Семь лун тому назад

Где-то вдали, надежно спрятанный среди каменных хребтов от чужих глаз, едва различимо стрекотал дрозд. 

Розоватые лучи восходящего солнца озаряли снежные шапки на вершине Одинокой горы, и те сияли ярче любых самоцветов. Только мрачной и стылой была та красота. Тревожно завывал ветер, привольно разгулявшись в пустоши, где вот уже несколько десятилетий не возвышались могучие деревья. Даже золу, которая осталась от густого леса, давно развеяло по степи и смыло дождями. Мертвая, гнетущая тишина царила теперь на всех тропах, что вели к некогда процветавшему королевству. 

Три фигуры, что стояли среди серого безжизненного камня, казались совершенно крохотными по сравнению могучими, будто врастающими в саму гору колоннами. 

Некому нынче было встречать здесь гостей, званых и непрошенных. Долгие годы исполинские врата не отпирали, да и не стал бы этого делать новый, пугающий хозяин сокровищ Эребора и потаенных лабиринтов. Более не сиял ярче солнца отлитый кузнецами из наугрим металл, не играли на свету редкие каменья непревзойденной огранки. Не удивляли тонкими переливами вытесанные в самом теле горы громадные фигуры былых правителей. Не то время проявило милосердие, не то столь велико было искусство гномьих мастеров, однако тяжелые узорчатые своды и широкие щиты с начертанными на них знаками древних родов остались точно такими же, как в самом начале правления Трора. Лишь внимательный взгляд разобрал бы черные отметины, оставленные драконьим пламенем. Много разрушений принес когда-то в Эребор Смауг Ужаснейший, однако врата все также надежно запечатывали вход в покинутое, погибшее королевство. Не нашлось в них и намека на изъян: ни борозды, ни выбоины, ни расщелины.

Как бесконечно долгие годы из-за неприступных врат Эребора не доносилось ни звука, так и сейчас лабиринты горы молчали. Ни к чему было отзываться тем, кто на этот раз осмелился потревожить чужой покой. Да и как заговорит с непрошенными гостями мертвое королевство, разве что клекочущим рычанием дракона или гулким обвалом? Дыхание и шепот Эребора, как гласили легенды, слышали разве что короли наугрим, но ныне не было у Одинокой горы короля. 

Молчали теперь и путники, что явились сюда в рассветный час без повозки и лошади. Каждому из троих хватало собственных дум и печалей. 

Зачарованно смотрел на угловатые гномьи узоры главных врат первый, самый высокий и самый молодой из путников. Пусть гордо держал юноша спину, в каждом движении его – осторожном, напряженном, но выверенном и величественном – читалось еще не отчаяние, но тревога. Выматывающее беспокойство за прошедшие несколько лун отпечаталось на его лице, и проглядывало теперь сквозь безупречную эльфийскую красоту, прорывалось даже через выученную за столетия безмятежность и невозмутимость. 

Тяжело, но сочувственно вздыхал сгорбленный старик, ряженый в грязно-коричневое тряпье и потрепанную от времени шапку. С болью смотрел он на пепельно-серые камни, на истлевшие и окаменевшие сучья, оставленные позади, на спекшийся в стекло такой редкий в этих местах песок. Смирение перед грядущим не могло погасить тоски старика по некогда прекрасным лесам, что лежали вокруг Одинокой горы, по обитавшим в них зверям и птицам. Одной рукой он опирался на посох, увенчанный синим кристаллом. Камень тот сиял нестерпимо ярко среди выбеленных от времени окрестностей, и не то цвет, не то скрытая внутри магия заставляла любого невольно отводить взгляд. Вторую же руку старик осторожно опустил на дрожащее плечо тому, по чьей просьбе сам отправился к Одинокой горе. 

Именно третий из путников не первую неделю рвался сюда, точно днем и ночью звало его что-то недоступное даже волшебнику. Вот только тайное путешествие не принесло бедняге радости. 

Теперь, скрытый под простым, чуть зеленоватым длинным плащом, стоял он на коленях у самых врат. Широкую спину согнуло отчаяние – то самое, что прорывалось наружу с едва различимым гневным шепотом. Сбитые кулаки – светлая, без намека на изъяны кожа окрасилась розовым – упирались в безжизненный камень. Там, на вратах, среди многочисленных металлических ромбов и переплетений, до первого дождя остались подсыхать следы его крови. 

– Эребор надежно запечатан, – пусто объявил юноше и с необъяснимой болью поглядел на низко опущенную голову своего спутника. – Врата не отпереть ни магией, ни оружием. Никто не войдет, никто не выйдет. Никто еще настолько не обезумел. Даже прислужники врага держатся на расстоянии. 

– Птицы вернулись, – будто бы не к месту ввернул старик. Его больше не интересовали ни неприступные ворота в гномье королевство, ни тот, чье страдающее сердце билось в глубинах горы. Со всем возможным вниманием старик выискивал, откуда звучит несмелая птичья песня. 

– Мир полнится несбывшимися пророчествами. Не думаю, что у Лихолесья есть на это время, – покачал головой юноша и медленно, точно не сразу решившись, опустился в пыль рядом со все также молчавшим спутником: – Эйгон, как ты? Тебе плохо? 

– Мне хорошо. Ему там куда хуже. Ты же слышишь, волшебник, я не мог ошибиться. Это он, а не кто-то еще. Он там. Едва живой, но это он, – сипло ответил тот и вновь содрогнулся всем телом. – Мне нужно к нему. Он там совсем один, замурованный… Как в склепе. 

Казалось, что из голоса, шелестящего подобно сухим осенним листьям, вот-вот уйдет последняя, даже самая призрачная надежда. Покалеченные пальцы с содранными ногтями скрючило не то от ярости, не то от невыносимой боли. Капюшон сполз, обнажая порядочно спутанные светлые волосы и острые эльфийские уши. 

Рвано выдохнув, юноша безо всяких слов крепко обнял несчастного за плечи. Никак здесь и сейчас нельзя было помочь чужому горю. 

Старик только сочувственно покачал головой. 

Из-за по-гномьи надежных врат Эребора все также не доносилось ни звука.

***

Много лет прошло с тех пор, как Смауг Ужасный уничтожил их королевство и поселился в Одинокой горе. Долгие годы скитались они, народ Дурина, не знали ни покоя, ни радости. Каждый день давил им на плечи подобно обрушившейся породе в самых глубоких шахтах. Изгнанники, они еще помнили величественные чертоги Эребора, когда однажды осели в Синих горах. 

Казалось, минула целая эпоха. 

И все же сменились лишь десятилетия, а не века. Живы были те, кто однажды потерял в драконьем пламени детей и жен, братьев и сестер. Время осыпало серебром их косы, но не лишило разума и памяти. 

Когда Смауг появился над сводами королевства, Торин Дубощит, сын Траина и внук Трора, был уже молодым гномом, а не каким-то неразумным ребенком. В мельчайших деталях он запомнил те ужасные, полные скорби и горя дни. С годами боль не стала слабее, а голоса давно уже мертвых гномов, что гремели когда-то над всей округой, никуда не исчезли. Подобно призракам, они преследовали его в дурных снах, напоминая о непомерной вине перед своим народом. 

Не спас. Не помог. Не уберег. Не сумел. Скольким из них величественные стены родного дома стали склепом и братской могилой? 

Разум говорил, что враг был слишком силен, что он застал их врасплох. Броня чудовища не имела изъянов – или же слабые места просто не сумели вовремя отыскать. Много ли драконов, тварей Моргота, уничтожили гномы в эту эпоху? 

Сердце отвергало слова, и перед глазами вновь вставали слезы гордых женщин и суровых воинов, сожженные дочерна кости друзей и родичей, искаженные от ужаса лица искалеченных и погибших. Не сосчитать верно, сколько их умерло там, в недрах горы, но каждого, кто отправился к Махалу уже позднее, в долгих скитаниях, Торин не сумел бы забыть, даже если бы захотел. 

Оттого эльфийского короля, что в час величайшей нужды отказал гномам в помощи, Торин помнил ничуть не хуже. С Лихолесьем Эребор жил в мире и согласии, пусть и хватало мелких споров, но разве перед лицом врага столь чудовищного, как Смауг-дракон, не должно оставить былое? Разве честь и великодушное сердце не велели прийти на помощь соседу? 

Тысячу раз в собственных снах Торин видел гордую фигуру владыки лесных эльфов и его лишенный любого намека на сочувствие взгляд. На лице короля Трандуила не отражалось не только время: в этих безупречных, выхолощенных чертах просто не было жизни. На тонких поджатых губах не играло ни насмешки, ни сочувствия. Чуть нахмуренные брови выражали разве что прагматичный интерес к тому, что случилось в землях близ Лихолесья, не более. Мгновения, и крохи волнения перед силой столь могучей твари сменялись бесконечной эльфийской надменностью. 

Покуда беда не стучалась в его ворота, Трандуилу было плевать на сотни гибнущих гномов. 

Весь он ощущался ледяным отзвуком чего-то величественного, нездешнего и беспощадного. Совесть – о, если у эльфов вообще имелась совесть – позволила ему легко отвернуться от тех, с кем разделял вино и хлеб. Он мог держать голову высоко, а спину – прямо, и ни крохи сожаления и сочувствия не отразилось на его спесивой роже. 

Торин помнил: в Трандуиле никогда не виделось ничего земного, лишь застывшее подобно охлажденному металлу мгновение. Весь он был король, не больше и не меньше. Не живое творение, а продолжение своей короны, искусно сплетенной и вырезанной из изящных ветвей, украшенной то пахучими цветами, то ажурными листьями и алыми как кровь ягодами. Холодные глаза, напоминавшие опалы или турмалины, разве что даже камни менее равнодушны, когда играют на свету радостным блеском. Стрекоза, навеки заключенная в окаменевшую смолу.

Много лет прошло с тех пор. В чертогах Эребора давно не пировали ни гномы, ни эльфы: ныне здесь гулял лишь мертвый ветер. Некогда плодородные, а теперь выжженные драконьим пламенем поля оплакивали лишь серые тучи на низких небесах. На месте богатого когда-то Дейла остались только развалины: даже опаленные кости сгинувших в пожарище, учиненном Смаугом, растащили варги. Самоцветы, что белее света звезд, такие желанные когда-то для Трандуила, канули в забвение среди других гномьих сокровищ. Не хитрые замки и острые клинки охраняли их теперь, а одно могучее чудовище. 

Но Лихолесье стояло там же, а эльфы, не знающие подобных бед, жили дальше. Их король не ведал горестей народа, обреченного блуждать по Средиземью в поисках нового дома. 

Торин знал, что увидит в высоких палатах лесного владыки. 

Неподвижных стражников, исполненных пренебрежения к гномам. Трон, что старше самого древнего из чертогов Эребора. Корону, способную в своем изяществе лишь приблизиться к творениям народа Дурина, – осеннюю и богато украшенную, под стать сезону. Безразличные и бездушные жесты эльфийского короля, который давно уже не держал в руках меча. Все тот же гордый стан, то же надменное лицо. Разве что доведется прочитать в этих беспощадных глазах насмешку над чужой бедой, услышать в мелодичном, жестоком голосе презрение к над королем-попрошайкой. 

Торин был готов ответить оскорблением на колкость, и обвинениями на оскорбления. Его отряд схватили, точно каких-то жалких разбойников, толкали по ступеням, словно пойманных на краже воришек. Его гномов, достойнейших и преданнейших, посчитали за жалких клопов и заперли в темницах. Его самого приволокли к Трандуилу с чрезвычайной неохотой, будто оказывая тем величайшую милость. Словно рассчитывали, что они, гордый народ Дурина, будут молить эльфов о… О чем? О помощи? Или о прощении за какие-то выдуманные преступления? 

Торин ждал чего угодно от эльфийского короля, но уж точно не добрых слов и радушной встречи. А еще Торин никак не думал, что гордый король Трандуил за прошедшие годы мог хоть сколько-то измениться.

Все ожидания разлетелись в пыль, стоило только ступить в тронный зал и осмотреться. 

Казалось, это сумеречный лес до сих пор дурманит голову. Там, среди мрака и теней, сам воздух отравлял сердце и глушил звуки на мили вокруг. Каждую потемневшую ветвь оплетала клейкая паутина, а тропы путали даже гномов, которые немало смыслили в поисках верной дороги. К тому же стражники не дали пленникам чистой воды, не позволили отдышаться. Не удивительно, что гнилостный яд до сих пор являл Торину обманчивые картины. 

Абсолютно невозможные. 

Не мог надменный владыка Лихолесья сидеть в своем высоком троне иначе, как излучая царственность и величие. Не мог Трандуил встретить презираемых им гномов – да кого угодно – в просторном тронном зале, не водрузив на голову высокой эльфийской короны. Не мог он не подчеркнуть свое положение богатыми, изящными одеждами и сохраненными драгоценностями еще прошлых эпох. 

Но Торин смотрел – и видел совершенно другое. 

Король Трандуил сидел на троне полубоком, расслабленно развалившись среди причудливо изогнутых ветвей и закинув одну ногу на подлокотник. Вместо положенных статусу царских одежд он набросил даже не манию, а зеленый, пусть и искусно расшитый золотом длинный халат. Из-под незапахнутой темной ткани виднелась простая белая сорочка и серые дорожные штаны: кажется, похожие носили двое из схвативших гномов стражников. Эльфийская мягкая обувь и вовсе выглядела так, словно Трандуил едва-едва прошел в ней тысячи миль пешком и теперь, не удосужившись даже пыль отряхнуть, принимал незваных гостей. 

Обыкновенно лежавшие шелком длинные волосы короля пушились, а местами и вовсе топорщились: никакого изящества. И все это сущее безобразие, что по эльфийским, что по гномьим – ни одной косы – меркам, ничего не венчало. 

Вместо этого свою корону Трандуил вертел в руках и рассматривал так пристально, словно впервые в жизни видел горевшие алым ягоды рябины. По резным завиткам и острым шипам задумчиво скользили пальцы почти без перстней, кроме одной печатки, слишком тяжелой и массивной для тонкой и длинной эльфийской ладони. На самом краю одного из рукавов явственно виднелось мокрое пятно: не то вода, не то вино. Для полноты картины не хватало разве что кубка, упавшего на бок где-нибудь на ступенях. 

Даже по людским меркам, так на троне мог восседать кто угодно: завсегдатай трактира, наглец и проходимец, охотник, заночевавший не в своем доме, но никак не еще один эльфийский король, не тысячелетнее, пресыщенное создание, что превыше всего чтило спокойствие и порядок в своих владениях. 

– …и здесь преследует. Проклятие какое-то, – с тяжелым вздохом, едва различимо протянул Трандуил и скривился. Свет на ягоды падал так, что Торину они напомнили причудливо ограненные рубины. – Вроде бы дерево, а тверже валирийской стали. Ну нет, чтобы я снова…

Выглядело так, будто гость – заключенный – интересовал королевскую особу меньше всего.

– Владыка, – разве что не откашлявшись невозмутимо начал один из вооруженных стражников. Остальные молчали, точно воды в рот набрали. Эльфы. – Как вы и велели. Торин Дубощит, предводитель гномьего отряда…

– …который блуждал среди этой клятой паутины без воды и еды, а вы их – в темницы, – все также негромко проворчал Трандуил и сел ровнее. Корону он так и не подумал водрузить на голову, только небрежно примостил на подлокотник трона: ягоды мягко зазвенели. Хорошо хоть не подвесил на особенно изогнутый сучок, тогда бы Торин решил, что из проклятой паутины они вообще не выбрались, а все это – предсмертные кошмары. – Хрен привыкнешь. Эльфы, орки, гномы, варги… Что дальше, снарки и грамкины не сказкой окажутся? 

Стражник своей фразы так и не закончил: будто бы осекся на полуслове. Тарабарщину, что едва различимо – как тонкий стук камней в лабиринтах шахт – срывалась с чужих уст, Торин почти не слышал. Откровенно говоря, он даже пропустил мимо ушей, с кем в ряд ненавистный эльф поставил его славный народ. 

Теперь, когда Трандуил повернулся, можно было рассмотреть все его лицо даже отсюда, с подножия ступеней, уводящих к трону. 

От извечной и неколебимой эльфийской безупречности, которую Торин сохранил в памяти, осталась лишь тень. Почти всю левую щеку Трандуила изуродовал черный шрам – не то гниль, не то чудовищный ожог. Чуть выше мутнел покалеченный глаз: вряд ли таким вообще можно что-то увидеть. Там, где ошметки плоти иссыхались и истончались, проглядывали белые кости и даже зубы. 

Торин успел невольно задуматься, о справедливости и о том, кто и где мог так покалечить короля Лихолесья. Это гномы носили бы подобные отметины как украшение. Эльфы же частенько скрывали свои шрамы, потому что видели в них лишь грубость и несовершенство. А уж владыка Трандуил – самый первый из тех, что любят пустить пыль в глаза. 

И это было странно. 

На ум снова пришли обрывки разговоров, что мимоходом слышал Торин за последние полгода. Тогда он не придал им значения: много чести запоминать, что там народ болтает о всяких эльфах. Говорили, будто из Лихолесья в ближние и дальние земли отправлялись посланники короля: невиданное дело. Болтали, будто Трандуил и сам часто выбирается из своих владений, даже посетил Ривенделл, а потом и вовсе недели напролет проводил с Радагастом. Сам Радагаст говорил их волшебнику, будто того давно уже желают видеть в лесах к северу, с ног сбились искать. А однажды Торин – к стыду своему – невольно услышал, как немногословный и недружелюбный Беорн ворчал Гэндальфу, будто за несколько недель набрался умений общаться с надменными и упертыми королями. Еще одна мелочь, о которой не хотелось задумываться, но, по всей видимости, стоило. Теперь прощальные слова Беорна – о лесных эльфах как еще более странных, чем раньше, – обрели иной смысл. 

В сущности, Торина не волновало, какая пакость приключилась с Трандуилом. Сочувствия или приязни эта эльфийская немочь от него не дождалась бы, даже если пару дней назад лично схлестнулась с отражениями Врага. Торина волновала лишь практическая сторона этих перемен. Его отряд мог опоздать к Одинокой горе, если задержится здесь, в Лихолесье. 

Трандуил все молчал, и стражники словно выпрямились еще сильнее, под стать колоннам эльфийских чертогов и стволам древних деревьев. Он – обыкновенно невозмутимый и равнодушный – шумно, почти свистяще выдохнул, опустил подбородок и глядел теперь из-под густых бровей вниз, к подножью трона не то на крутые ступени, не то на собственных подданных. 

– Должно быть, мои воины перепутали гостей и пауков, – со смертельной усталостью в голосе произнес Трандуил, досадливо поморщился и постучал пальцами по подлокотнику. – Стоило встретить вас лично. Мои извинения Королю Под Горой. 

– Я не ношу короны моих предков, – сухо отозвался Торин, не желая выслушивать ни грубую лесть, ни насмешки. 

– Но она твоя по праву, насколько я в этом смыслю, – отмахнулся Трандуил и пустым взглядом уставился куда-то перед собой, точно вспоминая о чем-то неприятном. – Короны в наши дни кто только не надевает. 

Торин нахмурил брови, размышляя, стоит ли принимать слова Трандуила как оскорбление. Эльф – именно этот проклятый эльф – извиняется перед гномами? Нет, это какое-то изощренное издевательство. Его, Торина Дубощита, пусть и не сразу, но вполне себе прямо назвали кем попало. Намекнули, что нет у рода Дурина достойных наследников. Сейчас залы наполнятся звонким смехом, вот прямо сейчас…

Однако веселиться никто не спешил. 

– Я рад, что наследный король наугрим возвращается к своим землям, – все еще немного отрешенно продолжил Трандуил. 

Торин с трудом сдержался, чтобы прямо сейчас не потребовать освободить его отряд. В сказки Трандуила про радость встречи не поверил бы и совсем юный безбородый гном. Эльфы явно что-то хотели. И, по несчастью, Торин не мог знать, какие вести уже добрались до Лихолесья. Впрочем, стремления Трандуила известны. Король снова желает гномьих сокровищ, не иначе. 

– Ты. Передашь принцу, что я его ожидаю, – Трандуил резко повернулся и ткнул пальцем в сторону одного из стражников, прежде чем с непонятной тоской поглядеть вниз прямо перед собой. – Ну? Да какие же вы нерасторопные. Свободен. За принцем, живее. 

Трандуил небрежно махнул рукой и  – снова, уже не наблюдая за удаляющимся стражником – закатил глаза. Поджав губы, он решительно, слишком быстро для своих царственных привычек поднялся и, даже не поправив полы одежд, расслабленно зашагал вниз по ступеням. 

Прямо на ходу он и заговорил: неспешно и размеренно только по гномьим или человеческим меркам, но никак не о эльфийским. 

– Мне сообщили, что ты и твой отряд путешествовали с волшебником, – без лишних вступлений перешел к делу Трандуил, и Торин невольно нахмурился. Сам он ждал совершенно других вопросов. – Митрандир. Гэндальф, так его еще называют. Серый маг. Однако мои люди его не встретили. В брюхах пауков не нашлось никого похожего. В коконах, то есть… Да, в коконах. 

Прозвучавшее “люди” вместо “подданные” или “воины” Торин хотя и не пропустил мимо ушей, посчитал не слишком важной странностью. Ему отчаянно хотелось спросить, кого именно нашли эльфы среди жертв проклятых тварей. Где-то позади, в сумрачном и отравленном лесу, оставался хоббит, их ловкий взломщик. Сердце горело болью от мысли, что он не сумел спастись. 

Оставалось лишь верить, что Бильбо и здесь оказался куда хитрее и сильнее, чем казалось всему отряду. Надежда, что его не сумели ни схватить эльфы, ни сожрать пауки, все еще теплилась в душе, медленно перерастая в слепую уверенность. Удивительный народ эти хоббиты. Бильбо однажды без чужой помощи выбрался здоровым и невредимым из гоблинских пещер. Что ему какие-то твари в темном лесу? 

Нет, Торин не собирался выдавать друзей, особенно не зная, какую участь им готовят эльфы. 

– Наши пути разошлись еще у границ Лихолесья. Волшебник отправился по своим делам. По каким же, мне неведомо, – без намека на любезность отчеканил Торин, предпочитая не замечать, как приближается к нему высокая фигура Трандуила. Весь вид эльфийского владыки заставлял вспомнить страшные дни, последовавшие за появлением Смауга, будил в сердце гнев и ярость. 

Говорить же с тем, кто обладал безграничной властью в этом дворце в Лихолесье, стоило с холодной головой. 

Вот только попытки усмирить гнев вышли боком самому Торину. Да, не сорвалось с его уст оскорблений. И все же, прояви он мудрость и терпение, как просил когда-то Гэндальф, окажись чуть внимательнее, и заметил бы, насколько неуютно чувствовал себя Трандуил в собственном же дворце. Король совсем не по-эльфийски сутулил плечи, едва различимо переступал с ноги на ногу и то и дело шевелил пальцами. Мелкие жесты, которые для многих других не стали бы чем-то необычным, но только не для сдержанного и чваливого владыки Лихолесья. 

– Волшебники, – с досадой выдохнул Трандуил, вышагивая из стороны в сторону. Эльфийская обувь – невиданное дело! – ощутимо шаркала по каменному полу. – Беорн тоже знать не знает, куда эту серую хламиду унесло. Радагаст не отзывается. Плохо, конечно… Полгода псу под хвост. Зря сюда торопился. А может и не зря. Семеро с ним, с волшебником, от них все равно никакого толку.

Раздраженно бросив последнюю фразу, Трандуил вдруг остановился на полушаге и едва не запутался в полах своего мало напоминающего мантию халата. Торин почти усмехнулся, впервые в жизни в чем-то согласный с эльфом. Гэндальф со своими странными планами и путаными маршрутами слишком о многом недоговаривал. Старик вертел гномами, словно деревянными игрушками. Невесть зачем он навязал отряду хоббита, пусть тот и оказался полезнее, чем выглядел поначалу. А сколько всего утаил от Торина Гэндальф что в походе, что годами раньше? 

Понятно было, что у волшебника имелся какой-то свой интерес. Однако Торину сильнее всего не нравилось, что его самого считали за упрямого, глупого ребенка, которому даже правду открыть нельзя. Вдруг глупец не поймет или поймет не так. 

По счастью, в походе к Одинокой горе Гэндальф оставался только временным попутчиком, а не членом их отряда. 

Возможно, еще и поэтому Торин продолжал молчать. Стоило выслушать, что еще скажет Трандуил – а уже потом рубить с плеча. Сейчас ему отчаянно хотелось верить, что эльфу до сих пор плевать на гномов. Отчасти такая болтливость – считай, с пустотой вокруг себя, не с Торином же, – для Трандуила вообще была в порядке вещей. Разве что обыкновенно его болтовня звучала куда чопорнее и оскорбительнее. 

Разум подсказывал Торину, что их все равно так просто не отпустят. Так и вышло, пусть и снова несколько иначе, чем приходилось ждать. 

Трандуил опять поднял руку и резко повел кистью: второй из стражников тотчас куда-то удалился. Торин предпочел не провожать закованного в доспехи эльфа взглядом, все сильнее раздражаясь. Трандуил без раздумий отсылал своих воинов, нагло показывая, что на самом деле думает о гномах. Почти оскорбление: лесные эльфы дали понять, что считают его отряд преступниками, обещали посадить в темницы. А теперь их проклятый король всем своим видом показывает, что не видит в предводителе отряда хоть какой-то опасности, раз выставил прочь почти всю положенную охрану. 

Словно Торин явился в эти чертоги лишь затем, чтобы тихо, как мышь, умыкнуть пару бочонков вина. 

– До меня дошли слухи о твоей благородной цели, – теперь Трандуил заговорил совсем медленно, со всей осторожностью подбирая слова. – Вернуть дом, что отняли у вашего народа. Мне знакомо это желание. Забрать то, что принадлежит вам по праву. 

Торин открыто усмехнулся. Конечно. Еще во времена расцвета Эребора Трандуил страстно желал заполучить прекрасные гномьи творения, а Трор ему в том отказал. Ублюдок ждал – будь проклята непомерно длинная эльфийская жизнь – и дождался удобного момента. Одно дело просить что-то у равного тебе, и совсем другое – у потерявших все изгнанников, которых ты держишь за пленников. 

Трандуил же его недоверия будто бы и не заметил. Он коротко кивнул собственным мыслям, заметно нахмурил брови и продолжил: 

– Я предлагаю тебе свою помощь. То есть тебе и твоему отряду, конечно же, – как-то торопливо поправил он. 

– Я тебя слушаю, – ровно произнес Торин, точно всерьез собирался обдумать любое предложение. 

Меж тем внутри у него все закипало. Шутка не просто затянулась: чужое двуличие вызывало сильнейшее омерзение. Помощь отряду? Гномам? Тем самым, что наверняка сейчас пытались вынести двери эльфийских темниц? 

– Если примешь мою помощь, с вами пойдут лучшие мои воины. С этими уродцами под боком и клятыми пауками в лесу сложно… растерять навыки. Эльфы ступают тихо и умеют оставаться незаметными. Их стрелы всегда бьют в цель. Я также слышал, что вы прорывались через пещеры гоблинов и могли потерять часть оружия. Арсенал моего королевства к вашим услугам, – невозмутимо рассуждал Трандуил, и Торин даже не замечал, как с каждым словом все сильнее хмурится сам. – Доберемся до Одинокой горы скоро, незаметно и во всеоружии. 

Трандуил улыбнулся неестественно широко. Даже во взгляде что-то сверкнуло. Торин невольно опешил. 

– “Доберемся”? – только и заметил он. 

– Да. А как иначе? – невпопад переспросил Трандуил, удивленно поднимая брови. – Я к чему и веду. У нас, как я поня… как я помню, были разногласия. У твоих и моих людей. Я предлагаю объединить силы, так сказать.

На мгновение Торину показалось, что Трандуил не издевался, а просто сошел с ума. 

– Ты, владыка лесных эльфов, предлагаешь нам, гномам…

– Именно, – просиял Трандуил, не позволив ему закончить, и хлопнул в ладоши. – Конечно, я желаю пойти с вами. Мои люди, мой меч… Оружие, припасы. А взамен вы отдадите мне…

Торин было заскрежетал зубами, зная наверняка, что сейчас произнесет Трандуил. 

– …дракона! – с триумфальным видом вдруг объявил тот. 

Торин моргнул. Все слова, все ругательства и оскорбления застряли где-то в горле. 

– Ты желаешь труп Смауга за свою помощь? – вслух прозвучало еще глупее, чем показалось мгновения назад. 

– Труп? Что? Нет, – тотчас возразил Трандуил. – Он же живой там. Спал семеро знают сколько лет, но точно живой. И пробудился… Погоди-ка… Наверное, лун десять назад. 

Не понимая, что именно сейчас чувствует, Торин молча смотрел, как Трандуил шевелит губами и загибает пальцы, не иначе как считая месяцы.

Что-то не давало подвергнуть сомнениям слова эльфа. Лихолесье лежало близко к Одинокой горе, мало ли, что видели местные. Да и сами эльфы чуют всякое, не важно, тьму и мрак Врага или ненавистных орков и гоблинов. Говорят, владычица Лориэна и вовсе читает будущее, разглядывая отраженные в священных водах небеса. Даже странно, что когда-то эльфы упустили целого дракона среди редких облаков. 

Однако и пребывая в сомнениях, Торин все же почувствовал, как лед подступает к сердцу от таких вестей. Нет, он и сам хотел бы верить в рассуждения друзей, что Смауг давно издох среди сокровищ. Тварь не видели в небе с тех самых пор, как пал Эребор. Но слепо уповать на такую невозможную удачу просто не получалось. Не мог столь могучий враг так легко сгинуть. Если даже Азог Осквернитель выполз из какой-то вонючей дыры живым, то о смерти дракона приходилось разве что мечтать.  

Что ж. Если Смауг до сих пор обитает в Одинокой горе, если более не спит и не растерял былой силы… 

Ничего это не меняло. 

Торин не отступил бы. Его отряд – тоже. А проклятый эльфийский король мог отправляться в глубочайшую бездну, что только способны породить Валар. 

– Значит, владыка Трандуил желает, чтобы гномы привели ему живую диковинку? Нам заковать его в цепи и ошейник, как дворового пса? – скривился Торин. 

Лицо Трандуила окаменело. 

– Нет. Разве я дал повод? Я не прошу сокровища твоего народа. Тайны ваши мне не нужны, хочешь – глаза завязывай. Я желаю попасть внутрь Одинокой горы. Сам. С вами, без вас, не важно, – отрывисто начал он и не позволил себя перебить. – А ты, Король Под Горой, пропустишь меня к живому дракону, не важно, спящему или нет. Я желаю… поговорить с этим Смаугом. Да, поговорить. Драконы же здесь говорят, так про них написано. 

Ненависть к эльфам вспыхнула с новой силой. Провести Трандуила к дракону? К живому? Не важно, одному или с отрядом, столкнуться со Смаугом лицом к лицу без оружия и удачи – верная смерть. Даже меча в умелых руках тут будет мало, пожалуй. Судя по всему, Трандуил умирать не собирался. Не выглядел он как тот, кто принял свою судьбу и рвется в последний бой, скорее как хитрец, желающий обдурить кого-то куда сильнее. 

И означать это могло только одно. 

Лесные эльфы не сидели все это время без дела, а раздумывали, как бы справиться с драконом, как пробраться внутрь Одинокой Горы и… 

Как добраться до гномьих сокровищ. Все внимание и участие, все эти полные искреннего возмущения речи Трандуила были наглой ложью. 

– Еще какие-то десятилетия назад мой дед, Трор, правил народом Дурина, и лесные эльфы называли себя нашими друзьями. Но когда Смауг явился к стенам Эребора, в час нужды и отчаяния, ты, Трандуил, отказал нам в малейшей помощи, – Торин больше не скрывал ярости. – Так что изменилось? Почему я должен поверить тому, кто не знает чести? 

Трандуил отшатнулся, резко выпрямившись и расправив плечи. Что-то промелькнуло на его лице. Не недовольство, нет. Не гнев. Что-то иное. 

Решимость.

– Потому что только я рискну там своей головой, – с незнакомой для этого голоса горечью произнес он. – Ты можешь подозревать меня в чем угодно, Торин Дубощит, как и я могу обвинять тебя и твой отряд в том, что вы нарушили границы моего королевства. Но ты и твои гномы свободы, я уже отдал приказ. Вы – мои гости. Не желаешь, чтобы с вами шли эльфы, так тому и быть. Проведи меня к дракону, о другом я не прошу. Что ты теряешь? В худшем случае тварь испепелит лишь меня. Вы и вовсе получите время… на то, что задумали сами. 

С Трандуилом совершенно точно что-то было совершенно не так. Могли ли шрамы на его лице остаться от какой-то неудачной попытки встретиться со Смаугом? 

Как Торин не силился понять, что затеял Трандуил, ничего разумного не приходило в голову. 

– Не буду лгать, что не желал бы поглядеть, что почувствует гордый правитель лесных эльфов, когда почует смрад дыхания Смауга, – с кривой усмешкой начал он. – Только дышит Смауг огнем. Нам, гномам, довелось узнать об этом слишком уж хорошо. Он плавит породу, что не всякой печи по зубам. И я должен помочь тебе попасть в лапы этой твари? Чтобы все Средиземье называло меня, Торина, не Королем Под Горой, а Убийцей Королей? 

– В Лихолесье есть принц. Ему становиться королем, и править он будет получше моего. Справится, – поморщился Трандуил, устало опуская плечи, и с досадой махнул рукой. – К тому же, я не собираюсь умирать в драконьем пламени. 

– И как же это, позволь спросить? – Торин уставился на него исподлобья. 

– О, – Трандуил расплылся в блаженной улыбке. – Я намерен усмирить этого дракона. 

Торин медленно моргнул. 

Проклятый эльфийский король окончательно сбрендил. 

*** 

Пожалуй, это был самый странный пир, на котором Торину приходилось бывать.

От всего представления, что зачем-то разыгрывал Трандуил, так и веяло издевательством. Теперь, в присутствии десятков собственных же подданных, он снова вел себя… привычно. По крайней мере так, как вел себя владыка Лихолесья в памяти Торина. Он не улыбался с какой-то радостной безуминкой во взгляде, не размахивал руками, зато двигался степенно и так неторопливо, будто сдуру нацепил тяжеленные для эльфа гномьи сапоги. Пару раз, однако, уже ступая по многочисленным витым переходам, он чудом не запутался в полах своего расшитого золотом балахона, и Торин мог чем угодно поклясться, что слышал отборнейшую, пусть и очень тихую ругань на общем языке. 

Покажи гномам такое диво кто пару лет назад, со смеху бы покатились. Но сейчас Торину не слишком-то хотелось потешаться над эльфом. По дворцу расхаживало достаточно стражников, а принц Леголас, похоже, давно заменял отца, не то ослабевшего умом, не то просто увлеченного какими-то странными, опасными идеями. Отряд Торина все еще был в руках у остроухих, и, получается, не грыз решетки и не выбивал двери темниц исключительно по воле Трандуила. 

До Одинокой горы предстоял еще немалый путь, а гномы, как назло, застряли в Лихолесье, причем в какой-то странной роли. Никому здесь не друзья и не родичи, едва ли не преступники, которых недавно желали отправить в темницы, а теперь зачем-то посадили за стол – пировать. Даром, что они знали толк в веселье и развлечениях, настроение у всех было похоронное. Никто не притронулся ни к еде, ни к вину. Жданные гости, как важно нарек их Трандуил, больше глядели по сторонам, и каждому было понятно, что у них на уме: как побыстрее и незаметнее сбежать от этого неправильного и непривычного радушия. 

Хозяева чувствовали себя ненамного лучше. Рыжая эльфийка, что возглавляла дворцовую стражу, не прятала кижалов и села за стол только после прямого – и довольно раздраженного – приказа Трандуила. Правда, даже тогда она и глотка воды не сделала. Принц глядел на гномов с подозрением, однако ни словом, ни делом не возражал отцу, разве что и сам явился на пир в полном вооружении. Беззаботной болтовней, от которой у Торина даже в Ривенделле гудела голова, тут и не пахло. 

Впрочем, музыка, пусть все еще по-эльфийски тягучая и торжественная, тут была самую малость повеселее. На стол, к чести хозяев, подали дичь. 

– Я полагал, что эльфы не едят мяса, – ровно заметил Торин, так и не притронувшись к оленине. С излишним вниманием он уставился на неряшливо разделанную кость перед Трандуилом. 

Откровенно говоря, Торин рассчитывал устроить уже скандал погромче и оказаться в темницах. Так, по крайней мере, было бы понятнее. Конечно, оставалась смутная надежда, что надоевших гномов выставят на все четыре стороны. 

Надежда эта таяла с каждым мгновением. 

Трандуил точно не замечал оскорблений и издевок. Создавалось впечатление, что он один в зале получает удовольствие от происходящего. Невозмутимо подливая себе вино, Трандуил на все только непонимающе поднимал брови. Широкий рукав его балахона раз за разом оказывался в тарелке, в каких-то дюймах от ягодной подливки.

– Нас принимали в долине Имладрис, – деликатно начал Балин, и Торин разве что глаза не закатил. – Владыка Элронд потчевал нас… совершенно другими блюдами. Знаете, там было куда больше овощей. 

– И трава, – со своего места подал голос Двалин. – В основном трава. 

У эльфийки из стражи окаменело лицо. Шепотки – недовольные и осуждающие – стали куда громче. 

– Ну, – Трандуил с явной тоской склонил голову и качнул вилкой с нанизанным на зубцы куском запеченной птицы. – Частое заблуждение. По счастью, мы не питаемся звездным светом. 

Расфокусированным взглядом он скользнул по изящной резьбе на колоннах, а потом поморщился, всматриваясь в постные и не слишком довольные лица собственных подданных. Тягучая мелодия на мгновение стала еще тоскливее. 

– А уж без вина тут и вовсе впору из окна шагнуть, – едва различимо произнес Трандуил, снова взялся за кувшин и после короткой паузы – точно раздумывал, не хлебнуть ли прямо так, – выплеснул остатки себе в кубок. 

Балин нахмурился – видимо, тоже услышал чужие слова, – и погладил бороду. Принц Леголас наклонился к Трандуилу и что-то сказал ему на ухо, но тот, поморщившись, решительно покачал головой. За столом снова зашумели, все также неуютно и безрадостно. 

Трандуил почти нечитаемо поджал губы. Он еще раз обвел взглядом каждого – и своих подданных, и не то гостей, не то пленников, что так и сидели каменными изваяниями. Кубок в его руке чуть покачнулся, а вилка, задетая рукавом, с громким звоном полетела на пол.

– Что ж, не будем притворяться и дальше, – громко произнес Трандуил даже раньше, чем встал на ноги, выпрямился и расправил плечи.

Торин скривился, скрестив руки на груди. Стало понятно, что остроухому наконец-то надоело изображать гостеприимного и радушного хозяина. 

– И лесные эльфы, и гномы хорошо помнят былые обиды и горести. И мне, и тебе, Торин Дубощит, есть, в чем обвинить друг друга, – меж тем мрачно продолжил свою речь Трандуил. – Однако и понять друг друга мы все еще можем. Там, за стенами моего королевства, снуют полчища многолапых тварей, которые плодятся так скоро, что эльфийские воины не успевают от них избавляться. Там, в залах Одинокой горы, обретается неуязвимый для стрел и копий дракон, что захватил твой дом.  

Кто-то – кажется, Двалин, – отчетливо зарычал. Похоже, не только Торина раздражало, что эльф так спокойно говорит о прошедших днях, о трагедии чужого народа, о смертях, которых могло и не случиться, если бы не… 

В голове вновь гремела лишь одна мысль: сколько их, гномов, погибло не в глубине горы, не от пламени Смауга, а уже позднее, в скитаниях? Скольких бы смертей не случилось, приди эльфы на помощь тогда, а не сбеги, поджав хвост? 

Трандуил, однако, не позволил себя перебить. 

– Прошлое не стереть из памяти гостеприимством. Доброе вино не смывает застарелой боли, – твердо произнес он. – Сегодня гномы и эльфы только сидели за одним столом. Вы не разделили нашу трапезу, но я не вижу в этом оскорбления. Надеюсь, однажды нам еще доведется преломить хлеб. Я предлагаю тебе помощь, свою и моих подданных, но не тороплю с ответом. Твоему отряду нужно восстановить силы, и до тех пор в Лихолесье вы желанные гости. А пока… Я поднимаю этот кубок за тебя, Торин, сын Траина, и за успех твоего похода. 

Первым встал эльфийский принц и, вслед за отцом, в пару глотков осушил собственный кубок. Поднимались и остальные эльфы, повторяя слова своего короля, вот только у Торина никому не получалось поверить. Неприятно было в чем угодно признавать правоту остроухого, но Трандуил верно сказал: их прошлое не перечеркнуть одним ужином. Гнев и старая обида – не за себя, за собственный народ, – оглушали. Торин сам не заметила, как погнул рукой столовый нож. Только Балин и не дал оскорбить Трандуила в ответ, прямо и недвусмысленно. Старый друг не то рассмотрел в чужих словах и жестах искренность, не то пытался напомнить, что не стоило им сейчас осложнять возможный побег лишней враждебностью. 

Все же покинуть гостевые покои должно быть проще, чем выламывать решетки.

***

Следуя по лестницам за Бильбо вместе с остальными, Торин невольно возвращался к мыслям о сбрендившем Трандуиле. 

Все сводилось к одной простой вещи: можно ли верить слову эльфа, однажды уже презревшего собственные обещания, или нет. 

Пожалуй, не спеши они к Одинокой горе, он нашел бы силы и переступил через себя. Им с Трандуилом было, о чем поговорить. Вопросов хватало, только обсуждать их стоило не тогда, когда перед глазами все мутнеет, точно перед боем с давним врагом. 

Трандуил откуда-то знал – по крайней мере, был уверен, – что Смауг жив и больше не спит. 

Трандуил искал встреч с волшебниками, пытался обнаружить путь внутрь Одинокой горы и, похоже, нашел общий язык с нелюдимым Беорном.

Трандуил изменился за эти годы слишком сильно, чтобы Торин не заметил таких перемен и не задумался о причинах. 

Трандуил почему-то верил, что сумеет не убить, не усыпить, а усмирить дракона. Признаться, ни о чем подобном Торин и вовсе не слышал. Нет, о крылатых тварях ходили разные сказки, были даже такие, в которых не все драконы служили Врагу. Но Смауг, разрушивший Эребор, по определению был злом. И если Трандуил собирался не избавиться от него, а усмирять… 

Возможно, тьма, среди которой так плодились пауки и привольно расхаживали орки, пробралась в Лихолесье куда глубже, чем казалось на первый взгляд. Но о таких вопросах пусть рассуждают волшебники. У Торина хватало насущных проблем. О Трандуиле, что – вероятно – поддался соблазнам тьмы, можно будет подумать потом, когда гномы вернут себе дом. 

На душе было беспокойно. 

Торин не желал попусту испытывать судьбу. Непонятно было, отпустит ли их Трандуил по доброй воле, откажись гномы от его помощи. Сомневаться заставляло по меньшей мере то, что оружие эльфы им так и не вернули. 

В конце концов, Торин не обещал Трандуилу, что позволит ему идти с отрядом. Он даже не сказал, что действительно все обдумает и даст ответ наутро.