– Молчишь? Молчи-молчи, а то я не знаю, о чем ты думаешь. Никто в Средиземье еще не седлал драконов. Даже имя того, кто однажды управлял этими своевольными отродьями, до сих пор наводит ужас. Вокруг стало неспокойно, ныне только слепец не заметит пугающие знаки. Сначала тьма опустилась на южное Лихолесье, извратила эти земли. Трандуил держался долго, но зло все ширится и, может, уже забралось в самое сердце леса. Слухи о некроманте в Дол-Гулдуре с каждым днем все громче. Даже тебя они страшат. Не вздумай отрицать, не зря мы туда плетемся. Вот и получается, будто сам Враг дурманит разум эльфийского владыки,  – торопливо бормотал Радагаст.  – Только сам посуди, Гэндальф, разве Трандуил когда-то к нам за помощью обращался? Вот и я так подумал. Он и совета не просил никогда. Гордец, каких поискать. Только я решил, больно странно, что не к Саруману, не к тебе, а ко мне пришел. Мы, конечно, считай, соседи… 

Гэндальф все также шагал вперед, пытаясь найти известные одному ему следы и знаки. Теперь Радагасту приходилось говорить даже не со старым другом, вновь увлеченным какой-то своей затеей, а с его спиной и потертым серым балахоном. Все чаще у спешащего за тысячей дел Гэндальфа не хватало времени на обстоятельные беседы. 

Однако история Трандуила заслуживала, чтобы ее услышал еще один мудрый. Кому, как не Гэндальфу, в таком разобраться? Радагаст-то предпочитал эльфам кого попроще, помельче. Птичек каких. Ежиков с кроликами. И точно не пауков с варгами. Этих он не то чтобы побаивался, просто предпочитал держаться подальше. Пусть не умертвия, не балроги или черные призраки, а все одно: с темными порождениями вообще шутки плохи. 

Правда, несколько месяцев назад так случилось, что и Радагасту довелось отступить от собственных привычек с правилами. Он еще долго потом раздумывал, где граница между заинтересованностью чем-то неизведанным и порочными искушениями, не переступил ли ненароком, не поддался ли. Даже во встрече отказал дважды – отправил принца Лихолесья, Леголаса, с его странными проблемами к другим магам их небольшого ордена. 

Не хотел он вмешиваться в большие дела народов Средиземья. Вот присмотреть, подметить чего – это да, это к нему. В эльфийских же и человеческих горестях Радагаст не особенно-то смыслил. 

Но с просьбой пришли в третий раз. Сам владыка Трандуил оказался у его дверей, пеший, уставший и не по-эльфийски взъерошенный. Дышал и смотрел – ну в точности как зверь в капкане. Не серая тоска, истончавшая дух многих Перворожденных, съедала короля Лихолесья. Не тьма отравляла его сердце и душу, а что-то иное, разом и куда проще, и куда сильнее. Нестерпимое, мучительное, будто зверя разлучили с детенышами. Признаться, тогда Трандуил еще не заговорил, только покачивался на пороге и глядел почти умоляюще. Еще немного – и точно на колени падет. Радагаст и безо всяких слов почувствовал чужое отчаяние, и отказать просто не смог. 

Пришлось впустить беднягу, трубкой угостить. Больно у Трандуила руки тряслись. 

И, пока эльф успокаивался, совершенно не величественно растянувшись на дощатом, местами поросшем мхом полу, Радагаст разглядел в госте что-то странное. Нечто сияющее, яркое, вплеталось в сам дух Трандуила. Не доброе и не злое, а просто немного иное. Почти инородное. 

Чужое.

Последние сомнения развеялись, стоило только Трандуилу заговорить. Он назвал себя чужеземцем из Вестероса, недавно коронованным правителем Семи Королевств. Вот уж гость так гость: о подобных землях даже мудрый истари ничего не ведал. Получалось, что Эйгон Таргариен волею судьбы очнулся здесь, в Средиземье, да еще и вытеснил сознание эльфийского владыки. Открытое, напуганное дитя. Бедняга ни словом не солгал, пока делился своими путанными, невозможными горестями. 

Если суховатые, чуть раздраженные объяснения Леголаса еще получалось отмести, как какие-то неправильные и искушающие, то ответы Эйгона не оставляли и шанса не поверить. В рассказах короля-чужака драконы не были порождениями зла, не несли искажения. Величественные и преданные звери, как и их всадники, казались свободны от темной воли. Драконов в Вестеросе любили и почитали, а драконьи яйца помещали в колыбель детям королевской крови, чтобы связь между зверем и наездником крепла с самых юных лет. 

Радагаст и не понял сразу, что слушает эти истории, точно зачарованный. Он полностью поверил Эйгону Таргариену, он не слышал в чужих словах и отзвука лжи или недомолвок. Вот только правда мало что прояснила. Как вообще тысячелетний эльфийский король и едва коронованный юноша оказались связаны? Разве что воля Единого переплела два таких разных мира. Только для чего? 

Ответов у Радагаста не было, лишь предположения. В заботах королей он смыслил совсем мало, а вот рассказы о почти магической связи могучего, благородного зверя и его всадника невольно увлекали. Искать сложные объяснения никогда не было в природе Радагаста. Единственный живой дракон на сотни, тысячи миль – Смауг, что и поныне обитал внутри Одинокой горы. А уж до покинутого гномьего королевства от Лихолесья рукой подать. Признаться, Радагасту и самому захотелось убедиться, что они с Эйгоном не ошибаются, что чужеземца тянет к такому же невольном гостю, только среди драконов. 

Так все и началось. 

Юный чужеземец, которого судьбой занесло в тело эльфийского владыки, пришелся по душе Радагасту. Искренний парнишка. Так переживал о своем обожаемом Санфаере, запертом во мраке Одинокой Горы. Плакал, бедняга, не в силах преодолеть гномьи врата. С такой волей тянулся к собственному другу, что у Радагаста посох сиять начал, будто от волшбы какой. Вот Саруман со своей строгостью точно назвал бы желание помочь чужеземцу лишь глупой блажью, а интерес к драконам – слишком опасным. 

А Радагаст… Ну что Радагаст. Не ему решать, кто чего достоин, раз уж в час нужды о помощи просят. Эйгон и с его зверьем поладил, и с Беорном нашел общий язык. Не было в чужом сердце тьмы самого Врага, да и дурных намерений – тоже. Дух, может, и слабоват, страдал из-за былых поступков, но разве не испытания помогают обрести доблесть и закаляют волю? В конце концов, и у людей, и у бессмертных эльфов души нередко тяготит груз прошлых ошибок.

Не обеднело бы ни Средиземье, ни его младшие подопечные, если у Радагаста нашлась бы пара добрых советов для нового знакомого. Кликнуть старого друга, чтобы помог чем, как найдет время, тоже было не сложно.

Яснее ясного, чего сам Радагаст так думал. Привязался он к парнишке за этот год. И к дракону его, пусть ни разу в глаза того не видел, только в воспоминаниях. 

И вот теперь Радагаст примчался сюда, к черным и безжизненным землям близ крепости Дол-Гулдур, едва услышал от Беорна, что Гэндальф и сам объявился в этих краях. Там, у Ривенделла, из-за орочьего отряда они не сумели поговорить о делах насущных. И все же беды, что опустились на Лихолесье по воле кого-то неведомого, стоило как можно скорее обсудить. Неспокойно было у границ, а могучий владыка, один из тех немногих, кто способен защитить и людей, и эльфов этих земель от наступающей тьмы и происков Врага, пребывал не в себе. Обыкновенно именно Гэндальф таких вещей без внимания не оставлял.  

Но у старого друга опять хватало своих, куда более важных и неотложных забот. Радагасту казалось, что того теперь дракон не отвлечет: разве что если примостится на какие-нибудь развалины в десятке-другом шагов и пламенем дыхнет. 

– Не время и не место для таких разговоров, Радагаст, – мрачно объявил Гэндальф, направляясь к полуразрушенным ступеням в скале. 

На самом деле, тот и сам уже размышлял о короле Лихолесья, пусть и не делился своими выводами. Слишком общими они были. Происки Врага – первое, что вообще приходило в голову. А еще Гэндальфу вспоминалась драконья болезнь, поразившая когда-то короля Трора. Слишком давно и отчаянно желал Трандуил получить камни белее света звезд, так не могло ли это желание по чьей-то черной воле переродиться во что-то ужасное? Однако явиться ко двору званым гостем – владыка и правда жаждал встречи с волшебником, приглашал и звал очень у настойчиво, – Гэндальф так и не нашел времени.

Заботы его и правда были куда серьезнее, чем пороки, сокрытые в сердце тоскующего гордеца, чем король из чужого мира или непрестанный зов связи наездника и дракона. Смауг тревожил Гэндальфа лишь немногим больше нетерпения гномов. Своей историей же Радагаст наоборот, помог ослабить тревогу. Если в Одинокой горе ныне вместо ужасной, полной ненависти к Торину и его подданным твари заперто существо более миролюбивое, то и шансы на успех похода росли.

И Гэндальф почти молился про себя, чтобы гномы не спешили попасть внутрь, чтобы дождались его. Не мог он сейчас разделить с отрядом путь к Одинокой горе. Долг звал его в иные края, туда, где в запустении и разрушении лежала крепость Дол-Гулдур. Именно здесь, судя по дурным знамениям, зрела угроза куда серьезнее могучего и жестокого дракона. Именно она требовала внимания. Отмахнись Гэндальф – и кто знает, не поразит ли Средиземье в самое сердце нечто ужасное, давно утратившее былую силу, но так и не побежденное до конца.

Только опоздать к гномам, которые рассчитывали на помощь мага, было страшно. 

– Да как же не время. Мальчишка рвется внутрь Горы. Не удержится – и штурмом пойдет, дурень, – тотчас возразил Радагаст. – Вбил себе в голову, что как только доберется до дракона, так местами с эльфийским королем обратно поменяется. 

– Глупость. Валар не допустят, чтобы Смауг… – Гэндальф на мгновение остановился и прикрыл глаза. Никак не удавалось поймать за хвост мысль, что только-только родилась в его голове. 

– Или мертв, или в Вестеросе, – ответил Радагаст на незаданный вопрос. – Эйгон говорит, будто во снах видит родные земли. Там, в другом мире, Трандуил поет эльфийские песни покалеченному дракону, и даже водух звенит от его слов. Я думаю… Я уверен, Гэндальф, что это не просто так. Их земли не избалованы магией, а драконы чудесны. Не зря там все так сильно отзывается на целительские песни. Не зря два короля поменялись местами. Каждый должен закончить что-то важное, но как нам понять, что? Как еще хуже не сделать? 

Много о том Радагаст слышал из первых уст, но не стал сейчас пересказывать Гэндальфу. Король Эйгон страшился того, что ожидало его в родных землях, боялся вновь столкнуться с потерями и горестями, что оставил там. И глубочайшее отчаяние охватывало его сердце, когда Эйгон в своих снах глаза собственного дракона: пустые, лишенные и проблеска жизни. Не было сознания в том теле, а обессиленный дух точно заблудился за пределами мира. Только взрезанная глубокими, дымящимися ранами грудь тяжело вздымалась. Только острые когти скребли по пожухлой траве и иссушенной, истоптанной земле, даруя слабую надежду. Эйгон все просил Леголаса перевести ему строки песни, которая и раза в раз срывалась с уст Трандуила. Как узнал, так и вовсе чуть не расплакался: в глазах столько благодарности засветилось, какой Радагаст от чужака и не ждал. Теперь-то понятно стало: бедняга просто не верил, что хоть кто-то в родном ему мире заботится о несчастном, измученном существе. Крепко парнишка привязался к своему дракону, точно и впрямь никого ближе у него не было. 

Радагаст же не признавался вслух, что именно эти сны помогали убедиться, что он все верно понял. Разум подсказывал, что если осколки фэа Эйгона и Трандуила заняли чужое место, если дракон Санфаер пребывал ныне в чудовище Одинокой горы, то и дух Смауга должен был оказаться в Вестеросе. И Смауг Ужаснейший не пощадил бы ни человека, ни эльфа. Однако дракон спал беспробудным, едва ли не мертвым сном. Сам владыка Трандуил пытался излечить его тело, истерзанное когтями и клыками совсем уж громадных тварей. Может, у владыки Элронда, искушенном в целительстве более прочих, дело шло быстрее, но судьба распорядилась иначе. 

И все эти сны наводили на мысль, что Смауг и впрямь мог издохнуть в глубине Одинокой горы. Хорошо бы, на то и надеялись гномы. Даже Гэндальф, пусть и не особенно рассчитывал на столь удачный случай. И тогда все Средиземье обрадовалось бы мирному возвращению настоящих хозяев в Эребор. 

– Не вовремя все, – в который раз повторил Гэндальф и сокрушенно покачал головой. – Может, и к лучшему, если гномов встретят без предубеждения и презрения. Только чувствую я, что скоро понадобятся нам все силы и мудрость правителей Лихолесья. Нет ни у молодого короля Вестероса, ни у принца Лихолесья ни опыта, ни должных умений. И лучше бы Трандуилу поскорее вновь стать Трандуилом. 

– Лучше бы, да. Только их пути мне неведомы. Спешить надо, сам говоришь…

Радагаст выжидающе уставился на спину Гэндальфа, но тот промолчал, увлеченный ему одному известными следами. Ответа так и не последовало. 

– Вразумить бы его. Совет дать. Молодой король совсем запутался... Только упертый, похуже гномов, – с тяжелым вздохом проворчал Радагаст, перекладывая посох в другую руку. – Как бы он дел не натворил. 

Гэндальф остановился и тяжело вздохнул, прежде чем повернуться. С каждым мгновением все крепло ощущение, что в Дол-Гулдуре придется задержаться непозволительно долго. А значит, и опоздать к назначенному сроку. 

– Говоришь, наш юный король водится с Беорном? – задумчиво произнес он. – Пошли весточку. Пусть расскажет Эйгону, что за гномы иду через Лихолесье. Дело-то у них, считай, общее: выкурить дракона из Одинокой горы. Если ты прав, то для него все склоки и предубеждения двух народов – лишенные чувств слова. Может, и хорошо, что именно он, а не сам Трандуил сейчас троне. 

– А если следом увяжется? – озабоченно нахмурился Радагаст.

– Не думаю, что Торин великодушно позволит ему пройти внутрь Одинокой горы, – признал Гэндальф. – Надеюсь, я и сам успею прийти им на помощь. 

– Хуже бы не стало. Повздорят же. Дубощит Смауга ненавидит. А Эйгону дракон живым нужен. Твои гномы, конечно, сильны, но ты не знаешь, как глубоко его отчаяние. Эйгон и в прошлый раз готов был хоть по стене туда пробираться, насилу отговорили, – Радагаст рассеянно потянулся было за трубкой, но тряхнул головой и пристально посмотрел в глаза Гэндальфу. – Но ты как знаешь поступай, я тебе в том не советчик. Иного я боюсь. Что, если юный Эйгон вовсе улетит прочь на своем драконе? Его же ничего в этих землях не держит. Но и о наших врагах он ничего толком не знает. Если… 

Радагаст замолчал, не желая здесь и сейчас вслух говорить о собственном страхе. 

Что, если лживыми обещаниями Враг заполучит на свою сторону единственного во всем Средиземье живого дракона, да еще и вместе со всадником? 

***

В одном Торин ошибся. 

Если величественный и презрительный Трандуил просто был отвратителен, то его безумная версия – энергичная и говорливая – оказалась совершенно невыносимой. Этот чокнутый шел следом, не зная усталости: эльфийская порода. Он не жаловался на камни, о которые то и дело запинался, на ветер, что трепал не желавшие лежать волосы, и на прочую чепуху, нет. 

Он болтал не переставая, и заткнуть его не было никакой возможности. 

Трандуил наплел всему отряду сказочек о послушных что пони огнедышащих тварях. Он хвастался, что в его мире драконьи яйца еще с колыбели доверяют детям, будущим всадникам. Точно испытывая судьбу, он рассуждал, будто ненавистный гномам Смауг, захвативший Эребор, удивителен тем, что проделал это в одиночку и без всадника. Кажется, Трандуил полагал утешеннием свою путаную, косноязычную историю, как целых семь королевств завоевал предок – в честь которого назвали самого Эйгона, как он гордо добавлял, – с двумя своими сестрами верхом на драконах. Пламя Балериона Черного Ужаса было столь сильным, что плавило камни. Именно этот дракон уничтожил твердыню местного владыки-чародея. Балерион пережил многих правителей, уже стареющей громадной ящерицей летал за край мира, а уже на пороге смерти позволил себя оседлать отцу Эйгона, Визерису. 

Бильбо, Ори и – неожиданно – Дори с Глоином слушали, развесив уши, но больше Трандуилу не поверил никто. Даже обыкновенно немногословный Двалин усомнился в этом трепе вслух. Не способны три воина, три дракона, какими бы они не были, подчинить себе столь огромные земли и за такой короткий срок. Тогда Трандуил, нисколько не смутившись, но путаясь, как плохо выучивший урок мальчишка, начал рассказывать об армиях, вставших на сторону Эйгона Завоевателя, об одноруком деснице при том короле и землях, что раз за разом поднимали восстания. 

Балин, старый хитрец, несколько раз переспрашивал у остроухого детали. Не иначе как пытался понять, давно ли эльфы научились так складно врать, выдумывая подробности на ходу.

Однако Трандуил ни разу не запутался в мелочах, которые упоминал. 

– Это мой дракон сияет золотом, а у Мераксес была серебристая чешуя. Я сам не видел. Да кто мог видеть, мы же не эльфы с гномами, столько не живем. Она погибла сто лет назад. Драконица, – Трандуил шмыгнул носом: вся его плохо переплетенная коса окончательно растрепалась, и пряди лезли в лицо. – Они с королевой Рейнис полетели к дорнийцам, чтобы навести порядок, а те их убили. Мераксес упала мертвой. Рейнис не то погибла, падая, не то ее эти выродки запытали. Тела нам так и не вернули. 

– Люди. Воюют друг с другом из-за клочка земли, – проворчал Двалин. 

– Больше никого нет. Ни эльфов, ни гномов не водится. Карлики разве что. Был у нас один придворным дураком. Меньше вас. С хоббита ростом, наверное. Только тоже люди, – отмахнулся Трандуил и скривил глупую рожу. – Говорят, за Стеной на севере есть нежить похуже ваших орков, но туда даже драконы не летают. Сказки все это. 

– А ты с кем таким бился, когда расшибся вместе со своим Санфарром? – огрызнулся Двалин. 

Сравнение с карликами – и, тем более, с придворным уродцем, – задело не только его. Трандуил, правда, ничего не заметил. Не всматривался в лица гномов, все куда-то перед собой глядел, а от вопроса даже нахмурился. 

– Санфаером, – поправил он и снова замолчал. 

– Так с кем? – теперь уже Глоин насмешливо напомнил о сути вопроса. Кажется, тоже задумался, сколько правды в чужих словах. 

– Там было три дракона. Санфаер. Вхагар, драконица моего брата. И Мелеис, на которой летела моя тетушка, – Трандуил опустил голову, скривил губы и повел плечами. – Сначала мы сцепились с Мелеис. Она крупная, вот и попалась в ловушку. Думала, что я в небесах один. Потом подоспел мой братец. У Мелеис не было шанса против Вхагар, но Санфаера она подрала. 

Он снова замолчал, и Балин удивленно поднял брови: точно рассчитывал на продолжение рассказа, которого так и не суждено было услышать. 

– Еще и с родичами воюете, – не пожалел презрения Двалин. – Мерзость. 

– Они – мятежники. Короновали мою сестру против воли отца, – пусто проговорил Трандуил, а потом резко вскинул голову. Лицо его стало еще бледнее, шрамы – темнее, а рот недобро искривился. – Пекло бы с ней, с короной. Они развязали войну. Они убили моего кроху-сына, ясно? В колыбели. Пробрались ночью, как проклятые крысы, и отрезали голову. Что я должен был делать? Стерпеть? Прятаться в Красном замке, будто боюсь этой шлюхи, ее выродка-мужа и остальных изменников? 

Двалин посуровел сильнее прежнего, но на этот раз промолчал. 

– Я… Мы все соболезнуем вашему горю, – тихо, но решительно произнес Бильбо. 

Слова, что выбрал Трандуил, заметно его смутили: от гневной ругани у бедняги покраснели уши. Зато остальной отряд не особенно впечатлился, просто сама вспышка ярости не добавила уважения ни к эльфу, ни к человеку. Гномов обыкновенно сложно было удивить грубостью. Уж чего-чего, а цветистых ругательств на кхуздуле хватало. Да и за долгие годы скитаний нередко встречались гномам люди, грязные на язык. Поморщиться – почти неприязненно – заставляла не сама ругань, а неприкрытая ненависть к родной крови и чужое вероломство. 

– Извиняюсь, – все-таки опомнился Трандуил, тяжело выдохнул и вновь убрал со лба лохмы. – Совсем не по-вашему, да? Леголас мне все в голову вбивал, что эльфы так не говорят, а короли тем более. Хорошо, что я – не эльфийский король. Даже к лучшему, что мы там с Санфаером… Все. Мой младший брат куда свирепее, да и воин он лучше меня. Надо было сразу назвать его мастером войны, у него бы получилось. Или десницей. Чего теперь. Да я если и вернусь, наверняка калекой останусь. Был уже у Вестероса король, не способный даже себе задницу подтереть. Так что или Эймонд, или Рейнира. Уж лучше…

Трандуил умолк на полуслове, и никто не спешил продолжать разговор. Взгляды гномов снова обратились к Одинокой горе. Чужой рассказ невольно напомнил о Смауге и его пламени, о шансах погибнуть или же преуспеть в походе. 

От тягучего молчания становилось не по себе. 

– Вхагар – это та драконица времен Балериона? – осторожно спросил Бильбо, и Балин улыбнулся ему почти одобрительно. 

– Да. Старая уже, – неохотно начал Трандуил, явно до сих пор погруженный в воспоминания, и вдруг криво усмехнулся. – Рассказать, как мой одноглазый братец ее заполучил? Мелкий был, а она – злющая тварина размером с половину замка… 

У Ори даже глаза больше стали. 

Торин же не вмешивался в перепалки и ни о чем не спрашивал сам. Наговорились уже. Он все размышлял, насколько не по-эльфийски звучат чужие речи. Остроухие любили изящные фразы, цветастые обороты и возвышенные фразы. Их манера пересказывать былое всегда оставалась меланхолично-тягучей, подстать их обожаемым торжественным песням. В строках волей-неволей ощущались поучения: как же иначе, эльфы считали себя самыми мудрыми из народов Средиземья. А уж снисходительные, всезнающие улыбочки и покровительственный тон… Даже от Гэндальфа с его тайными планами Торина так не тошнило. 

Трандуил же болтал так, будто пытается скоротать время, пока трактирная девка не принесла ему и компании еще эля. Лицо остроухого ни на мгновение не застыло в пустой, словно выточенной из мрамора маске.

Он вздыхал и закатывал глаза. Он ярился и радовался. Он корчил рожи и размахивал руками. Он гордо вспоминал предков Эйгона Таргариена и драконов, не стесняясь грубостей и ругательств. Он с искренним, почти детским восторгом рассказывал о черепе Балериона, самого большого и известных Вестеросу крылатых тварей, в котором, будто бы, могла спрятаться дюжина конных рыцарей в полный рост. Он то и дело сбивался, но сверкал глазами, когда описывал величественные залы Красного замка и железный трон, выкованный из мечей побежденных воинов. Торин бы и не хотел сравнивать, но буквально видел лицо Дис: та казалась такой же одухотворенной, когда вспоминала чертоги Эребора. Трандуил же смеялся в голос, рассказывая, как еще мальчишкой умудрился повиснуть на одном из мечей Железного трона, играя с племянниками, и как ему досталось за это от строгой матери. 

Все еще пытаясь отыскать на чужом лице следы лжи, явного или скрытого безумия, Торин ловил себя на мысли, что ни у одного эльфа не видел в глазах столько желания жить и наслаждаться жизнью. Даже самые юные из остроухих выглядели так, словно повзрослели в колыбели. Печаль их казалась сродни безмерной усталости, а не горю, которое можно пережить и стать сильнее. 

Тоска, что из раза в раз проскальзывала в словах и на лице Трандуила – или и впрямь Эйгона? – выглядела иначе. Вновь и вновь горечь и ярость слышались в его тоне, стоило речи зайти о Рейнире, названной наследницей короля Визериса. Гневно кривились его губы, произносившие имена лордов-предателей и принца Деймона. Неприкрытой обидой изредка отдавали воспоминания о младшем брате и родной матери. Трандуил севшим голосом шептал о собственных детях, о жене, которую и не любил как женщину, а в глазах стояли слезы. 

В голове холодной, липкой нитью вились еще предположения столь абсурдные, что отделаться от них не получалось. Кто свел с ума Трандуила? Тьма, что подбиралась к вратам Лихолесья? А может, и вовсе Смауг? Проклятие Эребора, драконья болезнь… Не так, не так проявлял себя этот недуг, но как удостовериться? В таких вещах одни волшебники и сведущи. 

Вот только предположения эти с каждым часом все таяли. Слишком уж очевидно радовался Трандуил Пустоши, даже не пытаясь скрыть нетерпение, не упоминал о сокровищницах. Все чаще в его рассказах появлялся обожаемый Санфаер, точно ближе дракона у принца Вестероса и не было никого. 

Казалось, что у Эйгона Таргариена и Трандуила, владыки Лихолесья, из общего осталась разве что любовь к вину. Тот, кто шел сегодня с гномами к Эребору, плевать хотел, к какому народу те принадлежат, не помнил былых обид и оскорблений. Не было в нем ни королевской стати, ни эльфийской ловкости и внимательности, ни нарочитого, мягкого изящества. Никакой плавности и величественности. Не знал он приличий и присущего правителю достоинства. Вся королевская гордость Эйгона Таргариена выглядела как вздернутый повыше нос наглого мальчишки. Все красноречие заключалось в искренности, пусть и без ругательств речи его оставались косноязычными и грубоватыми, а мысли – какими-то обрывистыми. 

В голове не укладывалось, что должно произойти, чтобы эльф так изменился. Разве что эльфа там, в сознании, и не осталось. Они, потерявшие дом гномы Эребора, за годы скитаний стали ремесленниками и торговцами, а не мудрецами. Им ли рассуждать о возможном и нет, о том, насколько вообще велик замысел Эру? 

С другой стороны, в том и заключался весь ужас безумия: тот, кто болен, истово верит в свой вымысел и видения. Не было никаких доказательств словам не то Эйгона, не то Трандуила, кроме разительных перемен в жестах и образе мыслей.

И Торин злился на себя, осознавая, что начинает верить в эти бредни чужого воспаленного разума.

Хватало собственных забот, кроме увязавшегося за отрядом болезного лесного короля. Им и так пришлось оставить разом четверых в Эсгароте: травы, на которые с таким опозданием расщедрился Трандуил, хоть и помогали, но слишком медленно. Похоже, Эйгон в эльфийских лечебных песенках не был очень уж силен. Кили все еще казался бледнее утопленника, да и сила толком не вернулась в руки. Из-за него отряд бы плелся медленнее и, возможно, не успел бы добраться к потайной двери до заката Дня Дурина. Пусть в дурных намерениях Трандуила Торин уже не особенно подозревал, легче не становилось. Пришлось бы следить разом и за болезным эльфом, и за едва живым племянником. 

Торин ярился, чувствуя вину: он сам заставил себя выбрать кого-то одного. Тогда это казалось разумным решением.

За Кили обещали приглядеть Фили и Оин, куда-то пропал Бофур, зато Трандуила надо было дотащить до Гэндальфа и не прибить по дороге, случайно или нет. Гномов Эребора и так во всем Средиземье считали жалкими попрошайками. В Эсгароте, судя по крикам Барда, доброй памяти о народе Дурина не сохранили, а искренние заверения полурослика оставались лишь каплей в море. Пусть о натянутых отношениях с Лихолесьем знало куда меньше народу, но даже упади с головы этого бестолкового… беспомощного эльфа волос, точно обвинят его, Торина, отряд. Остроухие как-то не спешили спасать своего владыку из плена сумасшедших затей. 

Во многом Торин винил себя, о многом беспокоился. Было неведомо, как встретят отряд обратившиеся склепом для своего народа залы и переходы Эребора. Может, смельчакам, преданным королю без короны, суждено сгинуть в драконьем пламени. Может, и не увидеть им больше друзей и близких, что ждали добрых вестей в Синих горах. Может, и к лучшему, что племянники остались в Эсгароте. 

С каждой пройденной милей, с каждым шагом на пути к утраченному дому все меньше думалось о Трандуиле. Россказни его теперь почти никто не слушал, разве что Бильбо. Кажется, об эльфе, который мирно плелся в самом хвосте, гномы и вовсе забыли. Крохи волнения в пылающих гномьих сердцах переродились в почти священный трепет. Смутная тревога – враг, который сидел за толстыми стенами, был неимоверно силен – переродилась в уверенность: там, внутри Одинокой горы, они или погибнут, или возьмут то, за чем пришли. То, что Гэндальф так и не объявился, мало беспокоило. Волшебник мог и опоздать. 

Но когда в день Дурина солнце скрылось за горизонтом, а замочная скважина так и осталась сокрыта от глаз, Торину показалось, что его сердце омертвело. 

Все перестало иметь значение. 

Все было зря. 

Все надежды обернулись ничем. Вся вера испарилась с последним лучом осеннего солнца. Казалось, сама судьба жестоко посмеялась, вновь отказав им в единственном почетном праве – сложить голову ради великой цели, ради блага сотен гномов, что когда-то лишились дома. Будто даже гордой смерти он, Торин, был недостоин. 

Отчаяние, что охватило его душу, было нестерпимым. Ни в день падения Эребора, ни среди потерь битвы при Азанулбизаре не испытывал Торин ничего столь сильного. Последний шанс, который сулили его народу отцовские карта и ключ, исчез в закатном зареве. 

Не осталось ни боли, ни печали, лишь пустота. Растаяли звуки, исчезла колючая прохлада северных гор, а камни и Пустошь перед глазами слились в одно грязное, прикрытое мрачной дымкой полотно. Не хотелось и лишнего мгновения оставаться здесь, вблизи наглухо запечатанной потайной двери. 

***

Не возгласы и призывы Бильбо прогнали наваждение. 

Не ледяной северный ветер развеял марево, не серебряные лучи луны заставили Торина распахнуть глаза. 

Не далекий вой варгов вернул миру звуки. 

Не сокрушенные вздохи или сдавленные всхлипы друзей напомнили, кто он и где находится. 

Глухой, задушенный смех, такой чужой и неуместный здесь и сейчас, с силой тысячи молотов впечатался даже не в голову, а в грудь. Сердце пропустило удар. 

Торин тотчас обнаружил, что успел сделать шагов десять прочь, но не убраться на узкую горную тропу. Он медленно обернулся, всем своим естеством ощущая, как под кожей разгорается гнев. На долю мгновения того, кто в столь горестную для гномов минуту посмел веселиться, захотелось сбросить вниз. 

Проклятый эльф сидел на самом краю пропасти, беззаботно свесив ноги, сутулил подрагивающие плечи и побелевшими пальцами зажимал себе рот. Капюшон сполз с головы, и длинные, спутанные лохмы опять били его по глазам. Изуродованные, обожженные дочерна мышцы на щеке неприятно, будто бы бесконтрольно дергались. 

Трандуил хохотал. 

– Неудачник, – сипло выдавил он, едва встретившись взглядом с Торином. 

Махал свидетель, в тот момент от смерти эльфа спасло только приличное расстояние между ними. Торин столкнул бы ублюдка вниз – и не пожалел бы.  

– Я – неудачник, – продолжил Трандуил, и теперь из его помутневших глаз полились слезы. – Здесь, за стеной, мой дракон. Живой, пусть и недовольный. Там, дома, моя единственная дочь и моя жена. И пока Рейнира, эта стерва, идет войной на столицу, им остается надеяться только на моего свихнувшегося братца и его старуху-драконицу. А я только сны про них и вижу. Сплю… Сижу тут. С гномами. Эльф остроухий. Владыка, как же. Вся жизнь – проклятый пьяный бред. Меч в руках не удержу, в ногах и то путаюсь. Что мне… 

Он моргнул и, жалко всхлипнув, утер нос рукавом. Взгляд стал осмысленным и скользнул куда-то за спину Торина. 

– Безумец и неудачник, да, – одними губами произнес Трандуил. – Как ты с этим живешь? 

Торин вдруг понял, что в этом простом вопросе нет и намека на оскорбление и насмешку. Даже сочувствия в нем не слышалось. Только горькое, отчаянное понимание. 

А потом Бильбо радостно закричал, что в лунных лучах видит замочную скважину, и все снова изменилось. 

***

Гэндальф так и не явился к горе ни в назначенный час, ни спустя хоть сколько-то допустимое для опоздания время. Только из уважения к волшебнику Торин прождал еще немного, заодно позволяя каждому насладиться воздухом родного королевства. Трандуил, хоть и расчихался, стоило переступить порог, теперь вел себя подозрительно тихо. Он не требовал ничего, не напоминал о том, что гномы пообещали ему в Эсгароте. Он равно не смотрел с презрением на царившее в Эреборе запустение и не изображал неуместное для эльфийского лица сочувствие. Не нашлось в чужих глазах и былого предвкушения, точно те несколько мгновений отчаяния, что каждый из отряда испытал там, на склонах Одинокой горы, отобрали последние силы. 

Трандуил молча ждал, и лишь единожды их с Торином взгляды пересеклись. 

Старый хитрец Балин легко смахнул выступившие было слезы радости, а потом коротко погладил бороду: дал понять, что волноваться не о чем. И правда, Бильбо надлежало поскорее отвести к сокровищнице, а прежде – объяснить, что именно их вору следует искать. Тем временем стоило куда-то спровадить эльфа, пока остроухий и впрямь не подставился под тяжелый камень или пламя дракона: отвлечь или вовсе запереть, что куда надежнее. 

– Пора, – объявил Торин. 

Невеселая, горькая усмешка так и не появилась на его лице. Может, не как короли без власти, но как безумцы, одержимые самоубийственной идеей, тут, в Эреборе, они с Трандуилом были равны. Разница только в том, что эльфу здесь умирать не за что. 

Под сводами Одинокой горы слишком многие сложили головы. Незачем к тысячам жертв прибавлять еще одну. 

Смауг подох и стал Санфаером. Бред какой. 

И, пока Балин тихо говорил с Бильбо, Торин повел Трандуила прочь. Не из горы, конечно же: пусть остроухий и помешался, мир вокруг он воспринимал почти трезво. Уж тяжелый воздух в шахтах не так сложно отличить от прохладного дыхания зимы там, снаружи. Идиота стоило попросту запереть, чтобы не расшибся ненароком. Если так обернется, что остальной отряд сгинет в горе, Дори выведет эльфа наружу, как и было велено. В любом случае, скандал по поводу случайно запертого короля будет не таким громким, как из-за дохлого владыки. Гэндальф, как объявится, пусть сам упражняется в мастерстве переговоров и показывает Лихолесью чудеса красноречия. 

– Как вы собирались разделаться с драконом? – разбил тишину Трандуил, едва один из проходов круто изогнулся. 

Торин про себя выругался. Стоило пройти параллельным коридором, получилось бы чуть ближе к сокровищнице, но и направление там менялось куда незаметнее. 

– Подкрались бы, пока он спит, – почти не соврал он. –  В чешуе есть изъян. Если всадить туда меч или копье, тварь подохнет. Жаль, что черных стрел теперь не осталось, они бы подошли лучше.

Не раз они с Дис думали, как вообще теперь можно разделаться с чудовищем. Конечно же, отряд ничего такого не планировал. Они должны были забрать Аркенстон, а не нападать на дракона силами дюжины гномов. 

– Тварь, – как-то печально повторил Трандуил и сокрушенно, вымученно добавил: – Можешь не притворяться, что мне поверил. Я бы сам на твоем месте сказал, что это сказочки для сопливых детишек, и пить меньше надо… 

Некстати вернувшаяся болтливость Торина раздражала. Притворяться глухим было бы глупо, потому он предпочел просто не отвечать. 

– Ты бы знал, сколько и скольким я за этот год про Вестерос рассказывал. Мой дед, десница, впечатлился бы. Он-то считал, что его бестолковому внуку лучше вообще рот не открывать. Мальчишкой родился – этого хватит, – невесело хохотнул Трандуил и повертел головой, пытаясь разобрать в полумраке что-то свое. – Знаешь, я думал, что мне плевать, чего эльфы подумают, да и гномы тоже. Год мотался на каком-то олене от одного кудесника к следам другого, думал, узнаю что-нибудь. Секрет там какой... Семеро, ладно с этим жирдяем-бургомистром вечера коротал, вино у него славное, а еда привычнее эльфийской. Так я даже с местным оборотнем подружился! Он же страшный, как на меня зыркнул – сердце чуть не остановилось. И ничего, поладили. Хороший мужик оказался, пусть и деревенщина. А гномы вот не верят… Раздражает. Но ничего, Торин, Король Под Горой. Я тебе еще докажу, что я прав. 

– Тропа узкая, – проворчал тот в ответ. 

– Да ладно, – совсем уж премерзко протянул Трандуил, шаркая ногами. – Ты меня первый должен понять. Сам потащился в пасть дракону. Видел я записи остроухих, Смаугу этому вашему любой эльф и гном – так, на один укус. Наверное, таким король и должен быть. Отважным и преданным. Мой папаша так бы не смог. Летал он на Балерионе… Старая развалина. Вся его мудрость была в том, что он не лез никуда и не ссорился ни с кем лишний раз… Кроме своего младшего брата. Да и отец из него… Считай, не было у меня отца. Знаешь, он имя-то мое не помнил. Король, как же. Гнил на своем троне, пока мой дед по матери за него правил. Нет, Визерис Таргариен не пошел бы у огнедышащей твари свое забирать, разве что послал бы кого-нибудь. Торин Дубощит куда достойнее будет. Надеюсь, ты свою корону еще наденешь. 

Торин поморщился. Он давно уже понял, что люди Вестероса относятся к родной крови как-то совсем неподобающе. И все равно, такое отношение к отцу и королю вызывало отвращение. 

Трандуил, однако, его молчание истолковал по-своему. 

– Ладно, я не знаю, что у вас там случилось, где прошлые короли. Не читал, не хотел оскорбить. Что вижу, так и говорю. Гномы за тобой и в ледяную воду, и в драконье пламя. Племянники у тебя – славные парни. Вы, вон, дом вернете, о вас песни слагать будут еще… Лишь бы не остроухие, удавиться от их пения хочется, – после паузы заговорил Трандуил, и продолжил тихо, почти шепотом: – А я – тот еще кретин, правда. За год нисколько ваши порядки не понял, даже не попытался. И дома у меня ничего не осталось. Да и не было никогда, кроме моего дракона. Я ведь не желал становится королем. От брата сбежал, от рыцарей, так нашли, сволочи. Кто бы прислушался к моим желаниям. Моя жена совсем не в себе, говорит загадками и боится шорохов. Мой сын мертв, убит моим ублюдочным дядей. Моя сестра – бессердечная сука, у которой есть собственные драконы и сторонники. Моя мать не способна разделить мое горе. Даже не пришла… Не пришла, когда Джейхейрис умер. А я… Я в лучшем случае переломал себе ноги, а не хребет. Даже не знаю, кто теперь правит вместо меня. Дед, если мать за ним послала. Или мой чокнутый братец. У него Вхагар, кто ему слово против скажет? Он всегда считал, что лучше меня… Да и пусть бы забирал эту корону, правда. Он умнее, да и с мечом куда искуснее моего. 

Остановившись у почти неразличимой двери, Торин размышлял, как бы так поосторожнее, без лишнего шума запереть Трандуила. Получалось, что если не приложить его покрепче по затылку, так на весь Эребор разорется. 

– Ты говорил, что отчаянно желаешь вернуться. О долге рассуждал. Жалуешься, что гномы тебе не верят, а сам – лжешь, – суховато напомнил Торин. 

– Я и хочу. Больше жизни, – отрешенный голос Трандуила показался голосом мертвеца. – Я хочу сбежать. И не могу, потому что… Просто не могу, никогда такого не чувствовал. Он… Тот, чье место я занял здесь, сейчас в моем покалеченном теле. Этот ваш Трандуил. Он все равно лечит моего дракона. Представляешь? Вы же в своем Средиземье драконов ненавидите или боитесь, я же не слепой. Санфаер там для всех мертв, но на самом деле он спит. И этот эльф не добил, не избавил его от мучений, а поет ему какие-то песни. Леголас говорит, что это слова исцеления, и я верю. Зачем ему врать? Я благодарен… И хотел бы отплатить за это. Знаешь, если орки с пауками разграбят его королевство, пока я на его троне грею задницу, это будет паршивой благодарностью. 

– Можешь не волноваться, – Торин наконец толкнул дверь, но та не пожелала поддаться с первого раза. – Трандуил грел задницу на троне долгие столетия. Стены его королевства достаточно надежны. 

Трандуил – Эйгон – покачал головой и улыбнулся одними губами.

– Твой друг, Балин, спрашивал, что я буду делать, если мы с Санфаером не сумеем вернуться, – в глазах мелькнул какой-то отблеск. – Вот, отвечаю, только ты не слушаешь. Я хреновый король, паршивый воин, но я пытался. И у себя, и тут. Знаю, у меня не получится решить его проблемы мечом. Приказал собирать слухи, чтобы подданные были ко всему готовы. Только этого мало. Я же не чувствую эту вашу тьму, как мой сы… как принц, или как Радагаст, только вижу ее собственными глазами. И я мог бы помочь. С Санфаером. Ты сам говоришь, у вас нет драконьих всадников. Смауг, неуязвимый, стал бы грозным оружием. Он же громадный, судя по записям. Да и… До нас в Лихолесье дошли слухи, что к стенам Эребора вскоре явятся целые армии вашего Врага. Здесь всем нужна защита, и эльфам, и людям… И гномам.

– Что? – нахмурился Торин. 

Их отряд преследовали орки. Но армии? Почему Трандуил, возжелавший оседлать дракона, о таком знал, а Гэндальф хитро молчал? Что ж, обо всем этом можно было спросить и позже. Сначала – дракон, полурослик и эльф. 

– Идем, – отрывисто бросил Торин, сильнее толкая двери. 

Он обернулся, нарочно уступая дорогу. Однако Трандуил не спешил идти дальше. На заметно уставшем лице проступила немного обречённая, снисходительная усмешка.

Точно на слове поймал. Точно понял, какую ловушку… 

– Идем, да, – Трандуил снова покачал головой и сделал крохотный шаг в сторону. В его голосе вдруг зазвучало какое-то похоронное веселье. – Только не туда. Я же говорил. Я чувствую своего дракона. И там его точно нет. 

В доли мгновения он извернулся, не позволяя схватить себя даже за край одежды, и рванул назад, скрываясь в одном из почти неразличимых для посторонних переходов. 

Откуда только что взялось? 

Спеша следом, Торин воскрешал в голове карту Эребора – и просто не мог поверить своим глазам и ушам. Невозможно. Наверное, это за долгие годы вдали от Одинокой горы память о каменных лабиринтах ослабела… 

Нет. Это было абсолютно исключено. Торин просто не мог забыть родной дом. Он прекрасно помнил эти залы. Он засыпал с мыслями о развилках и тупиках, о десятках ярусов и проходивших через стены трубах просто для того, чтобы память не потускнела. Он не позволял себе забыть и малейшей детали. 

Вот только тогда выходило, что Трандуил бежал к сокровищнице, каким-то чудом выбирая самый короткий путь из возможных. Не было больше и намека на неуклюжесть в его движениях. Что его сейчас вело? Чутье? Судьба? Неужели он и правда чувствовал своего дракона? Неужели там, в сокровищнице, действительно Санфаер, который родился не в Средиземье, а в этих странных, жестоких Семи королевствах? 

Не было других объяснений тому, как Трандуил, который не мог даже спуститься по ступеням трона, не запутавшись в полах мантии, теперь легко перепрыгивал через лежавшие на пути огромные обломки статуй и широкие расщелины там, где драконий огонь расплавил или обрушил камни. Да что уж там, этот проклятый эльф всего пару часов назад чудом не разбил нос, просто запнувшись о полы дорожного плаща. Навернулся так, что кожу на ладонях в кровь стесало. Целую фляжку воды извел, просто чтобы промыть царапины, которые заживали на нем, как на собаке. Эльфы. 

Торин, знавший чертоги своего деда лучше многих, невольно натыкался на расколотые камни и пару раз едва не свалился в глубокие трещины, следы бесконечной ярости Смауга. В почти полной темноте преимущество уж точно должно было остаться у гнома, а не у эльфа. Однако как бы Торин не спешил, он так и не сумел вовремя нагнать безумца. Получилось только сократить расстояние, но недостаточно. 

Перепуганные глаза Балина, стоявшего близ дверей, дали понять: что-то пошло не так. Кажется, Двалин, поудобнее перехвативший топор, о чем-то спросил, но слов Торин не расслышал. Трандуил уже ворвался в сокровищницу, легко проскользнув мимо всех, кто должен был дожидаться здесь их вора, и громкий драконий рев был тому свидетелем. 

Или Смауг ревел по другой причине? 

– Бильбо, – одними губами произнес Балин, заметно бледнея. 

Торин так и застыл на пороге. В висках стучало, а желание броситься на Смауга с оружием и отомстить казалось почти нестерпимым. Разум, однако, велел затаиться. Дракон уже пробудился, но не почуял гномов. Бильбо, их бесстрашный полурослик, твердо стоял на ногах и даже негромко говорил со Смаугом. Крохотную фигурку заливало желто-оранжевым светом. В груди дракона, под чешуей, горело пламя, и его отблески плясали среди разворошенного золота. 

Огонь. 

Смауг молчал, не спеша отвечать Бильбо. Тот самый Смауг, который ревел оскорбления и требования, когда много лет назад явился в Эребор. Смауг, который ненавидел гномов и их запах. 

Торин вдруг понял, что в его воспоминаниях проклятая тварь была куда меньше. Этот же дракон занимал почти половину сокровищницы. Никак бы он не укрылся под одеялом из всего гномьего золота. Такая громадина просто не смогла бы выбраться отсюда через узкие двери – разве что разнесла бы тушей половину крепких гномьих стен. Два когтя Смауга оказались сломаны под корень, а среди угловатых наростов на морде не иначе как застряло что-то металлическое и сильно искореженное. Крылья, которые он все силился расправить, упирались в исцарапанные стены. 

– …и острых зубов, которых… – продолжал говорить Бильбо, заметно пятясь и стараясь держаться подальше от этих самых оскаленных зубов.

На морде Смауга не мелькнуло и тени понимания. Тварь моргала, дергала веками, реагировала на звуки, крутила головой, а в громадных глазных яблоках то и дело вспыхивали золотые искры. Осознание, что было не так, пришло к Торину мгновенно. Вместо янтарно-багровых радужек с узким вертикальным зрачком в глазах Смауга стояло сплошное серо-бурое марево. Все всполохи оказались лишь отблесками, светом, отраженным от золота и каменьев. Похоже, Смауг вообще никого не видел.

Роскошный подарок для гномьего отряда. Неужели и об этом догадывался Гэндальф? О да, гномий запах Смаугу известен, однако на этом все. Если шагать они будут бесшумно, если не станут привлекать внимания… 

Торин мысленно выругался. Смауг уже заметил Бильбо. Не осталось никакого “если”. Более того, тварь явно не радовалась незваному гостю. Хорошо, что хотя бы Трандуил еще не успел подобраться близко. Безумному эльфу прямо сейчас грозила куда меньшая опасность, чем хоббиту. 

Смауг шире распахнул пасть, набирая воздуха. Повеяло жаром, а от гулкого рычания на полу сокровищницы запрыгали и зазвенели монеты. Смауг даже головой не повел, не отрывая слепого взгляда от Бильбо. Еще и Трандуил не спешил останавливаться или разворачиваться. 

Остроухий идиот. 

– Надо отвлечь дракона, пока… – зашептал Балин.

Разгоревшееся было в груди твари пламя вдруг погасло. Смауг со свистом втянул воздух, точно принюхиваясь, но так и не обратил никакого внимания на гномов.

– Санфаер! – необычно сиплый, но уверенный и полный решимости голос Трандуила здесь, у дверей в сокровищницу, было почти не разобрать. – Это я. Узнаешь?

Там, среди золота, вдруг застыл Бильбо. Кажется, он смотрел в сторону: неужели заметил Аркенстон? Торин спешно прогнал неуместную мысль. Потирая колено, то и дело натыкаясь на гномьи сокровища и все равно нисколько не глядя под ноги, навстречу неминуемой смерти шел Трандуил. Остановившись между Бильбо и Смаугом, он выпрямился, расправил плечи и с широченной улыбкой протянул руку к заметно стесанным клыкам. 

– Тише, тише, Санфаер, – счастливо говорил Трандуил. Пальцы его почти касались чешуи. – Я долго шел, но пришел же! Не злись…

Смауг снова зарычал, а потом с силой клацнул зубами в каких-то дюймах от ладони эльфа. Неужели промахнулся? Нарочно голову отвел? Трандуил-то совершенно точно не шелохнулся, только обиженно нахмурился. В затянутых туманом глазах твари, как казалось Торину, не мелькнуло и доли узнавания. 

Меж тем Бильбо не то просто скрылся за грудой монет, не то успел спрятался от дракона. Во всяком случае, хоббита больше не было видно. 

– Эй! – возмутился Трандуил, встряхнув рукой, точно измазавшись в чем-то липком, но все равно шагнул еще ближе. – Из нас двоих только ты мог вынести эти ворота. А я искал кого-то с ключом. 

Блестяще. 

Наверное, сложись все иначе, Торин восхитился бы такой невозмутимостью и бесстрашием. Например, не стой там именно ненавистный остроухий король. Или не рассказывай этот самый король несколько часов к яду придуманную больным разумом историю про иные миры. Впрочем, даже так где-то глубоко в сердце у Торина против воли зарождалось что-то, напоминающее уважение. 

Правда, все благородные чувства напрочь заглушал рассудок. Создавалось впечатление, что остроухий просто не понимает всей опасности. 

Чтобы перекусить Трандуила пополам, твари достаточно было чуть повернуться и сомкнуть челюсти. Остроухий идиот почти оказался в пасти дракона. Еще немного, еще мгновение – и прольется кровь, затрещат кости. Вот только тварь не спешила трапезничать. Смауг яростно дернул хвостом и хлопнул толком нераскрытыми крыльями. Если это в понимании проклятого безумца означало “усмирить”, то… 

– Ты же голоден, конечно, ты голоден! – воскликнул Трандуил, точно на него снизошло озарение, и преспокойно погладил дракона по морде. – Сейчас, погоди. Эй, парни, а что у вас пожр…

Смауг снова взревел, пригибая шею. С стороны это выглядело так, будто он пытался разглядеть среди золота кого-то еще, чей запах почуял. Трандуил же понял это как-то по своему. Он оборвал себя на полуслове и, хватаясь за чешуйки, с эльфийской ловкостью взгромоздился твари куда-то на загривок. 

– Погоди. В Пустоши нет никакой крупной дичи, только птицы, – почти беззаботно начал Трандуил, но договорить ему оказалось не суждено. 

Не имело значения, Смауг то был или Санфаер. Дракон, стоило ему почувствовать кого-то на собственной шее, встал на дыбы, как норовистый жеребец, и оглушительно зарычал. Кажется, он приложился головой о потолки, потому что с добротно облицованных сводов сокровищницы посыпалась крошка. Металлические побрякушки, покореженные и оттого застрявшие среди наростов на драконьей шкуре, упали следом. Торин не разобрал, что за золото теперь сияло в глазах Смауга: отраженное или собственное. 

Трандуил не мог видеть и этого. Сдавленно выругавшись, он крепче вцепился в гребни дракона. Это и позволило ему не свалиться сразу: на короткое мгновение эльфийская фигурка вовсе повисла в воздухе, только плащ трепыхался. Смауг же крутанулся по сокровищнице, вспарывая когтями древние камни – и, нисколько больше не интересуясь гостями, дернулся вперед, в высокие и широкие коридоры Эребора. Громадное тело буквально пробивало себе дорогу, ломая колонны и арки, лапами и плечами расширяя проходы и отталкивая падающие камни. Одна из обвалившихся стен разрушила узенький мост, уводивший вниз, в сторону старых шахт. Драконий огонь без разбору заливал и так искалеченное королевство. На смену пыли и костям пришли редкие языки пламени, сажа и пепел.

Смауг не говорил, только злился, яростно рычал и со всей отпущенной ему силой рвался на свободу. Он не обернулся, даже не дернулся на гномьи крики. Смауг двигался так быстро, что не оставалось и шанса догнать, напасть, даже попытаться обагрить кровью твари мечи. Метко пущенный топор Двалина не причинил Смаугу вреда, только отскочил от слишком крепкой для простого оружия чешуи. Спешившие следом гномы увидели лишь, как дико ревевшая тварь пробила главные врата Одинокой горы и легко взвилась в воздух, увлекая за собой крохотную темную фигурку. 

За драконьим ревом криков Трандуила было почти не слышно.

***

В голове у Леголаса страшно звенело. Слишком уж крепко приложила его ненавистная темная тварь. Никак не получалось взять след орков: те будто растаяли среди улочек Озерного города, оставив после себя невыносимый, вездесущий смрад. Где-то вдалеке скулили варги, вот только… 

Нет. Действительно, далеко. Грохот орочьих сапогов и звяканье оружия становилось тише. 

Твари сбежали, не желая биться честно. 

Сознание медленно приходило в норму, звон в ушах почти исчез, но все еще отдавался каким-то неприятным, на грани слышимости звуком. Леголас собирался вернуться за Тауриэль, а потом вместе проследить за орками. Эйгон прямо заявлял, что от него как от полководца толку не будет. Значит, в любую битву – за Лихолесье, за Эребор или Эсгарот – вести воинов придется принцу. Благо, никто из лесных эльфов не задавался лишними вопросами, когда дело касается приказов короля.

Мало ли, с какой целью сам владыка покинул Лихолесье. Времена наступали недобрые, и обыкновенных посланников с письмами иногда было недостаточно. Все отлучки Эйгона в поисках волшебников эльфы считали заботой о подданных. Каждый из них чуял надвигающуюся тьму. 

Эйгон же в привычно грубых и неизящных выражениях сообщал, что тут и чуять нечего, и только слепой на оба глаза кретин не увидит, что сраных пауков в лесу было до… В дурном настроении фразу он завершал отчаянным сквернословием. В хорошем – даже обрывал сам себя, вместо этого срываясь на рассуждения о стоявших в печени местных приличиях и эльфийских неженках. 

Эйгон, сын Визериса, не просто был не похож на Трандуила. Леголасу казалось, что и общего у этих двоих – только любовь к хорошему вину. Впрочем, Эйгон не гнушался и человеческим пойлом препаршивейшего качества. Наверное, в большей части именно благодаря этому Леголас и поверил, что перед ним не совсем его отец, а кто-то еще. Даже выживший из ума Трандуил, зачарованный и задурманенный Врагом, не стал бы хлебать подобную дрянь. 

И теперь Эйгон, осколок фэа которого невероятным образом оказался в хроа владыки Лихолесья, отправился вместе с гномами к Эребору, прямиком в пасть все еще живого Смауга. Иномирец невесело смеялся, что или он воссоединится с драконом и поменяется с Трандуилом обратно, или же у Лихолесья против тьмы будет огромное, пышущее пламенем убийственное преимущество. Кажется, он даже мысли не допускал, что Смауг испепелит его на месте. 

Леголасу же оставалось отцовское королевство и народ, которые могли и не дождаться возвращения правителя. Теперь именно он должен был проследить за орками, чтобы попытаться застигнуть врагов врасплох. Он обязан был узнать, какое войско выдвигается к Лихолесью. Он не мог всех подвести. 

Хватило нескольких мгновений, чтобы прийти в себя и наконец-то прислушаться получше. Леголас теперь мог разобрать яростную орочью ругань, но звуки эти больше не удалялись. Свистели плети, а варги и правда выли как-то беспокойно, точно… 

Испуганно. 

И то, что Леголас посчитал звоном в ушах, вернулось, только куда громче. Что-то со свистом рассекало воздух, словно в небесах летела огромная птица. Орлы? Но что им делать над этими землями в такой час?

Нет.

Эльфийский взор не ослабел в яркую лунную ночь. Эльфийский слух никогда не обманывал. 

Со стороны Одинокой горы сюда, к Озерному городу, летел дракон. Его хвост извивался, а взмахом одного только крыла, казалось, можно было обрушить дом бургомистра. Дракон яростно взревел, грудь и шея его налились огнем, и поток пламени обрушился в темную гладь озера неподалеку от причалов. Воздух тотчас заполнил пар: ледяные воды забурлили и закипели. 

Огромная тень на несколько мгновений накрыла Озерный город и стремительно пролетела над покосившимися крышами. Только когда хвост здоровенной твари мелькнул над головой Леголаса, послышались первые крики стражи. Он даже не успел подумать, насколько беспомощны и бесполезны местные воины, только метнулся в сторону главных врат, когда закричали часовые. Хорошо хоть колокол пока молчал. 

Поднять тревогу теперь, когда чудовище уже убиралось прочь, выглядело глупым решением, но людям повезло. Дракон словно ничего не услышал: он так и не сменил направления. Кажется, люди его не интересовали вовсе. Он почти миновал Озерный город, так не спалив ни одного дома или плота. Страшный рев вновь разнесся по округе, особенно громкий в темнейший час ночи. 

Отрывистая орочья ругань сменилась лязганьем оружия. Варги скулили, не желая подчиняться наездникам. Дракон в какие-то мгновения приблизился к тварям достаточно, чтобы нестерпимое пламя опалило всю свару. Визг и вопли стихли почти сразу. Стоявший на ограждении Леголас заметил, как две фигуры, пытаясь спастись от чудовища, прыгнули с узкого моста в озеро, но что толку. Огонь охватил их еще в полете, а от нестерпимого жара вновь закипела вода. 

От проклятых тварей оставались только обугленные кости. 

Еще троим будто бы повезло выжить. Огонь коснулся их вскользь, обжигая тела. Дракон грузно опустился прямо на хлипкий мост – как только сваи выдержали. Он вскинул голову и опять зарычал, протяжно и тоскливо. За этим рокочущим грохотом, что отдавался даже от стен, было почти не разобрать сиплой ругани и отчаянных стонов ползущих прочь от крылатой твари. 

Рев затих, со странным клекотом дракон изогнул длинную шею, опустил голову и уперся одним крылом в доски моста, а другим – не то в ил под водой, не то в толстые сваи. Варжьи и орочьи кости жалко затрещали, перемолотые мощными челюстями чудовища. Меж тем Эсгарот медленно просыпался, понимая, что кроме воя варгов и орочьей речи в ночную тишину вмешалось что-то еще. Там, позади, за городскими воротами хлопали двери, а люди – пока еще неуверенно, но с суеверным страхом — повторяли имя Смауга. 

Теперь в свете луны Леголас мог разобрать темную фигуру, что держалась не то за гребни, не то за золотистую чешую. 

– Пекло, Санфаер! Ты же людей сожра… – сорванным, самую малость напуганным голосом крикнула фигура и неловко наклонилась в сторону, чтобы лучше разглядеть трапезу дракона. – А. Ладно, этих ублюдков можно. 

Слух не мог его подвести. Только не сейчас. От удивления Леголас даже шире распахнул глаза, когда узнал голос собственного отца – и чужие, но запомнившиеся за без малого год интонации. На долю мгновения сердцу стало спокойнее. Там, в недрах Одинокой горы, король лесных эльфов не погиб по вине собственного же безумия. Трандуил – или, правильнее сказать, Эйгон Таргариен – сумел оседлать Смауга. 

Санфаера. 

А потом что-то лязгнуло и гулко треснуло. Над Эсгаротом и округой торжественно зазвенел колокол: кто-то наконец-то объявил тревогу как положено, а не полными паники воплями. И Леголас в доли мгновения понял, насколько людям не стоило этого делать. 

Дракон насторженно шевельнулся, оторвался от своей трапезы и, переступив с лапы на лапу, проломил крылом несколько досок. 

Новый удар в колокол. Новая тяжелая гудящая волна разошлась, наверняка достигнув даже дворца в Лихолесье, – и здоровенная огнедышащая тварь все же подняла голову. 

Дракону понадобилось несколько медленных, осторожных движений, чтобы развернуться в сторону Эсгарота: то ли тварь еще не до конца поняла, что вокруг больше нет стен Эребора, то ли так не хотела даже когтем лишний раз касаться ледяных вод озера. Из груди, закованной в чешую точно в дивную кольчугу, послышалось глухое урчание, вновь перерастающее в недовольный рык.

В третий раз кто-то из людей ударил в колокол, и стало яснее ясного: дракон не просто смотрит в сторону города. В отличие от своего всадника, Санфаер заметил Леголаса. Может, не столько увидел или услышал, сколько почуял еще одно живое существо, скрытое в тени, отбрасываемой невысокими вратами Эсгарота.

А может, вовсе и не Санфаер. Может, Эйгон ошибся. Если Смауг так и остался Смаугом, это объясняло, почему чудовище не подчинялось воле своего всадника. 

В свете луны любой эльф сумел бы легко пересчитать каждую чешуйку на морде дракона, не то что разобрать, что именно горело в огромных, немигающих глазах твари. То была не ненависть, как ее описывали сотни книг и свитков, а беспощадный, ослепляющий голод. Черные зрачки сузились в тонкую полосу, и только янтарь жадно мерцал в свете пламени: дракон пытался отыскать новую добычу. Не было там ни рассудка, ни узнавания, ни жалости. Смауг – Санфаер, Ужас Эребора, имена не имели большого значения, – намеревался сожрать любое живое существо. 

Похоже, лишь владыка, который до сих пор цеплялся за чешую и гребень и которого до сих пор не сбросили в полете, стал единственным исключением. Всаднику, как и говорил Эйгон, помогала его странная, необъяснимой природы связь с чудовищем. Остальным же… О нет, тварь не проводила разницы между орками и эльфами: все они – будущий обед. 

Дожидаясь подходящего момента, Леголас смотрел, как дракон движется вперед, как ломается под его весом мост, как в широкой, неуязвимой для обычных эльфийских стрел груди разгорается новое пламя. Расстояния хватало, чтобы не ощутить кожей невыносимый жар. 

Должно быть, ошибались ученые мужи прошлых эпох. Драконы вполне могли до одури проголодаться – и питались они далеко не сокровищами или какой незримой силой. Или же дело в том, что Санфаер – создание иного мира, живущего по другим законам? 

Дракон изогнул шею, явно вот-вот собираясь выдохнуть пламя, но пока только обдавая все жаром. От темных вод повалил пар, а всадник разом сполз с хребта твари в сторону, но в воду так и не свалился. Эйгон – о, так выражаться мог только он, никак не владыка Трандуил, – выругался на всеобщем, вцепился в чешую крепче и мгновенно вернулся на место. Теперь такое знакомое эльфийское лицо озарилось узнаванием и непривычным теплом.

Радостью, которой никогда не показывал отец.  

– У меня получилось, Леголас! – счастливо крикнул Эйгон. Наверное, стал бы и рукой махать, если бы не цеплялся за драконьи шипы и гребень. – Ты шел за этими уро…

Дракон заревел, снова вдохнул, распаляя огонь в груди и глотке – и тогда до Эйгона наконец-то дошло, что происходит. Леголас лишь скользнул чуть вправо, чтобы успеть уйти на глубину, и поток пламени прошел в нескольких футах от того места, где он только что стоял. Огонь тотчас охватил часть ворот, покосившуюся башню и какие-то еще постройки. 

– Что? Куда? Не смей его трогать! – с неприкрытой паникой крикнул Эйгон, оборвал себя – и попытался придать голосу твердости. – Нет, Санфаер! Нет. Спокойно. 

Леголас, точно одурманенный, смотрел на распахнутую драконью пасть и ало-багровый огонь, что вновь разрастался из крохотного всполоха где-то в глотке. Зверь, как иной хищник на охоте, ждал, пока у жертвы не останется выдержки. Что твари больше по вкусу, раз уж совсем острый голод погасили орки? Еда или преследование? Поймать сразу или сначала напугать? Выходило, что нырнуть достаточно глубоко – единственный шанс выжить. Но не доберется ли жар и до самого дна? 

– Нет! – попросту рявкнул уже Эйгон, и впервые за год в этом голосе послышалось что-то отдаленно похожее на интонации владыки Лихолесья. – Не его. Тише. Он друг. Он сын того, кто нам помогает. Нам всем нужно… 

Может, это и впрямь был Санфаер. Вряд ли Смауг смолчал бы, вряд ли до сих пор не скинул бы непрошенного всадника. Вот только подчиняться Эйгону никто не спешил. Будто бы выслушал – и сделал по-своему. 

Новый поток пламени ушел в воду, заставляя озеро закипеть. 

– Нет! Да стой же! – попросту злился Эйгон, но взбесившийся дракон его так и не послушал. 

Хлопнули крылья, поднимая огромные волны, и могучее чудовище устремилось куда-то на восток, прочь от Озерного города, Эребора и Лихолесья.