Я никогда не жаловался на слишком чуткий сон. Наоборот, почти всю свою жизнь я спал достаточно крепко, не так, конечно, что разбудить невозможно, но и от различных шорохов не просыпался. По крайней мере так было до того момента, как в моей жизни появились дети, у которых почему-то слишком часто случается что-то именно ночами.

Так что в том, что я вполне ясно сквозь сон услышал сначала тихие шажки, а потом почувствовал, как прямо мне под бок осторожно пристроился кто-то из детей, не было ничего удивительного. Но, пожалуй вопрос о том, смогу ли я теперь хоть когда-нибудь выспаться, стал актуальным как никогда.

Впрочем, стоило признать, что вел себя ребенок очень осторожно и тихо и явно не спешил меня будить. Он просто подобрался ко мне совсем близко и, по ощущениям, свернулся рядом как маленький котенок, стараясь как можно аккуратнее уложить голову мне на плечо. И даже дыхание затаил, будто опасался, что вот именно оно меня может разбудить.

Глаза мне открывать не очень-то хотелось, сознание все норовило уплыть обратно в сон, тем более, что от ощущения маленького человечка совсем близко стало как-то теплее на душе, уютнее что ли. Это ведь совсем ни с чем несравнимое чувство — когда к тебе доверчиво прижимается кто-то очень-очень родной и близкий, кто-то такой, кто ищет в тебе поддержку и защиту, потому что он такой маленький и мир для него огромный, а ты такой взрослый и с детской точки зрения знаешь все и обо всем. И я ведь даже не ощущал тревоги, даже вот так, с закрытыми глазами каким-то неведомым чувством осознавая, что ничего страшного не произошло, что никому не плохо и не больно. И я понятия не имею, каким образом я сумел это понять. Быть может интуиция, а может спокойное дыхание ребенка рядом, — ни криков, ни всхлипов.

Тем не менее, какая-то очень ответственная часть меня, все же вынудила меня открыть глаза и проверить. Просто чтобы убедиться наверняка, чтобы не вышло так, что я вдруг ошибся. Иной раз лучше перестраховаться, чем пускать все на самотёк. Мало ли мальчик просто не решался разбудить меня даже после тысячи моих заверений о том, что ничего страшного в этом нет.

— Димка? — малость удивлённо спросонья спросил я, столкнувшись со взглядом карих глаз.

Честно говоря, я не ожидал, что пришел ко мне именно он. Скорее уж я предполагал, что это будет Серёжка, который в последние дни не отходил от меня ни на шаг, да и спал очень плохо — режим наладить до конца так и не удалось, а сам мальчик ещё и на боль от ранок во рту постоянно жаловался. Что, впрочем, не удивительно, врачи ведь не волшебники, лекарства выписали, конечно, но моментально вылечить все не могут…

— Ой, — немного робко выдал мальчик, но улыбнулся. — А я честно-честно не хотел тебя будить, я нечаянно. Я просто рядышком подумал полежать. Можно?

— Можно, солнце, — чуть хриплым после сна шепотом, сказал я и тихо хмыкнул, когда мальчик заерзал, явно пытаясь устроиться поудобнее.

Правда, ребенок очень быстро сдался, удобное положение так и не нашел, но расстроенным от этого факта не выглядел совершенно. Он помолчал ещё минуты две, то и дело бросая на меня взгляды, будто просчитывая собираюсь ли я ложиться обратно спать или уже нет. Я бы, может, и лег с удовольствием, но видел, что у Димки энергия откуда-то с самого утра взялась, да ещё и в колоссальных количествах, так что я уже понимал, что долго тишину он соблюдать не сможет. Так оно и вышло, в общем-то.

— Паш, а… а это ты шарики принес? — чуть приподнявшись и даже приоткрыв рот то ли от удивления, то ли от предвкушения, каким-то завороженным шепотом спросил мальчик.

И, боже мой, какие у него были глаза! В них сна не было от слова «совсем», будто два огонька где-то в глубине горели. Ярких, таких, что и не потушить ничем. И столько предвкушения, столько затаенной, ещё не успевшей в полной мере выплеснуться наружу радости в них было. Даже лёгкое смущение, появившееся как только Дима понял, что все же ненароком разбудил меня, не смогло перекрыть всех тех светлых чувств, которые буквально переполняли мальчишку.

Только сейчас я заметил, что за окном уже светало, так что, по сути, пришел Димка вполне себе утром, а не в ночи, да вот только если вспомнить, что рассвет сейчас начинается в пять утра… В общем бодрее я от этого не стал. Но и упрекать ребенка в чем-то тоже не собирался, а потому улыбнулся ему ласково и по-доброму, подняв руку, мягко потрепал его по растрёпанным волосам, а потом совсем легонько в шутку стукнул подушечкой пальца по детскому носу, отчего мальчик тихонько хихикнул.

— Я, — все же подтвердил и потом добавил, немного прищурившись: — Понравились?

— Очень, — на выдохе проговорил Дима. — Я же вообще-то проснулся, потому что очень-очень сильно пить захотел. Прям все горло засохло, представляешь? Вот. Проснулся, а там шарики! Краси-и-ивые, — как-то очень мечтательно протянул он, зажмурившись на мгновение.

На самом деле его реакция была вполне себе понятна и оправдана. Разве мог видеть мальчик в детском доме такое обилие воздушных шариков, да ещё и так, чтобы все они были для него? Там слишком много детей и никаких средств не хватило бы для каждого надувать десятки шаров в дни рождения. Да и праздновали ли их там вообще? Каковы шансы, что дети получали хоть что-нибудь помимо формальных слов поздравлений? Хотя глупый вопрос, Димка ведь сам рассказывал, что не было у них ничего, совершенно никакого праздника и подарков. Ну может, если приходили волонтеры, то могло перепасть что-то из одежды или игрушек, но их ведь тоже на всех так часто не хватает.

А я могу себе позволить подарить ребенку праздник. Настоящий праздник с украшениями, с тортом, с подарками, с поездкой в контактный зоопарк, в который так сильно захотел Дима, как только услышал. Я бы и аниматоров каких угодно нанял, и комнату игровую бы снял, да вот только Димка так и не согласился на это — его детская невинная душа искренне не понимала, как можно променять возможность посетить животных, покормить их, погладить на любые другие развлечения. И пусть аниматоры, я уверен, могли бы привести ребенка в восторг не меньше чем кто-либо другой, но я против желания ребенка идти не собирался. В конце концов, мы так долго с ним решали чего именно он хочет и куда мы пойдем.

Так что да, Диме было чему удивляться, ведь шаров было много и все разные. И цветные и с надписями, и в виде различных зверят и героев мультфильмов. Причем были они не только в его комнате, но и внизу. И гирлянды там были с надписями с «днём рождения» и колпачки уже лежали на столе. Добрых полночи украшали все вместе с моими родителями и Женей, которая вообще-то не обязана была помогать, но захотела. Вот, в общем-то и ещё одна причина, по которой я не выспался совершенно. Но чего не сделаешь ради улыбки ребенка, правда? Особенно ради такой, какая была у Димы.

— Настолько красивые, что заснуть обратно уже не получилось? — со смехом, совершенно безобидным впрочем, в голосе спросил я.

— Совсем не получилось. Только я ночью правда-правда спал, так что ты не ругайся! — поспешно заявил мальчик, видимо вспомнив, что однажды у нас с ним уже был разговор по поводу его сна. — Я пытался обратно лечь, но там шарики везде, и я вот лежу-лежу, а глаза совсем сами открываются. Ну я и подумал, что, может быть, если я приду к тебе полежать, то засну. Но ты проснулся и теперь мне спать не хочется ещё больше.

— Ничего, Дим, иногда бывает, что не спится, — подметил я. — Но ты все равно ложись, не спим, так хоть просто полежим с тобой немножко, тоже своего рода отдых.

На этот раз мальчик долго устраиваться не стал, а практически сразу сумел найти комфортное положение. Устроился на моем плече, позволив мне приобнять его, перетащил на себя одеяло, зачем-то замотавшись по самую шею, ещё и меня умудрившись укрыть в процессе, а потом затих, явно о чем-то задумавшись.

На самом деле мне очень хотелось верить, что Димка расслабится настолько, что сумеет всё-таки заснуть и проспать ещё хотя бы часа два. Нехорошо ведь получится, если ребёночек будет целый день ходить сонный, уставший или и вовсе начнет капризничать. Тем не менее стоило признать, что надежды на то, что мальчик сможет сейчас уснуть было не так уж и много.

Слишком уж бодрым он выглядел и даже сейчас, пригревшись у меня под боком, ребёночек выглядел скорее просто сосредоточенным на каких-то своих мыслях, но никак не сонным. Что же, очень хотелось верить, что на впечатлениях от сегодняшнего дня недосып всё-таки не скажется, в конце концов эмоции, особенно положительные, должны неплохо бодрить и поднимать энергичность и активность чуть ли не до максимума. А вечером можно будет мальчика просто пораньше спать отправить, думаю к тому времени он устанет достаточно, чтобы не возражать.

— Знаешь… А я думал, что ты так шутишь. Ну когда ты говорил, что будет праздник, — спустя несколько минут своих раздумий немного смущённо пробормотал Дима, но потом сместил голову так, чтобы видеть меня и улыбнулся мне вполне искренне. — А это значит, что и торт тоже будет? И в зоопарк мы пойдем? В тот где можно всех покормить и погладить? Как ты обещал?

В глазах его снова вспыхнули радость и энтузиазм. Да и целом мальчик выглядел очень довольным, явно из-за того факта, что его опасения не подтвердились и празднику всё-таки быть. И пусть выйдет он не очень масштабным, зато точно таким, каким захотел сам мальчик, таким, какого не было у ребенка никогда.

— Солнце, я обещания свои выполняю всегда, — счёл нужным пояснить я. — Так что сегодня будет и торт, и зоопарк, и подарки для тебя, радость моя, тоже будут. Какой же это день рождения без подарков? А вечером в качестве ужина пойдем пиццу кушать, ты же хотел.

— Кру-у-уто, — протянул мальчишка, прижавшись ко мне ещё теснее, хотя, казалось бы, куда ещё? — А во сколько мы пойдем в зоопарк? И что за подарки? — прищурившись подобно лисенку, спросил мальчик.

— Ты посмотри хитренький какой, все вот так сразу тебе возьми и расскажи, — я немного дурачился, говорил шутливо, да и в добавок ещё откинул одеяло и легонько пощекотал Димку, отчего он рассмеялся, принявшись уворачиваться от моих рук.

Долго «мучить» ребенка я все же стал, опасался, что остальных ненароком можем разбудить, да и сам Дима от смеха чуть было не закашлялся, так что я решил быть с щекоткой поосторожнее.

— Ну э-э-эй, — протянул мальчик, но при этом сумел сделать это чуть ли не шепотом, явно тоже осознав, что мы с ним совсем уж расшумелись в такую рань. — Ты что мне совсем что ли ничего не скажешь? А если мне очень-очень интересно?

Я тихо рассмеялся, очень уж забавный у ребенка получился тон. Поцеловал мальчика в растрёпанную макушку, отчего он забавно зажмурился, но тут же снова распахнул глаза с любопытством уставившись на меня.

— Расскажу, Дим, куда ж я денусь? Тем более раз уж тебе очень-очень интересно, — повторив фразу самого Димки, сказал я. — В зоопарк пойдем после завтрака, так что придется немного подождать пока все проснутся. А насчёт подарков… Вообще-то подразумевается, что увидишь ты их попозже. Элемент неожиданности, сюрприз и все такое. Но знаешь, — понизив тон ещё сильнее, я к тому же загадочно улыбнулся мальчику, пытаясь сделать вид, что вот прямо сейчас расскажу ему некий секрет, — думаю, никто не будет возражать, если один из подарков я всё-таки подарю тебе уже сейчас. Что думаешь?

У Димки как-то снова сам собой открылся от удивления, а сам он опять не смог лежать на месте и поднялся, глядя на меня глазами большими и полными счастья. Удивительно мало требуется для того, чтобы разжечь в душе мальчонки этот невероятный радостный огонек.

— Что правда подаришь? Прямо-прямо сейчас? — неверяще переспросил Дима.

— Да, солнце, прямо сейчас. Тем более я думаю твой подарок уже успел заскучать без компании, — подмигнув ребенку, проговорил я и поднялся с кровати. — Подождёшь меня здесь пару минут?

Дима кивнул в ответ и рассеянным взглядом проводил меня до выхода их комнаты, явно силясь понять, что же это такое я могу ему вручить. А вот я в отличие от мальчишки прекрасно знал что — хотя правильнее сказать будет «кто», — дожидается знакомства с ним, а оттого сменяющие друг друга эмоции от задумчивости до подозрения и якобы осознания на детском личике меня только веселили.

Томить Димку ожиданием в мои планы не входило, поэтому я довольно быстро дошел до собственного кабинета, где и спрятал маленького друга для ребенка, и уже буквально через две минуты вернулся обратно к комнате. Правда сразу заходить не стал, сначала только приоткрыл дверь и лишь заглянул, заметив, что мальчик от нетерпения спихнул одеяло на пол и теперь подпрыгивал на кровати прямо в положении сидя, при этом неотрывно смотря на дверь. Ну и, конечно же, он меня заметил, но ничего не сказал, только ожидающим взглядом гипнотизировать стал.

— И откуда в тебе столько энергии с утра пораньше? — скорее риторически спросил я, на что Дима в ответ лишь плечами пожал. — Смотри-ка кого я тебе принес, — все же заходя в комнату, проговорил я.

— Собачка! — внезапно увеличив громкость собственного голоса до ультразвука, заорал ребенок, стоило ему только увидеть щенка в моих руках. Правда уже в следующую секунду Дима приложил ладошки ко рту и пробормотал гораздо-гораздо тише: — Ой, а я случайно закричал.

Впрочем, это его раскаяние длилось совсем недолго. Буквально пару секунд, по истечении которых мальчик вскочил на кровати, на какой-то невероятной скорости спрыгнул на пол и подбежал ко мне, начав прыгать вокруг меня, будто горного козлика изображал.

— Это мне, это мне, это правда-правда мне? И она прям настоящая? — уже не так громко, но с таким спектром эмоций в голосе, какой и не описать наверное. И неверие, и надежда, и чистый восторг, и ликование, и понятия не имею что ещё.

— Настоящая, конечно. Только это мальчик, — сказал я и осторожно перехватил ребенка за плечо, направляя обратно к кровати. Честно говоря от этих бесконечных кругов, которые он наворачивал, у меня малость начала кружиться голова, но я не жаловался.

Я дождался пока Дима сядет на кровать, а потом осторожно опустил немного сонного щенка прямо рядом с ним, а сам сел по другую сторону от ребенка. Пёсик выглядел немного ошалело, — ну ещё бы, так уж вышло, что я его разбудил, впрочем в немилость меня за это «кощунство» отправлять не стали, — не до конца понимал, где он оказался, но при этом смотрел на моего Димку четвероногий безо всякого страха, скорее наоборот даже с интересом, немного склонив голову и чуть подергивая ушами.

— Правда настоящий, — на грани слышимости пробормотал Дима, неспеша протянув руку и проведя ладошкой по голове щенка.

Я, честно говоря, часто слышал, истории про то как зверей тягают и за хвосты и за уши, как пытаются на них и ещё невесть что, но прямо сейчас я четко осознал, что это не про Димку. Вернее я и раньше это понял, ещё примерно в тот момент, когда он безудержно рыдал из-за раздавленной улитки, но теперь увидел все своими глазами и убедился в его безграничной любви по отношению к животным окончательно. Он протянул ладошку щенку, позволив себя обнюхать, потом бережно, явно опасаясь навредить, провел ладошкой по светлой рыжеватой шерсти от собачьей макушки до спины, едва-едва коснулся ушек, желая видимо узнать какие они на ощупь — любопытство то никуда не делось. Все делал плавно и осторожно, никаких резких движений, только чуткость и аккуратность по отношению к маленькому живому существу. Он даже шуметь перестал и больше не издал ни единого крика, а всю радость выражал только взглядом. И ведь вряд ли его кто-то учил, как правильно обращаться с животными. Мальчик научился сам, не прилагая при этом никаких усилий. Будто знал наверняка как действовать, чтобы расположить к себе пёсика. И потому для меня совсем не стал удивлением тот факт, что уже через пару минут, проснувшись окончательно, маленький щенок вельш-корги пемброк стал сам ластиться к моему ребенку, ткнулся носом ему в ладошку, с интересом обнюхал ее, а потом и колени мальчика, легонько «боднул» детскую ногу и все это с забавным пыхтением и фырканьем.

— Какой хорошенький, — всё также тихо сказал Дима. — Правда для меня?

Я совсем не ожидал увидеть в детских глазах слезы… И тем не менее Дима посмотрел на меня глазенами все такими же невероятно радостными, но теперь еще и блестящими от того, что мальчик расплакался. Без всхлипов и рыданий, а теми тихими, неконтролируемыми слезами, которые непременно сопровождаются так сильно контрастирующей с ними улыбкой. И ко мне ребенок сразу придвинулся поближе, развернулся и спрятал личико где-то в районе моей груди, прижался совсем-совсем тесно и в тоже время продолжал одной рукой осторожно гладить по голове перебравшегося поближе следом за Димкой щенка.

— Для тебя, — подтвердил я, крепко обняв Диму и мягко проведя рукой по его спинке. — Когда все проснутся, мы тебя, конечно, ещё не раз поздравим, но пока что я буду первым, хорошо? С днём рождения тебя, сыночек. Ты главное здоровеньким расти и улыбайся почаще, а все остальное обязательно будет.

Я буквально прошептал все это прямо мальчику на ушко, чуть наклонившись и зная наверняка, что Дима, несмотря на свои внезапные и неожиданные кажется даже для него самого слезы, прекрасно меня слышит.

— Спасибо… Спасибо-спасибо-спасибо, — на одном дыхании выговорил мальчишка приглушённо, стирая дорожки слез с собственных щечек способом весьма простым и нехитрым — просто потеревшись сначала одной, а потом другой щекой о ткань моей футболки. — Ты самый-самый хороший, — вдруг добавил Димка.

Он говорил открыто и честно, так как умеют, наверное, одни лишь только дети выдавая то, что внезапно пришло на ум. И эта искренность задевала самые глубины души и заставляла уже мое сердце заходиться в радостном стуке.

А ведь я совсем не хотел заводить собаку. По меньшей мере с десяток раз повторял себе, что это слишком большая ответственность, что это сложно, что такому животному нужно уделять очень много внимания, а у меня и так четыре ребенка, куда ещё пса? Перебирал в голове тысячи дел, которые требуют решения, то и дело вспоминал, что и так вообще-то ничерта не справляюсь, а некоторые дела и вовсе перекинул на собственных родителей, понимал, что подпишу самому себе приговор, если на мою голову свалится ещё и собака — а она свалится, потому что, будем честны, каким бы замечательным мальчишкой Дима ни был, он все же оставался ребенком, который может элементарно забыть погулять с псом, покормить его и так далее. Также я прекрасно понимал, что буду ещё сильнее разрываться на части, пытаясь быть везде и одновременно. Да много чего я понимал не самом деле. И всё-таки… Как же много в этом всё-таки…

Честно говоря, я и сам до конца не понял, что стало решающим фактором в принятии такого решения. Димку порадовать хотелось очень, но я поначалу планировал подарить ему кого-нибудь маленького и за кем было бы просто ухаживать, о чем сам себе заявлял не единожды. Да вот только, перебирая варианты один за другим от хомячков до шиншиллы с черепашкой, я вдруг осознал, что все они и не подойдут совершенно. Одни живут слишком мало, а я морально не готов наблюдать за детской истерикой от потери маленького друга, другие боятся шума, а у нас дома тихо не бывает никогда, третьи маленькие настолько, что если убежит куда, то ни в жизнь в нашем доме не найдем, а то и вовсе наступим ненароком, четвертые полностью равнодушны к людям и предпочли бы, чтобы их не трогали вообще, а ребенку нужен был кто-нибудь такой, кто и погладить себя позволит и поиграть согласится. Вот как-то так и вышло, что в итоге от статей про всяких мелких грызунов я перешёл к изучению пород собак, которые хорошо ладят с детьми. И ведь сам даже не понял в какой именно момент перешёл, «очнулся» и осознал, что именно читаю, уже в процессе.

И пусть мое решение было очень опрометчивым, строилось больше на моих собственных чувствах, чем на рациональности и разуме, пусть я был уверен, что ещё наверняка пожалею о нем, когда в запаре буду пытаться уследить и за четырьмя детьми, и за собакой, и на работе успевать бывать, и ещё невесть что делать и решать, но я все же его принял.

Причем с собственным категоричным «не хочу» я справился на удивление легко: всего-то и потребовалась пара дней размышлений, этаких метаний туда-сюда от «не согласен» до «согласен» и обратно, в процессе которых я изучил с десяток-другой статей и совершил пару-тройку звонков разбирающимся в собаках людям. И вероятно чаша весов склонилась в итоге к согласию, потому что по моим собственным подсчётам плюсов в содержании собаки выходило больше чем минусов, а сверху ещё и накладывалось мое сильнейшее желание сделать Диме такой подарок, чтобы привести в восторг.

Конечно, мальчик наверняка был бы очень рад и хомячку, но все же собака сама по себе интереснее, активнее, а конкретно у корги ещё и характер добродушный: детям они спокойно позволяют себя гладить и тискать, готовы носиться наравне с ними по улице, играть во все что предлагают. Они в принципе к людям очень привязываются и агрессии не проявляют, так что это оказался вариант очень даже неплохой. И теперь, глядя на Димку, на его реакцию и такую искреннюю благодарность, я могу точно сказать, что несмотря на то, что я буквально добавил самому себе дополнительных хлопот (очень много хлопот, если говорить начистоту), — оно того стоит! Точно стоит.

— Димка, какое же ты чудо, — сказал я на выдохе и поцеловал мальчишку в растрёпанную макушку. — Так сильно я тебя люблю, ты даже не представляешь насколько.

Ребенок вдруг поднял на меня взгляд, — какой-то очень трогательный и по-детски нежный, — вытер ладошкой слезы, на самом деле лишь больше размазав их по лицу, а потом тихонько так спросил, с лёгким опасением и в то же время надеждой:

— Правда?

— Правда, — уверенно сказал я, чтобы точно не оставлять никаких сомнений. — Тебя, солнышко, просто невозможно не любить.

Дима как-то неожиданно смутился, то ли от моих слов, то ли ещё от чего, снова спрятал личико у меня на груди и, кажется, даже пробормотал что-то, но я не смог разобрать ни слова.

— Димочка, я ничего не услышал, — мягко проговорил я, не настаивая, впрочем, на разговоре. Пусть сам решает хочет он повторять то, что сказал или нет.

Мальчик, кажется, не хотел, потому что продолжал молчать, а спустя минут пять, когда он уже перестал плакать, и вовсе развернулся, уселся скрестив ноги по турецки, откинулся на меня спиной и снова стал гладить щенка. Тот от ласки разомлел настолько, что даже на лапах не устоял, плюхнулся на живот, снова как-то очень уж довольно начав фыркать и даже глаза прикрыл от удовольствия. Ну прямо так и призывал всем своим видом гладить его до бесконечности и ни в коем случае не останавливаться.

Я этих двоих не отвлекал, — они, очевидно, очень даже наслаждались компанией друг друга. У Димки на лице опять начала проступать улыбка и казалось с каждым тихим, но очень довольным тявком его нового маленького друга улыбка эта становилась только шире. Вот я и не вмешивался ни во что, только все также бережно обнимал сына, радуясь от одного лишь только осознания, что радостно ему.

— Я сказал… То есть я спросил, — по-прежнему не отвлекаясь от собаки, будто и не со мной вовсе разговаривал, неожиданно проговорил Дима, а я заметил, что у него отчего-то тут же зарумянились щёчки и кончики ушей тоже будто от стеснения. — Я спросил, можно чтобы ты был папой?

Я на мгновение опешил, не ожидав такого вопроса. А потом резко осознал, почему Димка не спешил смотреть на меня, а предпочитал вести диалог, отвлекаясь при этом на щенка. Ему банально так было проще высказать свое желание, которое наверняка не давало покоя ему довольно давно — чуть ли не с самого начала, если верить словам Арсения о том, что за глаза я у Димы папой стал с самых первых дней нашего знакомства. И таки да, он и вправду стеснялся, даже теперь, когда вполне четко и ясно выразил свою просьбу, он с каждым мгновением краснел лишь сильнее и в ближайшее время точно не решился бы посмотреть мне в глаза.

— Конечно можно, сыночек, — собравшись с собственными мыслями, проговорил я и обнял мальчика чуть посильнее, но не до такой степени чтобы случайно навредить. — Дим, ну чего ты? Неужели ты думаешь, что я мог бы быть против? Я, наоборот, только рад. Приятно, знаешь ли, быть папой такого замечательного мальчика.

— Я замечательный? — немного растерянно переспросил Дима и все же немного отвлекся и рискнул кинуть на меня робкий взгляд, приподняв голову. Правда так же быстро он вновь ее опустил, снова принимаясь мягкими, аккуратными движениями перебирать мягкую шерсть на спинке щенка.

— Самый замечательный. И ты, и Сережа с Арсением, и Антон, — все вы мои самые замечательные и лучшие.

Мальчик снова затих на какое-то время, явно обдумывая мои слова. А ещё он наконец-то решился посадить пёсика к себе на колени. В этом я ему немного помог, потому что щенок свою любопытную мордаху пытался повернуть абсолютно во все доступные стороны, хотел все обнюхать и облизать, отчего извивался и удержать его на весу Димке было бы сложновато. Мальчишка, впрочем, и не имел ничего против моей помощи, наоборот, снова улыбнулся, когда пёсик оказался таки у него на коленках, и не позволил мне убрать руки, перехватив их своими маленькими ладошками.

— А я вообще-то давно… ну папой тебя называю, — неожиданно для меня признался мальчик.

— Знаю, сынок.

— Откуда? — тут же поинтересовался Димка в таком удивлении и недоумении одновременно, которое едва ли было бы возможно передать словами.

— Я слышал, — пожав плечами, чего Дима впрочем не увидел, сказал я и тихонько хмыкнул, заметив, что мальчишка буквально «подвис» на несколько мгновений, даже пса гладить прекратил, отчего удостоился забавного недовольного ворчания со стороны последнего.

— А… А почему ты тогда… ну… ничего мне не говорил? — робко спросил ребенок, а я про себя отметил, что он совсем уж раскраснелся: и щёчки и ушки уже не просто розовыми были, а буквально алыми стали.

В то что Димка умеет так сильно смущаться мне верилось с трудом, но все же стоило признать, что мои глаза меня не обманывают. И ведь чего робеть-то? Я бы ещё понял, не знай мальчик о том, что я не имею ничего против его такого теплого детского «папа», но я ведь уже сказал, что можно. К тому же он слышал, что папой меня называют Сережа с Арсением, а я ведь не раз им всем говорил, что к своим детям отношусь одинаково, следовательно, что можно одному можно и другим. Но Дима то ли не понимал этого до конца, то ли имел ещё какие причины для смущения…

— Я боялся, что ты подумаешь, будто я пытаюсь тебя заставить. Понимаешь, Дим, я считаю, что папой меня называть нужно только если вы сами этого захотели, а не потому что я так сказал. То есть это должно быть только ваше решение, а не мое, — со всей честностью сказал я. — К тому же кое-кто у меня вдруг оказался очень стеснительным, и мне не хотелось его лишний раз смущать, — шутливо добавил я, прижавшись подбородком к детской макушке.

— Ой, — в качестве ответа выдал Димка и, клянусь, это было одно из самых милых «ой», которые я только слышал в своей жизни. — А я не специально стесняюсь. Оно как-то так само получилось. Наверное, это потому что… потому что у меня никогда-никогда не было папы. В детском доме же только воспитатели и они ну только следят и все. Я просто так привык, что я совсем-совсем ничейный. А я вообще-то всегда хотел быть чейным, вот прям всегда-всегда, веришь?

— Верю, — уверенно сказал я, ещё и кивком собственные слова подтвердил.

Да и как тут не верить? Конечно он хотел. Все дети не знающие родительской любви хотят. Да чего уж там дети, если даже взрослым рядом непременно нужны близкие и родные люди, чтобы и элементарно компанию составить, и поддержать, и помочь при необходимости.

— Но это немножко страшно, потому что если быть чейным, то всё-всё совсем по-другому становится, не так как я уже привык, — продолжил говорить Дима, решив ничего не утаивать. И даже повернулся боком, чтобы удобнее было снова посмотреть в мои глаза, пусть и все с той же робостью, но при этом очень доверчиво.

— И пока ты был просто Паша, то все как будто немного как раньше, пусть и не совсем. У воспитателей ведь у всех самые разные имена были. Но когда ты уже не Паша, а папа, то как раньше не получится вот прям никак. И вот я же говорю, что это все немножко страшно, совсем чуть-чуть, и это потому что такого никогда не было. Вот… А теперь получается, что если ты — папа, то я совсем-совсем твой? Больше не ничейный?

Ребенок в силу возраста может и выражался немного запутанно, но на деле понять его оказалось очень просто. Для любого человека перемены — это сложно вне зависимости от того, направлены ли они в худшую или лучшую сторону. Для маленького человека они сложнее в разы. Детям необходима стабильность, в определенной степени даже предсказуемость, им необходимо чтобы все было просто и понятно, особенно в тех аспектах, которые касаются семьи.

Ворвавшись в жизнь мальчишек резко и непредсказуемо, я их какую-никакую, а все же стабильность нарушил. И очевидно, что Диме, равно как и всем остальным, требовалось время на адаптацию, на то чтобы понять, что вообще происходит и что будет дальше. В какой-то степени он был даже напуган, о чем сам сейчас прямо и заявил, но, видимо, мальчонка был слишком жизнерадостным и не позволял негативным эмоциям взять над собой верх. И на самом деле очень хорошо, хорошо, что он позволял себе и игры, и смех, и шалости, и даже проверки меня на прочность. Хорошо что не закрылся в себе, а, наоборот, стремился к контакту, лез обниматься, просил с ним поиграть, потому что при ином, худшем раскладе этого можно и не быть.Впрочем, это совершенно не значит, что ребенок не оставался все это время настороже. Наверняка он сам для себя что-то подмечал, что-то запоминал, делал какие-то выводы. Дети на самом деле если захотят могут быть очень наблюдательными, по крайней мере в тех аспектах, которые касаются взрослых. Не просто так даже самые маленькие невольно начинают копировать поведение родителей. Так что Димка все это время за мной наблюдал, это сто процентов. И чего-то он в своих наблюдениях достиг.

Мне было совершенно ясно: тот факт, что он за глаза называл меня папой чуть ли не с самого начала демонстрировал не столько его отношение именно ко мне, сколько затаенное желание иметь хотя бы одного родителя. Будь на моем месте кто угодно другой, он бы и его также называл, просто потому что рядом оказался бы взрослый, который хорошо к нему относится. Для него тогда дело было не в самом человеке, а в неком образе возможного родителя, которого мальчику так не хватало. Образе, который долгое время не имел никакой четкости. Впрочем, так было только поначалу. Образ этот перестал быть эфемерным ровно в тот момент, когда Димка все же решился попросить называть меня папой, и при этом понял, что я совершенно не против. Мальчик сам принял в качестве отца именно меня, принял окончательно. И теперь никто другой для него на эту роль уже не подойдёт.

— Мой, сынок, конечно же мой.

Дима на мои слова улыбнулся, а потом выпрямился и с прищуром посмотрел на щенка, будто пытался разглядеть в нем что-то, чего не заметил ранее.

— А он тоже ничейный получается был? — спросил мальчишка, позволив псу лизнуть тыльную сторону ладони и хихикнув от этого. — А теперь он наш, да? А его как-нибудь зовут?

— Твой, Дим. И имени у него пока что нет, ты подумай и выбери имя сам, только не затягивай слишком сильно, а то на него ещё документы до конца оформить нужно, а без имени это не получится.

— Это я твой, а он — наш! — упрямо повторил Димка. Впрочем стоило признать, что в его словах была огромная доля правды. — И над именем я уже подумал, его будут звать Черрик!

— Это как вишня, только с буквой «к»? — немного растерянно поинтересовался я, будучи удивленным, что Дима долго не думал и выдал, кажется, первую же кличку, которая возникла в его голове.

— Вишня? А причем тут вишня? — недоуменно спросил мальчик. Ну да точно, кажется, в первом классе уроков английского ещё не было. — Это как те маленькие помидорки, которые ты нам покупал! Ну те, которые вкусные очень, черрики.

Что же, помидоры черри я действительно покупал и прекрасно видел, что их внешний вид приводил Диму в неописуемый восторг. И ребенок действительно назвал их «черрики», потому что «ты посмотри, какие они маленькие и хорошенькие». Но, честно говоря, даже несмотря на все его неравнодушие к данному продукту, я ну никак не мог предположить, что в честь помидор мальчишка назовет собаку…

— Уверен? — на всякий случай уточнил я.

— Конечно уверен! Ты будешь Черриком? — обратился ребенок непосредственно к щенку и, на удивление, тот даже негромко тявкнул в ответ, отчего Димка прямо просиял. — Вот видишь ему нравится! Так что он теперь Черрик, он наш и мы его никуда-никуда не отдадим.

Затих мальчик резко и внезапно, вот ещё буквально секунду назад говорил с задором и радостью, а тут вдруг раз и тишина. И только взгляд изменился, стал каким-то очень пристальным, изучающим и вместе с тем будто бы гипнотическим. Я не знаю, что пытался Дима разглядеть на моем лице, не знаю, о чем он так резко задумался, но создавалось впечатление, что о чем-то сильно для него важном. Не возникают у детей такие взгляды просто так, да и не только у детей. Причина должна быть, причем веская.

— Папа… Папа, а меня же ты не отдашь, правда? — с неподдельным испугом спросил мальчик, а потом продолжил: — Пока ты был просто Пашей, то я бы, наверное, не обиделся, если бы ты вернул меня обратно, но теперь ты папа и, если вернёшь, я обижусь. Сильно обижусь. Так что ты не возвращай меня, хорошо?

Так вот оно в чем дело… Честно говоря, я немного растерялся, совсем не ожидав, что Димка все ещё откровенно опасается, что я вдруг могу передумать, обнулить все то, что начал строить и вот так просто возвратить его туда откуда взял. Нет, я вовсе не утверждаю, что этот страх необоснованный. Наверное, для детей из детского дома подобное — абсолютная норма и избавиться от подобных опасений не так уж просто. Другое дело, что мне казалось, что с Димой мы этот вопрос уже решили и к этому моменту он понял: я ни за что не поступлю подобным образом. В конце концов именно с ним у нас уже была однажды ситуация «не нравится — верни меня обратно» и я уже заверял его, что не сделаю этого. Но, по всей видимости, где-то в глубине детской души страх все равно остался и мне нужно было его развеять и как можно скорее.

— Димочка, ну вот что ты такое говоришь? Разве я мог бы хоть кого-то из вас вернуть, когда вы для меня стали самыми родными? Вы ведь все мои окончательно и бесповоротно, ровно с того момента как я в принципе вас забрал. И я очень люблю вас, тебя люблю, а от тех кого любят не отказываются ни за что не свете, — как можно увереннее сказал я.

— Знаю, но просто… Все ведь сначала говорят, что любят, а потом почему-то возвращают, — как-то очень грустно и вместе с тем так по-взрослому проговорил мальчишка. — Так они все врут, что ли? Серёжу вернули. Он сам говорил, что хотел, но все равно вернули же. А если бы они его любили, то что-нибудь по-другому бы сделали, а не стали бы его обратно возвращать, разве нет?

От его слов даже как-то мрачно на душе сразу стало, тоскливо. А Димка ведь прав, если бы действительно любили, то нашли бы тысячи способов решить проблему, из кожи вон вылезли бы, обратились бы к психологам, да что угодно сделали бы, но только не вернули обратно. И страшно представить сколько таких предательств видели мои дети. Быть может это и не касалось их напрямую, по крайней мере не всех, возможно забирали и возвращали кого-нибудь другого, но разве от этого легче? Дети видят многое, понимают многое, запоминают многое. И разве могут они после десятков, если не сотен, виденных предательств со стороны взрослых в полной мере довериться? Разве могут вот так просто осознать, что уж теперь-то предавать их никто не собирается? Не могут, конечно не могут…

— Не стали бы, Дим, конечно, не стали, — со вздохом проговорил я, а потом осторожно отстранился от мальчика и придвинулся ближе к краю кровати. — Я сейчас кое-что принесу и тебе покажу, хорошо? Я быстро.

Димка только кивнул немного рассеяно и проводил меня взглядом до двери, закрывать которую я не стал. А ещё мальчик, кажется, немного расстроился от того, что я перестал его обнимать, но это я собирался исправить как только вернусь. Дошел я опять до собственного кабинета, открыл один из ящиков и вытащил папку с документами, которую, наверное, сумел бы найти и с закрытыми глазами. Да и процитировать содержание каждого, вероятно, тоже бы смог, настолько сильно строки врезались мне в память, сердце и душу.

Когда я вернулся, Дима все также сидел на кровати и не сводил взгляда с двери — ждал меня. Я в стремительных два шага подошёл к мальчику, сел рядом и обнял, буквально ощутив как ребенок облегчённо выдохнул. Неужели думал, что я ещё долго не вернусь, несмотря на мое заверение в обратном? Выяснять это я, впрочем, не стал, а вместо этого одной рукой открыл папку, вынимая из нее один из документов. Правда, очень скоро я понял, что достал не тот, но быстро исправил оплошность.

— Вот, сынок, смотри, — заговорил я, продемонстрировав мальчику листок, который тут же любопытно потянулся обнюхать щенок. — Что написано?

Прежде чем прочесть вслух, Дима чуть нахмурился, сосредоточившись на буквах, и лишь потом медленно, чуть ли не по слогам проговорил:

— Сви-де-тель-ство об усынов… усыновлении.

— А что это означает знаешь?

— Что ты — мой папа? — скорее спрашивая нежели утверждая, ответил мальчик.

— Да, Дим. Не просто опекун, а действительно папа, понимаешь? — поцеловав ребенка в висок, сказал я. — Ты, конечно, в силу возраста вряд ли разбираешься во всем этом, но есть огромная разница между опекунством и усыновлением. Я не буду тебе сейчас все подробно рассказывать, это долго и скорее всего не очень понятно для тебя будет. Но, если говорить совсем кратко, то по всем документам ты мой сын. Как если бы ты с самого рождения был со мной. И вы все ровно с того момента, как я подписал документы, стали частью моей семьи, и это не только потому что я так вам сказал, но и по закону тоже, понимаешь? У вас абсолютно такие же права, как у родных детей в любых семьях, — вы и есть родные для меня, — у вас даже фамилия теперь моя, а отчество — Павлович.

— Правда? — перебил меня Дима, но я даже замечание ему делать на этот раз не стал, слишком уж явно на его лице отразился шок, а глаза, я поклясться был готов, опять начали наполняться слезами. — А почему… Почему в школе как раньше называли? Ты же… Ты же взял нас раньше, чем мы учиться закончили.

— Потому что это все делается не сразу, — мягко подметил я. — Нужно было переделывать ваши свидетельства о рождении, а на это время требуется. Когда все готово было, учебный год уже почти закончился, так что не было смысла идти в школу и просить их все поменять. Тем более осенью все равно в новую школу пойдете и там уже будете под новой фамилией записаны.

Я осторожно стёр скатившуюся таки по детской щечке слезу, отложил в сторону документ и прижал мальчика к себе покрепче. Замечательно, за последние полчаса я умудрился дважды довести сына до слез… И пусть я понимаю, что эти слёзы вовсе не такие, чтобы разводить панику, понимаю, что нет в них ничего плохого, понимаю даже, что вероятно он чуть более эмоционален в том числе из-за того, что не выспался каким бы бодрым не казался, но все равно сердце ведь дрогнуло в лёгком страхе и грусти. Ну в самом деле, у него ведь день рождения, а он плачет. Впрочем, говорить по этому поводу я ничего не стал, только успокаивающе гладил его по голове и плечикам, прекрасно осознавая, что успокоиться он должен сам.

— Вообще я это всё к тому, Димка, говорю, — снова начал я почти шепотом, — что не нужно сомневаться в моих словах, обещаниях и прочем. Я не люблю врать, хотя и признаю, что в жизни иногда приходится. Но не вам, детям своим я врать не хочу и не стану. И если я говорю, что люблю, что не отдам, что всегда буду рядом и помогу при необходимости, то я так и сделаю. И вот это, сынок, — я указал на отложенный в сторону листок, — одно из доказательств. Я взял вас не для того, чтобы поиграться — вы дети, а не игрушки, — и потом вернуть.

Я взял вас, чтобы вы росли в семье, в любви и заботе. Если бы я этого не хотел, то не стал бы бегать из одного места в другое, оформлять тысячи бумажек, общаться с десятками разных людей и проходить проверки и бог его знает сколько всего ещё делать. Но я, как видишь, сделал, потому что хотел забрать вас. Очень хотел, сыночек. И возвращать вас точно не собираюсь, потому что это будет предательством с моей стороны, а я никогда не хотел и не захочу никого предавать, особенно собственных деток.

Я замолчал и только наблюдал за Димой, который прикрыл глаза, склонил голову к щенку, почти касаясь мокрыми щеками собачьей шерсти, но при этом всем телом будто пытался вжаться в меня. То ли поддержку таким образом искал, то ли желал убедиться, что я настоящий и никуда деваться не собираюсь.

А я вдруг понял, что нужно было показать документы гораздо-гораздо раньше. И не только Димке, конечно, а всем. Быть может тогда и Серёжка бы чувствовал себя чуть увереннее, а не боялся бы обидеть меня каким-нибудь неосторожно сказанным словом, и у Арсения было бы меньше сомнений по многим поводам. Пожалуй, именно Арсу это было нужно гораздо больше чем остальным, но я почему-то додумался до этого только сейчас. Хотя чего мне стоило-то достать ту папку? Ничего. А я сглупил, даже не подумал о том, что мои слова, пусть и играют довольно важную роль, но все равно не дают стопроцентной гарантии. А тут доказательства, настоящие и неподдельные. Доказательства, которые я до этого момента даже не подумал показать детям, несмотря на всю их важность. А ведь именно благодаря ним мальчишки смогли бы гораздо раньше пусть и не получить эту самую стопроцентную гарантию (младшие ещё возможно, но Арсений точно нет), но хотя бы осознать всю серьезность моих намерений, а это уже немало. Впрочем, наверное, никогда не бывает поздно сделать то, о чем не подумал раньше…

— А… А вот если я буду себя очень плохо вести, то… то ты все равно… ну не отдашь меня обратно? — оторвавшись от щенка и посмотрев на меня своими выразительными блестящими от слез глазами, спросил мальчик.

И я осознал, что на каком-то подсознательном уровне я этого вопроса ждал. Вероятно потому что он кажется логичным и в то же время очень важным для ребенка.

— Дим, плохое поведение — это не повод отказываться от кого-либо из вас. Вот ругаться буду, могу наказать, но возвращать кого-то куда-то — категорически нет!

Мальчик в ответ улыбнулся, робко так, сквозь слезы. А потом как-то резко вцепился пальчиками одной руки в мою ладонь и тихонько всхлипнул.

— Это… Это тоже очень хороший подарок, — пробормотал он и развернулся полубоком, прижавшись щекой к моей груди. — Что ты теперь совсем-совсем мой папа и что никуда меня не отдашь.

Мне от его слов стало неимоверно тепло и трепетная нежность затопила буквально с головой. Невозможный мальчишка, в хорошем смысле невозможный. Позитивный, жизнерадостный и вместе с тем чуткий по отношению к определенным вещам настолько, что даже может заплакать и не от горя ведь, а от радости. И эти детские слезы счастья говорят о многом…

Я не торопился что-то говорить, равно как не торопился продолжать диалог и Дима. С его колен соскочил заскучавший без внимания щенок, стал разгуливать по кровати, изучая все вокруг. Так что пришлось краем глаза следить ещё и за ним, чтобы не свалился ненароком.

А Димка сделался совсем тихим и с каждым мгновением, по моим наблюдениям, начинал все чаще зевать и, кажется, вот-вот был готов провалиться в сон прямо в положении сидя. Удивляло ли это? Пожалуй нет, слишком большой выброс эмоций для и так не выспавшегося ребенка, вот на него и навалилась усталость, резко сменяя владевшую им ещё минут десять назад бодрость. Но оно и неплохо, пусть за окном уже успело окончательно вступить в свои права утро и небо сделалось по обыкновению голубым, а не тёмно-синим с едва пробивающимися лучами солнца, но все равно сейчас едва ли могло быть больше шести утра. Так что у мальчика, да и у меня если очень повезет, есть все шансы поспать ещё хотя бы часик, а лучше два или и вовсе три.

— Давай ляжем с тобой нормально, тебе же так неудобно, — тихо проговорил я и сам же по сути и перенес ребенка поближе к подушкам, поскольку он уже совсем сонным стал и даже, кажется, не сразу смысл моих слов уловил.

На каком-то подсознательном, не иначе, уровне, Димка, как только увидел, что я лег рядом с ним, сразу же улёгся головой на меня, напрочь проигнорировав подушку. Мне, впрочем, это не мешало, а потому я только и сделал, что начал осторожно, едва касаясь, похлопывать мальчика по спинке.

Окончательно заснул он быстро. Я бы даже сказал, что отрубился моментально, начав тихонько и вместе с тем очень мило посапывать. И вот нужно было ему вставать ни свет ни заря? Впрочем, зато теперь ребенок точно проснется снова радостным и довольным. Собачку ему уже подарили, настроением обеспечили, значит можно будет и дальше радоваться подаркам, украшениям, торту и предстоящему походу в зоопарк.

К слову о собачке. Этот пушистый и чрезмерно любопытный (кажется они с Димой идеально подходят друг другу) вредина уже терзал в зубах край простыни, который он каким-то образом умудрился зацепить. И при этом выглядел таким довольным, что аж на месте устоять не мог, все заваливался комично на кровать, вилял коротким хвостиком и игриво порыкивал на эту самую простынь. Кажется, я понял, почему заводчики не советуют пускать собак на кровать.

— Эй, оставь-ка простынь, — говорить громко я не мог, опасался разбудить сына, отчего пёсик вряд ли понял, что я пытаюсь ему что-то запретить, они ж как совсем маленькие дети на интонацию ориентируются.

Тем не менее щенка заинтересовал сам мой голос, он развернулся, дёрнув ухом, с минуту изучающе меня осматривал, а потом, что-то решив для своей собачьей натуры, потопал в мою сторону. При этом он очень потешно переваливаливался на своих коротких лапах, ещё и слишком мягкий для собачьих лап матрас кровати играл свою роль и слегка мешал ему двигаться быстро. Тем не менее, целеустремленность этому четвероногому было не занимать, а потому до меня он все же дошёл, причем будто специально сделал это с противоположной от Димки стороны. Добрался щенок прямо до моего лица и вдруг улёгся так, что уткнулся мне прямо в ухо своим мокрым носом. Вдобавок, решив по всей видимости, что этого ему было мало, он взял и облизал меня все в то же ухо.

— Ну и что ты, Черрик, творишь? — дружелюбным шепотом спросил я, будто и вправду ожидал услышать ответ. Но пёсик, конечно, только фыркнул что-то на своем собачьем и переместил голову мне на плечо.

Интересно, однако, получается. Дети-то понятно почему обниматься все время лезут, но собака? Это чем я ему так сильно понравился, что он сам пришел, разлёгся словно так и должно быть, ещё и смотрел так выжидающе, будто намекал, одним выражением своей морды говорил «погладил уже меня наконец»? Удивительное доверие со стороны живого существа и это все при том, что заводить я его изначально не очень-то и хотел и где-то слышал, что собаки подобное вообще-то ощущают на инстинктивном уровне. И вот непонятно, то ли у Черрика этот инстинкт не развит, то ли я попросту врал самому себе, когда говорил, что не хочу и не буду.

В любом случае, отказывать щенку в ласке я не стал. Да и как тут откажешь, если он смотрит точно также как смотрят на меня мои дети? Попробуй тут остаться равнодушным, как же. Вероятно именно поэтому я все же поднял руку и стал чесать этого хвостатого и пушистого за ухом, отчего он опять разомлел настолько, что даже глаза от удовольствия закрыл. Удивительно ласковый пёсик, думаю он точно не будет против, если все мои дети вдруг начнут его наглаживать со всех сторон и тискать — в меру, конечно, издеваться над живым существом я точно не позволю.

И может оно не так уж и плохо, собаку дома иметь, тем более ласковую и очень добрую. Может именно этого-то для полного счастья и не хватало. По крайней мере ощущения от того, как с одной стороны сладко спит ребенок, доверчиво прижимаясь и чувствуя себя в абсолютной безопасности, а с другой устроился забавный пёсик, который так-то тоже разомлел от ласки настолько, что, кажется начал засыпать, были исключительно приятными.

Как-то так тепло, уютно, по-домашнему. Наверное именно так и должен ощущаться дом, там где близкие, родные. Там, где слышится смех и ощущается в воздухе радость. Там, где семья…