Наступление утра — тягостное событие.

Сон для него — не только утешение в минуты горечи, но и единственная возможность прикоснуться к чему-то правильному, знакомому. Вернуться хоть ненадолго в безвозвратно утерянное прошлое. Обменяться парой слов с Мудростью, если на то располагало настроение.

Сожаление и вина составляли ему компанию куда чаще. Запертые в его сердце, неотделимые, они имели то же время пробуждения, ту же рутину. Солас выдерживал их незримое присутствие стойко в присутствии окружавших его членов Инквизиции — живом подтверждении его провала в стенах, на которых когда-то держалось само небо.

За это он себя наказал: выбрал в Скайхолде место, где в течение дня на него всегда будет направлено несколько пар пытливых глаз. Где он будет вынужден всегда носить маску, будто оставленное раскаленным металлом клеймо.

Но она нашла его и во сне. Уязвимого. Настоящего.

Истосковавшегося по... Он сам не был уверен по чему.

Сладостная дрема, что иной раз держала его в своих объятиях по меньшей мере четверть часа, а то и больше, не пришла за их общим с Тревельян сном.

Тем утром через Завесу его откинуло резко: перехватило дыхание, до боли свело мышцу. Прыгать на одной ноге едва разлепив глаза — то еще удовольствие. Особенно когда тело решило тебе более не подчиняться.

Ковыляя, он возвращается в постель, и пальцы сами, против его воли, ищут на шее хоть что-то отдаленно похожее на отметину. Разум напоминает — то всего лишь сон. Пугающе реалистичный, будоражащий, но... все-таки, сон.

Солас откидывается обратно на подушку: невыспавшийся, раздосадованный, смущенный даже. Усмехается, но без горечи, вопреки обстоятельствам.

Наоборот, восторженно.

Он вспоминает ее удивленный выдох и легкую дрожь приоткрытых губ. Кончики пальцев и короткие аккуратные ногти, скользящие по затылку.

По коже волной прокатывается жар, к образовавшейся испарине мгновенно липнет исподнее. Проклятье.

В Храме мог оказаться кто угодно, думается ему. Под опущенными веками один за другим возникают образы: мужчина-человек с рассеченным шрамом лицом, суровая татуированная гномиха, темноволосый эльф с луком наперевес, устрашающе возвышающаяся над ним фигура кунари в свободных одеждах.

Будь она одной из Народа... Нет.

Проще бы не стало.

Оставляя тунику на подлокотнике кресла, после полуденной трапезы он взбирается на строительные леса и часами расписывает стены ротонды. Все, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей.

Взрыв на Конклаве. Основание Инквизиции. Освобождение магов Рэдклиффа. Осада Убежища. Здесь он контролирует формы, оттенки. Пишет историю уже свершившуюся. Пишет своей рукой, не подвергая опасности кого-либо еще.

Если он упадет с высоты, оступившись, то упадет сам.

— Красиво, — звучит за спиной знакомый голос.

Когда Солас последний раз справлялся о здоровье Вестницы, Кассандра неохотно пробормотала что-то про целителей, настаивавших на постельном режиме. Три ночи к ряду он чувствовал чужое присутствие в своих снах, но, зная о возможном вторжении, ловко от преследования уходил. В конце концов, это его собственная магия. Кому как ни ему знать способ избежать ее влияния?

Наблюдать за девочкой в эти моменты оказалось довольно занимательно: будто слепой котенок она наугад плелась за ним через кропотливо выстроенные лабиринты. Затем ей это надоедало, и она садилась на землю, смиренно наблюдая за парящим в масляно-зеленом небе Черным Городом. Думала о своем Создателе, возможно.

— Стараюсь как могу.

Отвлекшись от наполовину завершенной фрески, Солас поворачивает к ней голову. Ловит весьма... красноречивый взгляд.

— Тебе идет без рукавов, — подмечает Тревельян, переводя глаза с одежды в кресле на угловатое эльфийское плетение, плотно прилегающее к его торсу.

Ах... она не о его рисунках.

— Аккуратнее, Инквизитор. Кто-то может усомниться в вашем целомудрии.

Она весело закатывает глаза и только подходит ближе. Буквально загоняет его в угол.

В иных обстоятельствах он не оказался бы в подобной ситуации. Волк не оказался бы. Но сейчас его тело слабо, а разум — истощен. Ломота, что оставил за собой тот сон, только растет. Поддаться соблазну в Тени было... ошибкой.

Он изучил Тревельян достаточно хорошо, чтобы понимать — за отказ его не казнят, не станут относиться хуже. Девочка ему симпатизирует, искренне. Настолько, что готова забираться в затхлые пещеры и заросшие руины в поисках артефактов ушедших времен, лишь бы снискать толику его одобрения. Просить от нее содействия с намеком на похвалу — невинная, по сравнению с этим, манипуляция.

— Иногда... приятно иметь отдушину, знаешь?

Он знает. И до возвращения артефакта она должна оставаться на его стороне. Когда Леди Инквизитор все-таки задастся вопросом, откуда древний тевинтерский магистр взял эльфийский фокус, было бы неплохо оказаться рядом. Отвлечь ее, перевести мысли в более приятное русло. Возможно... отвлечься самому. Снять стресс.

Обменяться фигурами на доске. Обойтись малой кровью.

— Я бы хотела попробовать. Если и ты хочешь того же, — говорит она вполголоса, как бы невзначай касаясь его руки.

Близко. Слишком близко.

Кожа мгновенно покрывается мурашками, дыбом встают на ее поверхности тонкие волоски. Нос наполняется ароматом цветочного мыла. Перед его глазами не остается ничего, кроме ее вопрошающих глаз.

Помноженные друг на друга, эти ощущения грозят раздавить его в своем водовороте.

Солас судорожно одергивает руку. Отступает назад. Больнее всего представлять, как он сейчас выглядит со стороны. Как беззубая старая псина, возомнившая себя молодняком в гон. О чем он вообще думал?

Дни, когда он мог позволить себе нечто подобное, остались там.

В прошлой жизни.

— Тысяча извинений, я... довольно долго был сам по себе. В Тени многие вещи проще, чем наяву.

Лгать в этой ситуации бесполезно. Да и лжец из него, мягко говоря, не очень. Полуправды всегда давались ему куда лучше.

— С последним соглашусь, — тянет слова Тревельян, закусывая нижнюю губу. — И, все-таки...?

Замечательно. Теперь она пытается им манипулировать. Заслужил.

— Может быть, — находится он, чуть успокоив бешено колотящееся сердце. — Прогулочным шагом.

— Прогулочным... шагом, — повторяет она за ним, отводя взгляд в сторону.

А затем, к его удивлению, осторожно протягивает вперед отмеченную Якорем ладонь для рукопожатия. Будто предлагает дикому зверю себя обнюхать. С одной стороны — это унизительно. С другой... Солас ценит ее чуткость. Действительно ценит.

Подобное должно вознаграждаться.

Он разворачивает ее ладонь тыльной стороной вверх и, не предупреждая, быстро касается губами бледных костяшек. Довольно прищуривается, когда вздрагивают ее пальцы. Небольшой урок о согласии девочке не помешает.

— Инквизитор.

Из ротонды она уходит не отворачиваясь, пока не оказывается в дверном проеме большого зала. Все, чтобы до последнего он видел триумфально-смущенное выражение на ее миловидном лице.

Но это не самое худшее. Хуже всего — невозможно похабная ухмылка Дориана, расположившегося в библиотеке этажом выше. К сожалению, Павус имел счастье лицезреть абсолютно все.