«Безрассудна любовь,обреченная вскоре угаснуть, — так ночною порой

праздно вьются летние мошки,век которых уже отмерен…»

В тот месяц, когда прохлада весны уступала место духоте лета, Юнги познал, что значит быть любовником. У него и прежде не было прав, но теперь приходилось хранить ещё и тайны.

Душа, и без того пребывающая в смятении, разрывалась на миллион кусочков, но теперь её терзала ещё и боль безысходности.

Юнги знал и понимал, что Чонгук никогда не оставит свою супругу — сыновний долг для него превыше всего, — но в тайне хранил надежду о том, что несбыточные мечты всё же воплотятся в жизнь.

Он так же не забывал и то, что должен сделать — то, ради чего всё ещё цеплялся за эту никчёмную жизнь. Изао после встречи у храма странно притих. Юнги почти уверен, что этот мужчина знал обо всех похождениях сына. Не забывал и угрозу, которая слетела с уст Изао. Он не хотел думать о том, что придумает отец Чонгука, но воспоминание из детства о его жестокости раз за разом всплывало в голове, заставляя с беспокойством оглядываться по сторонам.

За окном медленно вставало солнце; кожа Юнги покрывалась мелкими мурашками, но не из-за прохлады утра, что сочилась сквозь приоткрытое окно. Чонгук, всё ещё не отошедший от глубокого сна, жмурился и покрывал плечи омеги влажными поцелуями. Юнги чувствовал напряжение, что упиралось ему в обнажённые ягодицы, и прижимался к горячему телу спиной, открывая шею сильнее, позволяя Чонгуку оставлять на ней красные отметины.

— Тебе нужно идти, — едва слышно прошептал он, но вместо того, чтобы отстраниться, лишь плотнее прижался к альфе.

— Не прогоняй меня, хоши акари.

Рука Чонгука скользнула под тонкую шёлковую ткань, любовно огладив плоский живот. Дыхание альфы становилось глубже и горячее, и Юнги, сам того не понимая, распалялся сильнее. Он ловко перевернулся и оседлал бёдра Чонгука, отчего лёгкий халат слегка сполз с плеча, обнажая бледную кожу.

— Будет плохо, если супруга проснётся утром в холодной постели.

Юнги скованно охнул, насаживаясь на возбуждение. Тонкие пальцы острыми ногтями впились в крепкую смуглую грудь, и с уст омеги сорвался мелодичный стон. Каждое движение становилось резче и сбивчивей, он, будто обезумевший, гнался за секундным удовольствием, млея от крепких ладоней на обнажённых ягодицах.

— Важно, чтобы в твоей было тепло.

Чонгук криво улыбнулся, подаваясь бёдрами вперёд, и сильнее сжал молочную кожу. Юнги чувствовал, как дрожит альфа, и сам перенимал его вибрацию. Губы слились во влажном поцелуе, Чонгук сминал в кулаках длинные волосы омеги, яростнее вбиваясь в податливое тело, и едва сдерживал желание присвоить его себе.

Яркие вспышки мурашек промчались вдоль спины, оседая внизу живота — Юнги обмяк, обессиленно повалившись на широкую грудь, и улыбнулся, чувствуя пульсацию внутри себя.

— Теперь уйти без любопытных глаз будет сложно, — прошептал Юнги, накручивая на палец прядь волос альфы.

— Не переживай об этом, хоши акари.

Грубые пальцы скользили по влажной коже на спине; Чонгук глубоко втягивал насыщенный запах магнолий, дышал будто в последний раз. Хотелось, чтобы мир на этом закончился, чтобы не было ничего вокруг, кроме невысокого омеги, который пробрался в самую душу.

Юнги медленно поднялся, едва заметно улыбнулся и, ступая босыми ногами по деревянному полу, подошёл к низкому столику около окна. Чонгук повернулся на бок и наблюдал, как омега не спеша наливает из графина воды и подносит пиалу к губам. Из уголка рта потекла капелька: она проскользила по линии подбородка, шее и скрылась за лёгкой тканью ночного халата, играясь с альфой.

Каждое движение Юнги, каждый его взгляд кричали Чонгуку, что он делает всё неправильно, что женитьба — поспешное решение. Ему следовало возразить отцу, отказаться от роли данны и подарить все свои чувства омеге, который сейчас перед ним медленно расчёсывал длинные волосы, тихо напевая незамысловатую мелодию.

За сёдзи послышались шаги, и спустя секунду раздался приглушенный голос хозяйки Геона:

— Господин, — едва слышно говорила она, — за воротами стоит слуга, он просил передать, что ваш отец желает видеть вас немедленно.

Чонгук нахмурился, не сводя взгляда с Юнги, но тот лишь улыбнулся и продолжил скреплять палочками волосы, собранные в пучок.

— Вам не стоит гневить своего отца, Чонгук-сан.

— Я чувствую на своих губах вкус уксуса. Хоши акари ревнует?

Чонгук медленно поднялся с футона. Накинув на плечи исподнее, он подошёл к омеге и присел рядом, зарываясь носом в мягкие волосы.

— Эта гейша прекрасно знает, где её место, Чонгук-сан. Вам стоит поторопиться.

Юнги хотел, чтобы сердце перестало так трепетать от прикосновений, но лишь сильнее прижимался к альфе. Тревога залила всю его душу: он должен желать мести, должен хотеть только крови, но на деле мечтал лишь о том, чтобы эти крепкие руки никогда не отпускали его.

— Я скоро вернусь, хоши акари, — Чонгук покрывал оголённую шею мелкими поцелуями. — Сегодня фестиваль фонарей, запустим один с лодки?

— Всё, чего господин пожелает, — Юнги улыбнулся, прикрыв глаза. Нежные поцелуи вновь заставляли низ живота скручиваться тугим сладостным узлом, и он поспешил избавиться от крепких горячих объятий.

***

Чонгук брёл по утреннему городу, не скрывая улыбки. Ему было не важно, что скажет отец и с каким осуждением посмотрит на него матушка. С самого первого дня женитьбы он ещё ни разу не оставался с женой на ночь. Все мысли занимал только Юнги, и тот день, после свадебного застолья, Чонгук считал самым верным своим решением. В душе будто отпечатался этот взгляд, альфа понимал, что не сможет больше ни дня без него. Он готов пожертвовать всем на свете, готов всю оставшуюся жизнь скитаться по миру в бедности и изгнании, лишь бы видеть улыбку Юнги.

Изао, как обычно, сидел в беседке, распивая утренний чай. Чонгук втянул аромат бергамота и легко опустился напротив, принимая из рук матушки наполненную пиалу. Женщина не поднимала на сына взгляда, и Чонгук понял, что разговор будет едва ли приятным.

— Твоя супруга поделилась со мной переживаниями. — Голос Изао был холоден, как и взгляд, которым он одарил сына. — Тебе нужно больше уделять ей внимания и думать о наследнике.

— Мы только поженились, ни к чему спешить.

Чонгук легко улыбнулся и закинул лотосовое печенье в рот, не разрывая зрительного контакта с отцом.

— Ты будешь делать то, что тебе велят, Чонгук. Чтобы закрепиться на императорском дворе, тебе нужно любить свою жену и…

— Я не хочу, отец.

Руки матушки дрогнули, и она вскинула обеспокоенный взгляд на Чонгука, поджимая губы. Изао сжал кулак и ударил им по невысокому столику. Посуда жалобно зазвенела, но Чонгук даже не моргнул.

— Перечить вздумал?! Я закрывал глаза на то, что ты таскаешься к этой шлюхе, готов был не обращать внимания и дальше, но ты слишком жаден! Чонгук, где твоя голова? Где мой сын, который желал власти так же, как и я?

— Я никогда не хотел никакой власти, — пожал плечом Чонгук, продолжая медленно жевать сладости. — Это всё твои амбиции, я тут ни при чём. Если ты так хотел закрепиться на императорском дворе, так и женился бы сам на принцессе.

Звонкая пощёчина обожгла кожу. Чонгук удивлённо вскинул брови, прижимая ладонь к пораненной щеке, и взглянул в глаза матери. Она никогда не поднимала на него руку, всегда одаривала заботой и любовью и всегда была на его стороне, но сейчас Чонгук чувствовал лишь холод.

— Как ты смеешь такое говорить? — Её голос дрожал, а глаза едва сдерживали слёзы ярости.

Но Чонгук упрямо смотрел в ответ. Он хотел вскочить с места, закричать, будто маленький ребёнок, но внезапно понял, что это ничего не решит. Отец никогда не поймёт его чувств, а мать всегда будет на стороне отца. Звенящая тишина повисла в беседке, окутывая троих людей холодом.

— Удели внимание своей супруге, — спустя время Изао поднялся из-за стола. — Иначе я найду способ тебя заставить. Но плохо от этого будет не тебе. Ты ведь понимаешь, о ком я?

Чонгук опешил от этих слов: отец всю жизнь относился к нему с любовью и лаской, балуя капризное дитя всем, что только Чонгук пожелает. Но в то же время Чонгук знал, на что способен отец, и понимал, что он не остановится только на словах и единственный, кто от этого будет страдать, — это Юнги. Альфа сжал челюсти и опустил взгляд вниз, судорожно думая, как уберечь возлюбленного от безжалостных рук отца.

***

Юнги шёл, прижимая к груди фонарик, купленный в одной из торговых палаток, что стояли вдоль дороги, ведущей к реке. В его сердце разливались радость и предвкушение праздника. Он никогда раньше не посещал подобные места. Это казалось омеге глупым и недостойным внимания. Юнги рос с мыслью о мести, и тратить время на такого рода занятия для него не имело смысла. Но сейчас, он и сам не знал почему, его душа будто заново переродилась. Он испытывал действительно будоражащие чувства. Юнги не терпелось поскорее оказаться в горячих объятиях Чонгука. Он хотел смотреть на волнующуюся гладь воды, чувствуя за своей спиной крепкую грудь. Желал слушать нежный шёпот, когда губы альфы слегка касаются его ушной раковины, ощущать тяжёлое дыхание и выпускать из-под контроля феромон, чтобы услышать удовлетворенный вздох.

За столь прекрасными мыслями Юнги не заметил, как немного отстал от толпы, идущей к реке. Свернув в тёмный переулок, омега слышал стук своей обуви о мостовую, но ему казалось, что он здесь не один. Обернувшись, Юнги никого не увидел. Он усмехнулся своим глупым мыслям и развернулся обратно, чтобы продолжить путь, но крепкие руки, схватившие его за шею и зажавшие рот ладонью, не дали и пискнуть.

На секунду омега растерялся, все приёмы, которым его учил Чонгук, внезапно испарились из головы, ему только и оставалось, что покорно следовать туда, куда его подталкивали.

Прохлада, тянущаяся с реки, была всё дальше. Юнги больше не чувствовал влажный болотистый запах и не слышал весёлые смешки, доносящиеся издалека: его вели обратно в город. Сердце безумно билось от мысли, что Чонгук стоит на пристани и с нетерпением ждёт, когда Юнги придёт. Едва эта мысль посетила голову, омега попытался вырваться, но его лишь крепче перехватили под руки и пригнули к земле. Страх комом подобрался к горлу, похитители не говорили ему ни слова, они шли в полной тишине, и единственное, что видел омега, — это лица, скрытые чёрными масками. Совсем как в детстве. И страшно тоже — как в детстве.

Юнги привели к поместью Изао: он понял это по каменному саду, около которого он в прошлый раз беседовал с отцом Чонгука. Пытаясь скрыть дрожь в пальцах, Юнги сжал в кулаках рукава своего вечернего кимоно и жадно сглатывал, но в горле пересохло.

Он обещал себе быть смелым, никогда и никого не бояться, но воспоминания волнами захлестывали его с головой.

Мужчины провели его мимо беседки, в которой омега познакомился с матерью своего данны, и взгляд невольно зацепился за расшитые серебром дзабутоны. Тогда Чонгук ласково касался его бедра, рискуя быть замеченным, улыбался омеге так ярко и так искренне, что сердце заходилось в бешеном ритме. Юнги хотелось бы вернуться туда, в тот миг, но его снова дернули за руку, толкнув к двери каменной пристройки, что стояла позади беседки.

Не так страшно встретить смерть, если тебя ничего не держит в этом мире, но с приездом в столицу Юнги приобрёл многое. Пусть это мелочи для обычного человека, для него это всё ценно.

Войдя в узкие двери, Юнги замер на пороге, встречаясь с жёстким взглядом холодных глаз. Изао сидел на деревянной перекладине, уложив на одно колено катану. Его правая рука медленно водила точильным камнем по блестящему металлу, а губы медленно расплылись в ледяной улыбке.

— Господин Изао, — Юнги пытался выглядеть умиротворённо, будто монах на пастве, но голос всё же предательски дрогнул.

— Не думал я, что выродок Араты так глубоко пустит свои ядовитые шипы в моего сына. — Взгляд Изао скользнул по фигуре, затянутой в дорогой шёлк. — Признайся честно. Захотелось богатой жизни?

— Господин, я не понимаю, о чём вы говорите. — Губы омеги задрожали.

— Я ведь предупреждал тебя, — Изао медленно поднялся, перекидывая оружие в другую руку. — Забыть моего сына. Оборвать с ним все связи, но ты меня не послушал и вместо этого только рьяней принялся обхаживать его.

Изао упивался моментом. С каждым шагом, который он делал ближе к омеге, сильнее чувствовался страх, исходящий от хрупкого тела. Он смотрел в тёмные глаза, наполненные слезами, и едва сдерживал довольный смех. Изао думал, что этот омега хоть немного унаследовал смелости от своего отца, но видел лишь робость и трусость его матери.

— Что в тебе такого? — он склонил голову вбок, пробежавшись взглядом по точеной фигуре. — Что так держит моего сына?

Два человека в чёрных масках, которые привели Юнги сюда и которые до этого момента стояли около входа, будто по приказу, сделали несколько шагов к омеге. Глаза Юнги в ужасе распахнулись.

— Прошу вас! — он упал в ноги Изао, цепляясь дрожащими пальцами за деревянную подошву. — Умоляю! Я исчезну… только не это…

— Конечно исчезнешь, — Изао присел на корточки и поднял пальцами лицо омеги за дрожащий подбородок. — Так же, как и твои родители, — вполголоса продолжил он. — Я всегда убираю тех, кто стоит на моём пути.

— Ч… что? — Брови Юнги болезненно надломились.

— Твоя мать перед смертью так не рыдала, а отец бился до последнего. Тебе стоит быть достойным своих родителей и принять наказание со смиренной головой.

Изао поднялся обратно, с удовольствием наблюдая, как бледные щёки заливает новая порция слёз, как плечи безостановочно вздрагивают, а из губ льётся прекрасный звук отчаянных рыданий.

— Сначала моя стража как следует развлёчется с тобой, а потом я сделаю милость и отправлю тебя к твоим отцу и матери. Видишь? Я очень добр, делаю всё, чтобы семья воссоединилась.

Изао отвернулся, делая шаг обратно к деревянному настилу. Рыдания за спиной становились громче и надсадней. Он слышал звуки борьбы, мольбы остановиться и треск рвущейся ткани и был более чем доволен. Никто не должен стоять у него на пути к власти, он должен сделать всё для благополучия своей семьи.

Но рыдания за спиной перешли в заливистый смех, и Изао медленно обернулся. Разорванное кимоно открывало вид на молочную кожу, волосы омеги растрепались по бледным плечам, а в глазах вместо страха разлилось веселье. Слуги держали омегу за руки, пытаясь разорвать остатки одежды, но смех их остановил.

— Этот господин так глуп, — смеялся Юнги. — Привёл лисицу в курятник и думает, что сохранит хотя бы одно яйцо.

***

— Отец, не думал, что ты решишь навестить меня, — Намджун с беспокойством смотрел в глаза Наосо, чуть затянутые мутной дымкой. — Путь из дома до столицы нелёгок, не стоило тебе так утруждаться.

— Я стар, но всё ещё не немощен, — хохотнул Наосо и пригубил тёплой рисовой водки. — С тех пор, как ты уехал, мне не даёт покоя одна мысль. Скажи, сын, ты ведь уже встретился с Юнги?

Намджун, опустив взгляд вниз, перемешал керамической ложкой мисосирутрадиционный японский суп. Последняя встреча с Юнги ясно дала понять, что сердце его возлюбленного никогда не будет принадлежать ему. Сколько бы обещаний Намджун ни давал, сколько бы ни просил омегу уйти с ним, пустой взгляд говорил, что всё это тщетно. Сердце Юнги принадлежит сыну Изао, и как бы Намджун ни хотел его заполучить, у него ничего не выйдет.

— Это была глупая затея, отец. Юнги уже взрослый, ему не нужна моя защита… как и моя любовь…

— Мы не всегда получаем то, чего достойны, — мягко улыбнулся Наосо, укладывая ладонь на дрожащую руку сына. — Иногда с этим стоит смириться, перестать бороться и с честью самурая признать поражение.

— Юнги тоже достоин большего, отец. На его долю выпало столько незаслуженных страданий, но он и дальше выбирает сложный путь, наполненный горечью. Почему? — Намджун вскинул на отца взгляд, полный отчаяния. — Скажи, почему? Он мог бы жить в своём родном городе, не думая о проблемах, но раз за разом выбирает женатого мужчину! Я мог бы почитать его всю жизнь, а он млеет от одного взгляда сына советника.

— Сын советника?

Намджун кивнул, не сводя глаз с отца, брови которого свелись к переносице. В одно мгновение взгляд стал острым, жёстким и непроницаемым.

— Ты ведь не хочешь сказать, что данна Юнги — это сын Изао?

— Именно это я и говорю!

— Мальчишка и вправду сдержал обещание, — негромко пробормотал Наосо.

— О чем ты говоришь, отец?

С каждой секундой в груди Намджуна росло беспокойство. Его не покидало ощущение, что отец что-то знает — то, чего Намджуну не рассказали. От нетерпения альфа поёрзал на мягком дзабутоне и вцепился в руку отца сильнее, безмолвно требуя объяснений.

— Ты знаешь, что мать и отца Юнги убили, — словно через силу начал Наосо. — Арата был моим другом, и я просто обязан был узнать, за что его встретила такая участь. Незадолго до его смерти я отправил его в столицу, выполнить одно небольшое поручение. Мне суждено было скоротать старость сидя подле императора, а Арата, как мой верный самурай и добрый друг, должен был быть рядом. Но зависть недругов слишком велика. Изао тоже был моим самураем, но мне пришлось изгнать его из-за слишком жестокого поведения. Он не чтил кодекс Бусидо, никто для него не был указом. Он был слишком властен и слишком мстителен. И когда он узнал, что Арата был на императорском дворе, пусть и по моему поручению, ему не составило труда опорочить его честь.

Намджун напрягся: то, что говорил отец, не укладывалось в единую картину. Всё казалось запутанным и сложным, и альфа до конца не понимал, как связаны Изао и смерть родителей Юнги. Но Наосо, отпив ещё один глоток, продолжил:

— За Аратой послали императорскую стражу, его должны были судить, но Изао исполнил приговор ещё до суда.

— Отец, я не понимаю, что же такого сделал Арата?

— В указе императора, который после мне всё же дали прочитать, было сказано, что Арата, пользуясь своим положением, вступил в сговор с неким отрядом повстанцев. Но ни доказательств, ни свидетелей не было, Арата умер, поэтому император не стал дальше разбираться.

— Поэтому ты отдал Юнги в чайный домик? — Голос Намджуна звучал совсем бесцветно. — Потому что он сын предателя?

— Наше положение и так было шатким, я едва убедил императора, что никак не связан с этим нелепым сговором, и если бы мы приютили сына того, кто почти предал страну, ни один человек из моего рода не выжил бы.

— Но это в прошлом. Почему ты рассказываешь это мне именно сейчас?

— Знаешь, что сказал мне маленький семилетний мальчишка, прежде чем переступить порог чайного домика? — Наосо поднял на сына взгляд и грустно усмехнулся. — Он сказал мне, что обязательно отомстит.

Намджун нахмурился. Он никогда бы и не подумал, что Юнги — мягкий и нежный омега — способен на что-то жестокое. Но и в то же время он вспомнил все слова, которыми ему отказывал Юнги. Он всё время говорил что то, что его держит, никак не связано с чувствами к данне и деньгами, которые за него заплатили.

Теперь всё медленно вырисовывалось на большом льняном холсте. У Юнги нет чувств к Чонгуку, его сердце разрывалось не от безответной любви.

Юнги хотел мести.