Помутневшая вода никак не спешила светлеть. Даже у самой поверхности, куда легко пробивались слабые солнечные лучи, блики от чешуи оставались едва различимыми. Ничего удивительного: поток, выводивший к водопаду, никогда не был грозной и бурной горной рекой. К тому же, уносить прочь поднятую со дна грязь мешала здоровенная туша дракона, почти наполовину перегородившая русло. Кровь из разодранного брюха твари все текла и текла, никак не заканчиваясь. Сколько ее там, если Смауг – Санфаер – пару дней назад занимал половину сокровищницы? В толще темно-красных вод неподвижные силуэты было не отличить друг от друга. 

Меньше всего сейчас хотелось перепутать владыку Лихолесья с булыжником, корягой или сплетенным клубком из ветвей и водорослей. Неловко бы вышло, хотя и немного смешно. Даин точно бы посмеялся. Да чего уж, в другой ситуации Торин и сам бы расхохотался от души.

Сейчас и сегодня было не до смеха. Ни одна надоедливая белобрысая жердь до сих пор не выбралась на берег, не разразилась ругательствами на всеобщем, не похвалилась собственным неожиданным маневром и непревзойденным талантом нырять, хотя Торин непозволительно сильно желал чего-то подобного. Вся та дурь, что творилась в голове Трандуила с самой их встречи в Лихолесье, будто бы стала привычной. Даже неприязнь ко всему эльфийскому народу, что Торин питал не первое десятилетие, самую малость притупилась. Возможно, и другим гномам этот безумец понравился бы куда больше того чопорного и чванливого владыки. 

Но только возможно, конечно. Куда вероятнее, что за Торина сейчас говорил и думал недостаток воздуха в груди.

Куда тревожнее изменившегося отношения – и к кому, к Трандуилу, который теперь называл себя человеческим королем, – было иное. Проклятого эльфа не то придавило тушей дохлого дракона, не то ударило головой о камни до потери сознания. И то, и другое звучало одинаково паршиво. 

Бросаясь за Эйгоном, Торин рассчитывал на привычные тьме и полумраку гномьи глаза, на почти не подводившее еще чутье. В шахтах друзей ты не столько видишь, сколько ощущаешь. Иногда помогают запахи, иногда – звуки, но куда чаще – что-то в сердце и разуме отдается, нужно только уметь слушать. 

Вот только в толще воды это все совершенно не работало. 

К тому же, спертый и выгоревший воздух в узких шахтах воспринимался совершенно не так, как отсутствие воздуха здесь. Да, Торин осознавал, что сумеет не дышать куда дольше, чем человек или хоббит, да и эльф сколько-то продержится… Но медлить в любом случае было нельзя. 

Только где там.

Уставшее после сражения с Азогом тело отказывалось подчиняться. Обыкновенные гномьи сапоги казались двумя неподъемными булыжниками и тянули на самое дно. 

Спас так спас. Мало того, что даже не отыскал, так еще и сам явно тонул. Двалин и племянники, конечно, бросятся следом…

Может, им повезет, и у них получится вытащить Эйгона. Мальчишка, которого судьба забросила сюда, в Средиземье, еще в этого остроухого, не должен так глупо умирать. Не заслуживал он остаться умирать на дне, без помощи, без друзей. Только не после всего, что он сделал в битве с Азогом. Только не тот, кто так легко увел Смауга Ужасного из Эребора, кто отвел от гномов драконий гнев.  

Торину было холодно, но стужа эта шла откуда-то изнутри. Он уже не хотел выплывать, выживать, спасаться... В нескольких минутах от смерти, в тишине ледяных вод было так спокойно. Сердце тут не жгли прошлые ошибки, а сколько он их понаделал всего за каких-то несколько дней, не перечесть. Племянники живы, на трон взойдет Фили, а Даин, если понадобится, поможет мудрым советом. Выловят Трандуила, восстановят прошлые добрые отношения с Лихолесьем. Племянники выросли честными и благородными. Сами не сообразят, так волшебник подскажет в знак дружбы отдадать остроухим их желанные самоцветы. Дракон мертв, Азог тоже, орков разбили. Пусть живут и радуются. Только так и правильно. Разве что извиниться перед Бильбо не представилось случая. Жаль. 

Глаза закрывались. 

Торин затылком почувствовал слабое движение: не просто течение, а вода как-то иначе колыхнулось. Угасающее сознание шепнуло было, что это сокращаются мышцы дракона, но не оставалось сил всмотреться в грязно-красную воду и проверить. 

А потом что-то вцепилось в его широкое запястье, точно клещами. 

Торин рванулся раньше, чем распахнул глаза и сфоксировал взгляд, – и невольно открыл рот от удивления. 

Меньше всего он сейчас ожидал увидеть лицо вполне себе живого Трандуила. 

– Эйгон? – Торин совершенно бессмысленно выдохнул остатки воздуха.

Похоже, ему ответили что-то, и ответ этот оказался не слишком вежливым. Трандуил тотчас поджал губы и указал в сторону, подальше от дракона. Торин мотнул головой, перехватывая чужую руку. Им нужно было выбираться.

– Там опасно! – теперь недовольная, гневная рожа Трандуил оказалась еще ближе: хоть по губам читай. 

Торин снова помотал головой. Воздуха на любые рассуждения о безопасности и победе уже не оставалось. Легкие жгло. 

Трандуила перекосило. Он шире распахнул глаза, гневно поднял брови… Чтобы мгновением позже перекинуть руку Торина через плечо и поплыть вверх, к поверхности. 

Невозможно. 

Эльф вытащил тонущего гнома. Эльф, ничего не требуя взамен, помог гномам с драконом. Да и с Азогом, в общем-то, его маневр оказался кстати… Вот только стоил всаднику его дракона.

Не так. У обоих были имена. 

Попытка справиться с Азогом стоила Эйгону его обожаемого Санфаера. Наверное, теперь стоило называть их так, а не Трандуилом и Смаугом. Смауга было не оседлать: не родилось в Средиземье такого героя, да и сам дракон не подчинился бы ни смертному мужу, ни эльфу. Что же до помощи гномам… Остроухий ублюдок и пальцем бы не шевельнул без кабальных обещаний. 

Жаль его. Санфаера. Такая потеря. 

– Похоронить бы, – сквозь кашель буркнул Торин, все еще паршиво соображая. 

По сторонам он даже не смотрел, только по отдаленным крикам понял, что выплыли они с Эйгоном по другую сторону водопада. Племянники звали Торина по имени, а Двалин вовсю ругался на кхуздуле. 

В ушах шумела кровь, но ругань почему-то звучала очень ободряюще. Даже умирать расхотелось. 

– Плаваешь как топор, – раздался хриплый голос Эйгона. 

Торин слабо усмехнулся, поворачиваясь. Эйгон выглядел препаршиво даже по собственным меркам. Одежды – подранные и подпаленные, лицо – серо-черное от въевшейся в кожу сажи и грязи. Со светлой макушки ручьем стекала рыжевато-розовая вода, а в спутанных прядях застряли ошметки какой-то дряни. Разглядывать их не слишком-то хотелось: возможно, даже купание не помогло избавиться отмыться от орочьей или еще чьей плоти. Вдобавок ко всему, Эйгона и правда приложило головой: на лбу и виске кровили порезы. Из лодыжки торчало обломанное древко стрелы. 

Повезло, что одно и только из лодыжки. Доспехов на Эйгоне не было. Может, потому и сумел выплыть. 

Пререкаться расхотелось вовсе. 

– За тобой нырял, – без особого огонька отозвался Торин, убирая с лица мокрые волосы. Встать он даже не пытался, только перевернулся и сел, опираясь спиной на какие-то ступени. Плечо, которое своим лезвием задел Азог, нехорошо тянуло. 

Почти приятно. Боль напоминала, что он еще жив.  

Эйгон отчего-то молчал, и, пожалуй, именно это удивило Торина сильнее всего. Пришлось снова посмотреть в его сторону, чтобы увидеть размазанную по коже грязь и непонимающе поднятые брови. 

– Я видел, как ты свалился в воду вместе с драконом, но не выплыл, – устало объяснил Торин. – Седла с поводьями у тебя не было, я помнил. Значит, или не удержался, или застрял, если упал неудачно и какой-нибудь лапой придавило. Хорошо, что хребет не сломал. Из-под всей этой туши даже я бы тебя вытащил. 

На удивление ровно дышавший Эйгон опустил взгляд на собственные руки. Похоже, и эльфийское тело напоминало о боли и ранах: отчаянные попытки удержаться за драконью чешую тут и там стерли кожу до мяса. 

– Все закончилось? Битва?.. – медленно, точно подбирая слова, спросил он. 

– Азог мертв. Орлы… должны быть там, – кое-как махнул рукой Торин. Пожалуй, он сейчас не особенно соображал, откуда именно прибыла помощь. Что именно стало с воинством Гундабада, спрашивать стоило у кого-то другого. – Значит, Радагаст и правда их привел. Как Леголас и гово…

– Леголас? Он в порядке? – встревоженно перебил его Эйгон, вскидывая голову и расправляя плечи. 

– Должен, – нахмурился Торин. Отвечать на вопросы почему-то было тяжело. Он знал? Когда он последний раз сам видел остроухого? В глаза будто песка насыпали. – У Двалина спрошу. Там…

Торин мотнул даже не головой, а скорее подбородком в сторону другого берега. Эйгон проследил за его взглядом – и замер. 

Из воды все еще торчали драконьи гребни. Даже чешуя местами поблескивала в тусклом дневном свете. 

– Он… Этот зверь и правда помогал сражаться с отродьями тьмы? – мертвым, неверящим голосом спросил Эйгон. 

– Хорошо тебя приложило. Что, последние мозги выдуло, пока над Пустошью на нем мотался? – длинная, без пауз фраза далась особенно тяжело. Торин поморщился, замечая, как Двалин размахивает руками, споря о чем-то с рыжей эльфийкой. Со стороны башни к ним подходил светловолосый… Принц Лихолесья, да. Леголас. – Ладно. Погорячился. Признаю. Ты был прав, а я зря не верил. Помощь Санфаера здорово пригодилась. Да упокоится он с миром.

Еще более потерянный, чем тогда, у запечатанных врат Эребора, Эйгон смотрел в пустоту перед собой. Пальцы скользнули к щеке, обезображенной черными шрамами.

– Торин Дубощит, Король Под Горой, – вдруг негромко произнес он, точно что-то вспоминая. Отметины на эльфийском лице медленно истаяли, а покрасневшая о жара драконьего пламени кожа побледнела. 

Торин застыл. 

Может, ничего и не исчезло, просто остроухий навел морок? Только что мешало сделать это раньше? Торин-то полагала, что Эйгон, человек, а не колдун, просто не умел… 

– Клянусь тебе, я никогда не седлал дракона. Я никогда не поднимался на нем в небо, – прозвучал безжизненный эльфийский голос. 

Не было в нем больше веселья и беззаботности Эйгона Таргариена. Даже само слово “дракон” этот остроухий произносил иначе. Да чего уж, Эйгон никогда не назвал бы своего Санфаера вот таким пустым и отстраненным “дракон”. 

Почти позабытое презрение к владыке Трандуилу вспыхнуло с новой силой. Зачем все это было? Что вообще случилось за эти несколько дней? Остроухого что, внезапно оставило былое безумие? Лжецы. Никогда от их народа гномам не получить помощи. Не дождаться от эльфов ни чести, ни благородства…

Торин заскрипел зубами. С уст едва не сорвались обвинения, а эмоции почти отразились на лице, когда Трандуил все-таки продолжил говорить.

– Я только лечил одного, в ином мире, – чуть громче, чем следовало, добавил он. – Прекрасного зверя с золотой чешуей, что сияла ярче полуденного солнца. Дух несчастного пребывал слишком далеко… Значит, все не зря. Значит, те видения – правда. Он, Санфаер, воплотился в Смауге. Окажи мне любезность, Торин Дубощит. Поведай о судьбе Эйгона Таргариена, о его делах. О большем я и просить не смею. 

И владыка лесных эльфов, король Трандуил, самую малость склонил голову. 

***

Пусть зима в тот год выдалась суровой, путников на дорогах, ведущих к Эребору, было немало. 

В самые разные края Средиземья спешили посланники: поговаривали, что у многих в котомках скрывались золотые драконьи чешуйки. Гонцы мчались в Ривенделл и Лориэн, Гондор и к Железным горам. Редкие караваны брели в Дейл и Эребор. Купцы потом шептались, будто вечерами на всем пути по эту сторону Мглистых гор видели лесных эльфов. Мало кто верил подобным слухам: известно же, что Лихолесье давно интересуется только собственными владениями. 

В ту зиму вообще о разном болтали. 

Да вот хотя бы и о Смауге Ужаснейшем. Поговаривали, будто его тело прямо среди бела дня бесследно исчезло из вод близ Вороньей высоты. Ну как “бесследно”, тут тоже версии разнились. Кого только не обвиняли: и Радагаста с Гэндальфом, и орлов, и Беорна, и умертвий Дол-Гулдура… Но чаще всего болтали, будто то три правителя – эльфийский, гномий и человеческий – сговорились и поделили тушу твари, которая долгие десятилетиями тревожила покой этих земель. 

Известное же дело, в Эреборе недавно – страшная тайна, тс-с-с, – появился запертый на три гномьих замка Красный Зал. Для чего такое придумали? Где, если не там, хранить здоровенный драконий череп? А вот у короля Лихолесья будто бы появилась новая – но кто ж их помнил и считал-то, кроме самих эльфов, – корона: роскошная, но какой-то ледяной красоты. Так причудливо в ней переплетались холодные зимние ветви, что и не разберешь, где здесь шипы, где покрытые нетающим инеем прутья, а где украшенные дивной резьбой драконьи когти. Даже Бард Лучник своего не упустил. На ту крепостную стену, что мимоходом разрушил Смауг во время Битвы, мастерам не хватало древесины. Рубить Лихолесье не стали, ждать торговые караваны – тоже. Вот и приказал король Бард вместо колонн использовать кости самого Смауга. Мастера потом так и говорили. Мол, прямо никто не упоминал, только Гэндальф все посмеивался, помогая обрабатывать чудной камень. Ни одним обыкновенным ножом или топором этот материал даже поцарапать не получалось: как пить дать, драконья кость.

Но слухи на то и слухи: сколько там правды, а сколько выдумки, ни один из болтунов не признался бы. Пропавший мертвый дракон – так, цветочки. Разговоры о том, как вообще Смауг вернулся к Эребору и Дейлу – вот в чем сплетники так и не сумели даже примерно договориться. 

Официально-то оно как звучало? Да проще некуда, в духе старых легенд о героях. Гордый эльфийский владыка, выслушав речи Торина Дубощита, доблестно вызвался помочь. Вместе с гномами пошел он к Эребору. Уже там, призвав всю мудрость и силу своего народа, король Трандуил сумел оседлать Смауга Ужасного. Несколько дней сражались они, эльф и дракон, прежде чем зверя удалось усмирить. И тогда король Трандуил верхом на Смауге поспешил на помощь. Многое сделали драконье пламя и когти в той битве, но и враг оказался хитер и коварен. Там, у Вороньей высоты, подлые орки одолели Смауга Ужаснейшего. Дракон так и остался в летописных хрониках свободным крылатым зверем, который лишь рассмеялся в ответ на предложение послужить новому хозяину всего зла и тьмы. 

История получилась красивая, но знающие удивлялись, чего это даже гномы с ней особенно не спорили. Потому-то вокруг тех дней звучали шепотки куда интереснее. 

Например, будто не эльф сумел зачаровать дракона, а какой-то мелкий воришка из западных земель, который прошагал с гномами половину Средиземья. 

В пустеющем Эсгароте ворчали, что Торин Дубощит Трандуила и вовсе обманул, а с собой в Одинокую гору привел, чтобы свести давние счеты. Небось, пообещал эльфу какие-то дивные каменья, а на самом деле собирался просто скормить его дракону, да так и отвлечь тварь. 

Кто-то из войска Даина Железностопа предполагал, что гномий отряд все-таки сумел Смауга связать. Именно двенадцать верных Торину воинов – ну и сам Король Под Горой, конечно, – удерживали дракона, пока эльф не вскарабкался тому на загривок. Потом не то канаты, не то цепи порвались, и взбешенная тварь полетела прочь, только чудом не размазав Трандуила о своды Эребора. А уже позднее, где-то близ Мглистых гор, Смауга зачаровали два волшебника, Радагаст и Гэндальф. 

Шептались и о том, что вообще вслух лучше не произносить, коли тебе голова дорога. О судьбе короны Эребора. 

Людям казалось, что слишком долго не объявляли гномы имя нового правителя. Нет, оно понятно: пока соберутся все семьи, пока присягу принесут… Только Даин Железностоп не спешил уводить свое войско, а Торин Дубощит, владевший ныне Аркенстоном, ходил мрачнее тучи. Споры двух гномьих владык – кузенов, между прочим – вряд ли кто-то действительно видел, но додумать-то каждый горазд. Каких только дурных мыслей в иную голову не придет, особенно тем, кого в день Битвы ни в Пустоши, ни в Дейле вовсе не было. 

Гнилые языки обсуждали, что гномы и сами не решили, кто теперь будет править. Мол, и Даин на корону претендует, и юные племянники Торина, и какие-то умудренные сединами господа из других поселений – чуть ли не до совета с голосованием дойдет. Аркенстон, меж тем, уже столетие с лишним никто в глаза не видел. Как бы междоусобицы не случилось. 

Впрочем, хорошо, что о таком с осторожностью говорили. Ложь то была, и ложь чистейшая. 

В Эреборе действительно никого не спешили короновать, но по совершенно другой причине. Всего какую-то неделю спустя после гибели Смауга Ужаснейшего и Азога Осквернителя Торин собрал тех, кому доверял: сам так сказал. Кроме отряда присутствовал Даин, еще нескольких почтенных гномов, Гэндальф, Бард Лучник и – к порядочному удивлению некоторых – Трандуил с Леголасом. Торин же и бровью не повел, объявляя о своих намерениях. Он желал передать корону своего деда племяннику, молодому еще Фили. Обсуждать свое решение Торин не хотел, разве что просил дорого совета, как бы все это дело обставить и когда бы лучше рассказать народу. Может, завтра, а может – весной, когда с остальными гномами Синих гор придет Дис, младшая сестра Торина и мать Фили. 

Какое-то время никто действительно не спорил. 

С минуту стояла такая мертвая тишина, какой и при Смауге не было. А потом… Первым Торину возразил как раз Даин – при всех, но не за себя, а за весь народ, за каждого воина, что в Пустошах поднимал топор или меч против темного воинства. Тогда стены Эребора вновь содрогнулись: но не от драконьего рева, а от гномьего возмущения.

Так что да, много забот было той зимой у свободных народов в землях близ Эребора. Конечно, все радовались победе над темным воинством, но как насладиться той победой? Сколько добрых друзей убито, сколько всего разрушено… Только и на том печали с тревогами не закончилось. Бежавшие орки все еще прятались по лесам и расщелинам. Дейл, что и до Битвы лежал в руинах, не особенно годился для того, чтобы там зимовать. В Эреборе, порядочно изуродованном гневом Смауга, тоже хватало работы.  

Какие уж тут праздники. И понятно, что без помощи со всем этим никто бы не справился – разве что эльфы, которые всегда могли уйти к себе, в Лихолесье

Вот только и они остались.

Не раз и не два эльфы уничтожали паучьи гнезда, оттесняя тварей все дальше к югу Лихолесья. Пылали жарким пламенем очаги в кузнях Эребора, а стук инструментов разносился над пустошью на многие лиги. Ожил Дейл, более не зияя прорехами в стенах. Над добротными крышами курился дым из печных труб, а крепостные стены ощерились гномьими стрелометами. В воздухе тянуло мясной похлебкой и отваром из эльфийских трав. По городу вольно ходили не только люди, но и гномы с эльфами. Конечно, былая дружба не возродилась из ничего за считанные месяцы, да и спорили на улицах нередко, но начало было положено. 

Долгой и тяжелой была зима, и оттепели радовались особенно. Свободные народы со всем вместе справились, получается: и с драконом, и с Азоговыми полчищами, и с суровыми морозами… Наверное, еще и потому, когда владыка Трандуил пригласил и людей, и гномов на празднование первого дня весны, из местных мало кто удивился. 

Приглашение не затерялось и не осталось без ответа, а ведь раньше такое нередко случалось.

В назначенный день и час при дворе короля лесных эльфов многие собрались, и компания эта кого чужого… удивила бы своим разнообразием. Посланники из Ривенделла и Лориэна осторожно расспрашивали, как их собратья провели суровую зиму, и с привычной учтивостью восхищались праздником. Нескольких гномов Железных гор привел в Лихолесье лично владыка Даин, и теперь хитро ухмылялся, точно что-то затевал. Сам владыка Трандуил, не таясь, долго беседовал о чем-то с Радагастом Бурым и Беорном. Вот только если волшебник блаженно улыбался, выискивая взглядом белок с птицами, оборотень недобро хмурился, не спеша отвечать на вопросы. Бард Лучник прибыл с семьей и несколькими горожанами Дейла, но вскоре, оставив детей на попечение эльфам, уединился с гостями из Эсгарота. Кажется, люди вовсю обсуждали судьбу оставленного города и – самую малость – утонувшего где-то в Долгом озере золота. Гэндальф Серый задумчиво дымил трубкой, пока Бильбо Бэггинс с интересом расспрашивал лесных эльфов о песнях прошлых веков. 

Позже всех явились гномы Эребора: точно до сих пор не верили, что ныне и они здесь званые гости. Торин пришел с верным отрядом, прошагавшим весь путь от Синих гор до Одинокой горы. 

Не слышно было ни споров, ни ругани, которых обыкновенно хватало, когда гномы и эльфы собирались вместе. Настороженные взгляды, впрочем, никуда не делись. Что-то зрело в воздухе, что-то недоброе вплеталось в радость праздника, пока стоявший на возвышении хозяин Лихолесья, владыка Трандуил, чинно и величественно рассказывал об оставленных в прошлом тяготах долгой зимы.

– Эльф дело говорит. Эребор вернули, и никакой дракон не помешал, – громогласно заявил Даин, пихая локтем в бок Торина, но уставившись только на Трандуила. Вряд ли в зале хоть кто-то этих слов не расслышал. Кубки опустели почти наполовину, когда Даин негромко продолжил: – Может, однажды и в Кхазад-Дум возвратимся. Может, не мы, а наши дети или внуки…

– Орков мы и без остроухих выкурим, – мрачно проворчал кто-то из гномов Железных гор. 

Слова не остались незамеченными. И если лесные эльфы, зашумевшие было, только гордо вздернули носы, повинуясь молчаливому приказу Трандуила, Торин, что-то говоривший Балину, разом нахмурился. 

– Орки – лишь малая часть того зла, что таится в Мории, – тяжело обронил Гэндальф. 

– Ни к чему говорить о подобном на светлом празднике, – громыхнул Торин, пусть по лицу его и скользнула тень. – Наш народ едва возвратился в Одинокую гору, да и после Битвы следует восстановить силы. 

Он замолчал ненадолго, осматриваясь, а потом степенно вышел вперед. Так же медленно в зале воцарилась тишина: пусть владыка уже завершил свою речь, никто не давал слова Королю Под Горой. 

Кому понаблюдательнее сразу в голову пришло, что так и скандал мог случиться. Впрочем, скандал и без того едва не вызвали слова гномов Железных гор. Известное дело: вот так пренебрежительно гостям отзываться о хозяевах? Благодаря Торину и молча поддержавшему его Трандуилу недовольный гул с шепотками не столько прекратился, сколько ненадолго затих. Не стоило обманываться, будто получилось сбить эльфов с мысли, разве что отвлечь. 

– Придет еще время, тогда и поведем речи о военных союзах и оставленных чертогах. Что же до дракона, так с ним совладали не гномы, а владыка Трандуил. Кто знает, сколько разрушений и смертей принесла бы эта огнедышащая тварь, если бы не помощь Лихолесья, – невольно хмуря брови, с вызовом произнес Торин: так, чтобы все до одного в зале слышали. Он коротко кивнул Фили, а потом повернулся к Трандуилу. – Мы, гномы, помним не только дурное, оттого и пришли сегодня не с пустыми руками. Когда-то между Эребором и Лихолесьем была лишь дружба и согласие, и королевства процветали. Многое случилось с тех пор, Эребор пал – но вновь восстает из небытия. Мне говорили, что это невозможно, а чертоги моего деда так и останутся в лапах Смауга, – но где дракон теперь? Я сам говорил, что никто и никогда не сумеет усмирить эту тварь, но мне доказали обратное. Теперь я верю, что ничего невозможного нет. 

Гости заинтересованно переглядывались, пока Фили в сопровождении двух других гномов нес почти через весь зал искусно выкованный ларец. Даин Железностоп расплылся в совсем уж ехидной улыбке, пока Трандуил почти с подозрением поглядел на мирно пускающего дымные кольца Гэндальфа. Торин же невозмутимо продолжал: 

– С тех пор, как я и мой отряд оказались в Лихолесье, лесные эльфы не раз и не два благородно приходили на помощь. Они ничего не требовали взамен. Они стояли на своем даже в минуту чернейших сомнений, что довелось испытать гномам, – гулко произнес Торин и коротким движением откинул крышку ларца. – Благодарность наша безмерна. Прими же, владыка Трандуил, и наши дары, что приносим мы сегодня в знак дружбы между Лихолесьем и Эребором. И пусть длится она, покуда не померкнет свет, которым сияют эти камни. 

Тишина, что опустилась на залу, была поистине оглушающей, только продлилась она какие-то мгновения. Толпа удивленно выдохнула, шокированная преподнесенным даром. 

Зашелестели расшитые серебром и золотом праздничные одежды Трандуила. Как зачарованный глядел он на столь желанные ему самоцветы белее света звезд – и не находил слов. Тонкие пальцы прикоснулись к камням в попытке удостовериться, что все – правда, а не морок. 

– Да будет так, Торин Дубощит, – величественно произнес наконец владыка Трандуил. Только самый острый слух разобрал бы, как дрогнул его голос в самом начале. Трандуил убрал руку, коснулся ладонью груди и с искренним уважением склонил голову, прежде чем продолжить: – Король Под Горой. 

– Ну, за такое и выпить надо! – с нескрываемым удовольствием провозгласил Даин. Другие его слова так и утонули в радостном гомоне. 

Что ж, скандала – в дурном смысле – так и не случилось. 

Никто не услышал ни добрых смешков по поводу ошарашенного лица лесного владыки, ни рассуждений о том, не перегнул ли Торин со своими рассуждениями. Празднество вообще стало куда уютнее и радушнее. Эльфийская музыка смешивалась с гномьим пением. 

Владыки же вместе с волшебниками незаметно удалились от суеты праздника. Подданным хватало развлечений и без бесед коронованных особ. Вино и эль лились рекой, а ожерелье из редчайших самоцветов оставили на видном месте, чтобы каждый мог полюбоваться. Гномы и Леголас с Тауриэль усердно отвлекали каждого, кто мог задаться вопросом, куда пропали короли.

– Смею надеяться, что в этот раз вы не покинете мои владения в такой спешке, – много позже говорил Трандул Торину, не особенно скрывая веселья.

– Не стану обещать попусту, – хмыкнул тот в ответ. – Мы вчера получили добрые вести. Скоро прибудет караван из Синих гор. Племянники хотят встретить мать, да и я сам давно не видел сестру. 

– Леголас поведал мне, что предлагал тебе Эйгон. Я не отказываюсь от его слов, они и мои в какой-то мере. Ты и твои родичи – желанные гости для Лихолесья. Вы оба правы, нам еще многое нужно сделать, однако… – Трандуил вздохнул, отставив кубок с вином. – Хотел бы я думать, что лишь из-за дракона дружба между нашими народами и погибла, и возвратилась, но мы оба понимаем, что это не так. Обиды копились десятилетиями, если не веками. 

Не прилети Смауг к Одинокой горе, эти земли все равно пришли бы в упадок. Аркенстон лишил короля Трора разума, о каком процветании вести речь? Да и Лихолесье после столь явного оскорбления владыки прекратило бы любую торговлю с Эребором. Два королевства тихо грызлись бы и тонули во взаимном презрении, покуда не зачахли и не погибли, неспособные прогнать со своих земель темные полчища. Медленная, затянувшаяся трагедия – против рухнувшего в одночасье королевства. Или вот еще: тринадцать плохо вооруженных гномов – против безумного дракона. Разве пришли бы тогда эльфы на помощь, разве не предпочли бы стоять у своих границ?

Нет. Все пути сулили лишь смерть.

Только другой дракон и другой король положили начало чему-то новому. Возможно, тоже ценой собственной жизни. 

Гордость не позволяла сказать прямо, что они бы лелеяли эти обиды и дальше, замыкаясь в себе и забывая, кто их настоящий враг, если бы не Эйгон и Санфаер. Едва коронованный мальчишка, готовый на что угодно, чтобы вернуться домой, в итоге послужил миру между гномами Эребора и эльфами Лихолесья даже больше, чем иной волшебник.

– Нечего тут думать. Ни ты, ни я ничего бы не сделали, – отрезал Торин. Верить в смерть дракона и его юного всадника отчаянно не хотелось. – Не в обиду тебе, Трандуил, только жаль, что Эйгона Таргариена здесь сегодня нет. Он столько раз о дружбе говорил, а я ему ни разу не ответил. Позволь спросить, ты не видишь его и его владений… во снах? 

Трандуил только покачал головой. Он уже обсуждал это с волшебниками, даже вспомнил о таинственном зеркале владычицы Лориэна. Но та незримая нить, что связывала миры, будто бы держалась на драконах – и истаяла с окончательной гибелью Смауга. Эта проблема более не должна тревожить Средиземье, как рассуждал Гэндальф. Дух упорхнул из чужого тела, и оставалось лишь надеяться, что Эйгон вернулся домой. Впрочем, повода полагать что-то иное и не было. Трандуил же как-то возвратился. Он все раздумывал, не написать ли леди Галадриэль, но так и не решился. Не всякому дозволено взглянуть в зеркало, да и покажет ли ровная водная гладь ответы на мучавшие Трандуила вопросы? 

Зесь, в Средиземье, Эйгон сделал куда больше, чем приходилось ждать от никогда толком не правившего юнца. Но достаточно ли там, в Вестеросе, сделал сам Трандуил?

Для Лихолесья он отсутствовал целый год, но для самого владыки время шло куда запутаннее. Там, в чужом мире, не прошло и нескольких дней, а вот ночи… Ночи с мрачными снами вместили в себя слишком много тревоги и отчаяния из-за собственной беспомощности. Чаще всего даже не снами, а видениями всплывали картины страшного побоища в Пустоши. Отродья тьмы теснили гномов и убивали эльфов. Азог побеждал. 

Трандуил же, запертый в теле покалеченного человека, не мог и одного-единственного приказа отдать по эту сторону. Оставалось только примириться с судьбой, с волей Единого и делать то немногое, что тогда было по силам. Если Эйгон Таргариен неумело, но справлялся с ролью короля Лихолесья, следовало отплатить ему той же монетой. Почти все силы ушли на то, чтобы совершить невозможное по меркам Вестероса и излечить Санфаера, однако целительные песни повлияли и на человеческое тело. Ожоги выглядели так, будто затягивались не меньше месяца. От хромоты Эйгона не избавил бы и Элронд, однако одно дело – с немалым трудом, но ходить самому, и другое – передвигаться только в кресле, что вместе с тобой носят стражники.

Но что, если этого было недостаточно? Что, если ему все же стоило вмешаться в придворные интриги и возню родичей Эйгона вокруг трона? Один только младший сын почившего короля, Эймонд, чего стоил. А советники? Того же Лариса Стронга Трандуил предпочел бы казнить, чем оставлять при себе. Верность этого человека не принадлежала вообще никому. 

Огромной бедой Эйгона было то, что других советников у него и не было. Сколько от таких помощи, а сколько – вреда? Так разве не следовало Трандуилу, куда более искушенному правителю, попытаться сделать хоть что-то? 

– Ладно. Даже если и увидим, ничем не поможем. Ни к чему травить душу, – в сердцах бросил Торин, толкуя затянувшееся молчание по-своему. – Надеюсь, он выживет в своих битвах. 

– Санфаер его защитит, – с уверенностью произнес Трандуил. – Дракон вполне здоров и снова может подняться в небо.

В тот день о чертогах Кхазад-Дума речь больше не заходила. 

***

– Я не стану никого сжигать! 

– Это не предложение, – Эймонд шагнул к Хелейне, крепко хватая ее за запястье. Королева Алисента тотчас подскочила на ноги, пытаясь разнять детей, но без особого успеха. 

Эймонд был слишком зол. 

Никто в столице словно и не понимал, что вокруг происходит. Будто Рейнира – скорее уж Деймон, что может эта шлюха, кроме как плодить бастардов да отдавать бестолковые приказы, – собирает войска, чтобы пригласить своих полубратьев на чай. Будто можно мирно сидеть в столице и дожидаться помощи из Староместа, полагаясь на стены Красного замка и местную стражу: убогое зрелище. Еще Эйгон Завоеватель все объяснил по поводу надежных, крепких стен, когда спалил Харренхольский замок. Кровь за кровь, значит? Кровь бастарда против крови законнорожденного принца? Отто Хайтауэр, которого идиот Эйгон отослал, по меньшей мере держал перед глазами всю ситуацию. Он никогда не забывал, кто враг истинным наследникам короны. Зато вдовствующая королева отчего-то решила, что у них – у семьи Таргариен – есть хоть какой-то путь, кроме войны. 

Написала Рейнире письмо с соболезнованиями по случаю трагической кончины ее сына. Как великодушно. Как дипломатично. 

Что толку от этой дипломатии? Пощадила ли бывшая подруга внука Алисенты? Приняла власть того, кто занял престол по праву? Преклонила колено? 

Там, за стенами Красного замка, против одной-единственной Вхагар вот-вот выставят не одного, не двух и даже не трех драконьих всадников. Сиракс и Караксес. Небольшие по сравнению с ними Вермакс и Лунная Плясунья. Морской дым, видавший войну за Ступени. Среброкрылая, которая вместе с королевой Алисанной побывала и на морозном севере у Стены, и среди жарких песков Дорна. Да один только Вермитор, верный дракон короля Джейхейриса, мог бы сжечь половину всех войск Простора! 

Эймонд задыхался от омерзения, хотя полагал, что еще ниже Рейнира пасть уже не сможет. Но позволить невесть чьим бастардам седлать драконов великих королей и королев? 

Однако вовсе не отвращение заставило Эймонда напоминать сестре-королеве о ее долге. Гнев, отчаяние и страх сплетались в сердце. Отто так и не вернулся. После всего учиненного тремя драконами близ Грачиного приюта, сир Кристон испугался тех ужасов, что сулили новые подобные сражения. Впрочем, он останется верен своим клятвам. Но на кого еще Эймонд мог рассчитывать в этой войне? Кому мог довериться? Как сражаться, когда в небесах против всех драконов Рейниры – одна лишь Вхагар? Нет, Эймонду как никогда нужна была Пламенная Мечта вместе со своей всадницей. Он ни на мгновение не сомневался, что сестра найдет на то силы: главное, правильно ее смотивировать. 

Крохе Джейхейрису отрезали голову. Сыну Хелейны. Не пощадили, прошли потайными ходами в охраняемый замок, словно уже были здесь хозяевами. Так что прикажет Рейнира, если ее ублюдки займут столицу? Кто будет следующим? Хелейна с матушкой? Джейхейра? 

Семеро, как можно этого не понимать? 

Мрачные мысли захлестывали его настолько, что Эймонд даже не слышал ни тяжелых шагов за спиной, ни хриплых, полных возмущения приказов пошевеливаться. 

– Его королевское… – с опозданием начал гвардеец, округлив глаза. 

– Ой, да заткнись ты! Такой момент испортил, – рявкнул позади подозрительно знакомый голос. Невозможный голос. 

– Эйгон! – самой первой воскликнула королева Алисента, шире распахнув глаза. Она еще сильнее вцепилась в предплечьей Эймонда: больше для того, чтобы самой устоять на ногах, чем чтобы помочь дочери. Лицо дражайшей матушки если и изменилось, то неуловимо. Все то же гневно неудовольствие – для обоих своих сыновей – сплеталось с шоком. 

Немудрено. 

Рожу Эйгона перекосило не от боли, а от недовольства: он даже напоминал сейчас выражением лица матушку, если забыть о шрамах. Голос, пусть и хриплый, не был голосом едва живого, покалеченного куска обгоревшего мяса. Эйгон вообще выглядел на удивление бодро, пусть и добирался сюда не своими ногами. Даже пободрее, чем в иное утро после своих ночных развлечений. 

И что это братца так припекло, чтобы он отдал приказ тащить свою побитую царственную задницу через весь Красный Замок сюда? 

Нет, не то. Как такое вообще возможно? 

Эймонд готов был поклясться, что еще несколько дней назад Эйгон не то что подняться, даже говорить толком не мог. Мейстеры поначалу сомневались, что его величество вообще придет в сознание, и где все эти предположения? Красные, воспаленные шрамы не давали братцу шевелиться, а теперь – прошло-то всего ничего – пусть и бугрились на коже, но заметно побледнели.

Эймонд и не понял, когда сам разжал пальцы, отпуская Хелейну, и повернулся лицом к Эйгону. Нет, тот не был опасностью. Скорее… Неожиданностью, которая может помешать. 

Впрочем, как и всегда. 

Насколько проще было бы, свались братец пьяным в какую-нибудь канаву поглубже и сломай себе шею. Даже странно, что Рейнира с дядей Деймоном до такого не додумалась. Случайность же. Все бы поверили. Или додумались, только поняли, что следующий законный наследник – это он, Эймонд, не чета дурному старшему брату? 

– Мне следовало постучаться? – насмешливо уточнил Эйгон, стер с лица недовольство, позабавленный чужим удивлением, и преудобно развалился среди подушек в деревянном кресле, будто какой-то купец из Вольных городов. Сюда его притащили сразу двое порядочно запыхавшихся стражников. 

Спешил, скотина. Любопытно, что ему Ларис напел. Или он просто сообщил, что Эймонд вернулся в замок? 

Неужели Эйгон думает, что если он пережил пламя… Мелеис – конечно, только Мелеис, никто не видел иного, – теперь ему позволено требовать докладов и помыкать братом как пожелает? Ну уж нет. 

Король, который никак не поймет, что ему стоит сидеть тихо и не мешать умным людям править. Не сдох – повезло, живи и радуйся, пей мейстерскую отраву. Так нет же… Эймонд прикрыл глаза, вспомнив, что матушку тоже пришлось выставлять из Совета. Никак не понимала, что ее время безвозвратно ушло вместе с отцом. 

– Я полагал, что ты в постели. Восстанавливаешь здоровье, – негромко ответил Эймонд. Матушка, казалось, вовсе воды в рот набрала. Что ж, после Грачиного приюта она и навестить старшего сына в его покоях не торопилась. 

– О, здоровье. Спасибо, что поинтересовался. Кажется, у меня улучшился цвет лица. Кожа теперь не сливается с волосами, очаровательно, – ехидно произнес Эйгон, с силой вцепившись левой рукой в подлокотник. – Мейстеров даже выставлять не пришлось. Они мне не докучали, большое тебе спасибо. 

Эймонд даже не попытался изобразить почтительный поклон, так и смотрел на брата, не отрываясь и не моргая. Получалось, что и мейстеры, и Ларис Стронг заметно преувеличивали, расписывая горестное положение короля. Или же… 

Нет. Эймонд своими глазами видел, как это упало вместе с Санфаером и дымилось, потому что доспех припекся к коже. Неопалимым Эйгон точно не был. 

– Что? О чем ты? – вздрогнула матушка. 

Как и всегда, ее заинтересовало что-то малозначительное. На одной чаше весов – война, бастарды верхом на драконах, чудом вставший на ноги… нет, скорее уж сидящий на носилках старший сын, а на другой – очередные мелкие склоки ее детей. Эймонд только разочарованно скривился. Он даже не хотел знать, на чьей стороне на этот раз будет вдовствующая королева. Похоже, после смерти Люцериса место любимого сына занял отсутствующий Дейрон. 

Даже удивительно, что и Эйгон не пожелал участвовать в этом скандале:

– Матушка, позаботьтесь о Хелейне. Нам с братом нужно поговорить. У меня прекрасные новости, которые вы в придворной суете напрочь пропустили. 

В залах так и царило молчание. Алисента переводила испуганный взгляд с одного сына на другого. Эймонд опустил руку на навершие кинжала, а Эйгона, казалось, это нисколько не заботило.

– Он жив? – Хелейна почти беззвучно шевельнула губами, прижав ладони к груди. На светлых запястьях краснели пятна, оставленные не то Эймондом, не то их заботливой матушкой. 

– Жив, жив. Теперь все в порядке, – тихо ответил Эйгон и, повернувшись лицом к сестре, искренне улыбнулся. Краше от этого он не стал, да и улыбка вышла кривой из-за сожженных мышц. – Иди. Мы справимся без Пламенной Мечты. 

– Корона сияет по-новому, – пробормотала Хелейна, опустив голову, сплела пальцы и подошла к колыбели дочери. 

Эймонд заскрипел зубами, зато матушка, кажется, уже гадала, как будет разнимать сыновей. 

Эйгон шумно выдохнул, приоткрыв рот и выпятив губы. Заговорил он, впрочем, спокойно, пусть и таким тоном, точно жаловался на тяжелую жизнь своим друзьям-пьяницам:

– Что? Я не про себя, хотя мое здоровье вас, похоже, не очень-то обрадовало. Хоть бы спросили, это же я здесь самый невоспитанный… Вижу, вопросов не дождусь. Ладно-ладно, сам признаюсь. Я про драконов, и новости просто великолепные. Эймонду понравится, – Эйгон лениво махнул рукой, точно намекая, что пора уж матушке и сестре последовать его приказу. Эймонд усмехнулся, замечая, что никто так и не сдвинулся с места. – Да как с вами… Так. А ну пошли вон. Все. Оставьте нас с братом одних. Я – король, он – регент, подчиняйтесь! 

Последнее слово Эйгон буквально рявкнул. Вздрогнула матушка, зато Хелейна и бровью не повела. Она качала на руках спящую Джейхейру и смотрела на мужа каким-то расфокусированным взглядом. 

– Эймонд!

О, возмущенно хмурилась не матушка, а их гордая вдовствующая королева. Даже имя прозвучало как приказ к порядку, поразительно. 

Эймонд ничего ей не сказал, разве что выжидающе вскинул подбородок. Он и сам хотел побеседовать с королем наедине. Как его регент. Обсудить, что теперь в интересах Семи королевств, а что – нет. 

– Матушка, прекрати. Ничего не случится. Наш враг там, за воротами. По крайней мере пока, – закатил глаза Эйгон и устало вздохнул. – Господа-гвардейцы, сейчас же проводите королеву Хелейну и вдовствующую королеву… Да куда-нибудь отсюда, сколько раз мне повторять? 

Едва дверь за ними с коротким стуком закрылась, Эйгон запустил пальцы в волосы.

– Пекло, с эльфами куда проще, – буркнул он себе под нос. 

– Эльфами? – поднял брови Эймонд, про себя размышляя, чем это таким поили братца мейстеры.

– Не бери в голову. Поговорим? Садись, – Эйгон махнул рукой, указывая на ближайший диван. 

Жест получился не слишком изящный: должно быть, ожоги и переломы все еще давали о себе знать. Вот только даже такие движения, скованные и ломкие, были не в характере Эйгона. Тот плаксивый пьяница с паршивым характером не имел и капли достоинства или уверенности. Теперь же в каждом жесте Эйгон читалась привычка повелевать. 

Эймонду показалось это странным. Откуда бы такой привычке взяться? Его глуповатый братец еще недавно путался в собственных предложениях перед всем Малым советом. 

– Ты многое пропустил. Шлюха посадила бастардов на драконов. Один завладел Среброкрылой. У Морского дыма новый всадник. На Драконьем камне я видел Вермитора, и тот не пытался никого сжечь. Значит, его тоже… оседлали, – с презрением выплюнул Эймонд, усаживаясь в кресло. – Мы не то что не победим, мы не отстоим даже Красный замок, если все эти ублюдки явятся к нашим воротам. Мне… Нам нужна Пламенная мечта. 

– Нам нужны драконы и стратегия, – почти не удивившись отозвался Эйгон. – Стрелометы… Может, яды.

Эймонд тоже не особенно удивился реакции брата. Значит, до неспособного даже говорить короля добирались вести. Значит, в Красном Замке проигнорировали приказ регента держаться от Эйгона подальше и помалкивать. Хотя… Чтобы сообщить последние вести, хватило бы и одного Лариса Стронга. 

Удивляло другое. 

То, как спокойно, со знанием дела Эйгон начал рассуждать, что противопоставить врагу. 

Ничего нового и блестящего, конечно. Ничего того, что Эймонд не подумал сам. Да, дорницы годами прятались о пустыне, таки не покорившись Эйгону Завоевателю и его сестрам, однако Королевская Гавань – не Солнечное копье, а они – Таргариены, а не дорнийцы. 

Они не будут прятаться. 

– Ты сам говоришь, что нам нужны драконы, – Эймонд не стал ничего объяснять, просто указал на здоровенную дыру том плане, что задумал Эйгон. Эти блестящие королевские идеи стоило пресечь в зародыше. Желательно еще и самого короля убрать подальше. Жаль, что пламя Мелеис не решило этой проблемы до конца. – А после того, как Санфаер…

– Санфаер жив и здравствует, – резковато перебил его Эйгон, даже не представляя, какая малость разделяла его череп от близкого знакомства с валирийской сталью. – Преодолел расстояние от Грачиного приюта до столицы за какие-то часы. 

Заяви Эйгон такое всего лишь сегодня утром, и Эймонд бы только довольно улыбнулся. Еще бы: король совершенно спятил, мнит собственные сны реальностью. Теперь же… Им нужны были драконы. И от такого бреда, порожденного воспаленным разумом калеки, становилось горько. 

На пороге – война, какие тут шутки. 

– Невозможно, – отрезал Эймонд. – Я видел его раны. 

– О, полагаю, произошло чудо. Санфаер сейчас в Драконьем логове. Не веришь – пошли кого-нибудь к драконоблюстителям. Мы прилетели всего час назад, но ты был занят, чтобы интересоваться подобным. Я вот тоже чувствую себя куда лучше… Полагаю, это божественное знамение, – Эйгон тотчас скривил важную рожу.

– Какие великолепные новости, – в голосе Эймонда не было и капли радости. 

– Именно, – в тон ему ответил Эйгон.

В воцарившейся тишине можно было разобрать не то что чужое дыхание, но даже биение сердца. 

– Так, все. Хватит пялиться на меня вот так, пока дырку не провертел. Меня и так покалечило. Не без твоего участия… – с пылом начал Эйгон, но оборвал себя, явно замечая, как подобрался Эймонд подобрался.

Надо же. Теперь Его Величество почуял, откуда ветер дует. Научился замолкать, чтобы ему в гневе шею не свернули. 

Эймонд не верил ни единому слову этого обезумевшего калеки. Все свои права Эйгон утратил в тот момент, когда лишился дракона. Пекло, он не то что меч поднять – на ноги встать не мог! А Грачиный приют? Он всерьез полагал, что сумеет победить Мелеис и Рейнис? Он действительно думал, что без особой нужды позволить законному королю, живому знамени для всех Зеленых, подняться в воздух и подвергать себя опасности – хороший план? 

Что за идиот. 

– Умолкни и проспись, раз поверил в кошмары, – отчеканил Эймонд. Эйгон горел в пламени Мелеис, только Мелеис, Вхагар была ни при чем, и никто не поверит в обратное. – Я нужен тебе. Без меня Рейнира…

– Уймись уже. Хотя бы допусти мысль, что ты чего-то не знаешь, принц-регент, – перебил его Эйгон как-то очень похоже. – Я не злюсь и не обвиняю тебя ни в чем. За дверью не стоят гвардейцы, чтобы бросить тебя в темницу по моему приказу. И мысли такой не было.

Эйгон замолчал, поерзал в кресле и поморщился. Мрачное, жесткое лицо переменилось в какие-то мгновения, даже голос стал… Не мягким или виноватым. Эйгон будто бы вслух проговаривал очевидную, но слишком неприятную для себя правду:

– Я не такой идиот. Наказывать собственного брата – и за что? За то, что твоя старуха Вхагар разделалась с Мелеис? Семеро, да на такой подарок и рассчитывать не приходилось! Арракс был мелким, но вырос бы, принес бы проблем потом, но Мелеис и Рейнис мешали уже сейчас, – с пылом произнес он, облизнул губы и продолжил: – Более того, я… Пекло. В общем, я осел. Ты тоже молодец, но я перегнул палку. И перегибал. И вообще был той еще поганью. Извиняться не буду, я там чуть не сдох. Такое прочищает голову, знаешь ли.

– Похоже, последние мозги вычистило. Ты сошел с ума, – с презрением прошипел Эймонд, крепче схватившись за кинжал. В этой болтовне прозревшего короля не было и слова правды. Нет, наверняка это какая-то хитрая затея Лариса Стронга.

Эйгон открыл было рот, чтобы что-то сказать, поднял палец – и резко оборвал себя, качая головой. Теперь он внимательно смотрел на Эймонда и хмурился, пытаясь отыскать что-то на чужом лице. 

Признаться, сам он при этом выглядел тем еще идиотом. 

– Хм. Вроде бы не похож. Да и вокруг… Не дурацкий сон. А все твердят одно и то же. Гвардейцы, мейстеры, кривоногий Ларис… Надоело, – выдохнул Эйгон, ненадолго прикрывая глаза. – Давай по-другому, так будет проще. Да, я свихнулся. Да, я чуточку здоровее, чем должен был, после ожогов от драконьего пламени. А Санфаер вообще куда более жив, чем все полагали. Мы можем продолжить без твоих мыслей о братоубийстве, или сначала пойдем к Драконьему логову? 

Эйгон выжидающе поднял брови – и напоролся на ответное молчание.

Эймонд не собирался играть в эти игры. 

– Ну хорошо. Ты – пойдешь, а меня потащат. Сколько можно к словам придираться? – проворчал Эйгон. Точь-в-точь мать: он никогда не понимал, что именно так настораживало остальных, и упускал самые важные детали. 

– Хочу понять, что за вздор ты несешь.

– Помоги-ка, – тут же махнул рукой Эйгон. – Ну? Чего сидишь, я сам до рассвета ковылять к окну буду. Ножом не пырну, под рубашкой ничего не прячу, надеюсь на… взаимную любезность. 

Эймонд снова заскрипел зубами:

– Если ты думаешь, что…

– Если я тебе солгал, можешь вытолкнуть меня в окно, – оскалился Эйгон и, рукой упираясь в подлокотник, принялся подниматься. 

Пекло, ну что за идиот. 

Помогая Эйгону идти, Эймонд обещал себе, что обязательно воспользуется таким позволением. Скажет, что у его царственного брата крепко закружилась голова. Или, наоборот, что все это вовсе не случайность, а самая что ни на есть королевская воля. Эйгон Таргариен, второй своего имени, Неопалимый, не пожелал жить калекой и шагнул в объятия Неведомому. 

– Санфаер! – рявкнул Эйгон в темнеющее небо, едва они с горем пополам доплелись до окна. 

В ответ ему прозвучал драконий рык, тот, которого здесь уже никто и никогда не рассчитывал услышать. Следом издалека донеслось ворчание Вхагар, на удивление спокойное. Эймонд даже слов не нашел: поверить собственным ушам никак не получалось. 

Санфаер выжил? Как?

Эйгон устало прислонился лбом к оконному проему и, неудачно шевельнув покалеченной ногой, заметно поморщился. Не более. Не зашипел, не заскрипел зубами, даже не выдохнул со своим извечным страдальческим видом, как делал это обыкновенно после бурных ночей в борделях и тавернах. 

Эймонд же пытался дышать ровнее и не сорваться с места. 

Нужно было послать кого-нибудь к Драконьему логову… Нет. Убедиться самому. Прямо сейчас. Эйгон тоже не мог прийти в себя так быстро, не мог так легко отойти после всех ожогов. Санфаера подрало слишком сильно, чтобы дракон мог в ближайшее время подняться в небеса. 

Или нет? Может, Эймонд действительно столько всего не заметил? 

Чудес не бывает. Вхагар, которую он оседлал ребенком, не была никаким чудом или даром милостивых богов – она была заслуженной наградой за все его старания. Санфаер же…

Эймонд боялся признаться себе в том, как отчаянно хотел поверить в этот сладкий обман. 

– Ты тоже многое пропустил, младший брат, –  с досадой заговорил Эйгон, пустым взглядом скользя не то по городским крышам, не то по окрашенным в закатный рыжий облакам. – Семь драконоблюстителей покинули столицу, добрались до Грачиного приюта – но тебе не сообщили. Матушка после бунта блуждала по столице в сопровождении одного только рыцаря – и все вновь молчали. Несколько дней вместо меня в покоях лежал набитый соломой мешок, а в комнату входил только Ларис Стронг… И вновь ты ни о чем не догадался. Ты не видел. Тебе не сообщили, не донесли. У тебя – Вхагар, у меня – корона, но что толку? Кто нам по-настоящему верен? Все вокруг делают, что им вздумается. Кажется, наши подданные в сердцах уже сдали столицу мятежникам. 

Эймонд обернулся еще на середине речи и теперь настороженно смотрел на брата. Слишком проницательно все это звучало для Эйгона. 

– Знаешь, я думал, что можно сбежать. До сих пор можно. Оставить тебе все. Думал, что ты знаешь, что делаешь, – мрачно усмехнулся Эйгон, продолжая. – Хотел позвать тебя к себе, объяснить – а там мы бы разыграли мою смерть. От яда, к примеру. Объявили бы, что наши коварные родичи подкупили мейстера. Уже собирался послать за тобой, как мне донесли, что ты в отвратительном настроении вернулся на Вхагар и тотчас направился к Хелейне. Я-то думал, что в Красном замке только я такой идиот, который не знает, что ему делать и как защитить корону и семью. Оказалось, что ты отчаялся ничуть не меньше. 

– Я знаю, что нужно делать, – суховато огрызнулся Эймонд. Все его мысли занимал Санфаер. 

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком бессмысленно, чтобы оказаться ложью. Неужели Эйгона так сильно приложило о землю, что даже в его бестолковой голове что-то встало на место? 

Хорошо. Хорошо, может, Санфаер действительно жив и способен летать. Но разве от этого что-то в корне меняется? 

Нет. 

– Наша сестра боится громких звуков, – Эйгон даже откашлялся, чтобы не хрипеть. – Считай, что у Пламенной мечты больше нет всадницы. И мы ничего не будем делать, чтобы это изменить. 

– Два дракона против пятерых взрослых, – прохладно напомнил Эймонд. От чужого снисходительного тона – и от кого, от Эйгона! – сердце снова полыхало гневом. – Три, если считать Санфаера. 

– Санфаер и Вхагар. Двое. Я остаюсь. И нам придется хорошенько подумать головой. Вдвоем до чего-нибудь дойдем. Если кого и бояться, так это Деймона: он сражался раньше. А остальные что? Бастарды и шлюха. Ты их испугался? – прищурился Эйгон, опираясь более-менее целой рукой на стену. – Справимся. Мы еще не настолько отчаялись, чтобы отправлять в небо Хелейну. Ты ее видел? Хватит с нее, вот мое слово. Просто признай, что ты хватаешься за любую возможность.

Эймонд прищурился: 

– Наша сестра – Таргариен. Она справится, если…

– Ей и так тяжело, – жестко возразил Эйгон. – Не нужно мучить Хелейну попусту. 

– Должно быть, это королевский приказ. Его величество чувствует себя так хорошо, что мне впору сложить полномочия регента…

– Да уймись ты, чего заладил? Хоть венец на лбу таскай. По-хорошему бы да, отречься бы сразу в твою пользу, но такая неразбериха… – поморщился Эйгон. – Ты же послал за дедом? 

– Поручил Стронгу, но он не спешит, – с досадой ответил Эймонд и моргнул, понимая, что всерьез разговаривает с братом о планах. 

Он ему что, действительно верит? Когда он успел настолько отчаяться, что готов хвататься за любую помощь? Впрочем…

Он собирался заставить сражаться Хелейну. 

Так уж намного хуже Эйгон? Этот, по крайней мере, стал соображать получше. Странно: ни вина, ни макового молока у короля не отбирали. 

– Вдвоем поторопим, – от упоминания Лариса Эйгон неожиданно поморщился. – Пекло. А десница нынешний где-то на марше. Вот что. Соберем завтра совет…

– Хочешь следом отправиться? – с наигранным сомнением переспросил Эймонд. – Решил довести дело до конца и пасть в бою? Недолго же тебе… сражаться. Ты и меча не поднимешь. 

Он мрачно усмехнулся, уставившись на руки Эйгона. Тот все еще цеплялся за окно, и так сильно, что костяшки пальцев побелели. Нет, король не мог даже на ногах держаться. 

– Да, с моей ногой особенно не побегаешь, – сокрушенно вздохнул Эйгон, а потом не то улыбнулся, не то оскалился. – Только вот я больше не намерен бегать. 

– Будешь сидеть в тронном зале, как велено? 

– Надеюсь, не придется. Для тронного зала у меня есть с десяток мудрых советников, мать и брат с сестрой, – все с тем же выражением лица проговорил Эйгон. – Знаешь, в седле-то я удержусь, если понадобится. Я уже проверил. А клинок… Клыки Санфаера не затупились, а пламя не остыло. Я и раньше не особенно справлялся с мечом, разве нет? У тебя с годами получалось только лучше – вот и прекрасно.

Эймонд нахмурился:

– К чему ты это? 

– Десница – сир Кристон, пока не вернется дед. Ты был регентом, но раз уж мое здоровье идет на поправку, будешь пока… Мастером над оружием. Или мастером войны, даже лучше звучит, – как-то почти мечтательно произнес Эйгон и, разжав пальцы, с трудом повернулся. Даже шагнул вперед, но не слишком удачно: не упал, только потому что ухватился за руки Эймонда. – Сам видишь, какой из меня король. Разберемся с Рейнирой – забирай к демонам и корону, и железный стул. У меня уже не будет собственного наследника, тебя им и назову. Первым же указом. Хотя чего медлить… Завтра на совете и объявим.  

– И ты все отдашь? – с недоверием переспросил Эймонд. 

– Я уже один раз тебе это предлагал. Тебе нужно было только меня отпустить. Сказал, что не сумел найти, – Эйгон не то кашлянул, не то засмеялся. – Сам отказался… Промолчал. Небось, уже не раз успел пожалеть.

Эймонд все еще думал, что выбросить короля в окно сейчас проще простого. Несколько мгновений – и все станет куда проще. Корона будет его по праву. 

Но если Санфаер действительно жив…

– И что ты теперь хочешь взамен? – глупую, почти детскую надежду пришлось скрывать за презрением. 

– Всего ничего, – Эйгон снова оскалился. – Ты оставишь Хелейну в покое. Мы вместе с Вхагар и Санфаером одолеем Черных, а потом казним наших мятежных родичей. Тебе – королевство, а мне – головы Рейниры и Деймона. Согласен?