Во время их последней перепалки, переросшей в крики, Раф скинул пару коробок с переезда, и сейчас, проходя мимо, он кидает на них виноватый взгляд. Кто-то попытался прибрать этот беспорядок (скорее всего, Майки), но всё равно было видно, что коробки еще совсем недавно были перевернуты, а их содержимое разлетелось по полу.

Он понимает, что именно поэтому его послали позвать Лео к завтраку. Они хотят, чтобы это было предложение мира. Рафу бы тоже очень хотелось, чтобы это было предложение мира, но…

Ну, не то чтобы ему нравится ругаться с Лео. Всё просто… запуталось.

Он приближается к вагону Лео, останавливается и делает медленный вдох, и только потом отдергивает занавеску. Он сможет. Один приличный социальный контакт.

Лео уже не спит, сидит в телефоне. Это ему выгодно — Лео обычно более сварлив, когда его будишь. Хотя бы сейчас ему не придется.

— Хей, Лео, — окликает он, и тот подымает взгляд от экрана телефона. — Завтрак через пять минут. Майки сделал вафли.

— О, круто, — отвечает тот и улыбается, но даже Рафу видно, что улыбка вымученная. — Я щас буду — просто чекаю соцсети.

И на одно мгновение Раф почти готов что-то сказать, почти говорит, что ему жаль, что он берет назад всё, что нагородил, что Лео стоит об этом просто забыть, он больше не хочет ругаться, это просто тупо…

А потом он думает о Карай, и о Шреддере, и о папе, и как они едва не потеряли друг друга, и Нью-Йорк, и целый мир…

И вспоминает, как Лео пропускает тренировки, чтобы покатать на скейтборде, как Лео опаздывает на патрули, смеясь и сыпя колкостями, как Лео влетает в самую гущу сражения, не сказав им ни слова, как Лео ничего не воспринимает всерьез…

И все слова высыхают на языке. Вместо этого он добавляет:

— Ага, окей. Просто приходи, пока не остыло.

Он поворачивается, чтобы уйти, но Лео его окликает:

— Хей, Раф?

Он поворачивается только наполовину, бросает на него взгляд из-за плеча. Думает, может, вместо него Лео попытается что-то сказать. Думает, что, может, он наконец понимает, а может, они начнут очередную ссору, еще не успев позавтракать.

Наверное, в голове Лео проскакивает та же череда мыслей. Вообще, Раф почти уверен, что так и есть, потому что мозг Лео обрабатывает слова с такой же легкостью, с какой мозг Донни обрабатывает физику.

Так что, видимо, он приходит к тому же заключению, потому что не упоминает ссору и словом, как и тренировки, как и свои обязанности, как и вообще всё. Он говорит:

— Люблю тебя, старший брат.

И сердце Рафа ухает в живот.

Лео всегда обращался с этими словами куда свободнее, чем остальные. Так было всегда, еще с тех пор, когда они были маленькими и Сплинтер устроил их дом в одной части канализации. Они все тогда спали на кроватях из паллетов и всех подушек и покрывал, какие можно было достать на свалке.

— Спокойной ночи, папа, я тебя люблю, — говорил Лео. — Спокойной ночи, Рафи, я тебя люблю. Спокойной ночи, Донни…

Ритуал был небыстрым — Лео всегда использовал втрое больше слов, чем все остальные.

Порой Сплинтер поторапливал его:

— Да-да, Синий, дай своим братьям поспать.

Порой Раф говорил:

— Давай побыстрее, Лео.

Порой Донни натягивал подушку на голову или бил его этой самой подушкой по лицу.

В последние годы Раф скучал по тому, как искренне Лео хотел, чтобы все знали, что он их любит.

Становясь старше, Лео начал использовать эти слова более небрежно. «Я люблю тебя, но» стало одной из его постоянных фразочек, этакий способ смягчить критику. «Ну ладно тебе, ну ты же знаешь, что я тебя люблю» применялось, чтобы избежать расплаты за пранк или упрек. Торопливое «лю тя пока!» в конце редких телефонных разговоров сигнализировало, что он больше не хочет разговаривать.

Но время от времени Раф слышал эти слова и в искреннем проявлении. Когда утром, после испорченной бессонницей ночи, он приносил Лео чай. Когда Лео обрабатывал рану и аккуратно накладывал бинты на руку или ногу. Когда он, сонный после длинного марафона фильмов Лу Джитсу, возвращался к старому ритуалу, пока Раф подтыкал ему одеяло, и говорил:

— Спокойной ночи, я тебя люблю.

Это «люблю тебя», которое Лео предложил ему сейчас, в своей комнате, перед завтраком, после их очередного большого скандала и оставшейся после него рвани, не является ничем из перечисленного.

Это «люблю тебя» — вопрос.

Эти слова не произнесены как вопрос. Интонация не поднялась к концу предложения. Он не добавляет вопрос, знает ли Раф. Но Раф всё еще слышит этот погребенный где-то глубоко вопрос: Лео не уверен. Насчет того, любит ли он Рафа? Любят ли его? Что между ними сейчас происходит?

Раф любит Лео. Любит так сильно, что бывает больно. Потому он и сбил те коробки. Потому он и хочет сбить еще десяток. Потому ему нужно, чтобы Лео понял, чтобы услышал его, чтобы увидел то, что видит Раф, а он, закрывая глаза, видит Карай, и Шреддера, и как их семья почти…

Но вот они. Лео произносит «люблю тебя» как вопрос, а Раф не знает правильного ответа.

— Ага, — выдыхает он. — Завтрак через пять минут.

Он не знает, какой ответ правильный, но знает, что этот правильным точно не был.

Он оставляет Лео в его комнате, возвращается в свою. Прячет лицо в руках. Он видит Карай.

Он скидывает еще одну коробку.

_________________

Ладонь Лео такая маленькая в его ладони. А еще, наверное, это единственная не сломанная часть его тела. В отличие от его ног, его рук, его панциря, его челюсти, его шеи…

Раф не может смотреть на его шею. От вида синяка на шее его вот-вот вырвет.

Уже почти как двое суток Лео больше не в критическом состоянии. Никто от этого спокойнее себя чувствовать не стал. До сих пор все проводят большую часть времени, грудясь в медотсеке и наблюдая, как вздымается и опадает грудь Лео, как будто стоит им только повернуться спиной, она замрет.

Но сердце Лео не останавливается, и он равномерно дышит, и Раф держит его ладонь и гладит по тыльной стороне большим пальцем.

Он хотел, чтобы Лео понял.

Он не хотел, чтобы Лео усвоил это так.

Теперь, закрывая глаза, он видит Лео прямо рядом с Карай, и ему нужно снова к нему прикоснуться, чтобы удостовериться, что он правда здесь.

В кровати движение и тихий звук. Взгляд Рафа подымается от ладони Лео к его глазам — едва приоткрытым, затуманенным дурманом изнурения и обезбаливающих.

— Хей, Лео, — зовет он, стараясь несмотря ни на что сохранить в голосе позитив. — Ты дома, ты в безопасности.

— Мм, — отвечает тот сонно. Он перекладывает ладонь в его руке, берет за большой палец и начинает поглаживать точно так же, как только что поглаживал его руку сам Раф. Глаза тому жгут слезы.

— Люблю тебя, Рафи, — бормочет Лео, и в этот раз в его голосе ни намека на сомнение.

Сердце Рафа снова ухает. Какой бы ответ Лео ни искал в тот раз, видимо, он его нашел.

Но.

Раф не собирается оставлять это на волю случая. Больше нет.

— Я тебя тоже люблю, Лео, — он наклоняется и вжимается лбом в его макушку. — Я тоже тебя люблю.

Лео издает какой-то низкий тихий звук, явно выражая радость. Он уже погружается обратно в сон, его ладонь слабеет. Дыхание всё еще размеренное и ровное, сердце бьется сильно, а на лице умиротворение.

— Спокойной ночи, Лео, — говорит Раф. — Я тебя люблю.