаблялись при посещении данного города и старались не задерживаться в его водах надолго. Однако в этот раз Критик надеялся, что они останутся здесь на столько дней, на сколько необходимо для восстановления фрегата, ведь, если Жуков узнает о том, что пират, которого он ищет, был здесь и уже ушёл, он непременно отправится следом, в каком бы состоянии ни было судно.