«И самый тяжкий путь

Не был тяжелым.

Но вот я один, и покрыто росой

Мое изголовье из трав».

«Ты никогда меня не простишь». 

Холодная рукоять меча обожгла тонкие пальцы. 

«Твои глаза никогда больше не взглянут на меня». 

Юнги ловко выкрутился из болезненного захвата. 

«Ты единственное, что мне дорого, поэтому время попрощаться». 

Заточенная калёная сталь мягко вошла в плоть стражника. На лицо брызнули горячие красные капли, но Юнги не позволил себе испугаться. Полы изодранного в клочья кимоно вздымались вверх от быстрых движений и путались между ног, не позволяя сделать шаг чуть шире. 

Юнги пригнулся от атакующей его катаны, перекрутился вокруг своей оси и ухватил второго стражника за волосы, оказавшись за его спиной. Он приставил металл к горлу и на секунду встретился взглядом с оторопевшим Изао. В глазах мужчины не было страха, там было крайнее удивление, и Юнги его отчасти понимал. Будь он на месте Изао, тоже был бы поражён таким исходом событий. 

Лицо исказилось в кривой ухмылке; Юнги знал, что выглядит сейчас ужасающе, но это ни капли не смутило. Он медленно втянул ноздрями воздух и резко дёрнул рукой в сторону, разжимая пальцы в волосах. Мужчина медленно осел перед ногами Юнги, из его рта доносились булькающие звуки, а конечности бились в предсмертной агонии. Но омега не обратил на это никакого внимания. Его взгляд был прикован лишь к Изао. 

Так долго он шёл к этому. Страдал от невыносимых кошмаров, видя смерть родителей и леденящие душу глаза. Тренировался до изнеможения, и все ради одной цели. Той, которая сейчас стояла перед ним. 

Сердце наполнилось ужасающей радостью, ему хотелось громко смеяться и слегка пританцовывать, но вместо этого он переступил холодеющий труп перед собой и потянулся руками к волосам. 

Чёрный шёлк рассыпался по плечам, Юнги крепко сжал в ладонях красные палочки для еды и опустил на них взгляд. Они были сильно пошарпаны, хоть омега и старался обращаться с ними бережно. Выгравированный рисунок сакуры почти исчез, а красная киноварная краска местами отстала от дерева. Юнги несколько раз покрутил их в пальцах и взглянул обратно на Изао, замершего перед ним. 

— Моя матушка очень любила уделять внимание мелочам, господин Изао. — Голос омеги звучал низко и твёрдо, совсем не так, как обычно. — Я был слишком юн, чтобы понять её пристрастие к красоте во всём. К чему эти рисунки на столовых приборах? Зачем каждый раз выбирать самые утончённые наряды? Для чего собирать волосы в тугие пучки? Я нашёл ответ только сейчас. Каждый раз, когда надменный взгляд альфы касается меня, я понимаю для чего это всё. Признайтесь, вы совсем не ожидали, что этот вечер закончится так скверно, — Юнги сделал ещё один шаг. — Для вас. 

Изао будто онемел. Он смотрел на Юнги в ответ совершенно не мигая, но спустя мгновение его губы растянулись в широкой улыбке.

— Признаю. Ты меня удивил, омега. Хочешь сразиться? Я не против. 

Он принял стойку, занеся катану над головой и слегка кивнул. 

«Ты никогда не простишь меня. Твои глаза больше никогда не взглянут на меня. Ты единственное, что мне дорого, поэтому время попрощаться. Когда лепестки увядшей магнолии коснутся проталины около горного озера, когда звонкий голос соловья пропоёт под твоим окном и ласковая детская рука коснётся твоей щеки, прошу, в последний раз вспомни обо мне. Лишь один раз, ведь я отдал тебе своё сердце навсегда». 

Юнги выкинул из головы всё, чему учился и тренировался столько лет. Он широкими быстрыми шагами приближался к Изао, крепко сжимая в руках палочки. 

Острая холодная сталь пронзила грудь, но на лице Юнги не дрогнула ни одна мышца. Меч Изао входил всё глубже, заставив его удивлённо поднять брови. Но удивление в глазах было недолгим, последнее, что он увидел - как тонкая струйка крови вытекает изо рта омеги. 

Секундный отблеск в глазах Изао напомнил Юнги Чонгука, и из груди всё же вырвался приглушённый всхлип. Омега вымученно вскрикнул, отгоняя от себя видение, и вонзил острые концы палочек в глаза Изао. Мужчина дёрнулся, отступил на шаг назад и резко осел на землю, отпуская рукоять меча. 

Юнги чувствовал пульсацию в онемевшей груди. Он смотрел, как Изао бьётся в предсмертных судорогах, как спесивое выражение лица заменяет гримаса боли, и понимал, что сделал всё, чего так страстно желал. Силы покидали его тело. Юнги медленно осел на пол, пытаясь ослабшими руками вытащить из груди катану, но хриплый кашель не дал ему это сделать. Выплюнув солёную кровь, омега наконец расслабился и закрыл глаза. 

***

Жгучая боль мутила сознание. Юнги медленно открыл глаза и часто проморгался. Солома больно впивалась в спину, но омега едва ли обратил на неё внимание. Его грудь так сильно пульсировала, не позволяя втянуть глубже такого драгоценного сейчас воздуха. Юнги облизал пересохшие губы и вымученно простонал, стараясь понять, где он и что происходит. 

— Тебе лучше не двигаться. 

Юнги вздрогнул от знакомого голоса, и сердце заныло ещё сильнее. Он уже попрощался, пошёл на верную смерть, так почему же судьба раз за разом возвращает его обратно?

— Я не хотел тебя спасать. — Чонгук будто услышал его мысленные терзания. — Мне следовало добить тебя, но я не смог. 

Альфа поморщился от воспоминаний. В голове снова всплыла картина, которую он увидел в амбаре. Его отец с окровавленным лицом, лежащий на спине, и Юнги с мечом в груди. В тот момент сердце Чонгука перестало биться. Он не понимал, что делать. Душа рвалась к Юнги, но в то же время он понимал, что натворил этот омега. В голове всплывал лишь один вопрос. Почему? Его нежный и кроткий хоши акари оказался так жесток и опрометчив. 

— Вам следовало сделать то, что должно, — просипел Юнги и снова попытался встать. 

Его сознание немного прояснилось, и он огляделся. Сквозь широкие щели деревянных стен пробивался солнечный свет, вокруг витала пыль, мерцая в ярких лучах. Чонгук сидел чуть поодаль спиной к нему на высоком тюке соломы. Юнги хотелось подойти и обнять эти поникшие плечи. Но он понимал, что не имеет на это права. Он ни на что больше не имеет права, даже смерть, которую он выбрал, отвернулась от него. 

— Я хочу услышать правду, хоши акари, — едва различимо сказал Чонгук. — Ты жив только из-за этого. Прошу, скажи мне, что ты защищался. 

— Нет, — твёрдо ответил Юнги, и Чонгук рвано выдохнул. — Я убил намеренно. 

— Но почему?! 

Чонгук вскочил с места и резко подошёл к лежащему на полу Юнги. Омега увидел осунувшееся за такой короткий срок лицо. Совсем недавно он видел на нём игривый румянец и светящиеся любовью глаза, сейчас же - только скорбь и боль. 

— Просто убей меня, Чонгук-сан. — Губы Юнги искривились, а по вискам заскользили слезы, скрываясь в спутанных волосах. — Умоляю, убей меня, прекрати мучить. 

Горло сдавили рыдания, и омега с силой смежил веки, чтобы не видеть лица, из-за которого сердце стучало будто сумасшедшее, не обращая внимания на боль. Но Чонгук ничего не ответил, Юнги чувствовал запах, его присутствие ощущалось так сильно, забивало ноздри, заставляло вспоминать время, когда он был счастлив рядом с этим человеком. Но всё пошло прахом, Юнги вершил месть, удовлетворяя своё кровожадное желание, и на его место пришли сожаления. Голос разума будто только что очнулся, пульсировал виной, говорил, что омега глуп и безрассуден. Что его месть низка и не принесла никому счастья. 

— Императорский евнух хотел тебя пытать, но я не хочу. Утром тебя казнят на площади. Это всё, что я мог сделать для тебя, хоши акари. 

Юнги так и не открыл глаза. Он слышал удаляющиеся шаги и скрип засова, но едва ли это его волновало. Чонгук оставил его наедине со своими мыслями. Он не убил его, заставляя существовать в этом мире и ощущать груз неподъёмной вины. Удовлетворив своё желание, он причинил невыносимую боль человеку, которого любил всей душой. Только сейчас он осознал, что Чонгук не просто способ достичь желаемого. Он тот, кто мог спасти его, тот, кто мог бы помочь забыть всё, что случилось в детстве, отпустить и жить настоящим. Но уже слишком поздно, и завтрашняя казнь — это милость, драгоценный дар, который подарил ему Чонгук. 

Ночь накрыла небо чёрным саваном, Чонгук стоял около стены, под сенью пышной листвы боярышника, и слышал тихие рыдания, которые не угасали ни на секунду с тех пор, как он вышел из хлипкой кладовой. В этой части императорского двора было немноголюдно. Редко кто сюда заходил по собственной воле. Чонгуку пришлось унижаться перед тестем на коленях, чтобы в последний раз поговорить с Юнги. С тем, кто даже после всего содеянного был дороже всего на свете. С тем, ради кого Чонгук мог попрать все правила и броситься в безрассудную пропасть с головой. Это их последняя ночь, проведённая по разные стороны тонкой стены. Альфа до сих пор слышал слабые рыдания, ему хотелось ворваться внутрь, сесть около любимых ног и пригладить всклоченные волосы. Но он не мог. 

Юнги не объяснял, что же побудило в нём такую дикую ярость. Чем связан омега и его отец? Неужели Юнги сделал это ради того, чтобы быть рядом с ним? Если так, то Чонгук готов умереть на месте, он не хотел такого исхода. И не готов нести такой груз вины. 

Дождавшись смены караула, Чонгук вышел из-под сени деревьев. Он ещё раз взглянул на дверь, за которой находилось его сердце, и медленно двинулся прочь со двора. Завтра он умрёт вместе с Юнги, но даже если так, то он не отступится. Каждый в этой жизни должен платить за свои грехи, и если бы случилось так, что суд пришлось вершить ему, он, не сомневаясь ни на секунду, занёс бы катану над головой. 

***

Намджун едва проводил отца, когда волнующие новости долетели до него. Он не мог поверить, что всё произошло так скоро. Альфа только сейчас узнал об истинных целях Юнги и опоздал. Как всегда, оказался на шаг позади. Сердце обеспокоенно стучало, мысли судорожно метались в голове, и он не понимал, что делать и как поступить. 

Юнги был под стражей на императорском дворе, и Намджуну не под силу туда пробраться. Едва ли его туда впустят. Одна за другой идеи меняли друг друга, и каждую альфа ставил под сомнения. Он старательно отгонял мысль о том, что Чонгук — тот, кто может ему в этом помочь. Но Намджун уверен, что он, вероятнее всего, пылает от ярости. 

Он корил себя за то, что не смог остановить Юнги; за то, что был слишком не настойчив и не очень убедителен. Намджун не совершил ничего, но это и заставляло его ощущать огромный камень, давящий на грудную клетку. 

Сидя за столом в небольшой харчевне, он наблюдал за солнечным диском, который медленно опускался за крыши домов. Пройдёт эта тягучая ночь, и едва ли солнечные лучи вновь появятся на востоке, жизнь Юнги оборвётся. Намджун не знал, почему омегу не казнили сразу, полагая, что это чистая удача, и возможно, сам будда даёт им шанс на спасение. 

Пиала с чаем уже остыла в крепкой руке, но альфа продолжал сидеть почти неподвижно. Проникнуть на императорский двор — невыполнимая задача, но зная лазейки, это было всё же возможно. Намджун понимал всю опасность, знал, что может лишиться не только чести самурая, но и жизни. Он разочарует отца, мать снова будет смотреть на него с упрёком, но не мог отказаться. Юнги никогда не давал ему ни на что шанса, но Намджун упрямо хотел сохранить его жизнь. Он, будто упёртый баран, шёл напропалую, желая получить то, что ему было так нужно. 

Сердце сильно стучало о грудную клетку, Намджун стоял около высокого выбеленного забора с черепичной крышей и наблюдал издалека за сменой караула около главных ворот. Императорский двор огромен, но понять, что Юнги там, где больше всего охраны, было несложно. Таких преступников, как он, охраняют в местах неприметных, но с особой тщательностью. 

Подойдя к охране около ворот, Намджун достал именной значок и протянул одному из стражников. 

— Я прибыл из префектуры Йонгидо по поручению наместника господина Наосо. 

— Император не принимает гонцов по ночам, — нахмурился стражник, внимательно рассматривая значок, а затем и самого Намджуна. 

— Мне приказано сразу же явиться на поклон императору после прибытия в столицу. 

Голос Намджуна был твёрдым и непоколебимым, но внутри все внутренности тряслись от переживаний. Будучи самураем, он никогда не лгал, жил всегда с честью, и считал, что остальные должны жить точно так же. Но когда дело касалось Юнги, альфа был готов совершать самые низкие поступки. 

Молодой мальчишка, который едва ли больше года проносил военное одеяние, все ещё неуверенно переминался с ноги на ногу. Но, видя спокойный взгляд Намджуна, всё же отступил в сторону, протягивая именной значок обратно альфе в руки. 

Оказавшись внутри императорского двора, Намджун облегчённо выдохнул, и, следуя интуиции, двинулся в сторону, где должны были находиться темницы. Чем дольше он шёл, тем реже ему попадалась на пути прислуга. Фонарей, освещающих узкие тропинки, было все меньше, и вдали показалась огороженная территория с решётчатыми воротами. Намджун ускорился, но тут же остановился, быстро отступая под тень густой листвы боярышника. Из небольшого амбара, находящегося около темницы, вышел Чонгук, и Намджун нахмурился. Данна Юнги крепко закрыл засов, что-то коротко сказал стражнику, стоящему рядом, и медленно двинулся в сторону Намджуна. Идя по узкой тропинке, он на секунду замер, поравнявшись с боярышником, но затем снова опустил пустой взгляд вниз и поспешил уйти. 

Намджун смотрел ему в спину и медленно выдыхал воздух, которого набрал полную грудь. Спина покрылась мелкими бусинами пота, а на лбу выступила испарина. Он был в шаге от провала, но, видимо, всё же будда благоволит ему. 

Думать совершенно не было времени. Натянув на лицо плотную тёмную повязку и оглядевшись по сторонам, Намджун сделал шаг к амбару. Стражник, стоящий около входа, не успел произнести и звука, как тяжёлая рукоять меча опустилась на его макушку. Намджун аккуратно оттащил его в тень и замер перед дверьми. За ними не было слышно и звука — казалось, тишина плотным покрывалом легла на плечи альфы. Он рвано дышал, сердце в груди стучало будто сумасшедшее, и руки мелко тряслись, стискивая тяжёлый меч сильнее. Издалека донеслись приглушённые голоса, Намджун бегло оглянулся через плечо и ухватился пальцами за рукоять засова. 

Внутри неярко горела лампада, она смолила, и едкий дым заставил слёзы выступить на глазах. Намджун часто проморгался, вытер рукавом влагу с лица и принялся судорожно оглядывать небольшое помещение. Увидев Юнги, он почувствовал в груди  радость, но она в секунду сменилась страхом. Омега лежал на соломенной подстилке прямо на полу. Его перевязанная грудь едва вздымалась от неровного тихого дыхания, волосы, всегда уложенные в аккуратную причёску, раскинулись по полу, смешиваясь с жёлтыми нитями пожухлой травы, а на бледном, болезненном лице выступила испарина, мерцающая в тусклом свете лампады. 

Намджуну хотелось прижать Юнги к груди, прошептать, что всё закончилось и что теперь никто его не обидит. Но ничего ещё не закончилось. Войти внутрь императорского двора оказалось задачей не сложной, но гораздо сложнее выйти обратно с раненным пленником на руках. Намджун об этом не подумал. Он поддался порыву, решил, что справится и что-нибудь придумает. Сейчас же его сердце заливала безумная паника. Он не жалел, что пришёл сюда, но горько пожалеет, если им не удастся отсюда выйти. 

Ступая по глиняному полу, он подошёл к омеге ближе и опустился перед ним на колени, кончиками пальцев касаясь горячей бледной кожи. Юнги дёрнулся и приоткрыл глаза, но лихорадка и агония затмевали его сознание, поэтому взгляд был пустым и безжизненным. Пальцы Намджуна медленно скользили вниз, к повязке на груди, которая пропиталась кровью. Коснувшись грязной ткани, альфа не сдержал судорожный вздох. 

— Я помогу тебе, Юнги-сан, — шептал он, хотя понимал, что омега не услышит. — Тебе только нужно очнуться. Слышишь? 

Аккуратные брови нахмурились, Юнги облизал потрескавшиеся губы и медленно открыл глаза. Проморгавшись, он смотрел на Намджуна и что-то пытался сказать, но голос звучал слишком глухо и хрипло, а в уголках глаз скопились крупные капли слез. Намджун хотел наклониться к нему поближе, чтобы услышать, что омега упорно пытается произнести, но холодная сталь коснулась его шеи. 

— Я знал, что ты обязательно придёшь, — послышался тусклый голос за спиной. — Ты слишком предсказуем, сын господина Наосо. 

Намджун замер, наблюдая, как лицо Юнги искажает гримаса боли и страданий. Альфа понимал, кто за спиной и почему омега смотрит именно туда. Сердце кольнула ревность: даже сейчас Юнги все ещё выбирает не его. Но если и так, Намджун всё равно не отступится. 

От соприкосновения катан тусклую комнату озарили искры. Намджун вскочил на ноги и принял стойку, готовый защищать себя и Юнги до самого последнего. Чонгук, казалось, даже не удивился. Он отступил на шаг назад, скользнул взглядом по омеге и вернул его Намджуну, сжимая меч двумя руками. 

— Почему ты хочешь его спасти? 

Чонгук больше не был похож на того господина, который ласково улыбался, когда Юнги подносил ему пиалу с саке или жасминовым чаем. От его лица отхлынула вся кровь, а в глазах стояла боль. Намджун его понимал и нисколько не осуждал, но не мог не покрыться липкими мурашками после вопроса. 

— Разве ты все ещё не понял, Чонгук-сан? Нужно ли мне объяснять, почему я готов отдать жизнь за него? 

— Да. Потому что я не понимаю. 

Намджун мог бы отринуть все разговоры, не давать Чонгуку и шанса узнать всего, что знал сам, но почему-то решил, что должен рассказать. Чонгук обязан знать, почему Юнги так поступил, понять, почему омегу не остановили даже собственные чувства. Тогда, возможно, Чонгук даст им уйти.

— Я знаю Юнги с детства, он никогда не был обычным омегой, которого продали в чайный домик. Он из знатного рода, его отец — самурай моего отца, и Юнги должен был прожить достойную счастливую жизнь. Но Изао из-за своих амбиций всё разрушил. Он убил отца и мать Юнги. 

— Вздор! — Чонгук занёс оружие над головой и ринулся в атаку. 

Намджун отбивался изо всех сил, затуманенный яростью Чонгук бился жестоко и беспощадно, и ему едва ли хватало сил сдерживать мощные удары. Катана Чонгука метила прямо в сердце, но Намджун вывернулся, и она лишь слегка задела ткань его кимоно на груди. 

— Мой отец и Юнги не были знакомы! — Чонгук продолжал наносить удары, не останавливаясь ни на секунду. 

Он наступал, заставляя Намджуна отходить к противоположной стене. Его лицо исказила ярость, Чонгук громко дышал и вкладывал всю свою силу в каждый удар. Понимая, что ещё немного, и ему не справится, Намджун перекрутился и, пригнувшись, проскользнул под рукой Чонгука, приставив катану к спине. 

Чонгук, не смотря на угрозу жизни, снова хотел ринуться в атаку, но следующие слова заставили его замереть.

— Какой смысл мне врать? Как бы я ни старался, Юнги всё равно выберет тебя, тут я бессилен. Я просто хочу, чтобы всё было по совести. Изао попрал все правила Бусидо ещё тогда, когда ворвался во двор Араты. Он убил родителей на глазах маленького ребёнка. Я до сих пор помню, как Юнги рыдал над трупом матери. Как бы жестоко это ни звучало, но твой отец заплатил за свои грехи, а Юнги заплатит за свои, но прошу… — Намджун прикусил дрожащую губу, пристально смотря в затылок Чонгука. — Пусть он сделает это немного позже. Умоляю. Я просто хочу… хочу, чтобы он понял, что жить стоит не ради мести. 

Чонгук чувствовал, как часто бьётся его сердце. Преданный ребёнок, безумно любивший своего отца, кричал изо всех сил, что ему нагло лгут, что это всё неправда и отец никогда бы так не поступил. Но безумно влюблённая душа шептала отпустить, умоляла помочь тому, кто крепкими корнями пророс в душе. 

Чонгук взглянул на Юнги, кожа которого стала ещё бледнее, и с силой смежил веки, отгоняя непрошенную влагу. Даже сейчас он не может на него злиться. Юнги не вызывал в нём ярость или ненависть. Чонгук по-прежнему хотел зарыться в мягкий шёлк волос и втянуть тягучий терпкий аромат магнолий. С уст сорвался приглушённый стон, и Чонгук отбросил катану в сторону, почувствовав, как в ту же секунду холодная сталь перестала прижиматься к его спине. 

— Спасибо, Чонгук-сан, — едва слышно произнёс Намджун. 

Намджун ринулся к Юнги. Он скинул с себя верхнее кимоно и как можно аккуратнее надел на омегу, который снова потерял сознание. Альфа подхватил его на руки и, крепко прижимая голову к своей груди, быстрым шагом направился на выход. 

— Иди к северным воротам, там меньше стражи. 

Глаза Чонгука и Намджуна встретились лишь на секунду. Намджун едва заметно кивнул и толкнул дверь ногой, скрываясь в темноте ночи. 

Юнги негромко стонал, часто дышал и боролся с лихорадкой, пытаясь открыть глаза. Намджун спешил, то и дело запинаясь и натыкаясь на неровности, отчего омега вздрагивал от боли и сильнее жался к крепкой груди альфы. 

— Потерпи немного, Юнги-сан. 

Намджун раз за разом повторял эту фразу, оглядываясь по сторонам. Была глубокая ночь, фонари давно уже погасли, и весь двор окутала кромешная тьма, но это им и на руку. До северных ворот оставалось совсем немного, когда горизонт за спиной озарился пламенем. Намджун оглянулся и удивлённо расширил глаза. На том месте, где стоял амбар, полыхал яркий пожар. Чонгук помогал им. Крепче стиснув Юнги в руках, Намджун развернулся и что есть сил ринулся к воротам, которые уже показались из темноты. 

***

Юнги чувствовал, как жар распирает его грудь, пересохшее горло ужасно болело. Хотелось пить или полностью окунуться в ледяную воду. Он слышал шелест листвы и приглушённое пение птиц, лёгкий тёплый ветерок едва касался его чувствительной кожи. Юнги облизал чуть сладковатые потрескавшиеся губы и неохотно приоткрыл воспалённые глаза. 

Встретившись взглядом с незнакомым потолком, омега нахмурился и, морщась от боли в затекшей шее, попытался оглядеться. Белоснежные стены с едва заметным узором показались смутно знакомыми. Юнги разглядывал дорогую деревянную мебель, медленно моргая, и пытался вспомнить, бывал ли он здесь прежде. 

За раздумьями он не заметил, как сёдзи с противоположной стороны тихо прошуршало, и внутрь вошла женщина. 

— Очнулся? — Её мягкий голос заставил Юнги вздрогнуть и резко повернуть голову, отчего боль затмила глаза. — Не делай резких движений, дитя. 

Женщина опустилась рядом с ним на колени, поставив перед собой медный таз, и принялась медленно обмакивать в воде хлопковую ткань. 

— Жар спал только сегодня ночью, — негромко продолжала женщина, — Мы думали, что ты уже не очнёшься. Но ты оказался очень сильным, — она улыбнулась и прикоснулась прохладной влажной тканью ко лбу Юнги. — Ты можешь собой гордиться, Юнги-ко. 

От услышанного обращения что-то всколыхнулось в груди, и Юнги часто проморгался. Эта женщина ухаживала за ним, говорила с теплом и заботой, обращалась будто к собственному ребёнку, и в груди заныло с двойной силой. Он попытался остановить её ладонь, которая скользнула ниже к груди, сжимая влажную ткань, но не смог даже поднять руки. Его тело было словно набито ватой, он не чувствовал затекших рук и ног, в голове ужасно гудело, а сердце больно билось о грудную клетку. 

— Тебе лучше не двигаться, рана только взялась коркой, позволь мне поухаживать за тобой, Юнги-ко, - женщина ненавязчиво погладила омегу по руке. — Мой сын безумно обрадуется, когда узнает, что ты очнулся. Он так переживал, каждую ночь сидел подле тебя. 

— Сколько я спал, госпожа? — хриплым, срывающимся голосом спросил Юнги. 

— Четыре ночи мы пытались сбить жар, но ты будто не хотел к нам возвращаться. Слава будде, он услышал наши молитвы. Теперь всё будет хорошо. 

Юнги ничего на это не ответил. Борясь со смущением, он прикрыл глаза, вздрагивая, когда влажная ткань касалась укромных мест, но ничего поделать с этим не мог — его тело и правда едва двигалось. В темноте собственных мыслей Юнги встретился с воспоминаниями, и слёзы безжалостно скопились под веками. Он хотел забыть, потерять память, но, как назло, помнил каждую мельчайшую деталь. Яркую кровь, брызжущую из чужих глазниц, боль в груди от холодной стали и любимые глаза, в которых была бездна. Омега не был благодарен судьбе за то, что позволила ему выжить. Он злился на того, кто спас его. Юнги хотелось остаться там, взглянуть последний разок в глаза, в которых плескалось разочарование, попросить прощения, и со спокойной душой отправиться на казнь. Но судьба не была так милостива. 

— Мой сын принесёт тебе отвар. — Женщина поднялась, закончив протирать его тело. 

Юнги проследил за тем, как она выходит из комнаты, и попытался сесть. Тяжёлая голова то и дело падала обратно на мягкий футон, не желая подчиняться хозяину, но Юнги был упорен. Поморщившись от боли в груди, переборов неприятное покалывание в конечностях, он наконец сел, откинув с плеч кандзихлопковое одеяло, которым заботливо укрыла его женщина. 

Туго перетянутая грудь болела уже не так сильно, и единственное, что беспокоило сейчас Юнги, — это где он находится и что произошло. Он видел Намджуна в бреду, ему показалось, что из-за лихорадки сознание воспроизводит лица тех, с кем ему нужно было попрощаться. Намджун был единственным, с кем Юнги мог поговорить, забыв о своей злой участи. Если не считать Чонгука, то он был единственным близким человеком, которого Юнги хотел помнить. 

Омега готов был смиренно принять своё наказание. Он бы не противился, идя на плаху, но почему остался жив, до сих пор оставалось загадкой. Сёдзи снова негромко прошуршало, и Юнги медленно повернулся ко входу, встречаясь взглядом с Намджуном. Сердце болезненно повисло в воздухе, глаза застелило слезами, и Юнги, сам не зная почему, внезапно громко всхлипнул. 

Намджун подошёл ближе и присел рядом на мягкий футон. Его горячая рука скользнула по волосам и несильно, но настойчиво притянула Юнги к нему. Вжимаясь в тёплую грудь, Юнги рыдал так громко и так надсадно, что не оставалось места, чтобы вдохнуть воздуха. Намджун ничего не говорил. Он крепко прижимал омегу к себе, покачиваясь из стороны в сторону, баюкая его, словно маленькое дитя. Со временем плач утих, а слезы высохли, но Юнги боялся оторвать лицо от промокшей насквозь ткани. Он часто всхлипывал, сжимая в кулаках мягкий хлопок, и старался восстановить дыхание. 

— Тебе нужно выпить отвар, Юнги-сан, — Намджун гладил мягкие волосы, уложив подбородок на макушку. —  Я бы покормил тебя, но матушка запрещает. Говорит, что ты ещё очень слаб. Она столько раз залечивала раны отца, поэтому спорить бесполезно. Я добавил немного мёда в лекарство, чтобы оно не было таким отвратительным. 

— Почему? — глухо прошептал Юнги, вжимаясь лицом в грудь альфы. 

— Потому что я обещал, что спасу тебя во что бы то ни стало. Я самурай и привык держать слово, Юнги-сан. 

В воздухе повисла долгая пауза, которую нарушало лишь громкое дыхание Юнги. Намджун не переставал его покачивать и гладить по волосам. Омега глубоко вдыхал мягкий запах утренней росы и понемногу успокаивался. Намджун словно дарил прощение всем его грехам, чувство непомерной вины постепенно отошло на задний план, и единственное, что терзало Юнги, — это воспоминания о Чонгуке. Его глупое сердце так часто стучало, а глаза не хотели забывать лицо любимого. Но теперь это в прошлом. Какие бы ветра ни благоволили ему и сколько бы солнце ни отмеряло ему дней, Чонгук всё ещё будет оставаться недосягаемым благоволением, которого Юнги никогда не получит. 

Выдохнув несколько раз, омега наконец поднял взгляд на Намджуна. Глаза альфы лучились теплом. Он слегка улыбнулся и протянул Юнги белоснежную чашу, наполненную янтарной жидкостью с ароматом трав и мёда. Омега послушно наклонился вперёд, губами прикасаясь к краю посуды, и сделал несколько больших глотков. Горечь впивалась в слизистую, такого отвратительного варева омега ещё не пробовал никогда, но, смежив веки, он всё же выпил всё до дна. 

— Теперь всё будет хорошо. Ты в безопасности, Юнги-сан. 

***

Яркое жаркое солнце стояло в зените, вдали над горизонтом простиралось марево, люди лениво бродили по площади, скрываясь от жалящих лучей под зонтами, мальчишки-беспризорники, не обращая внимания на жару, сражались на палках в тихом переулке. Юнги несмело брёл вдоль торговых рядов, крепко сжимая плетеную корзину перед собой. Он боялся, что кто-нибудь его узнает, но оказалось, что совершенно никому нет дела до бледнокожего омеги. 

Шумные улицы остались позади. Юнги свернул в переулок и остановился около покосившихся ворот. Это поместье столько лет было в запустении, теперь же изнутри доносились звуки стройки. Было страшно ступить внутрь, омега не был здесь столько лет, но всё же переборов себя, он сделал шаг. Нахлынувшие воспоминания окатили его тёплой волной. Юнги вспомнил улыбчивое лицо отца и ласковый взгляд матери; тихие вечера, проведённые под сенью раскидистого дерева, и свой собственный смех. Звонкий и счастливый. Эти воспоминания больше не причиняли невыносимой боли, и пусть он совершил самый страшный грех, в глубине души прощал себя, потому что отомстил. Об Арате и о Мэй остались только самые светлые воспоминания, Юнги больше не видел кошмаров, его не терзали холодные глаза. Лишь изредка, в дни, когда становилось совсем невыносимо, омеге снился Чонгук. Он улыбался, гладил по волосам и крепко сжимал в объятиях, отчего в реальности Юнги становилось немного легче. 

Увидев обнажённую загорелую спину, Юнги хотел окликнуть альфу, но Намджун будто почувствовал его присутствие. Он обернулся, и его лицо озарила яркая улыбка. 

— Юнги-сан, — Намджун подошёл ближе, накидывая на плечи лёгкую хлопковую рубаху. — Почему ты здесь? 

— Нехорошо сбегать из постели в первую брачную ночь, господин,  — Юнги слегка улыбнулся, опустив взгляд в пол, стараясь игнорировать жар, подступивший к щекам. — И я принёс обед. 

— Разве долгие прогулки не навредят? 

— Почему вы так заботливы? — Юнги не смел поднять головы. — Это ведь не… 

— Всё, что касается тебя, теперь касается и меня, — не дал договорить Намджун. — Под твоим сердцем наш сын или наша дочь, и я запрещаю тебе думать по-другому. — Намджун огрубевшими пальцами поднял подбородок Юнги. — Ты услышал меня? 

Юнги несмело кивнул головой, смаргивая горячие слёзы с ресниц, и попытался улыбнуться. Лицо альфы смягчилось. Он подался вперёд и прикоснулся губами ко лбу омеги, окутывая теплом и уютом. Корзина полетела на землю, рассыпая под ногами заботливо приготовленный рис и мясо. Юнги обвил руками крепкий торс, чувствуя безопасность и надёжные объятия его супруга. 

Теперь всё точно будет в порядке.