Ночь с 30 на 31 мая 2389г.
Лагерь 363го мотострелкового полка.
Рубид, Хларау.
Дмитрий Петрович уснул лишь в пол-одиннадцатого вечера, когда артиллеристы и танкисты отошли для ТО. Первые озабочены - стволы у них не выдерживают. "Роза" рассчитана на 150 выстрелов в сутки, а только за тридцатое две машины извели 470 снарядов. Так что завтра будут менять стволик на одной из машин. Больше ЗИПа просто нет. Вторую решили обтянуть композитной "шкурой". Если разорвёт - так внутри неё.
"Тиха рубидовская ночь. Не спят лишь звери да драгуны. Но плохи их дела, друзья, не усидеть им в обороне. Хо-хо, этак можно и стихи начать сочинять. Нет, надо всё-таки спать. Это от старости уже, от сентиментальности. Пора на покой, пора. Даже в училище не останусь. Довольно. Дачка, удочка, грушки, грибочки".
- Господин полковник! Господин полковник!
- Что такое?! Зачем вы меня будите, Перчин? Что за вольности?!
- Виноват, господин полковник! Противник прорывается через высоты! Кольцов самовольно оставил расположение и поднимается на хребет. - отчеканил дежурный штабс-капитан.
- Ну и пусть поднимается. - огрызнулся Папин. - Как воротится - передайте ему строгий выговор. Вот неймётся болвану. Поддержки не оказывать!
- Танкисты доложили, что ворота обрушились. Но никакого противодействия не отмечено. Форт оставлен противником. Видно брошеную технику.
- О! - выставил палец Папин. - Утром пошлите туда роту для зачистки. Хотя. - он зевнул. - Никого там уже, конечно, нет. Смылись. Очко сжалось. Хехе. Их машинки нам пригодятся. За это им большое такое спасибо. Идите и потрудитесь больше меня не беспокоить по этаким пустякам.
- Слушаюсь, господин полковник!
Высота 11-101.
Кольцов лез в гору, напевая про себя "Минутку", старую песенку времён еще Амурской Войны. Сердце радостно бухало - сейчас он поставит точку в старой истории. Вынесет погранцов и возьмёт пленных. Привезти бы их офицеров в клетке! Это триумф, это возврат в ССД, это настоящая победа, а не мародёрка в брошеном лагере, как бы он не назывался.
С обеих сторон топали сапогами солдаты поручика Устинова, ещё одного уцелевшего офицера 1012 полка. Чуть ниже медленно ползли БМП. Им приходилось трудно - гусеницы забились липкой глиной вперемешку с маслянистым соком кустов, машины буксовали. Из выхлопных труб тянулись шлейфы густого серого дыма. За "сковородками" чавкала по грязи рота Огушко. Самая слабая. Снабженец не рвался в герои, не выказал большого энтузиазма от смены тактики, но деваться было некуда. Больше офицеров у Кольцова не осталось. Из лесу сверху в несколько цепочек спускались придерживающие товарищей люди черсовской роты:
- Санитар, санитар!
Санитары остановились, сошли с дороги, полезли в сумки. Сверху спускали окровавленые тела, укладывали на траву. Замелькали пластыри, шприцы, ножи, которыми резали одежду и лямки бронежилетов.
С откоса спрыгнул Черс - без шлема, без одного ножного щитка. Голова обмотана разорваной окровавленой рубахой. На шее болтается сто первый "тозик", явно подобраный с убитого. Офицерам таких не дают.
- Олег, они прорвались. - тяжело дыша прохрипел майор и харкнул кровью. - Уходят под полочку. Мы им дали просраться в разлуку, но они прошиблись за высоту сто восемь.
- Тебе они тоже дали просраться, как я погляжу. - скривился Кольцов.
- Олеж, они не попались на "сторожок". - Майор снова сплюнул. - Умные, гады! Сразу сбили пушку и рванули вперёд, сотни две свалились нам на башку.
Кольцов присвистнул: умные, чёрт их возьми.
- Сколько у тебя народу целого?
- Сорок с хвостиком. Набили мы не меньше сотни. Весь берег завален. И дальний, и наш. Но они уходят, Олеж. А мои дурни трясутся. Этот блядский "одолин" вызывает зависимость. Твои сейчас тоже шататься начнут.
- Ладно, уходи вниз. Выноси три-сотых, пополняй боезапас и жди нас.
- Живее! Бегом марш! - заорал полковник. Следовало спешить, пока ломка не настигла последние роты.
Интермедия.
"Минутка"
Народная песня Амурской Войны 2371 - 2374 гг. (Великоруссия против Японо-Китая на Дальнем Востоке.)
Прости, дорогая осталась минутка.
Уложены вещи, такси у дверей.
Нам надо прощаться, прощаться, прощаться...
Секунды летят всё быстрей.
Наш воинский "литер" отправится в полночь.
Ревут на погрузке краны.
Тяжёлые танки встают на платформы,
Задравши, как хобот, стволы.
Гремит сапогами идущая рота,
Блестят над рядами штыки.
А мне чуть тоскливо от этой погрузки,
И средство одно от тоски.
Кричит тепловоз бесконечно и жутко.
Со станции тихо пошёл эшелон.
"Во взводах - проверить!" проходит команда.
Качнуло на стрелке вагон.
Пошла разгоняться махина железа.
За окнами ряд фонарей.
"Ну что, господа офицеры, мы едем!"
Пошло оно к чёрту, напиться б скорей.
Не первый я раз на проклятой Амурке.
Воюю уже третий год.
И снова пропахла вином гимнастёрка,
На мне уже рота - не взвод.
Шумите и радуйтесь, глупые дети.
Вчера из училищ пришли.
Вот сколько таких пацанов развесёлых
В тайге только смерть и нашли?
Сгорели вы в танках, убиты на "речке",
Иль умерли в госпиталях.
Вы все для меня только бледные тени,
В кровавых и гнойных бинтах.
Давно перестал вспоминать эти лица.
Иначе не выжить в аду.
Налейте стакан, мне охота напиться.
Второй - и пойду, покурю.
Уйду в тихий тамбур, зажгу сигарету.
Над поездом светит луна.
Машины пред нами, как мрачные тени.
И лес, как казармы стена.
Кричит тепловоз бесконечно и жутко.
Над нами клоками полощется дым.
Пусть даже вернусь я с проклятой "амурки",
Но больше не быть мне уже молодым.
Навстречу проносится скорый с крестами
Вот это - работа войны.
Там те же ребята, что жаждали славы,
Теперь им протезы нужны.
"Регерка" тяжёлая, долгая, сука.
И сладит ли с нею регврач?
Взгляните, кто хочет, на правую руку.
Уже не отбить мне ей мяч.
Да, внешне она натуральна и с кожей.
И даже шерстиста чуть-чуть.
Но кто мне забыть о родной-то поможет,
Что где-то Амуром плывёт?
Кричит тепловоз бесконечно и жутко,
Вагоны уходят на юго-восток.
Чего ты дождёшься, моя дорогая,
Меня или серый казёный листок?
Кричит тепловоз бесконечно-тоскливо,
Всё к чёрту, пойду и напьюсь допьяна!
Грохочут колёса, качает вагоны
И с неба нам светит луна.
31 мая. Около 2х часов ночи.
Рубид, Хларау.
Безымянный горный хребет на северо-западе Сорокаречья.
Прорыв обошёлся недёшево. Группировка на скальной полке забросала 538й и 535й гранатами на отходе. Достать этих чертей было почти невозможно, спасение было лишь в скорости. Аръегард тащился по узкой лощине меж каменных осыпей. Влад механически переставлял ноги. Рядом с ним шли Флинт, Циря и Рок.
Максим остался там, в развороченой кровавой земле. Где-то неподалёку от сына упал отец. Вместе пришли - вместе ушли.
Литвинцев и Норин с Дискером тащили впереди них "саван". Здоровенный механик перекинул длинную лямку изголовья через плечо и шёл, наклонив голову, как бык. В "саване" вытянулся Ион. Влад видел его бледное лицо в обрамлении чёрного капюшона, прикрытые веки. Осколки в грудь и в живот, острая кровопотеря.
Серёга хромал, Ольшин нервно трясся, то и дело оглядываясь назад, на Флинта. Они несли паурайф. Перед саваном с Ионом меж двумя драгунами шагал Камов. Лейтенант совсем расклеился, драгуны были готовы поддержать его, если офицер начнёт терять сознание. Выше по ущелью, почти у "зубов" заметна цепочка драгун 535го эскадрона. У них тоже полно раненых. Кого ведут в обнимку товарищи, кого несут на простых брезентовых носилках или в таких же "саванах".
Батальона больше нет. Было шестьсот с лишним, осталось около трёх сотен. Лашевский, старый рыцарь, жестокий и мудрый одновременно, принял на себя удар поднявшихся снизу руссов и бросился, окровавленный, в воду, когда его пытались взять живьём. Воронка в середине озера чавкнула и Ярослава не стало. Остатками 535го командовал Рощин.
- Урчит чегой-то. - дрожащим голосом произнёс Ольшин.
- Брюхо твоё ненасытно-конфетное урчит. - бросил Флинт. - Шагай ширей, долапатишь живей!
Влад остановился, прислушался: да, гауссман прав. Урчит. И это не живот, а моторы руситских БМП. Он-то надеялся, что машины застрянут на южном берегу озера или в лощине. И там, и там - узковато. Но, падлы, прорвались. Они их не догнали, наверное, лишь потому, что пошла каменная осыпь, им неудобно ехать под углом, мелкие камушки не дают разогнаться. Как по песку на машине - медленно, на низких оборотах. Дашь газу - буксанёшь. А пехота руссов вперёд не рвётся, не хочет опять под кинжальный огонь в дефиле без укрытий. То, что и противнику укрыться негде, утешает слабо.
Владислав понятия не имел, что великорусский солдат, накачаный наркотиком, с блокированым мозгом, не может чего-то хотеть помимо базовых инстинктов. Другое дело, что ломка у них уже началась, чипы работали с перебоями и Кольцову пришлось импровизировать, чтобы заставить солдат идти вперёд. Основу отряда составляли те самые "семёновцы". Он давно перестал давать им треклятый "преодолин". И эти люди шли вперёд осознанно, подогретые перспективой стать "спецами", выйти на новый соцуровень. Их было 27. Ещё около сотни шли просто потому, что чипы ещё не отпустили их мозг, и они шагали вслед за машинами, как и было велено.
"Сириусы" тяжело пробирались по стенкам ущелья. Ширины им не хватало, одна шла с диферентом влево, вторая вправо.
Отряд драгун преодолел небольшой подъём, прошёл между двумя высокими скалами и начался спуск. Метров через сто ущелье раздваивалось, а сразу за правым "зубом" склон пробит пещеркой. В глубине капала вода. Над пещерой чудом держалась тонкая маруська.
Влад остановился и обернулся, чуть не доходя "зубов". Урчание приближалось. Отряд шёл слишком медленно, чтобы оторваться от преследования. Да что их так заело? Форт достался руссам, плацдарм тоже. Они ведь ни сном, ни духом, что остались последними частями руситов на Альмараке вообще и в Рубиде в частности. К чему преследовать, когда можно зарыться в оборону, ждать подкреплений и не париться. У драгун не в ходу уничтожать противника. Рассеять было вполне достаточно. Если только гнать, не давая сгруппироваться, но не так уж много сил у руссов, чтобы увлекаться погоней.
- Упорные. - пробормотал обер-ротмистр, облизывая губу.
Изгиб ущелья осветился розовым - шли горячие машины. Их температуру и уловил даркер. Уже слышен скрежет гусениц по гравию, рык движков накатывался, бил от стенок, под ногами прошелестели осыпавшиеся с откосов камушки.
Рокотов потянул его за плечо:
- Влад, пошли! Между этими останцами им не пролезть.
- Сейчас, Серый.
- Пошли, скорей.
Передовая БМП вывернулась из-за поворота, пылая алым. Злым синим глазом горела единственная фара над люком водмеха. Башня чуть шевельнулась, ствол начал опускаться.
Стахов поспешно вырубил даркер - как бы в глаза не светанули ксеноном. Ноги будто приросли к месту - его смерть ползла на него. Угловатая, приплюснутая, злая. Показался из-за уступа перекошеный нос второй БМП.
Владом овладело усталое безразличие. Ему осточертело убегать. Перед зубами площадка чуть расширяется, машина тут отлично встанет и начнёт расстреливать усталый отягощённый ранеными отряд в спины. Ворон сжал зубы, решительно перебросил ГК на руку и опустился на колено за крупный валун.
- Влад, не сходи с ума! - завопил Рокотов, изо всех сил дёргая друга за куртку.
Гаусс выбросил очередь "сердечных" игл, выбивших россыпь искр из БМП. Русская броня с рациональным углом наклона отразила удар.
- Ольшин, Флинт, готовьте пушку! - бросил Влад чуть повернув голову. - Серёга, помоги им. Рокотов бросился к стрелкам, спускающим тяжёлое оружие наземь. Они оперли его прямо о землю, Флинт стоял на колене за бугорком, оба Сергея нырнули за левый "зуб".
Камов обернулся. Он уже висел на шее одного из проводников, обняв её рукой. Его трясло, но лейтенант держался. БМП - метрах в трёхстах.
- Юра. - Стахов тяжело дышал. - Уводи людей, быстро. Мы подстрелим эту уродину и догоним вас.
- Владислав Георгич. - просипел Камов. - Не надо, они не просунутся. Пойдёмте!
- Уходи, брат. Это приказ. - отрезал Влад и щёлкнул затвором подствольника.
Возле второй машины показались человеческие фигуры. Стахов выпустил очередь веером по ним. Руситы залегли, вокруг защёлкала по камням ответка. Драгуны поспешно утащили Камова за скалу.
- Влад, Влад! Давай к нам! - орал Рокотов. Он перехватил свой короткий автоматик, прижался к "зубу" и тоже дал очередь, не давая пехоте подняться. Из-за соседнего зуба вёл огонь оскаливший зубы Ольшин.
БМП тормознула, башня поворачивалась.
Стахов бросил приклад ГК к плечу, пальнул гранатой. Вспышка и глухой удар раскатился по ущелью. Фара БМП погасла, машина даже как будто осела на задние катки. Её сестра двинулась вперёд, вокруг неё были заметны пригнувшиеся фигуры пехотинцев. Влад на четвереньках пополз к "зубам". Над ухом свистнуло. Он упал животом на осыпь и переполз через маленький валик мимо белого ствола паура.
- Огонь по готовности, Флинт.
Экс-корсар улыбался. Нехорошо так. Палец потянул спуск.
Сашок с башнером БМП выстрелили одновременно. Два взрыва слились в один. Влад уже почти переместился за правый "зуб", когда ослепительно белая вспышка и вбивающий в землю грохот выбили его из мира в калейдоскоп переливающихся пятен.
Рыжие всполохи мечутся по склонам, по облакам. Выхватывают из темноты тёмные фигуры, мирриады огоньков на склонах. Это белая роса? Или просто слюда? Или звёзды сошли с небес осветить путь? В ушах гулкая пустота. Звенящая, чёрная. Тело опять прибито гвоздями к земле. Автомат больно врезался в живот. Спина как чужая.
Стахов поворачивает голову набок. Под щекой острый камень. В нос лезет пыль и щекочущая травинка. Перед лицом - рубчатая подошва берца. Человек стоит на коленях, второй - тоже, но с другой стороны от лежащего на земле, бъющегося и отчаянно матерящегося тела. Щёлкает инъектор. Ногу раненого охватывает серый плотный чехол.
- Забирай кореша и уходи. - хрипло говорит Рокотов.
- А как же вы, вашблагородь? И Владислав Георгич?
Ага. Это Ольшин-Циря. А ранен Санёк-Флинт. Кажется, раздроблены кости.
- Я заберу его и догоню вас. Давай, парень, живо.
Вдвоём они поднимают тоненько плачущего Флинта, Ольшин закидывает его руку себе на шею.
- Держись, Сань. Держись. - Он обнимает напарника, оба автомата висят на плече Цири. Неуклюже и тяжело пара начинает спуск вниз. Рыжие всполохи всё ярче. До Влада дошло - горит БМП. Она стояла посерёдке - второй не пролезть. Или пролезть, но не сразу.
- Владик, лапка, ты как?
Руки. Твои руки. Ощупывают тело. Их чувствуют пылающие болью рёбра, раскалывающаясь голова, шлем-то где? Сорвало, раскололо? А, неважно. Холодный ветер остужает горячую от проникающей за виски боли голову. Спина отзывается рвущей судорогой, Рокотов отдёргивает ладонь и с ужасом смотрит на окровавленые пальцы.
- Серж. - язык еле ворочается, перед глазами всё плывёт. - Не чую ног, Серж.
Сергей оглянулся на проём меж скалами, на изломаный паурайф, из которого стекает ржавая пахнущая розовым маслом струйка неведомо для чего бывшей там жидкости. Руситы приближаются, он просто шкурой чувствует - они идут по склонам, пробираются повыше от полыхающей машины и снова спускаются. Они не торопятся, за "зубками" может оказаться много зубов. Откуда им знать, что тут остались лишь двое. Серёжка Рокотов и его любимый с перебитым позвоночником. Это конец. Плен, издевательства, мучительная смерть.
Рок наклонился, схватил Влада за ворот и поволок туда, где чернела в тени расселина, не обращая внимания на слабые стоны. Ноги Стахова безвольно волочились по земле.
Он вытянулся животом на мокрых ледяных камнях. Под щекой какая-то тряпка. Сил уже не было. На краю сознания - голос Сержа:
- Боже, боже, любимый. Что же ты наделал? Мне же теперь незачем жить.
Он плачет? Похоже. На лицо падают и горячие редкие, и частые холодные капли. Темно, тело дубеет. Горячая ладонь проводит по щеке, сухие губы касаются его виска.
- Владик, жизнь ты моя. - всхлип. - Как же так? Ну почему так? Почему?
Шершавая ладонь оглаживает его лоб, шею.
Влад уже не может ответить, только чувствует, как что-то утекает из него. Сил всё меньше и хочется спать, спать, спать.
Сергей сидит возле умирающего друга. Возле смысла вообще жить дальше. Как же мало отмерила проклятая судьба им двоим! Как же мало!
Ничего уже не сделать. Спины там практически нет. Хорошо, что Влад парализован и не ощущает ужасной боли. Штаны на нём почти сгорели, от ноги - просто кровавое мессиво. Гад пальнул разрывным.
Расщелина в тени скрыла их от глаз пробегающих руситов. Он слышал топот ног и лязг амуниции. Резкую команду "За мной! В атаку! Всё, им не уйти! Лисы в клетке!"
Лисы.
Когда лиса попадает в капкан, она отгрызает лапу и уходит на трёх. Потом отрастит. Но ему уже нечего отгрызть. Или есть?
Сергей гладит Влада по лицу. Кожа уже натянулась, косильщица рядом. Она вот-вот положит на жёлто-синий лоб холодную руку и навеки заберёт Владьку туда, откуда никто не вернулся.
- Владик, если слышишь меня, моргни.
Веко опускается и поднимается. Губы шевельнулись, но они уже не в силах что-либо сказать.
Рокотов снимает с шеи красный мешочек, достаёт из него маленькую шкатулочку. Щёлкает украшеная серебряной листвой крышка. На чёрном бархате в углублении - продолговатый кристалл.
Серёжа негнущимися пальцами выдирает псиокрист и, держа кристалл за торцы, вывешивает его перед лицом Влада. Он смотрит в темноту пещеры и начинает медленно прокручивать прозрачный камень перед открытыми в небытиё зелёными глазами.
- Я люблю тебя, Владик. Без тебя мне незачем жить. Смысла нет. Силы нет. Прости. - нараспев шепчет Рокотов, покручивая псиокрист туда-обратно в определённом темпе, как учил сходящий с ума Рубен в камере объекта Набатово. - Прости меня, солнце. Это - единственный шанс. Я найду тебе красивое тело. И обязательно с зелёными глазами. Никто и никогда не отыщет нас. Не помешает нам любить друг друга вечно.
Изуродованное тело вздрагивает и вытягивается на ледяном полу пещеры. Кристалл уже не прозрачен - в глубине его переливаются всполохи огня и зелёные искорки. Рокотов осторожно укладывает душу любимого в чёрный бархат.
Остаётся последнее: пока тело не остыло, Рок активирует наруч Стахова и прижимает сектор карты к такому же на своём наруче. Пара манипуляций и на счету оказываются средства для первых шагов на долгом пути к счастью. Тихим и светлым дням для них двоих.
Ладонь осторожно притягивает веки несчастного Влада, последний раз Рок касается уже мёртвых холодеющих губ.
Сергей бросает в пещере свой ГК, забирает стаховский, натягивает рюкзак, надевает шлем.
Он осторожно проверяет обстановку - чисто, руситы прошли. В отдалении доносятся звуки ожесточённой перестрелки.
"Ага, лисы не беззубы! Видно, подкрепление снизу подошло. Ну что, хорьки вонючие, отыскали лисоньку себе на горе?"
Он оглядывается на черную трещину в скале, достаёт флуоресцентный белый маркер и размашисто пишет прямо на сером камне:
"Здесь лежит тело Владислава Стахова (Ворона)"
Склоны сверкали мирриадами огоньков Белой Росы, когда Сергей, ужом проползает по ущелью до своротки, чтобы его не заметили с уцелевшей БМП. Он ныряет в распадок, идущий к шахте с червоточинами.
У него есть способы связаться с хорошими друзьями и с необитаемого континента на Стрее! Он хамелеон. Он растворится в мире. В том мире, где никто и никогда не помешает их тихому счастью. На двоих.