Обито Учиха уже давно пора было смириться с тем фактом, что его жизнь — полная жопа. И как бы он ни пытался из этой жопы выбраться, она становилась только глубже, а просвет в красочное и, несомненно, беззаботное будущее — все дальше.

По идее, над могилой любимой девушки, невесты, считай почти жены, нужно рыдать от горя, но Обито стоит над серым камнем, тупо смотрит на героическое имя Нохары Рин, высеченное в граните, и не чувствует ничего, кроме злости.

Тупой и раздражающей злости.

Даже цветы, зажатые в руке и, кажется, уже давно от его силы пустившие сок, что впитывался в перчатку, а быть может, это у него так вспотели ладони, не могли вернуть душевное равновесие. Вместо того чтобы положить букет на надгробие, Обито хочет швырнуть его и, возможно, пнуть, вдавливая ботинком в серый камень, размазывая несчастные белые линии по шероховатой поверхности. Они должны были выражать его скорбь и горе, а никак не тупую, кипящую где-то внутри ядовитую ярость.

Да, у них были проблемы в отношениях. Да, он вспылил, они оба вспылили перед заданием, и в воздухе зловеще повис вопрос о расставании, который Обито без всяких но решительно отложил до окончания важной миссии, не собираясь натягивать нервы в команде еще сильнее, чем они и так натянуты. Да, некрасивая выходила ситуация, но Какаши-то тут при чем?

Он к их проблемам не имел никакого отношения. Более того, шиноби всегда разделяют работу и личное и никогда не смешивают это вместе, чтобы из-за личных разборок не было провала миссии.

И не гибли люди.

И не калечились ни физически, ни морально.

Так было принято. Так было правильно. Так было разумно.

Но только не в их команде!

— Зачем ты это сделала, дура? — мрачно роняет Обито слова в воздух и злится еще больше. Почти черное бешенство ворочается в груди, обращая и так тухлую любовь в ненависть. Глухую, мрачную, ядовитую.

Вот они, сказочки из клана Учиха. От любви до ненависти один шаг, ебанет — даже не поймешь в какой момент. Истинная любовь Учиха — она такая. Если любишь без желания откопать, воскресить и снова убить, свернув шею уже лично, значит, хуево любишь.

Древняя, мать ее, шутка оказалась не такой уж шуткой.

А впрочем… откапывать и воскрешать не хотелось. Хватит с него этого дерьма. Еще силы тратить, и так уже все достало до тошноты. Он и пришел-то сюда, просто чтобы высказать наконец все то, что у него в голове вертелось. Хотя, конечно, многое он оставит при себе, не хотелось бы, чтобы наблюдатели, которые, скорее всего, за ним до сих пор присматривают, стенографировали в и так достаточно красочное личное дело еще и это.

Вернуться обратно в застенки у него не было никакого желания.

И все же… он до сих пор не устраивает резню в приступе отмщения миру и не раскапывает могилу, чтобы высказать пеплу с прахом все свое возмущение. С одной стороны, это хорошо, а с другой… неправильный он, мать его, Учиха. Видимо, действительно хуево любил. В другое время он бы сказал обратное, но сейчас… сейчас не выходило думать иначе. Без злой самоиронии не выходило. Уже давно.

Рин Нохара ювелирно его доломала и кинула. Как последняя сука.

Обито Учиха совсем не знает, что ему делать и как дальше жить. А ведь, казалось, все только начало налаживаться… гребаная Рин Нохара!

Ученики Минато Намикадзе, по общему мнению Конохи, — один краше другого. Сын Белого Клыка, того-самого-Сакумо-Хатаке, гениальный маленький сученыш, как лично считал Обито — имеющий с проблемы с головой размерами с башню Хокаге. Сам Обито, который умудрился «сдохнуть», перед смертью задарив своему товарищу шаринган, а потом таинственно воскреснуть, собранный каким-то гением-безумцем, словно пазл, отчего Тсунаде-сама до сих пор требовала его на регулярный медосмотр, не сильно далеко от него ушел, но… Он в принципе вообще после всего случившегося не мог остаться в глазах общества нормальным. И наконец Рин Нохара, как вишенка на самом дорогом и пышном торте в кафе Акимичи. Героиня-суицидница.

Учиха уходит с кладбища в состоянии тихой ярости, сунув руки в карманы штанов, не зная куда податься.

Три месяца уже прошло, а будто вчера все было. И перед глазами маячит, стоит только подумать, так как шаринган запечатлел все в подробностях и просто так их не выкинуть из головы. Как заевшая пластинка с любимой песней Кушины-сан — действует на нервы. А переставить некому.

Обито не дурак. Неудачник — это да, но не идиот. Сложно остаться идиотом, когда чудесным образом после воскрешения и радостного осознания, что жив и находишься в госпитале родной деревни, тебя протаскивают по всем допросным и доламывают поехавшую башку едва ли не ударами оной о любые подходящие поверхности, выясняя, насколько любишь Коноху и кто тебя такого красивого с того света вернул.

Если бы не Тсунаде-сама и учитель с Кушиной-химе, его бы разобрали обратно до состояния «как было» — он в этом почти уверен. Не в допросных, так в клане. Чудесное воскрешение, конечно, радует, но только улаженная проблема с шаринганом Какаши Хатаке тут же встала костью в горле у старейшин. А еще градус подозрительности возрос.

Учиха — да еще и подозреваемый в предательстве! Вот удар по репутации клана!

И спасибо Фугаку-сану и его дружбе с сенсеем опять же, вырывали они его из того болота, в которое он угодил, вместе, заключив какую-то там свою договоренность.

Обито Учиха из обычного, очень посредственного неудачника из клана Учиха невероятным образом превращается в непонятную, но важную фигуру на игровом поле и, если честно, до сих пор не знает, какую роль его вынудят сыграть. Особенно после того, как Минато-сенсея напророчили в Хокаге.

Аргумент, что Обито Учиха небоеспособен, а Какаши Хатаке с подарочком кошмарит фронт, скрепя сердце тогда приняли. И на время вроде как оставили вопрос, но Обито понимал, что должен Фугаку, потому что в клане его положение после такого пошатнулось. Недовольных Учиха в последнее время слишком много расплодилось, и все им былая слава при Мадаре не давала покоя. Сенджу фактически не осталось, конкурентов нет, а власть… власть пьянит и затуманивает разум. Учиха и так довольно самоуверенны и горды без меры, хотя и их можно понять, так как мало какому клану понравится, что основное оружие уйдет на сторону, но…

Какаши Хатаке тут вообще, по мнению Обито, был ни при чем, так как к нему он лично претензий не имел и никто у него этот шаринган не отнимал насильно. Рин его с боем не вырывала, в конце концов! Хатаке его по наследству передать не может. Хотя чего он рассуждает? Клану как кунаем по яйцам прошелся тот факт, что Какаши очень ловко приспособил и сам приспособился к шарингану. Да так, что не каждый Учиха сможет!

С таким подходом и почти болезненным высокомерием, пополам с нежеланием принимать то, что человек не из клана может пусть и с оговорками, но пользоваться додзюцу, Учиха могут плохо кончить.

Обито не успел толком прийти в себя после грандиозной и показательной точки в их отношениях с Рин, а клан Учиха, стоило войне закончиться, тут же оскалил зубы в сторону Хатаке, собираясь отобрать у сокомандника его глаз. Обито может сколько угодно быть Учихой с клановым воспитанием, но шаринган, который принадлежит Какаши, был подарен. Это его последний искренний дар лучшему другу, когда как сам Обито был уверен, что сдохнет под этим завалом.

Каким бы засранцем временами ни был Хатаке, но в конце концов Обито не собирается забирать свой подарок обратно. И потому на последнем собрании, на которое его все же соизволили позвать, он бесстыдно пользуется своим статусом героя войны и четко выражает свою позицию. Сам не отберет, другим не даст, и вообще, Какаши Хатаке его побратим, кто бы там что ни говорил.

Потом, правда, он понимает, что его эмоциональная импровизация с демонстрацией агрессивных намерений убивать могла трактоваться как «Какаши Хатаке — мой с потрохами, не сметь его трогать».

А на такие заявления у клана пунктики. И большие.

Это безрассудно, даже глупо, но Обито плевать. С Хатаке он решает поговорить потом, а сейчас просто ставит перед фактом весь клан, что либо так, либо никак. И в какой-то момент ему летят в спину слова, которые могли бы звучать как оскорбление.

Второй Мадара.

Мадара Учиха тоже поставил свой клан перед фактом, что заключит союз с Сенджу. И что Хаширама — только его жертва. Потом оказалось, что еще и друг, с которым он умудрился построить деревню, но то, что он громче всех заявлял, что никому не даст убить главу клана Сенджу и вообще это его цель, — факт общеизвестный. И Обито считает это ироничным и лицемерным, так как, распробовав мирное время, все эти лицемерные люди, когда Мадара пришел и заговорил о справедливости касаемо власти над Конохой, послали его куда подальше и отреклись. А ведь громче всех кричали и топали ногами, что Сенджу надо резать. А сейчас вот, зашевелились и недовольно зароптали о том, что Обито Учиха может свернуть на кривую дорожку просто потому, что напоролся на этого Хатаке и сдохнуть ради него, положив хуй на клан, готов.

И вообще. Обито — ебанутый, пришить бы его и оставшийся глаз отобрать: мангеке шаринган — штука редкая. Потому нельзя ее и у Какаши Хатаке оставлять, это же, вдобавок к кунаю у яиц, еще и удар коленом со всего маха. Но героя войны и ученика Хокаге так просто не прирежешь. Особенно когда цель убийства даже с одним глазом может устроить веселую жизнь всем своим недоброжелателям, что Обито успешно доказал в последние годы войны.

Но просто так ему все это с рук не спустят. И рано или поздно припомнят.

Обито это понимал. И, наверное, отчасти поэтому перевел стрелки на Хатаке, вынуждая его стать своей невольной музой и вдохновением. Хаширама для Мадары, твою мать. Не трогайте, сам убью…

Он не уверен, кажется, это сработало. На время. Но рано или поздно вопрос с Какаши вновь всплывет —  в этом Обито не сомневается.

В любом случае он неблагонадежный и на карандаше как потенциальное второе пришествие Мадары. И это и плюс, и минус. Трогать лишний раз не будут, но из виду не упустят ни за что.

Это временно. И по-хорошему Обито нужно сейчас затаиться, отвлечь от себя внимание, прикинуться дурачком, хотя маловероятно, что этот трюк сработает как раньше.

Опыт уже показал: все его попытки доказать свою верность не принесли никакой пользы, а только вызвали еще больше подозрений. В этом Обито убедился. Все его слова и действия, подтверждающие, насколько сильно он любит клан, Коноху, страну Огня, сводились к одному.

Замышляет что-то падла. Скрывает!

Ему это прямо не говорили, но он не дурак, чтобы не замечать такое между строк.

Два года. Два проклятых года после обвала в той пещеры и чудесного выживания Обито болтался между допросными и госпиталем, повторяя одно и то же. Отрубился, очнулся целый.

Из радостей были лишь редкие набеги сокомандников, которых допускали в его палату только с сопровождением, но все же допускали. И встречи с Рин он ждал как прихода божества. И если Рин таскала фрукты, то Хатаке стабильно притаскивал литературу и, обронив пару слов, сваливал в закат.

За книги ему вечная благодарность, что, конечно же, Обито чучелу не скажет никогда. Обойдется тот и без чистосердечного признания, что, кажется, только книги не дали окончательно слететь с катушек, пока он проходил допросы и бесконечные медицинские обследования.

В поле Обито Учиха выпустили под ответственность сенсея, когда ему почти исполнилось шестнадцать, и, дорвавшись до свободы, он бросился нагонять утерянное время, выкладываясь полностью, не жалея себя. Мотивацию и любовь к деревне ему обеспечили на годы вперед. А уж страх за свою жизнь и за жизнь, как ни странно, Какаши, который имел основание быть, так как недовольных его существованием и нежеланием отжимать глаз у сокомандника обратно было много, гнал его на путь личной силы еще быстрее.

Сильнее, быстрее и эффективнее. Незаменимее. Опаснее, чтобы никто никогда его больше не тронул. Чтобы ни одна скотина из клана Яманака или Учиха, да не важно из какого клана, больше не смела гулять по его подсознанию и ворошить личное, перетряхивая его чувства, мысли и эмоции, выворачивая наизнанку.

После допросных Обито чувствовал себя грязным и, как бы неправильно это ни звучало, выебанным. Так как все его существо перетерли через мелкое сито, каждую мысль, сомнение, чувство. Рин — и его любовь к ней. Какаши и чувство соперничества и дружбы. Симпатию к Кушине-сан, глубокое уважение и восхищение к Минато-сенсею.

Хотя он преувеличивал. Такое было один единственный раз, и когда Минато узнал об этом, то вырвал Обито с боем и фактически отправил на фронт, спасая от полного слома личности. Спасая от убийственной верности Конохе и стране Огня.

Эту головомойку ему решили устроить как последнюю проверку на верность, чтобы наверняка. Но, вспоминая ее, он до сих пор чувствовал озноб и липкий пот по всей спине, не говоря уже о моментальном учащении сердцебиения, грохотавшем, едва не оглушая.

Не желая больше оставаться на месте, просиживая стулья в допросных и кабинетах госпиталя, испытав не самые лучшие ощущения в жизни, Обито тут же предложил Рин встречаться. И окрыленный ее согласием, помчался на фронт причинять добро и наносить справедливость, нагоняя сокомандников ударными темпами. За год миссий он успел стать кошмаром на поле боя, пару раз повалять Какаши, который его все еще сторонился и пытался избежать с ним встречи, что выходило у него неважно, и напоследок сделать предложение носить мон Учиха Рин, когда стало ясно, что война почти закончилась и…

И крылья любви резко отказали в полете. Хотя были ли они? Ведь Обито отчаянно, до паники боялся оказаться снова в застенках и, чтобы избавиться от воспоминаний, цеплялся за Рин, за свою команду, как за что-то хорошее из далекого прошлого, чтобы просто не трястись по ночам в немых кошмарах.

Иногда Обито ловил себя на мысли, что лучше бы он сдох.

Милая, добрая Рин с каждым его успехом становилась все более задумчивой, а также неразговорчивой. Она стала избегать его объятий, на редкие выходные, выпадающие на передышку, уходила в госпиталь, отговариваясь делами. Обито понимал, что что-то не так, пытался выяснить, но Рин отмахивалась. Он даже у Хатаке спросил, может, что-то делает не то, но Какаши пожал плечами и помотал лохматой головой, мол, «ничего не знаю».

А Рин продолжала отдаляться, пока Обито ее не припер к стенке и не пригрозил шаринганом. Да, потом он признал, что перегнул палку, попросил прощения за грубость, просто ее молчание убивало.

Обито не был идиотом и знал, что Рин… да и Какаши в общем-то тоже были, по сути, его новыми конвоирами и следили за ним. Но они хотя бы свои. Он отчасти считал их семьей.

И тут… Рин Нохара и ее недомолвки. Ему нужно было узнать, что она скрывает, хотя можно ли это назвать сокрытием? Столь демонстративно никто бы не стал воротить нос.

И он надавил, а Рин взяла и высказалась. И то, что он клановый, и то, что он Учиха, и от природы у него талант, и везучий он, что родился в клане, сила у него в крови. Что о нем уже заговорили как о еще одном выдающемся ученике Минато Намикадзе, а сенсея, если что, пророчат в Хокаге. А Рин… Рин всего лишь Нохара, не такая сильная, не такая гениальная и вообще.

Сначала Обито подумал, что она просто накрутила себя, выдумала всякие глупости, что недостойна его и тому подобный бред. Он даже посмеялся над этим… пока не понял, что это было претензией. К нему.

И если убрать вежливые слова, то все сводилось к «Какого хрена ты, Обито Учиха, несколько лет провалявшийся на койке неудачник, решил тут выебнутся? Славы не хватило? Того, что ты Учиха, мало было?»

— Почему клановым все дается так просто, а меня, несмотря на все мои труды, Тсунаде-сама отказалась брать в ученицы! А ведь я лучшая из кандидатов, но нет, ты вернулся, и она загорелась желанием найти того, кто тебя вылечил и!..

Глупо. Как же глупо.

Но правда такова, что слова убивают. Он так сильно цеплялся за выстроенные им иллюзии, что не заметил, как сделал их слишком воздушными и хрупкими, отчего они посыпались даже от такой мелочи, как слова.

Обито в тот день будто снова получил валуном. И милая добрая Рин, которую в любой другой ситуации он мог бы оправдать, придумать что-то в ее пользу, списав все на усталость, обиду, женские гормоны, в конце концов, внезапно оказалась отталкивающей. Совершенно… чужой.

Она этого не сказала, но… призрачный отзвук сожалений о том, что он выжил, шаринган четко рассмотрел на ее лице.

Рин Нохара не хотела, чтобы он был жив.

Иллюзии, которые он сам себе строил, пытаясь сбежать в них от пугающей, несправедливой реальности, рассыпались осколками. Учиха всегда были склонны к самообману и оправданию себя и дорогих людей, а когда самовнушение, самосозданное наваждение падало… оставались только разочарование и горечь. И боль.

«Лучше бы ты сдох!» — это не то, что хочется услышать от любимой девушки. Обычно он это слышал от соклановцев, ожидал услышать от Какаши, у которого из-за Обито с его подарочком было полно проблем, но тот держался молодцом и никогда не смотрел в его сторону даже с укором. Пытался высмотреть в лице сенсея, который буквально вырывал его из всевозможных загребущих лап и, кажется, порой недосыпал, не говоря уже о том, что жертвовал временем, которое мог провести с Кушиной.

Решал его проблемы, когда Обито, как последний слабак, не мог этого сделать самостоятельно.

Обито Учиха знал, что многим стоит поперек горла. Но никогда не думал, что скажет ему об этом именно Рин.

Кажется, что-то сломалось в нем, рухнуло, и он отступил в сторону, пытаясь обдумать и прийти к какому-то решению. Оправдания Рин он все же насобирал, но теперь не стремился бежать ее проведать в госпиталь, не пытался всегда держаться рядом на миссиях. Не стремился к встречам.

Рухнувший мир всегда сложно собирать. А держать улыбку, не показывая, что его очередной раз раскрошило, еще сложнее. Но если бы Обито выдал себя, то, кто знает, не пришли бы за ним опять с проверкой на верность Конохе? А влюбленный и окрыленный, он не так сильно привлекал внимание. Небольшая размолвка, что ж, молодое дело, бывает.

Раскол медленно и верно рос, а говорить об этом никто из них, кажется, и не собирался. Рин просто не хотела, Обито в глубине души боялся, что услышит то, что слышать не желал.

Боялся, что не справится. Не сможет удержать, несмотря на весь свой позитив, оптимизм и идиотскую веру в лучшее, которых уже просто не хватало.

Боялся, что будет как в страшных сказках клана Учиха. Слетит с катушек, а своим же придется его убивать.

И если сенсей что и замечал, то в их отношения не лез и часто оставлял свою команду справляться со всем самостоятельно. То вот Какаши невольно стал свидетелем ненужных драм, и Обито был бы дураком, если бы не заметил, что тот нет-нет да поглядывал на них двоих, чувствуя себя еще и в команде неуютно.

И снова от Обито были одни проблемы.

Напряжение копилось, Он выкладывался на полную, не уступая Какаши. Рин молча делала свое дело. Но гнойный нарыв все рос. И в какой-то момент должен был кто-то его вскрыть, или он сам лопнет. Или обернется некрозом.

Разговор начала Рин. И первыми ее словами было предложение повременить со свадьбой.

Обито предложил поговорить.

Но она говорить не желала.

Попытка заставить ее назвать вескую причину обернулась скандалом, и через пять минут разговора Рин уже четко высказалась, что желает расстаться и не собирается называть причину.

— Просто скажи, что не любишь меня! — уже проорал ей Обито в лицо.

Но ее ответ только сильнее ударил.

— Не знаю я! Не знаю, люблю или нет! Я устала!

— От чего?!

— От всего, Обито!

Он глухо рассмеялся, но быстро взял себя в руки.

— После миссии об этом поговорим, — устало выдохнул тогда Обито, не обращая внимания на ее попытки разорвать все здесь и сейчас. Время. Ему нужно было время.

Брак с Рин — самое ожидаемое и предсказуемое развитие событий. И… Обито не был уверен, что Рин в некотором роде не устраивала по чужой наводке для него проверку на благонадежность.

После миссии они должны были сесть за стол переговоров и просто поговорить. Обсудить и выложить все карты. По-честному.

Обито думал, что они это сделают. И даже надеялся, но…

Но Рин решила по-своему. И Обито мог бы ее простить, вот только был один момент. Она использовала Какаши. Не кого-нибудь, а именно Какаши! Самопожертвование во имя деревни — звучит очень благородно! Вот только благородства в этом поступке Обито не увидел совершенно, так как, в отличие от шарингана Какаши, который смотрел исключительно на врага, он видел все со стороны.

Она понимала, конечно понимала, что никто ее в Коноху бы не потащил. Прекрасно знала, что Минато-сенсей и Кушина-сан разобрались бы с печатью за стенами деревни, нужно лишь немного подождать. Не идиоты же они, в конце концов. Отсиделись бы в убежищах АНБУ, что натыканы по всей стране Огня, дождались специалистов. Но нет.

Рин Нохара прекрасно понимала, на что шла, что делала и, главное, зачем она совершает такой поступок.

Героиня драматического романа, твою мать!

Что было в ее голове? Вина? Разочарование в жизни? Нежелание жить… Обито не знает и даже не хочет этого знать. Потому что если Рин действительно что-то сделала, предала его или еще что и таким образом решила искупить вину или, наоборот, шла с полным осознанием…

Пусть уж будет просто сукой.

Вините себя, мальчики, в моей смерти, и пусть вина вас жрет до конца ваших дней. Обито, ненавидь Какаши за то, что он убил меня, а Какаши пускай сдохнет от кошмаров, будто отца, совершившего суицид, ему было мало.

Мангеке шаринган пробудился в тот момент, когда Какаши осознал, что сделал. А Обито понял, для чего она это сделала.

Если, конечно, он был прав. В любом случае трупы всегда отличались молчаливостью… теперь и не узнаешь.

Но если уж так сильно хотела умереть, отомстить своей смертью ему или, если самые хреновые мысли были все же правдивы, выполняла приказ… то могла бы броситься под его удар. Да под любой другой, но только не Какаши! Он тут вообще был ни при чем!

Этого Обито простить ей просто не мог. И не собирался.

От любви до ненависти один шаг. И понаблюдав последние три месяца, как Минато-сенсей носится с Какаши, которого отправили на психотерапию, ибо тот пребывал в неадеквате, пока сам Обито отстаивал дарственный шаринган у своего клана, он, кажется, действительно начинает ненавидеть Рин. Обито вообще резко начал чувствовать на достаточно близком расстоянии от пары шарингана его носителя, так что нет-нет да долетало со стороны Какаши чем-то жутковатым и отчаянным, что тоже не приносило ни капли спокойствия, ухудшая и так разъебаное состояние. Он вообще пришел к выводу, что ненавидеть умеет. Научился, хотя не верил, что способен на такое. Его же добрым называли, в конце концов.

Вот только Учиха не бывают добрыми.

Ноги несут Обито по Конохе, и тот даже не следит, куда идет, пока не оказывается у общежития, в котором живет Хатаке, что от него бегает всеми возможными способами. С ним бы обсудить их новый статус побратимов и названных братьев, поговорить в конце концов о произошедшем… не сказать, что Обито этого хочется.

Но надо. А потому он собирается вломиться к Хатаке и наконец-то расставить все точки в нужных местах. А то получится как с Рин — на заданиях люди часто умирают…

Мало ли что в голове у Какаши. Это с виду он такой спокойный и рациональный, но Обито-то видел, что на самом деле все не так.

На крыльце его перехватывает флегматичный Генма, который, насколько знал Обито, прочно обосновался в охране Минато, как только сенсей надел шапку Хокаге. Удивительно то, что он сегодня был не на посту.

— Хатаке здесь? — без приветствий, сразу переходит к делу Обито, решив все же собрать свою смелость и волю в кулак, готовясь к нелегкому разговору.

Ширануи задумчиво осматривает его с ног до головы, перегоняет сенбон из одного уголка губ в другой и пожимает плечами.

— Свалил куда-то.

Опять сбежал?

— Куда?

— А я знаю? — Генма смотрит из-под полуприкрытых век, и Обито прекрасно понимает, что тот ему врет.

— Минато дал тебе приказ присматривать за ним. Так что знаешь, — бросает Обито считай наугад и, судя по небольшой заминке, оказывается прав.

Ширануи вздыхает, сдвигает рукой на лоб бандану, потирая затылок.

— Ушел в свой клановый квартал. До ворот его проводил, если что, — уточняет Генма.

Нехорошее чувство поселяется внутри Обито. Такое… очень нехорошее предчувствие. Будто бедой повеяло.

Хотя с чего бы оно? Это знакомое ощущение пиздеца. Такое же чувство было, когда они отправились на ту проклятую миссию, за которую ему еще и джонина вручили.

— Он же там не живет, — медленно произносит Обито скорее для себя, чем для Генмы. Что-то царапает на грани сознания.

— Но квартал-то все-таки его, — разумно замечает токубецу-джонин.

С этим спорить сложно. И без приглашения туда входить считается фактически неприличным. Оскорбление, можно сказать. Особенно когда квартал стоит пустой и чужаков никто не ждет.

Ну подумаешь, пошел он в свой квартал.

Так. Стоп.

— А он… — Обито запинается, не уверенный, стоит ли высказывать внезапно промелькнувшую страшную мысль. — Нормальным был?

Генма удивленно приподнимает бровь.

— В каком смысле? — уточняет он.

Да нет, ничего серьезного.

Целый глаз как-то нехорошо кольнуло.

— А, забей, — Обито отмахивается, но чувство тревоги все не уходит.

— Нормальным. Для Хатаке. Хотя, конечно, странно, что его понесло в квартал сегодня, он обычно туда на годовщину смерти отца ходит разве что. Во всяком случае, я такое слышал.

Обито, уже готовый уходить обратно в свой квартал, замирает на полушаге.

— Только… в годовщину смерти, говоришь?

Подробностей миссии с Рин никто не знал. Вот только слухи нет-нет да ходили разные, фактами не подтвержденные. Но то, что теперь они оба обладатели звучного прозвища «Другоубийца», были наслышаны и очень даже хорошо. Какаши за то, что убил, Обито за то, что позволил. И вообще их сейчас обвиняли в таких зверствах порой, будто они Рин на пару кромсали еще живьем, а не она кинулась под технику Хатаке, который пробил ей насквозь грудь одним ударом.

Но Обито… Его имя полоскали уже в течение нескольких лет то в чистой воде, то в помоях. Его вывернули почти наизнанку, так что он давно привык не обращать внимания на давление и просто игнорировать все, что летело в его сторону.

А вот Какаши Хатаке… Обито спотыкается на мысли и привычно скрывает прокатившийся по всему телу липкий страх.

— Ну да, — расслабленность из позы Ширануи тут же исчезает, и взгляд становится острым и подозрительным. — А что?

А то, что у Обито предчувствие пиздеца.

Можно ли доверять Генме? Парень служил Минато, так что если Хокаге прикажет, то дальше узкого круга ничего не уйдет. Можно ли?..

— Ширануи, у тебя с медтехниками как?

— Нормально.

— Сможешь залатать человека, который выпустил себе кишки? — Обито говорит резко и быстро, понизив голос и накинув на них иллюзию, чтобы никто не сумел прочитать по губам.

— Смогу, а… — в глазах Генмы мелькает понимание, да и иллюзию он замечает. — Твою же мать! Он знал, что я слежу и что не пойду в его клановый квартал, ебанный же ты в рот!

Доходит до него, к счастью, быстро, и объяснять ничего не приходится.

С места они срываются одновременно и несутся в сторону квартала Хатаке со всей возможной скоростью. У Обито режет глаз, когда они наталкиваются на поднятые барьеры, не дающие пройти без разрешения.

Какаши, помнится, попросил Кушину-сан поставить их ему и даже деньги заплатил. Дома в квартале он сдавать в аренду не собирался, оставив ветшать, но и сам там не жил, так что, чтобы никто не шарился на территории в отсутствии хозяина, озаботился защитой.

Разумная предосторожность.

Или продуманный план.

— Твою мать! — ругается Обито. — Хренов идиот!

— Надо вызвать Минато-сана, — предлагает Генма в принципе беспроигрышный вариант, но Обито отчетливо понимает, что времени нет, и хватает Ширануи за руку, утаскивая его… в Камуи.

К счастью, в доме Какаши он бывал.

Он сам не знает, откуда у него в голове появляется название техники, и даже не задумывается о том, как он ее использует. Единственная цель — попасть к Какаши Хатаке как можно скорее.

Их рывком утягивает куда-то, чтобы через мгновение выкинуть в традиционном доме, где на вымытом начисто татами, согнувшись, лежит Хатаке, вспоровший себе живот.

— Какаши, мать твою! — матерится Обито, кидаясь к младшему товарищу, но его опережает Генма.

— Еще жив! — быстро говорит токубецу-джонин, приступая к немедленному лечению.

— Нельзя, чтобы он сдох! — рявкает Обито.

— Позови Минато! Он себя на два раза вскрыл!

— Кусок идиота! — шипит Учиха и рывком переносится… прямо в столовую дома сенсея, едва не получая сковородой от среагировавшей на внезапное вторжение Кушины.

— Обито-кун?

— Где Хокаге? — официальное обращение тут же говорит, что дело серьезное, но Минато-сенсей не вынуждает себя ждать, появляясь в столовой, явно удивленный тем фактом, что чакра Учиха Обито появилась считай ниоткуда.

— Обито?

— Срочное донесение…

— Можешь говорить, — тут же разрешил Минато, тем самым разрешая Кушине остаться в помещении.

Обито колеблется всего мгновение.

— Какаши вскрылся! — выдает Учиха кратко и лаконично и тут же понимает по стремительно бледнеющим лицам, что кое-какие детали нужно уточнять сразу. — Генма откачивает его в доме главы клана Хатаке.

Минато тут же использует Хирайшин, ориентируясь по кунаю Какаши, а Обито следует за ним через Камуи, оставляя беременную Кушину одну.

О том, что за техника эта Камуи и чем ему грозит ее использование, Обито решает подумать потом.

***

Ширануи отчитывается Минато сухо и по делу, в то время как Обито нервно ходит туда-сюда по татами в обуви, что неприемлемо, некультурно и так далее, слушая отчет и поглядывая на бледного Какаши Хатаке, который лежит, прикрытый найденным в доме пледом с забавным орнаментом сюрикенов. Из-под пледа выглядывает окровавленный край халата, и Обито пробивает дрожью.

Самоубийцы хуевы. Вот же повезло ему с командой!

Какаши знал, что делал. Это было не спонтанным решением, а именно спланированным самоубийством. При котором вообще-то должен присутствовать близкий человек, голову отсекающий, да так, чтобы она ювелирно повисла на куске кожи, после чего упала в руки.

Мучительно умирать от вскрытого живота в одиночестве… такое предпочел Сакумо Хатаке, от которого отвернулись все, и в итоге он наказал сам себя, даже не став совершать сэппуку, достойное главы клана.

Какаши сделал все так же, как его отец. Помылся, оделся в чистое и белое, совершил последнюю трапезу. Они даже обнаружили рядом с ним сакэ, которое выпивают перед началом ритуала. Единственное, чего не было у Какаши, — кайсяку. И это говорило о многом.

*** (Кайсяку — Помощник при совершении обряда сэппуку или харакири. В роли помощника обычно выступал товарищ по оружию, воин, равный по рангу, либо кто-то из подчиненных. Иметь кайсяку при совершении ритуального самоубийства могли лишь воины, кончавшие с жизнью для избежания позора. Если же сэппуку совершалось для искупления вины, никаких помощников приглашать не разрешалось).

По идее… кайсяку должен был быть Обито, как лучший друг, и от этой мысли становилось тошно. Хотя еще можно было позвать Минато, но Какаши никогда бы не позвал никого из них.

Минато, дослушав доклад, какое-то время молчал. Все они молчали, не зная, о чем говорить. И так все было понятно.

Наконец Хокаге принимает решение, и Обито в страхе замирает на месте. Узнай кто о том, что Какаши Хатаке совершил самоубийство, точнее, не успел умереть и его откачали, — не отмоется от позора. Узнай кто, что он собирался совершить самоубийство, но не довел дело до конца, тоже не отмоется. Ведь если решился, то нужно позаботиться о том, чтобы не помешали.

Самоубийство — это, конечно, почетно, но если не получилось отправиться на тот свет… то, считай, твоя карьера шиноби закончена. И вообще, все закончено.

Решил — делай.

А еще Хатаке при таком раскладе ждет пометка в личном деле. И глубинная проверка его суицидальных наклонностей в соответствующих кабинетах, где его вывернут наизнанку. И ничего хорошего там нет, Обито прекрасно это знает.

Но допуск к миссиям он сможет получить только тогда, когда пройдет проверку и сможет доказать, что не решит покончить с жизнью в самый ответственный момент, ставя под угрозу миссию и своих товарищей.

«Неблагонадежный» — это обычно роль Обито, и на своем месте он никогда не видел Какаши Хатаке. Истинного, мать его, шиноби.

Обито не знает, что делать. Не спасти друга он не мог. А теперь, когда он не дал закончить начатое, по пробуждении Какаши мог стать его злейшим врагом и…

— Я запрещаю кому-либо из присутствующих распространяться о произошедшем.

— Да, Хокаге-сама, — Генма и Обито принимают приказ, кажется, с одинаковым облегчением.

Минато какое-то время молчит, рассматривая стену, видимо обдумывая произошедшее и собираясь сказать что-то еще.

— Приберитесь тут, — коротко отдает он приказ.

И уходит Хирайшином, вероятно, говорить со своей женой.

Обито запоздало думает о том, что он поступил не очень красиво, ошарашив такими новостями Кушину-сан, особенно тогда, когда она на последних месяцах беременности. Нужно будет извиниться. Беременным же волноваться нельзя, так ведь?

Какаши Хатаке тихо спит под пледом, пока Обито и Генма убирают все улики недавно случившегося в этом доме. Заканчивают к позднему вечеру и по негласному согласию остаются в доме на ночь.

Ближе к полуночи призыв сенсея приносит весточку-приказ, в которой говорится о том, что миссия Какаши Хатаке будет заменена и у него есть сутки, чтобы отлежаться. В свитке, доставленном жабой, они обнаруживают стряпню Кушины и бутыль сакэ.

Обито всегда знал, что Минато отличался чутким пониманием момента. И такое вот разрешение наебениться вызывает невольное чувство благодарности.

Им сейчас это было нужно. Хотя он все же сомневается и косится на Хатаке с подозрением, не решаясь пуститься во все тяжкие, нарушив одну из заповедей шиноби.

— А может, не…

— До утра не проснется, — зажимая сенбон зубами, хмурится Генма, вытаскивая пробку из бутылки. — Так что предлагаю наебениться. К утру будем в норме. Если что, я помогу. А с ним до этого момента ничего не случится.

— Точно?

— Уверяю, не проснется.

Обито смотрит на бутылку несколько секунд, а потом машет рукой. Надраться — это сейчас лишним не будет.

Они пьют сакэ, оставив за спиной открытые седзи, не смея далеко отходить от неудавшегося самоубийцы. Просто на всякий случай.

Учиха все ждет вопрос. И только после половины бутылки Ширануи наконец-то его озвучивает.

— Что там с вами произошло?

— Засекречено.

— Хуево засекречено, если вся деревня знает, что кто-то из вас или вы оба убили свою сокомандницу.

Обито роняет голову на руки и горбится, тяжело вздыхает. Но предварительно заходит немного издалека, чтобы подвести Генму к нужному выводу.

— Тебе известно, почему Рин не хоронили целый месяц?

— Не-а.

Криво улыбнувшись, Учиха опрокидывает в себя сакэ.

— В нее запечатали биджу.

Обито говорит это без страха, что ему за выдачу информации оторвут голову. Если Минато-сенсей разрешил им пить, значит, разрешил и разговор по душам.

Ширануи, оказывается, пользуется большим доверием Хокаге. Это могло бы кольнуть, но Обито уже давно не тринадцатилетний пацан со своими детскими обидами на несправедливый мир.

Генма давится сакэ и округляет глаза.

— Зачем? — после паузы задает он вопрос.

— Чтобы мы притащили ее в Коноху и у нас тут треххвостый порезвился.

— Но это… Тупой план. Неужели они…

— Какой есть. Это вообще странная история, Генма, — Обито доливает себе сакэ. — Никто, даже руководство Тумана, не может толком ответить, кто и зачем решил такое провернуть. Мутное дело.

Генма какое-то время покусывает свой сенбон, обдумывая полученную информацию.

— А дальше?..

— А дальше… — Обито запрокидывает голову, всматриваясь в небо, вспоминая тот день. — А дальше она кинулась под Чидори Какаши, решив героически сдохнуть на наших глазах.

Токубецу-джонин долго молчит, гоняя сенбон от одного уголка губ к другому, крутит в руке свое сакэ. Одним махом выпивает.

Он всегда был умен и умел складывать некоторые факты.

— Она сделала это специально? — тихо уточняет он, и Обито вздрагивает.

Рин. Светлый образ милой и доброй Рин. Такой отважной, такой очаровательной, такой смелой и жертвующей собой.

Не хотелось бы его очернять. Он не должен говорить о своей сокоманднице, девушке, невесте, в конце концов, такое. Не должен, но и промолчать сил нет.

— Да. Она сделала это специально, Генма. Так, чтобы было больней.

Он не хотел. Но сказал.

Ширануи ничего не говорит, молча наливает им обоим сакэ и кладет на плечо руку в поддержке.

— Дерьмовая у нас жизнь, Обито.

От его слов становится как-то до горького смешно.

— Не то слово.

До утра еще есть время, чтобы напиться.

Сакэ слишком хорошего качества, и болеть не приходится, так что Обито почти разочарован. Хотелось малодушно пострадать, пусть даже от похмелья и больной головы.

***

Ширануи уходит, как только Какаши начинает просыпаться. Хлопает по плечу в выражении поддержки и сваливает, оставляя Обито одного, так как близкого знакомства с Хатаке Генма на самом деле не имел и делать ему среди разборок личного характера нечего.

К чужим заскокам и личному пространству он относится с уважением, и Обито не может его не уважать за это в ответ.

Какаши, открыв свой родной глаз, долго мертво смотрит в потолок, после чего откидывает плед в сторону, молча садится и вонзается мрачным взором в Обито, который все это время неподвижно сидит недалеко от неудавшегося суицидника.

— Зачем? — голос у Хатаке хриплый, выражение лица не понять, так как маску с него никто снимать не стал.

И, наверное, зря. Хотя желания любоваться его постной рожей не было. Но вот же, вошел в положение, сказал Генме не снимать эту чертову маску.

— Тупой вопрос, — хрипит Обито. — Наитупейший.

Сейчас, ранним утром, после того как они долго не виделись, Обито рассматривает Хатаке по-новому. Болезненно тощий, весь из острых углов, подросток выглядит как неприкаянный юрэй. Лохматый, в окровавленной одежде и с мертвым пустым темным глазом.

(Юрэй — призрак умершего человека в японской мифологии).

Обито знает, что выглядит не сильно лучше, просто он старше и на нем это не так заметно. Он, в конце концов, не вспарывал себе живот накануне. Просто стрессанул и бухал всю ночь.

— Уходи, — голос Хатаке глухой, и Обито, который всегда бесился от этого зануды, аж потряхивает. Тут не надо быть пророком, чтобы понять, чем малой будет заниматься в его отсутствие.

— У меня приказ Минато-сенсея.

Лицо у Какаши под маской кривится, и в следующий момент он напрягается всем телом, будто готов вот-вот сорваться и вцепиться в глотку Обито.

— Вы не имеете права меня останавлива…

Слушать этот бред Обито не собирается и срывается с места первым. Первые удары Какаши отводит, а после сдергивает с лица белую повязку, которую повязал вместо хитай-ате, и, используя шаринган, отвешивает Обито босой ногой по ребрам.

Камуи Учиха использует быстро, инстинктивно и, оказавшись за спиной не готового к такому противника, хватает Хатаке в захват, скручивая руки, тут же делая подсечку и мягко роняя его на затоптанное татами. Хатаке тощий. Ловкий, изворотливый, этого не отнять, но все же Обито тяжелее, старше, и положение у него выгодней, так что уже без всякой жалости Учиха выворачивает чужие конечности.

— Лежать! — рявкает он ему, как собаке, когда Хатаке пытается взбрыкнуть, и без всяких сантиментов хватает за лохматые волосы, с размаху укладывая на место, мордой в пол. — Лежать, я сказал! И слушать мен…

— Сука!.. — с рычащими нотками выдает этот сученыш. Краем глаза Обито замечает, как с Хатаке сползла маска. Но красивое личико его совсем не интересует, и он с удовольствием снова протирает дернувшимся Хатаке пол. Рожей, естественно.

Почти с удовольствием.

Но чучело умеет удивлять, и, вывернув шею под невероятным углом, этот полудурок не находит ничего лучше, чем вцепиться острыми хищными клыками ему в руку.

— Ебать! Псина ты сутулая!

— Пусти!

— Не пущу!

— Убью нахуй! — рычит он, пока Обито держит его обездвиженным. — Глотку вскрою, тварь!

— Конечно-конечно, — кивает Обито, наверное впервые в жизни видя столько эмоций у этого отмороженного придурка. — В очередь, сволочь!

И ведь реально придурок. Не лучше сто раз проклятой, пусть земля ей будет кунаями, Рин Нохары.

Но лохматое пугало как вспылило, так быстро и затихло. Обито даже не сразу понял, что тот не готовит очередной подлянки, а просто…

Упершись лбом в татами, Хатаке молчал. И только по дрогнувшим выступающим острым лопаткам на спине Обито догадался, что все пошло не по плану. Хотя был ли у него план?

Кажется, нет. Он просто хотел отпиздить Какаши Хатаке за его идиотский поступок и попытку свалить от Обито куда-то на тот свет, оставив его разбираться со всем самостоятельно. И Учиха почти уверен, явись он чуть позже, и все его усилия по защите Хатаке от клана обернулись бы тем, что Генма бы вручил ему банку с собственным шаринганом.

Ну а что? Не пропадать же, мать его, добру.

Он не уверен, что после такого бы сам не решил совершить суицид.

Но вот теперь Какаши трясется то ли от ярости, то ли от…

— Эй, Какаши, ты чего… — он даже отпускает его, но тот не собирается вырываться и хоть что-то предпринимать. Только руками упирается и…

В тишине раннего утра звуки становятся какими-то слишком резкими, а мир на мгновение кажется стеклянным и хрупким. Ломким.

Обито не знает, что ему делать.

Что-то упало на татами. Как будто капля воды. Тихий-тихий судорожный вздох и…

— Я убил ее, Обито. Убил, убил, убил, — шепот разносится по помещению и теряется в шелестящих деревьях, что задумчиво и безучастно заглядывали через седзи, но не могли прикрыть другие звуки. — Этими руками я убил ее. Ты должен меня ненавидеть. Ты должен меня убить, Обито. Ты…

Обито умел успокаивать маленьких детей. Часто этим в клане занимался. Какаши Хатаке ребенком не являлся. Не являлся же, да?

Но что-то надо было делать, и Обито не нашел ничего лучше, чем заграбастать мелкого и тощего Хатаке со спины в объятья, даже не пытаясь смотреть на чужие слезы, ведь для кого-то это будет унижением.

С Какаши стало бы вскрыться и из-за этого. Хотя это, конечно, преувеличение, но Обито сейчас не ручался за адекватность названного брата.

— Ты не виноват.

Хатаке истерично и коротко хохочет, но не вырывается. Лишь голову запрокидывает вверх, да так резко, что Обито едва уворачивается от удара в челюсть.

— Я убил ее. Убил, Обито. Как ты не понимаешь…

Да все он прекрасно понимает. Лучше, чем кто-либо.

— Эй, Какаши… — пытается он все еще мягко успокоить его и не раздергать и так расшатанные нервы.

— Я убил!..

Заебал.

— Захлопнись и прекращай ныть, — мрачно обрывает Обито. — Не мы ее убили. Не ты и не я.

— Да что ты? — едко шипит Хатаке, уронив голову обратно, тут же сгорбившись, уперевшись взглядом куда-то в татами.

— Она.

— Что «она»? — огрызается светловолосый, и Учихе совсем не нравятся эти резкие перепады настроения.

— Она нас убила, — все же заканчивает он мысль, которая все это время крутилась в его голове.

Добивающий удар нанесла Рин. Только Обито оказался крепче, а вот с Какаши почти вышло.

Хатаке вздрагивает, замирает на месте, кажется пытаясь осознать сказанное, а после опускает плечи и как-то неловко наваливается на Обито, что умудрился едва его себе под мышку не засунуть.

Мелкий он, этот Хатаке.

Сумерки рассеиваются, становясь все светлее, прогоняя серость из комнаты.

Они молчат, ничего не говоря. Долго молчат.

А потом Хатаке все же открывает рот, нарушая эту затянувшуюся тишину.

— Я не сдержал обещание…

— Прощаю, — просто говорит Обито. — За все прощаю.

— Но…

— Если так хочется сдохнуть от моей руки, давай я тебя грохну где-нибудь лет в семьдесят.

Смешок Хатаке сначала неуверенный, а потом он начинает ржать. В голос. Истерично.

Обито понимает, что психотерапевт нужен не только Хатаке. Он нужен им обоим. Хороший такой врач, способный из полностью разбитого вдребезги слепить что-то путное и жизнеспособное.

В голове мелькает воспоминание. Чьи-то голубые глаза, которые заставляют Обито на секунду оторопеть.

Но Хатаке сейчас важнее странных миражей и наваждений. И он накидывает на плечи вымотавшегося, абсолютно разбитого подростка плед с забавным рисунком сюрикенов, игнорирует его покрасневшие глаза и тащит на кухню.

Пусть показывает, что у него тут есть.