Вы, скорее всего, никогда не слышали об адвокатской конторе на Никольской улице в Москве, хотя за десять лет работы там произошло немало преглупейших оказий. Однажды, к примеру, в здание забежала мышь и спугнула важного клиента - слона керамического бизнеса, после чего Зайцину пришлось уговаривать его выйти из шкафа в дальнем конце посудной лавки для продолжения переговоров об оплате. В другой раз случилась такая история: Отнюдко с Отрицаловым решили поспорить и проверить, кто больший нигилист - Отнюдко забрался в бочку и выбросил всё, говоря, что перья для письма он при нужде вырвет из гуся, а вместо чернил сгодится и сажа, однако Отрицалов перекрыл все его старания отвернувшись и сказав, что того теперь не существует.
Само здание на самом деле можно было бы назвать интересным случаем: адвокатура представляла собой трёхэтажное здание, служившее некогда домом милосердия, на спасение которого от банкротства не успели собрать деньги три неназванных балбеса. От прежних хозяев новым владельцам достались всевозможные преимущества покупки зданий на Никольской улице: знакомые каждому запахи открытых рынков, в числе которых ароматы крови свежеосвежёванных тушек зайцев и гусей, амбре подгнивших огурцов с благоуханием лилий; и как мы можем забыть про мечту каждого ребёнка, любителя святочных рассказов — постоянную угрозу пожара, являющуюся обыденностью для жителей Москвы.
Но были и отрицательные моменты: даже в трёхэтажном здании не хватало места для каждого из ста сорока пяти сотрудников адвокатуры, отдельный стол мог быть только у одного. Тогда Крауфф, столяр средних лет, занимающийся юриспурденцией для души, виртуозно дирижируя стамеской, молотком и Желудёвым, сконструировал столы расширенной комплектации. Если бы вы посмотрели на здание до выкупа и после, то не смогли бы найти отличий, кроме появившейся дыры в крыше — гениальному решению г-на Л. Джона, лучшего с конца студента Императорской академии в Пекине, посредством которой образовались рабочие места на десять человек.
И вот, 20-го сентября 1880-го года произошла история, положившая конец адвокатуре на Никольской. Началась она с письма: молодая madame Марфа N из Таганрога в прошлом году вышла замуж за состоятельного человека, недавно скончавшегося от отравления. Следователи, участковые, каждый адвокат города — все решили, что это было убийство из-за наследства. В письме Марфа просила о помощи, а кроме того обещала соразмерную оплату труда и покрытие всех расходов. "Если мне не поможете вы, то не поможет уже никто, au revoir, merci..." — заканчивался текст.
Письмо первым обнаружил Широков, придя в радость от того, что "неимоверными усилиями, спустя недели поисков и нескончаемых работ, нашёл дело, позволившее бы обеспечить дальнейшую жизнь нашей прекрасной адвокатуре!". Лебедев, по обыкновению своему отдыхающий у софы, вступил в конфликт со своей любимой жертвой — "Ну вот тут вы, bien sûr, безусловно преувеличиваете. Не столь много вы трудились, да и не в настолько бедственном мы положении!". В один момент письмо, которым Широков размахивал для пущей убедительности, выпало из его рук и улетело из прибранной прихожей в просторное помещение, заставленное рабочими столами, за которыми сидело по меньшей мере восемьдесят человек: кто по двое, кто по трое. Там, гонимое сквозняком, письмо совершило несколько кульбитов, отплясало чечётку, которая, впрочем, не удостоилась бы и четвёртого места на сколь угодно престижном конкурсе, и попало прямо на стол Семёнова, опаздывавшего уже на два часа по причине, сказанной столько раз, что раскрытия не требовала — "Парта.".
Садясь за рабочее место, вытаскивая из кармана очередной отцовский подарок за успешное выполнение задач, Семёнов нашёл и прочитал письмо, умело орудуя складами. Проникнувшись, пожалев попавшую в непростую ситуацию даму, он решительно отправился в кабинет к отцу – нынешнему главе конторы, господину Минаеву. "Папенька, а я вот снова к вам! Тут пришло занятное письмо и..." — тут у Семёнова на пухлом лице появились капли слёз — "Мы просто обязаны помочь m-me N! Отправь меня в командировку, прошу!".
Минаев, успев построить десяток различных предлогов для отказа, через час неловких и крайне эмоциональных препирательств с сыном, всё же решился собрать нескольких помощников, для того чтобы решить, как действовать дальше. В небольшую комнату офиса в половину квадратной сажени, впихнулся узкий круг наиболее толковых человек. В двенадцатером начали обсуждение. Первым выступил Минаев, введя всех в курс дела и закончив такими словами: "Но всё же у меня есть подозрение, что m-me Марфа N на самом деле является подставным лицом, несуществующей личностью, придуманной нашими конкурентами, чтобы разорить нас на тратах за дорогу.". Щукин парировал строчкой из своей, подготовленной к защите одного поэта, речи — "О, как вы можете жестоко...", прерванной преждевременными аплодисментами Рожкова, явно злого из-за бесконечно повторяющейся "Ode an die Unschuld", тем более, что из присутствующих немецкого не знал даже сам Щукин, использующий свой собственный, выдуманный на ходу перевод к абракадабре, напоминающей немецкий язык.
Вернув тишину, слово взял Попов, на обычных для себя высоких нотах — "Моё мнение по поводу данного письма такое: мы должны отправить по адресу m-me N контракт, который она подпишет перед нашим отправлением." — Говорил он, размахивая словом — "тогда мы ничего не потеряем даже в худшем случае.". Николаев, Овчинников, Сиюминутин, Иванов, Зайцев, Андреев и Баранов коротко кивнули и собрались уходить, чтобы наконец-то выйти из неудобного положения, в которое им пришлось влезть, чтобы зайти в офис Минаева. Но когда Сиюминутин встал с потолка и уже собрался открывать дверь, Семёнов попросил всех остаться для обсуждения последнего вопроса — "Кто же будет писать текст контракта?". Броском ста сорока пяти монет решили, что этим займётся Даткин.
Через неделю, Семёнов, в пять часов вечера войдя в контору, вдруг вспомнил о письме. Найдя Даткина его спросили, согласилась ли m-me N подписать контракт, а тот ответил, со всей своей харизмой, чётким, поставленным — "Да.". Сразу же, пока работники адвокатуры были ошеломлены, подскочил Интригов со своим новым планом — "Я предлагаю вот что, друзья: мы отправимся к m-me N всей конторой! Я понимаю, возможно звучит..." — тут его вдруг прервал Нечистов — "Да! Я сразу вас понял, mon cher... Я сразу вижу по этому письму, что madame нечиста на руку. Уверен, что она действительно отравила своего мужа, так что считаю справедливым, если мы воспользуемся любой возможностью увеличить итоговую стоимость нашего командирования.". Выступил Подстрекайло, позволивший себе резкое высказывание по отношению к Семёнову, пытающемуся в этот момент переубедить Нечистова. В ту же секунду, с трёх сторон, последнего окружили Дружелюбов, Яковлев и Подхалимов, поддерживая его точку зрения. В конечном итоге, чтобы не пасть в глазах коллег, Семёнов торжественно заявляет — "Да ведь и правда, если взглянуть на всю описанную ситуацию снова, то ясно видно, что madame N - убийца!..".
Начались сборы: Ерофеев предложил выкупить целый состав поезда, а кроме того несколько дилижансов. Яковлев заказал у десятка портных подходящие наряды для адвокатов, а Голубев отрепетировал несколько сценок, для удачной взятки местным жителям, улучшения общественного мнения, которое будет просто незаменимым помощником в новом деле.
Утром первого марта, после всех приготовлений, группа из ста сорока пяти адвокатов стояла на Курском вокзале, привлекая взгляды удивлённых обывателей. Неожиданно возник репортёр и взял интервью у Балакова, прежде чем поезд отправился в путь. В вечерней газете были такие строки: "ИЗ МОСКВЫ ВЫБЫЛИ: Корреспондент ... в Южный полюс; Сто сорок пять адвокатов в Таганрог".