Неизвестно сколько времени провел Сонхва у ручья. Вода была ледяной, но ноги даже и не думало свести судорогой. В какой-то момент Сонхва подумалось, что этот холод был даже приятен и нежен, будто бы он оберегал его после костра, и ему хотелось остаться стоять так как можно дольше. Цветок папоротника почти что светился в центре цветочной короны, и казалось, что от каждого мелкого прикосновения к его лепесткам, он делал это все ярче, а само соцветие льнуло к ладони. Будто Сонхва играл не с растением, а с мелким зверьком – карманной кошкой, что урчит от внимания к ней и ее миске. Это настолько позабавило Сонхва, что он коротко засмеялся, щелкая ногтем по свисающим на цветок зернам ржаного колоска.

– Где они только рожь взяли? – Прошептал Хва самому себе, перекатывая зерна между пальцев. Он поправил колос так, чтобы тот не выпал, и вытянул корону перед собой. От ее красоты и роскоши перехватывало дыхание, пусть в ней не было ни грамма драгоценного металла или осколка камня. Все в ней было настолько правильным, что грудь Сонхва пронзило неприятное чувство стыда за весь тот страх, что наполнял его, пока существа – нет, не существа – жители леса – наполняли корону. Ему захотелось вернуться и поклонится им, сказать спасибо за то, что те приняли его, пусть и своим способом. Хотя могли ли знать они другой.

Дно ручья было покрыто неровным камнем, острые края которого давно сгладились, но редкие бугорки все еще впивались в кожу. Воды было ровно по щиколотку, и та была так чиста, что под ней вещи почти не теряли формы. Сонхва уставился на свои голые ноги, будто впервые видел их. Пусть неровности дна и царапали кожу, но было очевидно, что делают они это нежнее сосновых иголок, на которые ступит Сонхва, стоит ему выбраться на сушу. И вновь стыд сдавил грудь Сонхва с новой силой.

Слова Полоза оскорбили больше любой пощечины. У Сонхва был выбор, ему сказали это прямо, ему дали время. Но стоило быть честными до конца – Сонхвы было некуда идти. Он не тешил себя надеждой, что его дом цел, а честь чиста. Возвращаться туда было сродни пытки каленым железом.

Ему стоило выбираться из оврага.

Оттуда, с самого низа казалось, что покатые склоны оврага вздымались необычайно высоко. Он совсем не заметил этого, когда они бежали, полностью погруженный в кураж от гонки. И в полозовых глазах. Сонхва дернул головой, когда в черепушке заскрипел вкрадчивый голос.

– Какая только чушь в голову не придет, – он медленно ступил на россыпь сосновых игл, тут же сжимая пальцы на ногах. Они и правда резали больно, впиваясь в покрасневшую кожу безо всякой жалости. Закушенной губы было достаточно, чтобы перетерпеть первые вымученные шаги. Листья папоротников захлестали по голеням, словно в попытка удержать.

Да какая тут чушь? Глаза ведь у него красивые, золотые. Особенно когда совсем змеиные.

– У нечисти всегда глаза красивые, чтобы было легче душу людскую забрать, – буркнул самому себе Сонхва, зашипев, когда голая стопа прижалась к склонившемуся к земле крапивному стеблю. Он тут же отпрыгнул, чувствуя как нога подворачивается по приземлению.

Душа, вот что чушь.

– Может быть и чушь, – лодыжку зажгло быстрой и совершенно беззубой болью, однако Сонхва чуть не упал, еле-еле успев удержать равновесие, – но страдает ведь что-то внутри.

И нужна Полозу душа, которая вечно страдает и болит?

– А без тела душа будет болеть?

А если Полозу отдать тело вместо души? 

Голос в голове Сонхва затих, а уши заполнило его собственное дыхание, тяжелеющее с каждым шагом. Казалось заросли становились все гуще и цеплялись между собой пуще прежнего, отчего идти становилось невыносимо. Хва с трудом выдохнул и посмотрел вверх: стена оврага казалось тянулась до самого неба, изгибалась у его основания и готовилась свалиться прямо на голову. А если просто вернуться назад и остаться там, пока его не найдет кто? Ручей выбивался во всей зелени и был до неприличия близко, будто Сонхва почти и не сдвинулся с места.

Долго стоять не вышло: ноги заскользили по влажной земле, и крепко стиснув зубы, Сонхва сделал два широких шага, обрывая стебли хвощей. Было что-то совершенно неправильное в том, сколько усилий ему приходилось прикладывать к тому, чтобы просто держать свое тело прямо. Ночной воздух был холоден и влажен, но отчего дышать было все равно тяжело. Собственное дыхание обжигало кожу, и Сонхва даже коснулся кончиками пальцев верхней губы, будто проверяя не начал ли он испускать пламя. Он оглянулся по сторонам, стараясь успокоить дыхание и трепещущее в странной панике сознание. Зацепившись взглядом за ствол ближайшей сосны, Сонхва резко выпустил весь воздух из легкий и пошел к ней как ко спасению: он бы оперся на нее всего на минуту, чтобы отдышаться и сцепив зубы сделать новый рывок до следующей цели.

Он сделал всего пару дрожащих шагов, когда мир вокруг закружился. Земля под щекой ощущалась настолько же холодной, как под ногами, разве что сосновые иголки кололи ощутимее, а сырость била в самый нос. Если его дыхание и правда стало огненным, то могло согреть почву под ним, но ничего не изменилось. Сонхва показалось, что он просто уснул, когда все вокруг почернело. Он всего лишь устал.

Пробуждение от чужих пальцев в волосах было не тем, что Хва помнил. Это осталось не то что в прошлой жизни, оно осталось далеко в другом мире, когда мать еще была жива, когда бежать по полю было радостью, а не попыткой выпустить отчаяние. Там же в далеком прошлом был мелодичный напев сквозь сомкнутые губы, который теперь обрел глубину. Голос больше баюкал, чем возвращал в реальность, и был так тих, что Хва еле различал его, будто даже скрип сосен на ветру был громче.

Сонхва хорошо знал эту мелодию и никогда, никогда в жизни больше не хотел ее слышать. Все в его тело напряглось до такой степени, что казалось вот-вот сведет судорогой и он скончается не сумев сделать новый вдох. Разум бежал, бежал так быстро, как не смог бы ни один скакун, а перед глазами, что Сонхва не мог открыть мелькали воспоминания. Размытые лица, среди них никого не различить, Хва лишь знает, что в центре стоит Нгаи, а рядом ее подруги. Небо над ними серое, и камень с ним почти сливается. Кровь пачкает кору дерева и окрашивает перья в бордовый. Ее не так уж много, но Сонхва почти стошнило. Он не успел. Напев стал чуть громче, а Сонхва смог медленно открыть глаза.

Сосны все также уходили далеко вверх, цепляя черное небо и раскачиваясь. Рядом точно кто-то сидел, и от этого кого-то шло тепло. Тепло окутывало и спину Сонхва, хотя он определенно все еще лежал на земле. Он двинул рукой, сжимая в ладони вместо кома земли жесткий мех.

– Как ты? – Спросил тот самый тихий бархатный голос. Глубокий и мягкий в своем стержне, отчего Сонхва даже пожалел, что он прекратил петь. Повернув голову набок он увидел огромную фигуру прямо перед собой, его пальцы все еще были в волосах Сонхва. Темнеющую на фоне и без того тонущего в ночных тенях оврага, громоздкую и точно не человеческую. Хотя, Сонхва точно различил плечи и шею, он понимал, что на месте головы было то, что он не мог понять. Будто человек забрался внутрь зверя, натянул на себя череп и шкуру лося с рогами столь громоздкими, что таких будто не могло быть в природе. Там были две светящиеся точки, которые можно было обозначить как глаза, и странный страх, смешанный с любопытством не давал отвести от них взгляда. Было ли уместно задать вопрос в ответ?

– Могло быть и лучше, – Сонхва опустил глаза, смотря прямо перед собой, убеждая себя, что легко потеряет фигуру во тьме, но само знание, что рядом с ним есть существо, понимание его очертаний, не давало ему обмануть себя.

– Тебе бы было, вероятно, и стоило бы, – мог ли Сонхва повлиять на это? Ему действительно стоило избавиться от тела или души? Он согласился бы на все, – почему ты один? Где твой муж?

– Он ушел, – уродливая вина сжала сердце, а по черепу заскребли отголоски дрянных мыслей, что не смогли обрести форму, существуя лишь бессмысленными кусками.

– Оставил тебя или просто ушел? – Брови Сонхва сдвинулись, он совершенно не понимал, в чем разница этих предположений. 

– Он ушел, оставив меня, очевидно, – пальцы в его волосах дрогнули. Сонхва стрельнул взглядом туда, где было бы лицо, но ему не хватало духу задержаться на нем.

– Он так и сказал, что оставит тебя? – Тревога в голоса показалась Сонхва странной, и эти игры слов, будто все тут знали что-то особенное, что должен был знать и он, но почему-то упустил.

– Сказал, что не может оставить.

– Хорошо, – и вновь тихая нежность заласкала уши, – тогда хорошо.

– Что хорошего в том, чтобы быть полозовой игрушкой?

– Сонхва, – быть может, Хва был слишком резок в своих словах, все тут реагировали именно так. Будто он резал их без ножа, вгрызался в плоть и мучительно терзал. Это чувство выворачивало его нутро в ответ, но мог ли он вести себя иначе. Сонхва крепко ухватился за запястье чужой руки, убирая ее с головы. Кисть была очевидно тонкой и хрупкой для кого-то столь крупного. Сонхва даже показалось, что его собственные кости были крупнее, чем кости этого существа.

– Вы все тут знаете меня, зовете по имени, будто оно принадлежит вам, но я не представляю кем являетесь вы. 

– Прошу прощения. Мы все тут так долго жили без тебя, что забыли представиться, – Хва попытался сесть, делая вид, что его разум не ежится. Длинная ладонь легко подхватила его под лопатки, и Хва ощутил, насколько влажной стала его рубаха, – я Юнхо, хозяин этого леса.

– Леший то есть?

– Можно и так звать. Теперь мое принадлежить тебе. Так будет лучше? – Сонхва кивнул, очевидно потому, что Юнхо точно видел в темноте намного лучше него.

– Сонхва, ты правда думаешь, что ты всего лишь игрушка в руках Хонджуна? – Поежившись от холода, Хва уставился прямо перед собой, на место, где было плечо Юнхо. Он не знал, будет ли его ответ услышан, возможно, он даже не желал был услышанным, желая лишь кричать в бесконечную пустоту, пока та не поглотит его, – ты чувствуешь себя таким?

Сонхва поежился, отвернувшись. Разглядеть что-то не получалось, но он напрягал глаза так, что те начинали слезиться. Краем рукава он провел по нижнему веку, собирая капли влаги. 

– Ты знаешь, – Хва тяжело сглотнул, – как я оказался здесь?

– Конечно. Все знают, – по коже пошел холод, отчего Сонхва вцепился в собственные плечи, – ты причина, почему мы все здесь. Мы ждали тебя так долго.

– Возможно, я заблудился пока шел, – его прервал мягкий смех.

– О, нет, лесная дорога была чудесна, ты молодец. Ты большой молодец, – слова отозвались теплом в груди, от которого Сонхва затошнило. Противно от самого себя, следующего за ласковым словом, – лес ждал тебя задолго до этого.

– Именно меня? – Пальцы крепче сжали ткань, оставляя заломы складок, – это всегда должен был стать я?

– Скорее, мы ждали, что кто-то займет это место. И пришел именно ты, – внутри было нечему разбиваться, не в этой ситуации, но на мгновение у Хва перехватило дыхание. Они ждали хоть кого-то, любую несчастную блоху. Сонхва показалось, что он видел улыбку Юнхо, – получается, что мы ждали тебя. 

– Совсем никто не шел?

– Конечно шли. Но держать кого-то помимо их воли не то, что хотел бы делать Хонджун. Я слышал, что люди говорят, как придумывают сказки, после того, как ощутят чуть больше, чем стоило помимо своей воли. Это такая людская черта: придумать ложь, чтобы забыть правду.

– Я тоже не хотел быть здесь.

– А где бы ты хотел быть? – Нигде, очевидно, нигде. Пропасть, исчезнуть душой и телом отовсюду, чтобы ничего не болело и не страдало, чтобы больше никто не мог решить за него, даже если он сам тоже более ничего не решит. Сонхва открыл рот, чтобы ответить хоть что-то, бросить горькие слова, чтобы они ранили не только его разум, – подумай хорошо, прежде чем сказать вслух.

От интонации Юнхо желудок Сонхва сжался, а по затылку побежали мурашки. Мог ли Юнхо действительно знать, о чем он думал? 

– Это угроза?

– Я никогда бы не стал. К сожалению, – Юнхо тихо выдохнул, но свист в его груди отразился в ушах Сонхва, – к сожалению, слова здесь имеют иной вес. Когда это все, что ты знал, это никогда не становится проблемой. Но когда приходишь от людей, то не всегда понимаешь, как легко можешь обречь себя на беду.

Уткнувшись лицом в ладони, Сонхва был готов заскулить. Он чувствовал, как сознание размывается и плывет, теряет куски собственных мыслей.

– Я хочу домой, там где покой. И можно спать без кошмаров, – голову тянуло вниз все сильнее, но будто из какого-то протеста он поднял ее, измученно глядя перед собой. И то ли наконец-то лучи от луны достигли самого дна оврага, то ли ему просто разрешили видеть. Перед ним был Юнхо, лицо которого прорезала грустная улыбка. Хотя Сонхва действительно не мог увидеть его под костями черепа, обтянутого тончайшей кожей, что сидел на его голове. Глаза все еще были лишь горящими точками в пустых глазницах, и отчего-то это совсем не пугало Сонхва.

– Тогда пойдем домой, – он поднялся и стал столь высокой фигурой, что, даже поднявшись в полный рост, Сонхва доставал бы ему едва по грудь. Его звериные ноги были длинны и покрыты шерстью, в которой можно было различить мох и цветы. Весь узловатый и ломанный, он выглядел как сшитый из частей существ всех мастей мертвец. Но веяло от него совсем не гнилью, а смолой и землей.

– Я не хочу идти, не могу, – притянув колени к груди, Сонхва резко осознал, как ноют его мышцы. Он даже чувствовал, как ноги слегка дрожат, хотя вряд ли он прошел хотя бы половину привычного пути его рабочего дня, – не осталось сил.

 – Используй мои, – Юнхо протянул руку, каждый палец которой был увенчан белесым когтем. Сонхва поднял в ответ свою, охая, когда пальцы крепко сжали его ладонь. Он ожидал, что Юнхо выдернет ему плечо из сустава, что заставит его тело страдать сильнее. Поэтому нежность и осторожность, с которой леший помог ему встать, выбили из груди весь воздух, – ты так изменился за все эти годы.

Задать вопрос Сонхва не решился, тем более, он мог предположить ответ.

Он не заметил, как оказался один в своей комнате. Юнхо шел рядом бесшумно, следовал тенью, и растворился он также безо всякого предупреждения. Хва хотел обмануться, что тепло на его плече, когда все, что он видел перед собой стало одной кружащейся массой, было прощанием. И тишина комнаты и отсутствие в ней Полоза слишком сильно кольнуло в груди. Забираясь под одеяло прямо в одежде, размазывая остатки краски по лицу и подушкам, Сонхва только и думал, как он устал.