«Жизнь — только тень бродячая,
Она — актёр несчастный,
Которому отмерен краткий срок
Носиться или шествовать на сцене,
Но вот уж больше не слыхать его.
Она — история, что рассказал дурак,
Наполненная яростью и шумом,
Которая не значит ничего»
У. Шекспир, «Макбет»
Всё было не так.
Всё определенно было не так, и Тобирама не знал, что с этим делать.
Старейшина Такеши, даже не пытаясь скрыть пренебрежительное выражение лица, нудно гундел уже минут двадцать о расточительстве наследника и о том, что вместо нужд клана он растрачивает деньги на какие-то малопонятные разработки; что как-то вяло занимается обострившейся ситуацией на торговых путях и непозволительно мало уделяет времени внутренним делам клана.
Обычно сдержанный и привыкший отвечать сквозь зубы, ныне Тобирама понимал, что вытерпеть не сможет. Не помогало даже наличие брата – впрочем, тот пытался лишь пару раз вставить какие-то свои реплики, но быстро сдулся, так как ощутимо был рассеян – на дворе стояла осень, и Хаширама, реагирующий как никто другой на природные циклы из-за своего мокутона, больше отвлекался на медленное увядание природы, нежели на извечные придирки старых пердунов – тем более, что подобные ситуации являлись, скорее, традицией, нежели чем-то экстраординарным.
При всём уважении… да даже без уважения… альбинос никогда особенно не обращал внимания на слова старейшин – да и окружающих в целом, - которые, казалось, с его раннего детства только и стремились, что ранить; однако сейчас вернуться в собранное состояние не получалось.
Всего лишь несколько часов назад ему буквально чудом удалось выбраться из гендзюцу, наложенного каким-то особо отбитым шиноби из клана Курама; едва не проваленная миссия крутилась в голове тысячью «а если бы...», так ещё и внеплановые нотации равновесия в его расшатанную психику не вносили.
Потому, когда старейшина зашёл на очередной круг поучений, из Тобирамы – неожиданно для него самого – плеснулся гнев, будто кипяток из переполненного чайника:
- Такеши-сан, идите в жопу.
Мгновение тишины, воцарившееся следом, было по-настоящему зловещим: Хаширама удивленно встрепенулся, уставившись на брата; старейшина от такой наглости забыл, как говорить, и с возмущением начал хлопать ртом, как большая рыба:
- Ах ты сопляк!..
- Я – половозрелый шиноби и наследник клана. Так что я физически не могу быть сопляком; а ещё подчиняюсь напрямую главе, и даже – представьте себе! – имею право оспаривать его мнение. Поэтому ваши нравоучения на хрену я видел; особенно если учитывать, что они абсолютно беспочвенны.
- Да как ты смеешь так разговаривать со мной, мелкий…
Пышущий яростью Такеши подскочил на месте и явно готов был выпалить оскорбление, но разом подобравшийся Хаширама подействовал на него, как ушат холодной воды; и старик стушевался.
- Мелкий кто? – Со странной холодной злостью отозвался альбинос и нездорово оскалился, - Выродок? Подкидыш? Шавка Буцумы? О, я знаю, как вы меня называете – вы никогда не забывали говорить мне это в лицо, пока отец был жив… впрочем, его смерть не сильно это изменила…
- Послушай меня сюда, малец…
- Я уже наслушался вас, спасибо! Если вы сейчас будете тыкать меня носом в то, что клану нужны достойные и полезные – то не надо, это все мне ТОЖЕ уже знакомо! Да-да, спасибо большое, что позволили мне жить, уроду убогому, низкий поклон вам!
- Тора… - тихо попытался прервать его Хаширама, но вскипевшего Сенджу мало что могло сейчас остановить:
- Достоинство и полезность, тоже мне… Мне пришлось стать в два раза умнее и сильнее наших «самых лучших», чтобы заслужить хотя бы половину того же уважения; а вы еще смеете совать нос в мои исследования!
- Вы тратите на них баснословные деньги! – взвился Такеши.
- Я трачу на них СВОИ деньги! Которые заработал продажей этих самых исследований, и вас вообще ебать не должно, что и как я там делаю! И эти исследования, попрошу заметить, кланом очень даже успешно используются, так что не смейте мне говорить, что они бесполезны!
- Они аморальны!!!
- Убивать пятилетних детей или отправлять их в патрули на забой – ВОТ аморально! Подвергать гонению и осуждению человека просто потому, что он родился не похожим на вас – ВОТ аморально! Манипулировать жизнями людей, будто это фигуры для сёги; устраивать травлю; заговоры; подлоги; восстания – чем это вы внезапно оказались лучше меня?!
- Как жаль, что твоего отца нет сейчас на свете, - прошипел старейшина, неприязненно сузив глаза, - Если бы он видел, как его наследник изрыгает зловоние и желчь, подобно портовой девке, он бы задумался еще раз, стоит ли оставлять тебе жизнь! Ты порочишь свое высокое положение наследника клана! Ты плюешь на наши правила и традиции; ты попираешь кости наших предков своим безбожным эгоизмом, и все ради чего? Ты даже не в курсе, что происходит у тебя в клане, паршивец!
- Вы и до костей наших предков дошли? О, как вы размахнулись! – Тобирама положил руку на плечо ощутимо разозлившемуся брату, продолжая с хищной яростью рассматривать сидящего перед собой старикашку, которого, несмотря на злость, начало пробирать от ощутимо разлившегося вокруг альбиноса холода, - За всю свою недолгую жизнь я уже успел убедиться, что мудрость с возрастом не даётся; и то, что вы сейчас пытаетесь обратиться ко всем авторитетам, к которым можете, - МОЛЧАТЬ, КОГДА Я ГОВОРЮ! - делает ваши потуги еще более жалкими. Уж поверьте, в делах клана я более чем осведомлен – большая часть документации проходит через меня, хотя, многое из того, что делаем мы с Хаширамой, обязаны делать ВЫ! И проблемами на торговых путях я занимаюсь НЕПОСРЕДСТВЕННО СЕЙЧАС, и занимался бы, если бы вы не влезли с вашим особо ценным мнением! Так что, если ещё раз вы вызовете меня без ДЕЙСТВИТЕЛЬНО значимого повода, я буду просить главу рассмотреть идею о том, чтобы упразднить вас за дармоедство!
- Ты еще будешь указывать мне, сопляк?!
- Этот сопляк – наследник главы клана! – Не выдержал, наконец Хаширама, и в комнате окончательно стало сложно дышать, - Вы сами знали, Такеши-сан, что Тобирама только что вернулся с тяжёлой миссии; и вам прекрасно знакомо, что после гендзюцу психика не всегда способна быстро восстановиться! С вашей стороны, как старейшины клана; как человека, к которому мы должны обращаться за мудрым советом, это было очень неосмотрительно! Потому нам стоит сворачивать встречу, пока дело не дошло до масштабного конфликта! Тора, будь добр, оставь нас…
Тобираме не надо было повторять дважды – он сорвался с места и, не попрощавшись должным образом, покинул помещение.
Шаги были короткими и быстрыми; хотелось собраться с мыслями, проветрить голову – а дышать было тяжело. Его трясло и колотило – и Тобирама понять не мог, что с ним происходит.
Почему, биджу задери, абсолютно обычная для него беседа со старейшиной вывела из себя настолько сильно?! Почему он повёл себя так неосмотрительно; уподобился в своих речах и поступках тем, кого так яро презирал? Почему он сейчас так жаждет бросить всё: клан, брата, все свои наработки, учеников – и бог весть что ещё, - и уйти из этого места как можно дальше, в горы или лес, неважно, чтобы ни один человек его больше не смог найти?
Хотелось орать, грязно ругаться, разнести несколько городов самыми разрушительными техниками, пойти к Учихам долбаным убиться о них к чертовой матери – всё, что угодно, только не быть здесь!
- Тора!
Полный заботы голос старшего брата до тошноты продирает его ненавистью; и Тобирама едва успевает удержать очередную волну гнева.
- Тора, что с тобой случилось? – Хаширама нагоняет его, пытается остановить и заглянуть в глаза, - Что на тебя нашло? Ты сам на себя не похож! Ты же… ты же никогда так не ругался, ты никогда не позволял себе повышать голос! Ты же сам мне говорил, что цель старейшин – вывести нас из равновесия, дабы мы совершили ошибку, которую они могут использовать против нас; потому не стоит лишний раз на них реагировать! Тебе… тебе плохо, отото?
- Хаши, я… давай потом, ладно? Это гендзюцу… я не знаю, я… Я не могу контролировать свои эмоции. Меня сейчас все злит и раздражает, так что… давай попозже обсудим это, ладно? А то я боюсь, что и тебе наговорю гадостей.
- Как скажешь, Тора, - ласково гладит Хаширама его плечо, а младший Сенджу ловит себя на мысли, что хочет хорошенько двинуть брату кулаком по лицу, - Только, пожалуйста, будь осторожнее со старейшинами в следующий раз. Да, это не самые приятные люди, но они, к сожалению, влиятельны, и ты знаешь последствия, если их разозлить.
Тобирама фыркнул.
- Как будто может быть хуже, чем есть сейчас.
- Тора, - в голосе брата слышится лёгкий укор, - Не надо так. Я уверен, что на самом деле всё не так плохо, как ты говоришь…
- Всё верно, анидзя. Всё не так плохо; всё гораздо хуже. Я с самого рождения живу среди нескольких сотен пираний, готовых сожрать меня, едва я дам слабину – просто потому, что я урод. Меня считали проклятым, нечестивым, бесполезным – и, знаешь, ситуация не улучшилась… Хах, да, я действительно отвратителен. Мне самому от своих жалоб тошно. Распинаюсь тут, как будто тебе до этого есть дело.
- Тора…
- Ты никогда не интересовался тем, что мне нравится, чем я увлекаюсь, чем живу и как мне живется. Зачем интересоваться мечтой человека, которого вырастили, как сторожевого пса, верно? Тебе просто плевать – и я понимаю это.
Хаширама вздрогнул всем телом и распахнул глаза, словно его наотмашь ударили. В теплом, до оскомины знакомом взгляде читалась растерянность и обида, и Тобирама отвернулся. Он не хотел больше разговаривать.
Хотя бы потому, что от старейшин, которых он презирал до глубины души, он, по сути, мало чем отличался.
Он оказался прав. Всё было не так. Всё было просто отвратительно.
***
У человека три «души». Первая – это тама – «свободная душа», включающая все ментальные процессы человека; его способность к мышлению, фантазии, преобразовании чакры и перерождению в вечном Колесе Эпох. Вторая – это кокоро – «сердце», которая отвечает за чувства, желания и волю. И третья - иноти – «жизнь», «телесная душа», жизненная сила, запускающая физиологические процессы и двигательные функции организма.
Как так получилось, что он потерял что-то существенное у каждой из них?
Тобирама был погружён в холодную темную воду, безразлично глядя, как где-то наверху проплывают глыбы льда. Он чувствовал давление на всё свое тело, но это его абсолютно не беспокоило.
Он хотел тишины.
Когда он был маленьким, казалось, что непрекращающаяся за стенами дома война не тронет их семью, что у них всё будет хорошо. У них всё обязательно будет хорошо – да, отец к нему достаточно холоден, а сам мальчик иногда слышит шепотки за своей спиной и обижается; но у него были замечательные братья, которые всегда-всегда были рядом, и мама, которая говорила, что он обязательно, ОБЯЗАТЕЛЬНО станет сильным.
Он был счастлив тогда, и думал, что достоин любви своих близких.
Смотри, смотри, ты ведь был тогда совсем наивным, но всё понимал, верно?
Сначала не стало матери. Сгорела в бесчисленных битвах; а взгляд отца становился ещё жёстче и безумнее, а тренировки – суровее и тяжелее.
Тобирама стирал руки и ноги в кровь; получал бесконечные тычки и затрещины за недостаточное усердие – ками свидетели, он старался! старался изо всех сил! Но ни разу, ни единого разу в своей жизни не был удостоен улыбкой своего безжалостного отца, который смотрел на него, как на мусор.
«Не знаю, выйдет ли из него что-то дельное, Буцума-сан»
«Этот ребёнок проклят, говорю вам! Сам бледный, как труп, и этот могильный холод от него...»
«Глаза красные, как у проклятых Учиха… Ты уверен, что с ним стоит разговаривать? Вдруг он сам проклят?»
«Хорошо, что у вас ещё есть сыновья, Буцума-сан. Делать этого наследником…»
К счастью, у него были братья, которые молчаливо его поддерживали, и Тобирама думал, что они обязательно со всем справятся. Ведь справятся, верно?
Смотри, смотри, всем наплевать на твои чувства. Ты ведь клинок, который был выкован твоим отцом для Хаширамы, зачем тебе они?
Бумажный журавлик вспорхнул с ладони и закружил по комнате; Итама с радостным хохотом прыгал и пытался поймать вертлявую птичку; остальные братья, закинув голову, с восторженной улыбкой наблюдали за полетом, пока Тобирама сосредоточенно управлял потоками воздуха, перемещая ладно сложенную фигурку.
- Ты придумал отличную тренировку, отото! – Важно закивал Хаширама, сияя и явно гордясь младшим братом, - У нас обычно развивают одну или две стихии, а у тебя уже третья! Ты такой крутой, Торью!
- А представьте, что можно будет как-нибудь при помощи этих птичек послания передавать? – Тобирама пыхтел от натуги, но не мог не похвастаться своей идеей, - Придумать, как защитить их от огня, или замаскировать…
Предложение он не успел закончить: сёдзи резко распахнулись, являя рассерженного Буцуму.
- Что здесь происходит?!
Тобирама от неожиданности дергается – и журавлик летит прямо отцу в лицо.
- Тобирама, опять ты ерундой своей страдаешь?! – практически сразу же выходит Буцума из себя и, схватив бумажную птичку, сминает в кулаке, - Вместо того, чтобы сделать что-то полезное, ты тут оригами складываешь?!
- Но то-сан…
От подзатыльника дёргается голова и начинает звенеть в ушах.
- Молчать! Сходи лучше к Каори-сан, раз тебе заняться нечем; ей нужна была помощь! И не вздумай больше тратить своё время на такую дурость!
Отец рассерженно раздавливает комок бумаги ногой и начинает отчитывать остальных братьев; однако Тобирама из-за нарастающего шума в ушах этого уже не слышит.
Его идея и старания лежали втоптанными в пыль.
Смотри, смотри, твои мечты ничего не значат! Зачем ты трудишься, зачем ты что-то создаешь, когда искания твои бесплодны, а сам ты - бесполезен?
У него не было времени, чтобы оплакать Кавараму – ему пришлось перетянуть гнев отца на себя, иначе аники бы не поздоровилось. И он чувствовал, ЧУВСТВОВАЛ, как умирает Итама; и его боль и страх будто разорвали ему сердце.
В тот момент ему казалось, что он умирает сам, что это ему не хватает воздуха, ужас парализует внутренности, а отчаяние разрывает горло.
Ему хотелось кричать и плакать, когда он в ужасе влетел к отцу в кабинет с требованием спасти, прекратить мучения, убить нападающих, СДЕЛАТЬ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ – но его выкинули из помещения и приказали идти дальше заниматься «своей каллиграфией».
«Хватит хныкать, ничтожество! Настоящий воин не должен плакать!»
А он не мог не плакать. Соленые капли размывали строчки, а руки тряслись, с трудом удерживая кисть.
Смотри, смотри, никому не нужно твое горе! Хашираме позволено страдать, потому что он живой; а у холодных трупов вроде тебя не бывает слез!
Тобирама частенько задумывался о том, для чего он был рожден; зачем ками привели его в мир таким? Наверняка это всё было глупо, и особого смысла в его жизни не было; но отчаявшаяся душа искала хоть какой-то намёк, хоть какую-то зацепку в том, что всё это имеет смысл; что бесконечная война длится не просто так; а его жизнь – не бесполезна.
И он даже этот смысл находит – с раннего возраста, когда у него начали проявляться сенсорные способности, он почувствовал, что его брат не такой, как все остальные – он был чем-то гораздо большим, чем Тобирама мог понять и осознать; словно он был самим воплощением жизни во всём её многообразии; той самой силой, что преодолевает смерть; он сиял так ярко, и потому Тобирама решил тогда для себя, что вот оно: его место рядом с ним. Он был рожден, чтобы быть рядом с этим человеком; помочь воплотить его мечты, которые казались чрезмерно идеалистичными – но уверенность и сила Хаширамы давали надежду, что, может быть, действительно всё получится, и можно достичь невозможного.
И Тобирама грелся в лучах этой силы, с надеждой смотрел вперед, пока… не почувствовал его.
Это был день, когда юный Сенджу смог растянуть радиус своей сенсорики ещё дальше, случайно зацепил территорию вражеского клана – и вздрогнул, как ошпаренный.
Такого… ведь не может быть? Ведь не может?
Как получилось так, что в этот мир одновременно пришли целых два великих человека?
Да, пятно чакры, по ощущениям, было не сильно старше его брата; но уже сейчас Тобираме казалось, что он случайно увидел небесное светило; что он абсолютно случайным образом коснулся небес – и это был миг настолько ошеломляющий, что мальчишка сидел, растерянно моргая и не зная, что с этим откровением делать.
А неведомое светило пылало; горело огнём и плескало во все стороны своей милостью, вытащив его одним мгновением из пребывания в вечно холодных водах суитона.
После этого случая Тобирама никак не мог выбросить его из своих мыслей; в голове вертелась тысяча идей: начиная тем, как это яркое чакропятно вписывается в его концепцию мира, и заканчивая желанием всё-таки его увидеть.
И продолжалось это ровно до тех пор, пока Хаширама и тот – другой – не встретились.
Не заметить приближение друг к другу небесных светил – это себя не любить; и Тобирама, озадаченный на мгновение тем, куда подевался его брат, испытал прилив смутной радости.
Вот оно, случилось! Это, должно быть, очень важное и эпохальное событие!
Хотелось пристать к аники, порасспрашивать его о том, каков этот яркий человек, как выглядит, о чём мечтает, что ему нравится, похож ли он на Хашираму в конце концов – но мальчик подумал тогда, что лезть в чужие дела неправильно и бестактно, потому старательно ждал, когда брат решится сам рассказать о своем друге.
Однако дни шли, Хаширама молчал, и, казалось, совсем забыл про него. Он радостно мурлыкал что-то себе под нос, когда думал, что его никто не видит; отмахивался от обеспокоенных попыток Тобирамы поговорить; и наверняка считал, что действует достаточно скрытно – хотя, по факту, не заметить его отлучки мог только слепой, и тайная дружба завершилась закономерным итогом.
- Это ты во всём виноват! – кричал брат на него, когда они вернулись домой и, застигнутый таким несправедливым обвинением, Тобирама растерянно замер, не зная, что сказать, - Это из-за тебя нас нашли! Это был мой друг, понимаешь?! Друг!!! Не думаю, что тебе такое знакомо! Ты хотел перед отцом выслужиться? Вот и иди, выслуживайся!!!
Брат исчез в глубине дома, а Тобирама остался один, смаргивая слёзы обиды.
Он всего лишь хотел спасти брата. Хотел спасти единственного брата – он явственно чувствовал, как в момент встречи этих двоих к поселению Учих метнулся третий очаг чакры. Он всего лишь пытался помочь – но в итоге остался виноватым.
Смотри, смотри, нет у тебя смысла жизни! Не может быть великой цели у того, кого даже родной брат променял на мальчишку из вражеского клана!
Будет ли Солнце обращать внимание на песчинку? Определённо нет.
В этой пустыне без радости и смысла они все – всего лишь песчинки; и пусть каждая из них сколько угодно твердит, что она уникальна, Солнцу всё равно нет до них дела.
Тобирама знал, насколько Мадаре важен Хаширама.
Шаринган не активируют из-за того, что прервалась дружба с каким-то ненужным мальчишкой. Обычного врага не будут выискивать глазами каждый бой; и битва между ними не будет похожа на давний разговор, словно они пытаются что-то друг другу доказать.
Тобирама не слеп и не лишён разума, чтобы не понимать, что между ними лежит глубинная связь – куда глубже родственных уз и вежливой заинтересованности.
Это – явление совершенно иного порядка.
Это – два небесных светила; и их дихотомия древнее всего, что он знает.
Тобирама не думает, что Мадара хоть как-то заметил его – тогда, на реке. И на поле боя не ищет глазами унылого белого Сенджу – всё его внимание, вся его сила и свет обращены к Хашираме.
И это… должно быть, правильно.
Тобирама сражается с его братом – тоже ярким; но что пламя костра может противопоставить мощи небесного светила?
И этот человек, видимо, тоже выбрал его по каким-то своим соображениям, раз они встречаются на поле боя с завидной регулярностью.
Но, увы, костер не пробьется сквозь толщу холодной воды.
Смотри, смотри, твоя любовь ничего не стоит! Это ведь так глупо – любить Учиху Мадару, который даже знать не знает о твоем существовании! Так на что же ты надеешься?
Тихий смех звучит в ушах - и Тобираму затягивает всё глубже.
Его родная стихия больше ему не подчиняется; весь мир обернулся против него, и спасения не было видно.
Душа скорбела; сердце плакало кровавыми слезами.
И в этот миг – один из самых тёмных и мрачных в его жизни – в этот миг проснулась она.
Иноти.
Чудовищная жажда жизни.
Та сила, которая помогла ему выжить после рождения, когда все предлагали умертвить слабого младенца. Страшное упрямство, которое сделало его одним из сильнейших в своем клане; отчаянная непримиримость, когда он, назло всему свету, продолжал творить, любить и верить.
Этой силе было всё равно на увещевания о тщетности бытия и человеческом разочаровании. Эта сила плевать хотела на чьи-то планы и устройство мира; это была чистая ярость; незамутненный гнев, разорвавший оковы его самоконтроля и ощерившийся частоколом острых зубов.
Мастер гендзюцу из Курама, не ожидавший, что до предела сжатая пружина, коей и был пойманный в ловушку разума Сенджу, внезапно взорвётся мелкими осколками, даже не успел вскрикнуть, когда Иноти одним движением, полным ненависти, превратила его в лоскутные ленты, выталкивая из подсознания.
Тобирама слышит яростный рёв своей души, распалённой разом нахлынувшей болью за свершавшуюся с ним за всю жизнь несправедливостью… и просыпается.
***
Определенно, идти в бой в таком состоянии было не лучшим решением.
Хаширама, так и не успевший поговорить с ним после скандала со старейшиной, обеспокоенно оглядывается и, кажется, не особо сосредоточен на бое, чем бесит пылающего напротив Учиху Мадару.
Его вечный противник - Учиха Изуна, - тоже не блещет особой концентрацией, чем ещё сильнее выводит из себя. Словно… что-то отвлекает его, что-то не даёт двигаться быстрее, чем он может; и пылающий красным шаринган не всегда успевает уследить за его движениями.
Что ж ты делаешь-то, засранец?
Тобирама крепче сжимает зубы.
В обычном состоянии он, может быть, и не обратил бы на такое поведение внимание – а то и вовсе порадовался неожиданной нерасторопности противника; но сейчас, в полном разладе с собой, эта ситуация определенно начинает его отвлекать, рождая в голове уйму не самых приятных ассоциаций – проклятый Курама! Именно поэтому ему, как и Хашираме, наверное, с трудом удается концентрироваться на сражении, параллельно сканируя местность безо всякой причины.
Он охватывает все поле, на котором происходит сражение; чувствует каждое применение техники; гнев противников; вспышки боли от ранений – и всё это перекрывается яркостью двух небесных светил, танцующих друг напротив друга. Он чувствует одновременно всё – и ничего, потому едва не пропускает удар, когда Изуна внезапно ускорился из своего заторможенного состояния и зарычал что-то угрожающее; красные глаза с кружащимися томоё неотрывно считывают его движения; и разорвать дистанцию, уклониться или сделать что-то ещё не вариант – он сейчас слишком предсказуем.
Потому выбор в такой ситуации невелик.
И в то мгновение, когда он применяет Хирайшингири, младший Сенджу чувствует, как рядом с братом Мадары вспыхивает что-то постороннее – однако отменить технику и остановить движение уже не успевает.
Учиха Изуна, широко и растерянно распахнув глаза, насаживается на его клинок.
Время для Тобирамы будто останавливается: он слышит треск пробитой брони и разрезаемой ткани; он чувствует, как холодная сталь пронзает плоть и как Изуна отчаянно и удивленно пытается глотнуть распахнутым ртом промозглый воздух. Это было не простое ранение, и младший Сенджу это отчетливо почувствовал.
В этот миг что-то внутри обрывается.
Перед мысленным взором Тобирамы чудовищным валом проходят все недавние воспоминания, разбуженные чёртовым гендзюцу - и усиленные чуть ли не до физической боли; он вновь слышит отчаянный крик брата «Это ты во всем виноват!» и понимает, что опять всё сломал своими собственными руками.
Не будет больше мира, которого пытается добиться брат. И самого брата больше не будет, потому что он окончательно разочаруется в Тобираме, разрушившим его мечту с убийством самого дорогого для Учихи Мадары человека. И сам Мадара наконец-то заметит его – но явно не так, как хотелось бы альбиносу. Небесное светило будет пылать яростью и презрением, пытаясь негодованием изжарить разозлившего его человека – а солнце всегда к нему было немилосердно, сколько альбинос себя помнил.
Это был миг, когда все его мечты, надежды и чаяния были разрушены одним неудачно примененным дзюцу.
Его жизнь была сломана.
Тёмные воды мощной волной поглощают его разум; безрадостные мысли хаотичной чередой проносятся в считанные секунды в голове и давят каменной пятой ещё до того, как он закончил движение и остановился.
Вот и всё.
Его душа разорвана в клочья, а сердце разбито вдребезги.
И в этот момент вновь просыпается Иноти.
- ДА КАКОГО ХРЕНА?!
Яростный вопль Тобирамы заставляет дёрнуться оба клана от неожиданности и отпрыгнуть друг от друга; даже сам Изуна шарахается в сторону, нервически пытаясь прикрыть расползающееся по одежде кровавое пятно.
- Я хотел нормальный бой, а не кусияки, Учиха ты сраный!!! Какого чёрта ты творишь вообще?!
- Я не… я не… что? – искомый «сраный Учиха», по ходу, вообще не понимает, что происходит, когда на него налетает злой, аки триста онрё Белый Демон, и выбивает из рук оружие, - Что ты делаешь? Я не…
- СТОЯТЬ!!! И не вздумай рыпаться!!!!
Опешивший Изуна был незамедлительно уложен на бок и воткнут в землю лицом.
- Какого черта, Сенджу?!
- ЗАХЛОПНИСЬ И НЕ МЕШАЙ! А то задницу сращу!
То ли угроза была настолько страшной; то ли Учиха не ожидал, что вечно молчаливый Сенджу внезапно начнет так грязно ругаться, но послушно умолк; зато вместо него прибыло ещё несколько действующих лиц.
Первым прибежал обеспокоенный Хаширама, окидывая брата испуганным взглядом на предмет ран и повреждений; следом – яростный Учиха Мадара, который тут же не преминул вмешаться в процесс врачевания:
- ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МОИМ БРАТОМ, СЕН…
Тобирама поднимает на него взгляд, полный не меньшей ярости, и рявкает:
- И ТЫ ТОЖЕ ЗАХЛОПНИСЬ!
Удивительно, но старший Учиха действительно замолкает, а Хаширама падает на колени рядом:
- Тора, что случилось? Тебе… тебе помочь?
- Помоги, будь добр! Этому дурню следовало бы концентрироваться на бое или готовиться к сражению лучше, а не считать, что он на легкую прогулку вышел! И ещё умудрился где-то заражение подцепить – как вообще такое возможно?! С такой скоростью?! Я, при всём желании, такой яд в жизни не сделаю, какой он просто подцепил где-то на поле боя! У них там что, блядь, настолько сильный уровень антисанитарии, что даже шмотки несут ТАКУЮ опасность?!
- Да всё нормально у нас с гигиеной! – Пытается протестовать Изуна в почву.
- А ТЕБЯ НИКТО НЕ СПРАШИВАЕТ!!!!
Тобираме пришлось несколько раз отфильтровать кровь вокруг раны, пока Хаширама поддерживал раненого противника лечебными техниками, а потом восстановить печень до приемлемого состояния, едва не срываясь на какую-нибудь мстительную подлянку.
Закончив, наконец, со всеми манипуляциями, младший Сенджу хватает Изуну за загривок и со зверским выражением лица впихивает в руки его старшему брату:
- Ещё раз увижу на поле боя в таком разобранном состоянии – катаной выпорю! Тоже мне, блин, воины! Подраться нормально не с кем!
- Да я нормально сражаюсь! – вновь пытается возмутиться потерпевший, но тут уже сам Мадара твердой рукой встряхивает его и, смертельно серьёзно глядя Тобираме в глаза, коротко кивает:
- Я это учту.
И растерянные кланы недоверчиво расходятся.
***
- Тора… - голос Хаширамы звучит тихо и сдавленно; но Тобирама слишком зол, чтобы начинать разговор по душам:
- Да-да, все плохо; я опять сорвал мирные переговоры и вообще. Почему бы тебе не оставить меня в покое, Хаширама? Давай сделаем вид, что ты опять меня обвинил во всех грехах, как это обычно делаешь, и мы разойдемся по своим углам?
- Тора! – На мгновение младшему Сенджу показалось, что у Хаширамы разбилось сердце; но, увы, его собственное истекает кровью слишком давно, чтобы реагировать на что-либо, кроме своей боли, - Я не думаю, что ты во всем виноват! Никогда не думал!
- Это ты сейчас так говоришь. Не вылечи мы Изуну, ты со мной прекратил бы разговаривать, как после того случая на реке. У тебя ведь единственная любовь всей твоей жизни – Мадара, - и всё делается только в угоду вашим отношениям.
- Да как тебе такое в голову могло прийти, Торью?! – Странно, похоже, брат действительно искренне возмущен, - Неужели ты думаешь, что я… да я бы никогда!!!!
Хаширама стремительно приближается и хватает его за руки, отчаянно силясь подобрать слова:
- Да, мы друзья; но неужели ты думаешь, что я был бы готов принести тебя в жертву ради этой дружбы, Торью? Нет, нет, никогда! Я понимаю – слышишь? – понимаю, что это был бой, ты пытался сохранить свою жизнь; и никто, никто тебя не стал бы в этом винить! Ками, я думал, что следом за тобой уйду, когда услышал твой крик и подумал, что ты ранен или, того хуже, погиб! Я бросил – как ты говоришь, - «любовь всей своей жизни»… господи, нелепица какая… и примчался к тебе, молясь, чтобы с тобой все было в порядке! Мне было плевать на всех остальных; и ни до каких Изуны или Мадары мне дела не было!
Хаширама перевёл дыхание и одним движением привлёк брата к себе, прижал со всей силой, на которую был способен, и продолжил говорить Тобираме уже в макушку:
- Да, я помню… я тогда – после реки – накричал на тебя и наговорил много глупостей; но никогда – никогда! - не считал тебя «сторожевым псом»; просто… мне тогда было обидно, понимаешь? Это… наша дружба была действительно для меня важна!
- Только ты, дурень, не умел нормально скрываться. Я с самого начала знал, с кем ты встречался.
Хаширама вздрогнул и, оторвав брата от себя, взглянул ему в глаза:
- Ты… знал?
- Я в том возрасте своей сенсорикой до поселения Учих доставал, ещё бы мне было не знать. Мне было интересно, куда ты уходишь; мне было удивительно, что у тебя появились от меня какие-то секреты; мне хотелось, чтобы ты мне рассказал о друге…
- Но… почему ты мне тогда об этом ничего не говорил?
- Я пытался, Хаши. Но ты от меня отмахивался, как от старой и переставшей быть интересной игрушки. Я тебя прикрывал перед отцом, переводил его гнев на себя, пока ты шлялся неизвестно где; а когда почувствовал, что Изуна увидел вас… я… испугался…
Хаширама пораженно молчал, а Тобираму, который начал говорить о том, о чём так сильно болела его душа, словно прорвало, и он продолжил, уткнувшись брату лицом в грудь:
- Всю свою жизнь… всю свою сраную жизнь, Хаши, я чувствовал себя мусором; мне казалось, что я никому не нужен и во мне ценят только полезные функции – и не более того. И, чёрт возьми, так оно и было: отцу было плевать, что у меня есть мечта, чувства, свое мнение – нет, это ничего не имело значение, потому что меня воспитали всего лишь в качестве инструмента. И я был инструментом, Хаши; я должен был держать в узде свои чувства; я должен был быть голосом разума; я должен быть образцово-показательным наследником, чтобы у тебя была возможность воплотить свои идеи… Я должен был… Но я не могу, Хаши, я больше не могу… Проклятое гендзюцу разбередило старые раны; мне больно, чёрт возьми, больно! Я не могу вернуться в привычное состояние, я не могу обуздать свои чувства; я словно вновь стал маленьким мальчиком, которого обозвали уродом, а он ничего с этим не может сделать…
Хватка старшего Сенджу с каждым словом вновь усиливается; по комнате разливается отчетливый запах осенних цветов, опаленных безграничной скорбью. Чакра Хаширамы становится темнее, обступая со всех сторон, подобно траурно сыплющим золотыми листьями деревьям; и Тобирама чувствует, как брата начинает трясти.
- Мне так хотелось внимания, Хаши; мне так хотелось, чтобы кто-то сказал мне, что я – удивительный, что я что-то значу… мне так хотелось быть достойным чьей-то любви! Но каждый раз, каждый чертов раз я натыкался на стену отвержения и непонимания; словно… словно я действительно был проклят…
- Ты не проклят, Торью, - выдыхает брат и ласково гладит его спину, вновь прижимаясь теснее, - И ты – удивительный. Ты невероятно талантливый, умный и сильный; и ты заслуживаешь любви – больше, чем кто-либо. И я люблю тебя, отото. И я хочу попросить у тебя прощения. Я… я действительно идиот. Я действительно этого не видел и даже не хотел замечать. Ты казался мне таким холодным и далёким; что я даже не мог предположить, что нужен тебе, что я что-то для тебя значу… Я не думал, что ты носишь это всё в себе; я никогда не думал о том, как тебе больно…
- Ты не идиот, Хаши, - хрипло выдыхает Тобирама и, чувствуя, как его начинает трясти, сильнее зажмуривает глаза и обнимает брата в ответ, - Я сам решил, что умнее всех и перестал пытаться объяснять свои поступки. Я сам решил, что ты без моей помощи не справишься – а ты, черт возьми, все можешь - и без моих нудных наставлений. Это я совершил глупость, когда накопил в душе обиду и злость, а потом начал на всех орать и вываливать дерьмо…
- Нет, Торью. Это не глупость. Ты же всё-таки смог рассказать мне обо всём, верно? И это невероятно мудро и смело с твоей стороны. Пока мы оба живы, пока не стало слишком поздно, и мы ещё можем поговорить и попросить друг у друга прощения. Нельзя исправить только смерть – а во всём остальном ещё есть шанс изменить ситуацию. И, благодаря тебе, у нас есть шанс наконец-то прийти к перемирию с кланом Учиха – ведь Изуна тоже жив! Пусть ты и это тоже считаешь наверняка глупостью.
И в этот момент Тобирама срывается окончательно, цепляясь за Хашираму и начиная рыдать.
Да, настоящие воины и настоящие мужчины не плачут. Это – удел слабаков и детей. Вроде бы.
Но сидящий рядом Хаширама так не думает, укутывая брата своей чакрой; и, чёрт возьми, младший Сенджу настолько устал от того, что ему постоянно необходимо быть сильным и контролировать всё подряд; настолько устал от чужого холода и безразличия, что просто дает волю чувствам, ощущая, что брат рядом - настолько близко, насколько это возможно.
И этого, наконец, становится достаточно, чтобы ему стало лучше.