Воспоминание такое четкое, яркое, будто это было вчера.

— Мужчину довольно легко осчастливить, — она смотрела на его губы, потому что смотреть в глаза смущалась. — Достаточно дать ему почувствовать себя самым умным, самым сильным. Лучшим, проще говоря.

Ей — четырнадцать, и она, сокрытая родителями от Церкви и Круга, по уши влюблена в своего инструктора. Первого своего клана, семнадцатилетнего, не меченного. Пока что. Из-за того как сложены эльфы, они выглядят погодками.

— Расскажешь еще про духов, которых встречал?

Тревельян поднимает взгляд и, уже в бренной реальности, пристально смотрит на сидящего рядом Соласа. Потворствует его страсти делиться знанием, полученным во снах. Почему нет? Ей нравится звук его голоса. Нравится, как он реагирует на ее очевидный интерес: удивляется раз за разом, почти недоверчиво качая головой; затем увлажняет пересохшие губы, улыбается.

Сегодня к привычной последовательности добавляется хитрый пищур.

— Позволь лучше продемонстрировать.

Изменения в тоне и эта новая деталь посылают волну мурашек вниз по ее коленям. Тревельян лучезарно улыбается в ответ.

Их странная игра длится уже более недели. Он сказал, что подумает. Что ему нужно время. А для нее это — все равно, что красная тряпка. Леди Инквизитор желает целоваться пока хватает воздуха, зажиматься по углам, хихикать и прятаться от стражников. Не тратить время на ухаживания, соблазнение, опять, снова. Это должно быть развлечением. Приятным времяпровождением при возникновении потребности. Он же целовал ее уже, так почему, почему, почему? Неудовлетворенность пожирает ее изнутри.

Чем чаще она наведывается в ротонду, тем больше... вожделеет.

Солас мягко берет ее за запястье, и под его пальцами Якорь словно оживает. По расписанным фресками стенам растекаются изумрудные блики. Один из них намного больше других и быстрее.

— Видишь? Вон там. Любопытство, на мой взгляд. Будем надеяться, что малыш не превратится в Разочарование в этих стенах.

— Меня эти стены только вдохновляют.

Его взгляд прикован к ней, а ее — направлен на вьющееся в перилах второго этажа сияние. Желание повернуться мучительно сильно.

Но Тревельян решает иначе: пусть пострадает так же, как страдает она.

Из-за высокого воротника трудно дышать, а тугие косы, переплетенные в причудливый узор на затылке, грозят головной болью. На гребне после таких причесок остается непривычно много волос, а от скрывающих изящный изгиб запястья перчаток чешутся руки. По его реакции не совсем понятно, заметил Солас эти радикальные изменения или нет, и есть ли какая-то разница во что она вообще одевается и насколько целомудренно выглядит.

Еще есть тренировки. Могла бы подлизаться, изучать Разрывы и манипуляции с ними, но вот назло ему последовать совету Вивьен? Вот, что не будет воспринято как должное. Поддержать образ лидера соответствующим мастерством, обучиться и стать рыцарем-чародеем. Под надзором командира Элейн целыми днями махать клинком вполне материальным, а потом пытаться призвать призрачный.

К концу дня каждая мышца в ее щуплом и не созданном для подобных нагрузок теле ноет. Нет, даже не ноет — вопит. Как подбитый из рогатки воробей, под вечер Тревельян все равно приползает в ротонду. Сворачивается калачиком на стоящем у стены диване, кладет голову на подлокотник и молча следит за движением кисти по штукатурке.

Безнадежно все это. Она безнадежна. Совсем как в детстве.

— Расскажешь еще про воспоминания из руин и мест сражений?

Общая усталость помогает ненадолго притупить желание. Дежурный шерстяной плед ложится ей на плечи, а теплая рука подтыкает края, чтобы не свисали на пол. Так... по-домашнему что ли.

— Ты так часто спрашиваешь, что скоро запас историй обязан иссякнуть, — насмешливо замечает Солас. — Здесь бродят сквозняки. Уверен, твое ложе в башне во много раз уютнее.

— И часто ты думаешь об удобствах моих покоев?

Он приподнимает брови, притворно оскорбившись, затем сдавленно смеется:

— Ни стыда у тебя, ни совести.

— А кто в этом виноват?

Разум подкидывает ей одну за другой причины очередного провала: недостаточно красива, недостаточно влиятельна, недостаточно умна. Уши недостаточно острые. Последнее беспокоит ее более всего остального, и она начинает зачесывать волосы так, чтобы меньше акцентировать на них внимание.

Доходит до того, что Тревельян почти готова забрать свои слова обратно, отменить предложение. Но постоянно откладывает неловкий разговор из-за вереницы переговоров и дипломатических визитов, запланированных Жозефиной.

К счастью ли или к беде, теперь уже не поймешь.

— Что-то не так с твоим чаем? — осторожно интересуется она в один из этих дней тихого ожидания, обходя его рабочий стол.

Он до ужаса забавный, когда морщится. Как зверь, вдохнувший молотого перца, вот-вот чихнет.

— Ему достаточно быть чаем. Я его не люблю. Но сегодня утром мне нужно было...

Что бы там их эксперта по Тени ни беспокоило, судя по выражению лица он наконец узрел ее мазохисткие попытки привлечь к себе внимание.

— Ч-что это за наряд? Выглядит... неудобно.

— Чтобы суд вершить, — Тревельян неловко отмахивается, ослабляя воротник. — Так что случилось утром?

Наполовину выжженные войной Священные равнины напоминают предместья Оствика поздней весной: где-то уже проклевывается зелень, а где-то земля окутана дремой на грани смерти. Ей... неспокойно. Тревога засела где-то под кожей и копошится, как червь в мягкой почве после дождя. Совсем как...

Нет, не нужно вспоминать о том дне. Нужно сосредоточиться на помощи своему товарищу, своему... А кому, собственно?

Воспоминание все равно приходит.

Их загнали в угол ребята постарше, долговязые сыновья управляющего c отталкивающими улыбками. Злые, неотесанные. Они обещали оборвать сопровождавшему ее долийцу уши, выкрутить руки, сломать «палку» на которую тот опирался. А когда он пробормотал что-то невнятное на эльфийском в ответ, двинулись вперед. Не из благих намерений.

Ох, как она злилась в тот момент! И как ненавидела себя за произошедшее после.

Жар на кончиках пальцев, жар на лице. Запах подпаленной плоти щекочет ноздри. Леди Инквизитор безмолвно наблюдает за тем как Солас, всегда вежливый, всегда сдержанный, буквально пылает ненавистью. Он не оставляет магам, что сковали и извратили суть его друга-духа, ни единого шанса. Он сам на себя не похож.

Ей бы бежать от него куда глаза глядят. Но пять лет назад Тревельян сама стояла на его месте. Выжгла небольшой пятачок с людьми на нем дотла.

Душа тянется к нему, хочет успокоить. Уверить, что все закончилось, и теперь они вернутся обратно в Скайхолд. Что она будет рядом, пока он будет скорбеть — роскошь, в которой ей самой было отказано когда-то. Ей все равно, кто они друг другу.

Вместо этого он отгораживается. Вновь просит дать ему время и... уходит. Бредет, пошатываясь, не оборачивается. Не говорит когда вернется. Совсем как тот мальчишка из детства, лицо которого в памяти давно стало смазанным, размытым, разбивает ей сердце.