Нужно бежать…

Беги. Беги, чтоб тебя…

Почему погони еще нет? Не может быть, чтобы его не заметили…

Страх.

Холодный, липкий — он везде. Он до самых костей и глубже. Страх вместо него. Это страх бежит, а он едва ли.

Нужно бежать…

Пальцы бороздят землю, вырывая траву с корнем.

Ну давай же, давай!

Куда?

Ничего не выйдет.

Скрип. Звон.

Это конец...

… женский голос?

Кай резко дергается и его поглощает тьма. Он падает и одновременно нет. Трепыхается, машет руками — пытается найти хоть что-то, что не даст ему упасть окончательно. Бешено колотится сердце. Это сон? Он сбежал или все-таки… Его отрезвляет уже знакомый горький запах. Кай ощущает пальцами кровать, узнает на ощупь ткань одеяла. Дыхание постепенно выравнивается. Материал под ним шероховатый и неохотно сминается в руках. Подумать только: одеяло, кровать — он горько усмехается. Придя в себя, Кай падает обратно на подушку, а рукой шарит по груди, а найдя амулет, обводит пальцами острые края. Он действительно смог сбежать.

Когда Кай очнулся здесь впервые, воздух тоже был горьким. Позже выяснилось, что так пахнут целебные травы, используемые служительницами в лечебных целях. Запах столь специфичный, что в первое время едва вдохнув воздух ртом, его тут же хотелось выплюнуть. В тот день уже знакомый женский голос сказал: «Здесь ты в безопасности. Ты далеко», и Кай отключился. Зато на следующий день его ждала ужасно хорошая новость: это место — часть храма некого всеобщего бога. Тогда он сорвался с места. Единственной мыслью было бежать прочь, скорее, пока не поздно, но его тщедушно-слабого тела хватило до ближайшего угла. Он сложился на уверенно существующем в этом мире подоконнике, чего нельзя было сказать о нем самом. Обратно к кровати его приволокла служительница.

— Зря ты так, наш Бог хороший, милостивый, — сказала обладательница того самого голоса, ставя на тумбу рядом порцию некой «целебной» жижи.

— Значит действует он очень избирательно, — уж точно Кай не намерен принимать микстуры этого божка. Все боги одинаковые, и едва ли какой-то заслуживает веры.

Так, сбежав от одного бога он попал к другому. В этом есть свои плюсы. Во-первых, элемент неожиданности: искать его здесь никто не будет — вероятность оказаться на большом расстоянии за короткое время, еще и божеском месте, крайне мала. Кай сам не понимает, как это могло случиться. Во-вторых, фактор страха: если кто и додумается осмотреть дальние земли, соваться сюда побоятся — ведь это территория иного бога, и с ним придется считаться. За вторжение можно нарваться на нехилый гнев, боги вообще не любят контактировать между собой. Поделив земли, они довольствуются насиженным местом, лишь бы им несли подношения да воспевали величие. В-третьих, скорость: его преследователи передвигаются медленнее, на своих двоих. Пока они сообразят, осмелеют и дойдут — Кая здесь уже не будет.

В итоге у него оказывается неожиданная фора, которую он не должен упустить. Временная слабость дает время обдумать свои действия — нужен план. И план в том, чтобы узнать больше фактов и составить план — не густо.

Кай отказывается от всего, что выглядит или пахнет странно, но служительницы продолжают приносить еду, воду, делать перевязки. Ему ничего не остается, кроме как ждать, что от него потребуется взамен. Но о боге больше никто не заикается.

Помимо него здесь есть еще найденные беженцы или пришедшие самостоятельно. Желающие остаться, в обмен на еду и кров, помогают посильным трудом — об этом печётся настоятельница Мезида.

Как только у Кая появляются силы, он начинает изучать место, где его держат: основная часть храма, лечебница, столовая, ночлежка. Он слышал еще о жилых частях, где, видимо, живут служительницы. Всюду по коридорам расставлены тяжелые резные скамьи и чаши с огнем, по окнам струятся прозрачные тюли, и во всем храме ни одной статуи — не ясно даже как выглядит их хваленый бог. Он вообще настоящий? Единственное напоминание о его существовании — это вездесущие значки-глаза. Иногда метка оказывается выцарапана в таком месте, что можно лишь гадать, как туда кто-то мог протиснуться. Символ их веры выкрашен и на бежевых гобеленах: круг, выведенный неровным мажущим штрихом, будто кто-то второпях рисовал тушью. Начинаясь широко и уверенно, линия истончается, под конец лишь подразумевая, что круг замкнут, как если бы не хватило краски. Так и подмывает дорисовать её самому. В последствии рисовавший так торопился, что посадил в центре кляксу, расплывшуюся паутиной в стороны — бессмыслица.

* * *

За пару дней Кай обходит здешние коридоры десяток раз. Ему до одури осточертели храмовьи стены, вездесущие круги и непонятная ложная добродетель. Всякий раз он старательно избегает обрядов и мест служения, не желая и знать, что там происходит. При каждой мысли о богах становится тошно. На удивление ему и не пытаются внушить «верных» мыслей, и на том спасибо. Хотя если бы они попытались — пожалели бы.

Пальцы ведут по шершавой стене — она везде одинаковая. Камень за камнем. Никто не обращает внимания на шатающегося всюду юношу. Еще немного и он дойдет до ворот: массивные деревянные стражи в два человеческих роста — столько отделяет Кая от наружности. Парень тихо приближается. Никого не интересует, что он делает, служительниц нет. Он налегает на двери своим весом — холодная безразличная деревяшка. Еще толчок тщедушного тельца, и дерево лениво поддается, делая это снисходительно и точно из жалости. Образовавшегося просвета достаточно, чтобы пролезть — шаг и Кай выходит за пределы стен. Останавливается. Он что, снаружи?! Не веря самому себе парень спешно сбегает по лестнице, заворачивает за ближайший угол, в тень, чтобы оглянуться вокруг прежде, чем слинять. В ногах напряжение. Какой вкусный воздух!

— Вижу, тебе уже лучше, — он подскакивает от неожиданности.

Позади него служительница, скрытая ветками куста. Она следила за ним?

— Да, — Каю кажется все очень знакомым. — Это ведь твой голос я слышал в лесу? — тот самый голос из сна, и та самая девушка, отпаивавшая его в горячке. С тех пор она больше не показывалась.

— Угу, — она методично собирает красные плоды с куста в ведерко, нацепленное на предплечье. Ей словно безразлично присутствие здесь Кая.

— Как ты меня там нашла? — спрашивает он, пока упустив вопрос «почему». В ту глушь не заглядывают из любопытства.

— Тебе же не понравится мой ответ, так зачем спрашиваешь? — мягко произносит она, но вместе с тем в этой интонации чувствуется укор. Она наконец поднимает взгляд.

На девушке та же голубая накидка, что и на всех, но крест-накрест обвязанная на груди — нетипично. Пояс перетягивает тонкую талию, а руки вплоть до запястий облегает темная ткань. Красно-каштановые волосы собраны лентой у шеи. Юная, тонкая и хрупкая девчонка. Ком напряженности внутри развязывается едва проснувшись. Девушка не вызывает в нем никакого беспокойства, а будто совсем наоборот. Неужели вот она дотащила его до кровати в бессознательном состоянии?

— Ты ведь еще не бывал в городе?

— Нет.

— Тогда не потеряйся, и будь осторожен: там очень-очень много народа, но и интересного не меньше. И я, кажется, поняла ход твоих мыслей, а потому скажу: ты не обязан возвращаться. Но, если что, придержу для тебя ночлежное место.

— Не будешь меня удерживать? — подозрительно спрашивает Кай. Все это выходит за любые рамки, не имея никакой логики.

— Иди на все четыре стороны, неизвестный странник, — спокойно произносит она, возвращаясь к своему монотонному занятию. Удивительно добрый голос.

— Я Кай, — в неясном порыве произносит он.

— Рита, — отвечает девушка, не отвлекаясь и даже не глядя на него.

С тех пор, как его держали в силках, Кай не помнит, когда последний раз слышал женский голос. Он не знает точной цифры, но ему кажется, что так давно, будто никогда. И тут она.

Теперь перед ним распутье: позади белой насыпью молчит храм, а спереди расходится в стороны несколько троп, но что-то подсказывает выбрать ту, что справа. И, доверившись наитию, он делает шаг под тень кустистой листвы.

* * *

Дорога спускается вниз, подобно ручейку. Вдоль белой обшарпанной стены щупальцами плетется какая-то растительность. Кай наспех переставляет ноги. Или ноги второпях несут его вниз? Все ниже. Тропа петляет, вбрасывая разномастные ступеньки, и это уже не ручей, а бурный поток, безжалостно выбрасывающий его на яркий свет. Кай машинально закрывает глаза руками, но уже чувствует, как лицо обдает теплый ветер, а солнце припекает не привыкшую кожу. Ноги продолжают свое дело, не спрашивая. Стоит глазам привыкнуть к свету — мимо уже проплывают трехэтажные домики, мельтешат лесенки разной формы и цвета, перекрываемые то тут, то там тучами зелени, и, кажется, что Кай может пойти куда угодно. Хочется идти не останавливаясь никогда. Солнце настолько яркое, что улыбка проступает невольно. Парень щурится, но старается не упустить из виду ничего. Ветер новым порывом врывается в ноздри — будто через легкие раздувает душу, и становится совсем хорошо. Кай никогда прежде так себя не ощущал. Он вдыхает это чувство полной грудью. Свобода.

Сначала ему никто не встречается. Потом мимо проходит старик, не обращая на Кая никакого внимания. С виду просто человек: ни зубов, ни ушей. Потом по улице пробегает кучка детей. У них тоже нужно уши да клыки искать? Но ничего не обнаруживается. Только безмятежность солнечного дня рассыпается в их смехе. Они дурачатся, догоняя друг друга, и в воздух поднимается столб пыли. Такая беззаботность. Кай провожает их взглядом: столько шума и какой-то беспричинной радости — до невозможности странно. Чему они смеются? И как в жизни можно быть настолько беспечными?

Он не мог предположить такого. Там, где Кай находился прежде, редко бывали проездом и едва ли рассказывали о таком, а если кто и говорил, он и в половину не был прав. Когда постепенно тропа становится пологой и упирается в бок широкой дороге, Кая вбрасывает туда, чуть ли не с разбега и его вдруг окружает невозможная какофония звуков. Со всех сторон обтекает толпа: мычание, скрип колес, и гул сотен голосов. Все разные по росту, одежде и выражению лиц — он не успевает их рассмотреть. Здесь можно было бы потеряться как рыба в косяке — потоке лиц и кто б его нашел вообще!

— Эй, ты! А я тебя знаю, — нутро натягивается по струне, вопя: «Это конец»

Кай оборачивается, готовый бежать:

— Эй, ты чего? — на него в ответ смотрит мальчишка. Заметив его трусливую реакцию, тот сразу меняется в лице, явно не ожидая оказать такой эффект. — Я же это, тебя в лазарете видел.

Он обернут куском рваной ткани по типу плаща, весь перепачканный то ли сажей, то ли землей, растрепанный худощавый и долговязый. В общем, точно такой же, как и сам Кай.

— Ты явно нездешний, — продолжает он, — недавно привезли и даже откуда не сказали. Из трясины какой-нибудь, да? Наверняка хреновое было место.

— Типа того, — Кай насколько может, напускает непринужденный вид. Тело все еще готово бежать, но если так шугаться каждого, кто с ним пытается заговорить, то Кая любой олух за километр приметит. — А ты здешний?

— Я вездешний, — гордо выпячивается тот, значительно опираясь рукой об угол стены, — живу где захочу, и, считай, побывал тут почти везде. Ты не беспокойся, все, кого находят наемники не отсюда.

Странный. Наверняка пришибленный своей великой верой, еще и болтливый, но, кажется, не агрессивный.

— И чем ты занят?

— Мне в храме поручено купить продукты, — он незадачливо треплет свои стоящие колом светлые волосы, — но это скука такая. А если не сделаю, то выгонят, ведь каждый должен вносить свой вклад, — произносит он, растягивая слова, и Кай уверен, что это пародия на одну из служительниц. Очень уж вредно звучит.

В голове рождается бредовая мысль: а может это и хорошо, что он его встретил?

— Давай я тебе помогу, а ты взамен расскажешь мне, что тут как? — выкидывает Кай.

— Ха, ты будто знал, где искать информатора. Тогда будешь все тащить, — ему в руки падает пустая корзина.

Парень протягивает ладонь, но Кай уже знает, что такое рукопожатие, и что с ним делать. Не ясно зачем, но раз нужно лапать ладони, чтобы сойти за нормального, то так и быть.

* * *

На рынке плотность людей достигает максимума — так мало воздуха и много жизни одновременно. Все без конца снуют, сбиваются в более тесные толпы и спорят так отчаянно, будто от этого зависят их жизни. Конкуренция за еду — уже более понятное для Кая явление. Ричи, как именует себя разговорчивый парень, расталкивает толпу локтями, загребает длинными руками все на свете по одному лишь ему ведомому списку, при этом сторговываясь о более выгодной цене. Он делает это с таким воодушевлением, что Кай почти верит: у него прямо сию секунду умирает бабушка, он сам страдает страшной болезнью, от которой вытекают мозги, и в его каморке рожает домашняя выхухоль. «Смерть и жизнь — круговорот в природе», — плетет Рич кому-то на уши, а корзина становится тяжелее. Обойдя пол рынка Кай понимает, что прежде понятия не имел ничего о еде. То есть, это столько всего разного можно съесть?! Пока Ричи выбирает продукты, Кай оглядывается вокруг:

— Как понять кто здесь люди, а кто… другие?

— Точно не пялиться, как ты это сейчас делаешь, — насмешливо отвечает тот.

Кай перестает крутить головой. Точнее начинает делать это украдкой и с меньшей амплитудой — интерес перевешивает.

— Я так понял, у них что-то не так с ушами? — этот вопрос не дает ему покоя.

— Ну у эльфов, например, уши острые, — отвечает Ричи, присматриваясь к морковке, — без разницы светлые они или темные.

— Это разделение по цвету, что ли?

— Не только. Скорее по их природе и связи со всякими энергетическими токами, они же магические все, — он задумчиво оценивает овощ на ощупь. — У человека, вот, дар к магии редкость. Светлые зовутся птицами, все из себя возвышенные и гордые. Живут в своем королевстве, общаются с деревьями, фокусы всякие вытворяют, — несколько морковен отправляются в корзину.

Пальцы уже деревенеют от тяжести, но нельзя так легко сдаваться, когда ответы только начали появляться.

— Значит отличие по внешности самое заметное, а дальше характер и склонность к магии?

Ричи чуть думает и подкидывает еще дюжину морковки. Да он издевается?!

— Типа того. Еще физические данные: сила, ловкость и прочая шелупень.

Кай пытается вплести новые факты в свою картину мира. Логично, что отличие внешних данных, это следствие иного строения тела, а значит, что и возможности должны отличаться. Ох, голова кругом. А вот тема магии для Кая бесконечно далека, о ней и начинать говорить смысла нет.

Ричи вдруг тянет его в сторону от народа, шепчет:

— Ты только не пялься в упор: там у девчонки повязка сбилась, смотри на уши.

Кай пытается не крутить головой, просто, как бы невзначай, взгляд скользит по затылкам — словно он капусту ищет, ну точно.

— Блондинка такая, — добавляет Ричи, — птица. У меня на них глаз заточен.

Мельком Кай все-таки видит девушку с белесыми волосами: у нее аккуратные черты лица, прямой нос с чуть вздернутым кончиком. Нельзя же пялиться. Вторая попытка посмотреть: бандана, из-под которой едва видно ухо, более вытянутое и, вроде как, острое. Ему бы хотелось рассмотреть, как оно устроено, узнать удобно ли с таким жить.

— Почему они прячут свои… особенности?

Ричи смотрит на него как на полоумного:

— Остроухих никто не любит. Не то чтобы их ненавидят открыто, но многим видеть острые уши неприятно. Люди вообще не любят тех, кто выделяется, — поясняет он, — так исторически сложилось. Темным в этом плане достается больше.

— Темные? — Кай хватается за это слово.

— Полозы, — голос Ричи вновь опускается до шепота. — Уши у них длиннее птичьих, черные волосы и все такие смазливые, до жути. Буквально. У меня при мысли о них мурашки. У полозов змеиные повадки, нечеловеческое обоняние, жажда крови…

Каю вспоминается как Арса говорил подобное, и черноволосый мужчина в храме. Глядя на него, чувствовалось, что он отличается от остальных. Чем больше Ричи нагоняет жути, тем сильнее разгорается любопытство, ведь рассказывать можно, о чем угодно, а вот увидеть воочию — ну очень хочется. Кровь и кровь — черт с ней, все живые существа ее проливают, и многие за так. А то, что они красивые, то что толку.

— А еще, говорят, змеи могут морочить сознание жертвы, чтобы те вели себя как влюбленные, сами позволяли пить свою кровь и делать с собой…ну… всякое.

Кай не успевает спросить, какое такое всякое, как получает толчок под ребро, и Ричи исчезает в толпе, а Кай только и успевает, что протискиваться за ним. Сквозь бормотание различим стук барабанов. Тесно до предела. Вдруг люди заканчиваются, и они с Ричи стоят на краю импровизированной сцены.

Звук обретет форму, а разум охватывает глухой барабанный бум. По центру площади в такт музыки танцует девушка. По ее рукам струятся прозрачные тюльки и золотятся монетки. Музыка давно началась, и она в кураже. Звук набирает силу. Ее тело гнется, повинуясь ритму. Плечи по очереди поднимаются как тоненькие шарнирки. По спине сыпятся пламенно-малиновые кудри — глаза запечатлевают яркие всплохи, как ожог на сетчатке. К барабанам присоединяется звук терзаемых струн, и жилы тела Кая словно начинают гудеть им подстать. При каждом энергичном движении в воздух взлетает вуаль одеяния девушки, очерчивая изгибы тела. Взгляд уплывает за тонкой кистью вверх с замиранием. Музыка захватывает, и Кай чувствует, как в нем зажигается какая-то неизвестная доселе энергия. Будто и сердце и венка на виске бьются согласно велению дикой барабанной дроби. Руки, плечи, грудь… Её тело настолько гибкое, что она кажется маленьким огоньком под порывами ветра.

Девушка задорно улыбается, обходя по кругу толпу, и вдруг смотрит прямо на Кая. Она тянет к нему тонкие пальцы и глубоко прогибается назад, подставляя свету живот. Тело девушки подрагивает от напряжения. Во рту пересыхает, и Кай не может отвести взгляда от открытой кожи на её бедрах. Она поднимается обратно, и играючи подмигивает. Рядом так же замирает с раскрытым ртом его спутник. Глаза видят бесконечные всплохи рыже-малиновой красоты. Он прямо сейчас готов горы свернуть. Корзина? Какая корзина. Да, корзину с продуктами хоть на вершину горы приволочь если там будет она.

— Говорил же, я знаю куда идти, — произносит Ричи, когда девушка исчезает.

Кай согласен отдать ему звание лучшего проводника. Парни неохотно двинулись дальше по торговым рядам в самом приподнятом настроении, Кай снова встречается глазами с тем самым пламенем безумного танца — самой прекрасной танцовщицей, стоящей за прилавком с насыпными пирамидками из цветных порошков.

— Краска для волос, мальчики — подмигивает она с той самой улыбкой, — не желаете?

— Ага… — мычат в ответ оба, смотря отнюдь не на краску, готовые купить что угодно, будь у них деньги. И каждый из парней скажет, что смотрела она именно на него.

* * *

Выйдя с рынка, они тащат тяжёлую корзину по очереди.

— Идем скорее! Шевелись, шевелись! — Ричи вдруг подхватывает ношу с другой стороны, ускоряя темп.

Раздается невозможный шум, и Каю хочется закрыть уши. Грохот приближается, усиливается до дичайшего визга. Но Ричи, как и все вокруг ведут себя до крайности спокойно. Здесь это в порядке вещей? Инстинкты кричат бежать, спасать жизнь, а они все будто о своей шкуре и не думают. И так куда ни посмотри. Паника хрипит где-то внутри, придушаемая силой воли, потому что нельзя делать так снова, нельзя выделяться, ведь притворяться похожим это тоже борьба за жизнь. Просто вдох. Выдох. Вдох.

На пике шума до них докатывается нечто громадное, и наступает тишина. Кай видит гигантские колеса, бок из красного металла со стеклянными вставками, обмотку из каких-то канатов, стальные заклепки. Разум подсказывает, что бояться здесь нечего: оно может шевелиться, пахнет металлом и жарой, но это механизм. Лязг, и часть оболочки сморщивается, образуя в бочине прореху с человеческий рост. Каю остается быть затащенным Ричи по ступенькам внутрь.

Механизм трогается с тем же звуком, разве что внутри он тише. Тело тут же ведет в обратную сторону, а под ногами пол скачет мелкой дрожью. Парни проходят в задний конец, корзина отправляется на пол. Первой реакцией был страх — потому что звук такой жуткий. Потом подозрительность. Теперь Кай утыкается носом в оконное стекло и его наполняет иное чувство. Подумать только, это настолько громадная машина. И он внутри нее. Становится ясно: идет она не где угодно, а по стальным желобам в земле. А еще он замечает канаты наверху, они наверняка неспроста. Внутри нет никаких шестерёнок, а есть пол и даже стулья. И сколько мощи у этого неподъёмного — наверняка же неподъемного — гиганта, чтобы тащить в гору себя, все их тушки и даже эту несчастную корзину? Наступает восторг.

— Судя по твоей реакции, надо рассказать — сам начинает его спутник, — сие творение — трамвай. Чудо техники, очень облегчает передвижение по городу.

Мимо все быстрее проносятся дома.

— Как это работает? — спрашивает Кай, не отрываясь от окна. Стекло запотевает от влаги его дыхания, и мир становится мутнее. Забавно.

— А хлябь его знает, — Ричи утыкается в соседнее окно и тоже наводит мутату, а затем принимается рисовать по ней руками. — Технология военных, которую они держат в строжайшей тайне. Они еще придумали генерацию энергии, на ней загорается свет, техника всякая работает и, вроде, с её же помощью ходит трамвай.

Солнце клонится к закату, отбрасывая повсюду алые и лиловые всплохи — как цвет волос прекрасной девушки с площади. Из-под трамвая выбегают железные пути, дома уносятся вдаль, становятся совсем маленькими и незначительными, и наступает спокойствие. Кажется, что он уезжает туда, где его никто не найдет. Никто и никогда.

* * *

Они быстро спрыгивают с платформы трамвая и бегут прочь, не оборачиваясь на крики.

— Что…что мы делаем вообще? — спрашивает Кай, запыхавшись на бегу.

— А ты думаешь у меня есть деньги на проезд? — отвечает Ричи с широкой улыбкой, когда они забегают за угол. — Весело вышло! Я тебя научу, как выживать в этом месте, хах!

Весело… Пожалуй, это и правда весело. Не то, что ему следовало делать, учитывая обстоятельства, но как же здорово вот так свободно бродить по городу, видеть столько нового и просто разговаривать с кем захочешь. Вот ради такого он обязательно должен выбраться. И сегодняшний день все равно ведет его к цели. А если уж найдут, то живым он не дастся.

* * *

Город накрывает ладонью сумерек. Парни идут к храму той же дорогой, по какой Кай уходил с утра. Все-таки это единственное место, где можно переночевать. Вдруг темнота перестает, и в небе наливаются светом огни. Нет, это не огни, это что-то совсем солнечное.

— О, фонари зажгли, — комментирует Ричи, и Кай теперь видит, что пламенёчки соединены с землей ровными тенями столбов.

Ночью должно быть темно, и ему странно, что это не так, и одновременно хочется пойти разобраться: да что же это такое? Как? Ну как оно так делает?!

— Я говорил тебе про это. До военных такого не было. Бродили в потемках своих рук не замечая, а в темноте водились одна тварь другой страшнее.

Проходя мимо очередного темного переулка Кай замечает движение. Ему кажется, лишь на мгновение: тень делится надвое, и та, что снаружи, намертво припадает к шее второй. Он осознает, что это было лишь парой секунд позже. Шаг за шагом парни приближаются к храму на пригорке, купающемуся в отчужденном свете луны. Дорога пуста, как и днем, только одна женская фигура обгоняет их быстрым шагом, скрываясь среди деревьев. Ричи ничего не замечает.

* * *

За проделанную работу каждому отсыпают по паре монет, но по приходу над ними нависает та самая настоятельница, Мезида:

— Впредь возвращайтесь прежде, чем прозвучит отбой, — такая показная забота настораживает больше прямых угроз. — Это ради вашей же безопасности.

С каждым непрошеным словом в приказной форме нутро начинает клокотать от раздражения.

— И приведите себя в порядок, а то ходите как оборванцы, о, Всевидящий, — она упоминает своего бога даже чаще, чем нужно.

Кая не слишком заботит его внешность, но служительница определенно не может этого допустить. Он уверен, больше всего монашку возмущают его растрепанные волосы, достающие до плеч. У лица они крутятся сильнее и лезут в глаза, но тогда он их просто сдувает. Этому есть причина, но не ее это дело.

— Молодые люди должны выглядеть опрятно. Соблюдать чистоту свыше велено, и не спроста. Тогда на вас приятно смотреть будет, и работа всякая сладится, — они не говорят это прямо, но диктуют каждый шаг. Вся эта видимая благодетель, лишь страсть лезть не в свое дело. И это бесит. — Видели, как все вокруг ходят ведь, в городе побывали. На вас, поди, косились, как на незнамо что.

Вся алчущая энергия аккумулируется в нем сгустком чистого раздражения и проявляется только в глазах. Не то положение, чтобы высказываться. Здесь нужно быть осторожнее, есть способы изменить эту ситуацию куда лучшие.

Они отходят шаг за шагом, пока настоятельница, вошедшая в кураж и страстно любящая монологи, не заметила отсутствие слушателей. Ее отлично выслушают и стены.

Кай чувствует острую потребность отсюда вырваться, не быть обязанным: вот он уже принимает деньги этого бога. Что потом: выполнять его задания за подачки? Хорошая дрессированная собачка. И если они думают, что он принял их правила — как бы не так.

«Люди не любят тех, кто выделяется», значит.

— Слушай, Ричи, военные платят новобранцам?