Если бы не безудержная тяга к алкоголю, то Эйгона, сына короля Визериса от второго брака с королевой Алисентой Хайтауэр, звали бы Эйгоном Странным, но… в народе он стал печально известным принцем Эйгоном Пьяным.

И пожалуй, Эймонд не знал, что он ненавидел в своем старшем брате и наследнике короны больше. Его причуды или его бесконечное пьянство.

Его брат, несмотря на воспитание благочестивой и глубоко верующей матери, безбожно пил и пропадал в борделях с одиннадцати лет. Совершенно бездарно обращался с оружием как для мужчины, имел тощее нескладное телосложение и излишне женственную внешность, что в совокупности с его зачастую безбразным, всклоченным видом вызывало лишь отвращение. Когда-то, Эймонд уже с трудом мог вспомнить когда, голос у него был звонким и чистым, но после того как брат пристрастился к вину, борделям и привезенной из-за моря привычке курить траву под названием “табак”, его голос стал хриплым и каким-то даже надсадным. Хотя и неудивительно, так как он частенько, напиваясь почти до беспамятства, орал песни Древней Валирии до хрипа, надрывая горло. И вот уж умора — читать высокую поэзию шлюхам.

Наследник престола декламирует баллады о любви шлюхам!

Он выкупал шлюх и устраивал им, как он это называл —  “культурное просвещение”, читая стихи из королевской библиотеки. Блажь, дурость, глупость, свойственная только его брату, нередко среди дворян называемая слабоумием.

Вот только слабоумным Эйгон не был. Он был просто странным, и вероятно, вино делало его еще большим чудаком. Эймонд не удивился, если бы после такого количества вина и Хелейна начала вытворять такие выходки; она тоже отличалась некоторыми странностями. А потому сестре вино не подавали, на что она лишь улыбалась, смотря на Эймонда так, будто знает больше, чем он. Ну, во всяком случае, о его запрете крепкого вина в ее покоях она точно знала.

Эймонд не понимал, почему мать и дед имели глупость терпеть его брата да и вообще вовремя не пресекли его пристрастия. Он свободно спускал золото на выкуп ночи в целом борделе и среди шлюх имел просто огромную популярность, что было против веры в Семерых, против всех принципов воспитания его деда и матери. 

Его поступки были отвратительными. Но Эйгону — любимчику Эйгону все спускалось с рук.

И это при том, что дед явно не испытывал радости и уж тем более гордости за своего внука, смотря на него порой с нескрываемым презрением. И обвинением в сторону их матери.

Эймонд Таргариен даже думать не хотел, что происходило после того, как у брата сходила на нет его внезапная тяга к ораторскому искусству и что именно он творил в борделе с выкупленными шлюхами после своего выступления. В том, что шлюхи были крайне благодарными слушателями, ублажающими его эго, он не сомневался совершенно. И за золото, скорее всего, благодарили его крайне щедро.

Эйгон мог вернуться к рассвету. А мог и не возвращаться, напиваясь, пока его не потянет в постель и ноги не принесут обратно в замок. Правда, чаще его все же возвращали в замок насильно, когда стражам и Кристону Колю все же удавалось найти его на улицах Королевской Гавани, где Эйгона чудом еще не зарезали. Это действительно было удивительным, и порой Эймонду казалось, что деда и мать даже разочаровывало везение наследника престола, что выползал из воды сухим, но неизменно пьяным. 

Его притаскивала верная стража, подхватив под тощие руки, волоча сразу в кабинет матери, где за закрытыми дверями происходило очередное словесное наказание. Пару раз Эймонд с каким-то мстительным удовольствием наблюдал за тем, как Эйгон выползал из материнских покоев с опухшими щеками и даже с кровоточащей губой. Мать была с ним мягкой, как он сам считал. И потому вместо недостаточно сильных материнских пощечин в редкие дни, когда удавалось вытащить все еще не отошедшего от пьяного угара брата на плац, первый сын короля получал от младшего брата все удары, от которых не мог отбиться, и часто к концу тренировки лежал лицом в земле.

Один раз Эймонд разбил ему нос, но, вопреки всему, Эйгон, хлюпая кровью и соплями, сидя на земле, лишь посмеивался, будто бы ничего не произошло. И не испытывал ни капли злости на то, что его фактически избивали.

Эймонд знал, что он мог защититься. Чувствовал, что были моменты, которых он бы мог избежать, но Эйгон не пользовался выгодной ситуацией. И Эймонд долго не мог понять почему.

Но на заданный вопрос лишь получал хмельной ответ:

— Не могу же я бить младшего брата.

И это была еще одна причина, почему Эймонд его ненавидел. Он не мог его понять, не мог ничего добиться, кроме однажды оброненного “Не доверяй Кристону Колю”. Чем старше он становился, тем больше его раздражали и злили непонятные тайны, что окутывали мать, деда и его старшего брата. Возможно, в части из них была замешана Хелейна, но вытащить из нее, кроме туманных слов, ничего не вышло.

Его старший брат был странным. Он безбожно пил, проводил ночи в обществе шлюх, слабый и никчемный. При этом забывшись, ловко игрался с кинжалами и иногда странно дергался, когда к нему подходили сзади.

Принц Эйгон Таргариен был странным. Но добрым.

Эйгон был добрым. И Эймонд Таргариен не мог его ненавидеть так сильно, как бы ему хотелось.

Потому что в этом треклятом замке, полном интриг и грязи, где мать погружена в придворные игры и веру, где их собственный отец-король не обращает на них внимания и медленно умирает, гния заживо, где их дед-десница учит никому не доверять и ненавидеть всех, кто идет против семьи, а точнее против него и партии “Зеленых”... только Эйгон — старший брат дарит Эймонду, Хелейне и Дейрону искреннюю и ничем не запятнанную доброту и любовь. Только он всегда на их стороне. Только он является чем-то настоящим, не извращенным и искаженным, что им пытаются внушить с самого детства под видом “семьи”. 

Эйгон Таргариен — его старший брат. Его семья. Которая в сто раз лучше семьи их старшей сестры Рейниры, что так нежна и ласкова к своим детям, к их проклятым племянникам, к которым им прививают ненависть. От образа их семьи раньше душило завистью, так как ни мать, ни даже родной отец, не то что приемный, не давали и крох чего-то похожего, что было у темноволосых бастардов.

Которых даже их собственный отец любит больше, потому что, несмотря ни на что, они дети Рейниры.

И на самом деле не важно, бастарды ли они или нет, просто это было несправедливо. С самого начала несправедливо. И если Эйгон легко мирился с пренебрежением отца в свою сторону, то Эймонд так не мог.

Но по итогу все обернулось так, что на стороне Эймонда был только старший брат. Только он с самого детства все равно что мать. Почти что отец. Который в тот злополучный день раскидывает проклятых Веларионов со своего пути, что застыли в страхе от того, что сотворили, не в силах позвать на помощь. И несмотря на хмель, бежит с ним на руках к мейстеру, заставляет пить маковое молоко, с силой разжимая его зубы, и умоляет не засыпать, пробиваясь сквозь пелену его боли.

Кровь. Вино. Огонь. И запах этого противного табака. Привкус земли. Он тогда был словно в бреду, но запомнил, как слабый брат нес его на руках, преодолевая немалое расстояние и крутой подъем так быстро, как только мог.

Вообще-то Эймонд думал, что его никчемный брат так не может. Не может встать на его защиту, не может взять на себя наказание за оскорбление Эймонда в сторону сыновей Рейниры.

Его извинения за него были тогда унизительными, и Эймонд был готов разорвать его на части, но…

— Ты там был? — этот спокойный вопрос, заданный спустя несколько недель после того, как он оседлал Вхагар, застал Эймонда врасплох.

— Что?

— Я спрашиваю, ты там был? Доказать сможешь, что их отец не Лейнор Веларион?

— Но они на него не похожи!

— Но он их признал, — брат сидел в кресле, покачивая бокал вина в руке. — Он сказал, что это его дети. Его старший сын носит традиционное имя Веларионов. 

— Это ничего не значит.

— Ошибаешься, — его голос был спокоен и тих. Он сидел у горящего камина, крутил кубок и рассматривал узоры на его боках, но без особого интереса. Эймонд был уверен, прежде чем он пришел, брат уже успел изучить свой кубок со всех сторон. 

— И в чем же моя ошибка? — едко спросил он, садясь рядом, пропахший драконом и потом.

— Наш отец должен был жениться на Лейне Веларион и тем самым образовать союз. Из-за того что он женился на нашей матери, союз между нашими домами заключил Лейнор Веларион и Рейнира. Веларионы богаты, у них есть флот, в их руках морские торговые пути. Они сильные союзники, жестокие враги на море. Война на Ступенях укрепила их политические позиции, как и брак с нашей сестрой. Если ты думаешь, что оскорбляешь только Рейниру и ее детей, то ты ошибаешься. Ты оскорбляешь Веларионов, в том числе принцессу Рейнис. А это не принесет ничего хорошего для Вестероса.

— Но…

— Их признал Лейнор Веларион. Их признал лорд Корлис и принцесса Рейнис. Думаешь, они бы позволили обручиться своим внучкам с незаконнорожденными детьми Рейниры? — смешок, разбивший тишину, заставил Эймонда вздрогнуть. — А еще у них есть драконы, и они их всадники. Они кровь от крови Таргариенов. Твои же слова, основывающиеся на грязных слухах, что могут распускать враги и глупцы, ничего не стоят. И даже если их незаконнорожденность имеет место быть, у тебя нет ничего, чтобы подтвердить этот факт. 

— Ты защищаешь их?

Эйгон хрипло рассмеялся.

— Нас. Я защищаю нас. Нет нужды наживать врагов больше, чем они и так имеются у короны и нашего рода. Это ни к чему, — он отпил вино и устало вздохнул. — Ты когда-нибудь думал о том, что будет с Домом Драконов, если драконы исчезнут? Символ того, что мы ближе к богам, а не к людям? Что тогда будет?...

— Ты пьян, брат.

— Мы перестанем быть особенными, Эймонд. Мы станем такими же людьми, которым недоступно небо. Пламя и кровь станет легендой. Как и многие, кто был до нас… А впрочем, ты прав. Я слишком пьян.

Брат, в отличие от матери и деда, порой был пугающе честен и открыт. Если Эймонду нужно было что-то узнать, достаточно спросить. Он бы не стал скрывать ни своих мыслей, ни разумных доводов. Он всегда объяснял, почему, зачем и для чего было сделано именно так, а не по-другому.

Эта честность подкупала. И не давала ненавидеть его по-настоящему. Иногда учила понимать Эйгона и самое отвратительное — признавать, что брат был умнее, чем хотел казаться. И возможно, из него вышел бы неплохой король.

Но потом он вновь напоминал о всех своих пороках, пьяным свисая с рук стражи.

Эймонд зло подхватывает пьяное тело, подставляет свое плечо и тащит Эйгона в его покои, приказывая позвать Хелейну. Сестра, несмотря на свою оторванность от мира, всегда приходит, если дело касается Эйгона.

Эйгон опирается на него, тяжело вздыхает, воняя перегаром и дымом. Табаком. И на мгновение Эймонду кажется, что и кровью. Пока Эйгон плетется, переставляя ноги, и мычит себе под нос один из любимых валирийских мотивов, Эймонд успевает рассмотреть у него под ногтями кровь. Но особого значения он этому не придает, решив, что тот опять куда-то вляпался, и, дотащив бедового до покоев, морщится, когда Эйгон хлопает его по спине, призывая отпустить.

— Я отведу тебя к кровати, — говорит Эймонд настойчиво.

Эйгон улыбается теплой и благодарной улыбкой, и его шальной пьяный взгляд на опухшем и грязном лице, взгляд, полный ласки и благодарности, обрушивается на Эймонда, оставляя его совершенно безоружным.

Как в детстве, когда всего этого не было. Тогда он брата не то что не ненавидел — он его обожал.

— Не стоит, братец, — бормочет он. — Дальше я сам.

Он мажет губами в нелепом поцелуе по волосам успевшего уклониться от этого детского жеста любви Эймонда.

Эймонд невольно отмечает, что уже скоро его перерастет. А ведь старший брат, который родился недоношенным и болезненным, застывает в росте чуть выше их матери. И это отчасти тешит его самолюбие, так как когда-то Эймонд был таким же хилым. Правда, гораздо яростней и злее, чем старший брат. Видимо, поэтому он и вырос, в отличие от него.

Эйгон усмехается на его жест протеста и настойчиво отталкивает прочь, уже тверже ступая в сторону своих покоев. Два шага до дверей, которые ему услужливо открывают стражники, он преодолевает почти с достоинством. Двери закрываются и…

Второй сын короля вздыхает, прикрыв единственный глаз, заслышав, как падает на пол за дверью пьяное тело, кажется что-то уронив в попытке удержаться.

В конце коридора слышатся шаги свиты его сестры, и Эймонд привычно передает Хелейне заботу о своем брате, зная, что тот не навредит ей, хотя и является мужчиной.

Их брат странный. Когда пьяный — еще более странный, чем когда трезв. Эймонду иногда кажется, что витающая не в этом мире Хелейна уступает ему в своей чудаковатости.

Принц Эйгон из всех женщин во дворце позволяет прикасаться к себе в беспомощном состоянии и помогать выходить из пьяного дурмана лишь матери и сестре. Правда, мать приходила к нему лишь пару раз на его памяти.

Из-за этого даже ходят слухи, что Хелейна станет его женой, но…

Кому как не Эймонду знать, что брат относится к Хелейне как к святой, которую тронуть как женщину никогда не посмеет.

И все же Эймонд Таргариен уважает Эйгона за то, что, каким бы ни был его брат пьяницей, он никогда не пьян до потери сознания и непонимания ситуации, в которой он находится. Удивительный талант, единственный плюс которого в том, что Эйгон Таргариен в любом состоянии возвращается ночевать исключительно во дворец.

Но все же он не раз задумывается. Мимолетом, не задерживаясь долго на этих мыслях.

Что заставляет его брата всегда отслеживать ситуацию, несмотря ни на что?

Вот только на подобные вопросы Эйгон никогда не дает ответов.