Вечернее солнце ещё бросало по стенам яркие отблески, но они терялись в сиянии огней Траурной залы. Ветвистые подсвечники, огромная колоколообразная люстра с мириадами хрустальных лепестков и две поменьше - все было зажжено по случаю прощания с Ее Величеством Карнатион Киневард.
Возле гроба собралось множество людей. По залу пролетали шепотки: говорили об умершей, вспоминали былое. Но Хейан знал, что это пустые слова. Карнатион так и осталась чужой в империи. Кто-то ненавидел ее за происхождение, кто-то — за рождение сына, кто-то — за стремление к справедливости и нежелание участвовать в придворных интригах. Кто-то просто принял как досадную необходимость из-за того, что император в свои почти пятьдесят оказался без наследника. Когда один принц обменял престол на любовь, а второй погиб, новый брак казался безумием. Все советовали Его Величеству оставить трон кому-то из дальней родни. Но он, сам будучи когда-то «дальней родней», испытал так много страха перед непрочностью своего положения, что категорически отказался. Так во дворце появилась корлентская принцесса Карнатион. Нужная только для рождения сына... из всех собравшихся здесь нужная только сыну.
В его сторону Хейан старался не смотреть. И без того они с принцем Матиссом провели возле постели больной множество часов, полных пронзающей тревоги, окаменелого отрицания, безудержной слепой надежды и глухой ноющей боли где-то в груди. В последнюю неделю надежду заменила мрачная усталая мысль: скорее бы это закончилось. Они не произносили ее вслух. Просто находили друг у друга в глазах пустоту и смирение с неизбежным.
При виде дам, изысканно утирающих слезы платочками, и скорбных лиц кавалеров Хейан вспоминал это, и его начинало трясти от злости на тех, кто явился лишь соблюсти этикет и поучаствовать в пышной церемонии. В Траурную залу он зашёл лишь на несколько минут. Приблизившись к гробу, вгляделся в бледное со странным лимонным оттенком лицо. Это была уже не Карнатион, а маленькая сломанная кукла, которая, казалось, не имела никакого отношения к сиянию множества огней, роскоши погребальной короны и блеску орденов, разложенных вокруг. Хейан ощутил странную смесь благоговения и ужаса, приправленную благодарностью ей за сына и упрёком за то, что она оставила его так рано. Страшный покой навеки запечатал это лицо-маску, разгладил морщины, залил тяжестью и холодом мягкие теплые руки. Беспорядочная смесь цветочных запахов все равно не могла перебить мерзких ноток, от которых саднило в горле. То были очередные эксперименты лейб-медика с бальзамирующими составами. Несколько минут - больше Хейан не выдержал. Он исчез в дальних дверях, и вряд ли кто-то заметил, что юный друг принца Матисса не смог оставаться на похоронах.
Чамэра он встретил в опустевших покоях императрицы. Чернявый хромой певец в последние несколько лет постоянно развлекал ее протяжными напевами, привезенными с их общей родины. Во дворце его не любили, считали пьяницей и картежником. Но при всей невыразительной внешности и сомнительной репутации Чамэр пел так, что душу из груди вынимал. Хейан очень любил моменты, когда заставал его у императрицы, со злорадным удовлетворением замечая, как меняются в лице маркизы и графини. Они пытались изображать презрение, но не могли не попадать под влияние этого удивительного голоса.
Здесь, вдали от пышных похорон и ненавидящих его людей, Чамэр терзал старую гитару. Хейан сел рядом. Перед глазами стояло неживое лицо Карнатион как напоминание о том, что время идет слишком быстро, а люди живут слишком мало. Совсем недавно он сопровождал отца во дворец и увидел ее впервые. И вот уже императрица лежит в Траурной зале, а вся пышность обстановки словно напоминает, что никакое величие не защитит тебя от смерти. Скоро хромого певца вышвырнут отсюда навсегда, а Матисса в его упрямых порывах больше не остановит кроткий голос матери. Моргнешь пару раз — и твои собственные похороны не за горами. И что-то холодное, безликое, бесконечно равнодушное поглотит тебя. Навсегда.
Чамэр пел, в голове Хейана перекатывались тоскливые мысли. Слава богине, прикосновение смерти уже не вызывало у него безумный страх, как в детстве, но все равно было тяжело. Когда-нибудь все закончится — и не окажется ли напрасным? Матисс каждый раз говорил, что им предстоят великие дела и надежное место в истории, но иногда в это не верилось. Например, сейчас. От Карнатион останется черта между датами, пустые слова придворных летописцев да глупые сплетни. О том, как она улыбалась, накидывала на плечи свою тонкую шаль и держала сына за руку, уже никто не вспомнит. И о том, какие песни слушала, тоже.
Чамэр закончил, отложил гитару в сторону и посмотрел на Хейана.
— А что ж ваша светлость не в парадной зале?
— Зачем? — тихо отозвался он. — Там Ее Величества уже нет, а тут — ещё немного есть.
Чамэр дернул углом рта. Потом начал сбивчиво твердить о том, какой чудесный у государыни был голос и красивые платья и какое диво, что они с сыном так любили друг друга. Хейан поначалу бросал отрывистые мрачные реплики, но затем разговорился. Рассказал едва знакомому певцу и про первую встречу с Карнатион, и о том, как вместе с Матиссом врывался в ее покои посреди важной беседы с корлентским послом.
Беседа их, рваная и перемежающаяся песнями, почему-то позволяла забыть о пугающем океане света вокруг умершей императрицы. Почему-то разрывала этот кокон ледяной пустоты и молчания, стягивающий грудь. Пару раз Хейан украдкой вытирал слезы. И, как бы ему ни было стыдно, от этого тоже становилось немного легче. То, как Карнатион отразилась в их жизнях, позволяло ей существовать ещё много и долго, и это оставалось не только тоской и пустотой, но и теплом. Даже своей безжалостной болезнью она сумела сделать очень важное. Снова сблизила и примирила сына и его лучшего друга, которых разметало в разные стороны и ссорой, и переездом Хейана из дворца. Сколько б ни было между ними двумя обиды, споров и вины, это просто стало неважно.
Когда Чамэр вспомнил и отыграл в лицах историю о маркизе Мондаре, который подарил императрице огромную охотничью собаку и перепугал этим всю свиту, Хейан даже рассмеялся. В этот момент в комнату и зашёл Матисс.
Наследнику престола недавно сравнялось двадцать два, он был высок, широк в плечах и узок в поясе: из-за этой особенности ему не удавалось оставаться неузнанным ни на одном бале-маскараде. Траурный камзол принца, не выносящего роскоши, отличался от придворных нарядов элегантной простотой. На фоне черной ткани бледное лицо Матисса и его светлые волосы казались чем-то призрачным, близким скорее к Карнатион, нежели к реальности. Выделялись только большие синие глаза, взгляд которых впился в сгорбленную фигуру Чамэра.
— Чтоб я его здесь больше не видел, — холодно бросил принц и повернулся к Хейану. Чамэр, которого для Матисса уже не существовало, покорно поднялся и заковылял к выходу. — А ты почему ушел с церемонии?
— Тошно, — одним словом описал Хейан все то, что варилось и перекипало в нем за прошедшие с момента смерти императрицы часы.
— А вот это — не тошно? — Матисс яростным кивком указал на захлопнувшуюся за Чамэром дверь. — Ушел от всех, закрылся с каким-то дикарем. Если б ты видел, какая была церемония, какая светлая и торжественная музыка. Когда заиграла граэлла, мне казалось, я чувствую, как матушка поднимается от нас по сияющей лестнице в небо. Мы все это чувствовали. Не думал, что музыку для похорон можно писать вот так. Я, кажется, почти примирился с мыслью об ее уходе, раз она действительно ушла туда. А ты? Непонятно с кем тут сидишь смеёшься.
— Мы вспоминали Ее Величество, — пожал плечами Хейан. — И, кажется, здесь было куда больше искренних слов, чем там.
— Думай, о чем говоришь, — лицо Матисса болезненно скривилось. — Ещё скажи, что ты единственный, кроме меня, кто скорбит о ее смерти.
— Не единственный, нас четверо, — упрямо сказал Хейан. — Остальные лгут, желая понравиться… Даже не императору, не знаю кому. Император-то давно предпочитает общество других дам.
— Замолчи! — губы Матисса дрожали; лицо его было выражением борющихся боли и гнева. — Можешь сколько угодно считать всех подлыми лицемерами, но не на похоронах моей матери, понял? Самому-то не надоело быть последним рыцарем света? Когда ты уже повзрослеешь?
— А когда мир повзрослеет? — огрызнулся Хейан. — Когда они перестанут презирать людей за их родину, а потом лить притворные слезы?
— Я повторяю, — голос Матисса зазвенел от бешенства. — Ты можешь считать двор сплошь лжецами, но. Не. Сегодня.
— Не буду. Просто потом уже нас с тобой станут хоронить так же красиво, бессмысленно и пусто.
— Хейан, это совершенно неуместно, — в дверях появилась Лора. Траур шел ей удивительно хорошо — и к волосам, и к темным глазам, и к строгому выражению лица. Она была выше брата, как и Матисс, всегда вынуждая его смотреть снизу вверх. — Ваше Высочество!
Принц взмахнул рукой, пытаясь что-то сказать, но был способен только на частые хриплые вдохи. Лора стремительно двинулась к нему. Матисс опустился на кресло, все ещё тяжело дыша, на его лице выступили капли пота. Внутри Хейана что-то с треском ухнуло вниз, и он почувствовал себя последним дураком и негодяем.
— Вам настолько тяжело выдерживать груз внутренней стороны? — Лора собирала с узоров, вытатуированных на обеих руках, магические плетения. Матисс делал то же самое. Матово-белые нити мелькали в их ладонях, собираясь в единое полотно восстанавливающего заклинания.
Хейан привычным движением создал из своих запасов совсем простой узор, но крупный, наполненный искрами и ярким неровным светом. Подойдя к сестре и принцу, он медленно опустился на колени.
— Ваше Высочество, я прошу прощения за недостойное поведение.
Узор влился в их общее плетение, наполняя его сиянием магической силы. Матисс сам закончил заклинание, уменьшил его до размеров ослепительного шарика и, поднеся его ко рту, сделал глубокий вдох. Некоторое время они сидели молча, ожидая, пока плетение проникнет внутрь и подействует. Наконец стало слышно, что Матисс дышит ровно и спокойно.
— Это происходит слишком часто, — произнес наконец он. — Я мог бы выдерживать внутреннюю сторону, но не сейчас, когда Её Величество нас оставила. Мне слишком тяжело. Вашей поддержки, — в этот момент Матисс смотрел именно на Хейана, и у него в животе все плотнее сжимался мерзкий комок стыда, — недостаточно. Мне нужна более серьезная защита.
— Так вы хотите, — Лора сделала полшага назад, — пройти обряд коронации? Пока Его Величество ещё жив?
— В старых рукописях его именуют обрядом конкордата, и были случаи, когда наследник проходил его задолго до восшествия на престол, — быстро возразил Хейан. — Да, обычно он сопровождает коронацию, но это не одно и то же.
— Если Бурый орден узнает, подумают вовсе не про конкордат, — Лора тоже говорила торопливо, но для нее это было необычно. — Посчитают вызовом Его Величеству, убедят его, что сын хочет захватить власть.
На минуту они замолчали. Какой-то тяжестью повисла так и не воплощенная надежда на то, что отношения императора с наследником когда-нибудь потеплеют. Хотя Хейан, наверное, надеялся меньше всех. Он на собственном опыте ощущал, что отец и сын, недовольные друг другом, со временем делают все только хуже.
— Значит, надо, чтоб никто не узнал, — Матисс снова смотрел в глаза Хейану. Это был намек, от которого его ещё больше затапливало стыдом. — Кажется, Анджер Альнин снова гостит у вас.
— Я не настолько глуп, чтобы повторять свои ошибки, да и с Анджером мы больше не откровенны, — медленно ответил Хейан. — А Бурый орден не углубляется во внутреннюю сторону. Потому и не узнают. Вопрос в другом: сможете ли вы выдержать испытание обряда в таком состоянии?
— Разумеется, нет. Но императоры, не вполне уверенные в своих силах, выходили на коронацию не в одиночестве. А если не сейчас, то когда ещё? Траурные церемонии закончатся, и мы нескоро сможем собраться все вместе во дворце. Твой муж ведь намерен уехать к месту службы? — Матисс перевел взгляд на Лору. Когда он говорил с человеком, то чуть поворачивал голову в сторону, убирая от глаз собеседника несколько едва заметных оспин на скуле.
— Все верно, - кивнула Лора. - Хотя я надеюсь его переубедить, но действительно лучше все сделать сегодня. Конечно, совместный конкордат - это огромная ответственность для нас…
– Вы с этим справитесь, – заявил Матисс с такой уверенностью, что стал похож на себя обычного. – И я тоже. Я не хотел бы проходить этот ритуал без вас, даже если б мог. Выходим сегодня ночью, встречаемся, как обычно, в западной галерее. Приготовьте запасы плетений и энергии.
Брат и сестра кивнули одновременно.
Год назад они впервые прошли на внутреннюю сторону мира, размытую диковинную границу между жизнью и смертью. Тут оставались призраки, не сумевшие окончательно оторваться от мира людей, а ещё жили древние могущественные духи - ровесники вселенной. Здесь обилие многогранных людских чувств раскладывалось на отдельные потоки, концентрировалось и перерабатывалось, становясь магической энергией. Изнанка была увеличительной линзой, обостряющей до гротеска все человеческое. Она собирала из этого силу, наполняя ею источники магии, откуда энергию брали люди. Круговорот замыкался.
Хейан смутно представлял, как оно работает, пока сам не увидел голубовато-белые опалесцирующие потоки. Они струились в глубинах рек, бежали ручейками и вспенивались бурными океанскими волнами. В том или ином виде они присутствовали в каждой области внутренней стороны, отвечающей за переработку определенного людского чувства или черты. И в туманной долине, где веяло покоем. И в бесконечно промокших лесах, где всегда стояла тоскливая поздняя осень. И в засушливой пустыне посреди пыльной бури, которая захватывала все твое существо невыносимой тревогой. Всюду находилось место для этих потоков.
Считалось, что свет луны на изнанке становится жидкостью. Впитав магическую силу, он несет ее от всех уголков внутренней стороны к источникам. Как-то раз Матисс, в шутку обрызгав своих спутников этой священной субстанцией, заявил, что в такой теории больше поэтичности, чем правды. Но Хейану она нравилась. Ведь всеми процессами здесь правила богиня луна, и если этот жидкий свет исходил не от ночного светила, то от нее - определенно.
Испокон веков считалось, что изнанка не место для людей. Закон концентрации, ее главный механизм, был опасен. Отдельные элементы внутренней стороны пытались притянуть что-то близкое себе из человеческой души, раздирая ее на куски. Только маги высшего разряда, именуемые рисдренами, спустя годы опыта и труда могли использовать могущество изнанки для своих целей. Но и они по-настоящему путешествовали по ней лишь раз в жизни, когда получали свое звание. Большинство предпочитало не возвращаться.
Принц Матисс умел прокладывать дорогу сквозь полотно, разделяющее мир людей и внутреннюю сторону. Здесь он искал что-то, что мог бы противопоставить мощи Бурого ордена: уникальные плетения, созданные древними духами, или магические артефакты. Если изнанке не удавалось что-то переработать, оно так и оставалось сгустком силы. Дальше он мог замкнуться сам на себе, образуя так называемый “холодный очаг”, отграниченный от внутренней стороны, а мог сделаться новой точкой притяжения. Такие очаги, “горячие”, представали в виде странных чудищ. Их надо было победить, чтоб они не высосали из тебя кусок души. Больше всего Матисса интересовали “теплые” очаги, в которых сгусток силы образовывал вокруг себя оболочку наподобие полотна между сторонами мира. Возникал артефакт, который можно было вынести наружу и там использовать.
Обычные маги боялись иметь дело с такой сложной и непредсказуемой силой. Но у Матисса получалось и брать под контроль плетения древних духов, и подчинять небольшие артефакты. Поэтому в своих смелых мечтах он надеялся найти очень сильный “теплый очаг” или даже добраться до власти над самими источниками. Когда Лора опасливо замечала, что это может и не получиться, Матисс с усмешкой говорил, что у них просто нет выхода. Действительно, в мире людей пока не существовало чего-то, способного переломить власть Бурого ордена.
Изнанка постоянно требовала гибкости и силы в магии, быстрых решений и хладнокровия. Особенно в схватках с монстрами “горячих очагов”. Самым прекрасным было ощущение, что ты справился со всеми вызовами и загадками, предложенными в этот раз. Возвращаясь обратно, они трое обменивались торжествующими взглядами. Хотя магическое умение Лоры не дотягивало до талантов брата и уж тем более — до гения принца, но фехтовала она лучше их обоих. А ее присутствие духа в любой ситуации дорогого стоило.
И все же не зря рисдрены не возвращались на внутреннюю сторону. Она стремилась овладеть человеком, проникнуть в его разум и навсегда увести за собой. И если Хейан и Лора переносили ее влияние сравнительно легко, то таланты Матисса обратились против него же. Он по несколько дней лежал в постели и периодически мучился приступами удушья, но ограничивать или откладывать очередное путешествие не соглашался.
— Мне было предсказано, что я переверну всю жизнь Гафельда, — твердил Матисс. — Идти на изнанку осмеливаются лишь рисдрены и главы орденов, и все они говорят, что это слишком опасно и бесполезно. Либо трусят, либо лгут. Мы видели, насколько внутренняя сторона богата непостижимыми магическими явлениями, не может быть, чтоб их нельзя было обратить на службу людям.
Хейану тоже много чего предсказывали. В день его рождения отец пригласил именитых астрологов и пировал с ними, пока его жене в дальних комнатах становилось все хуже и хуже. Под влиянием отменного мяса и вина их прорицательские способности фонтанировали. Говорили, что младенец станет сильнейшим магом Гафельда и победит в славных битвах, что он будет близок к трону: руку протянешь - и можно коснуться. Спустя пятнадцать лет только последнее было близко к правде. И то лишь за счет дружбы с Матиссом.
Прозвучало, правда, ещё одно странное предсказание, не похожее на остальные и вряд ли вызванное желанием понравиться Райнсворту Камту. Лима, пожилая служанка, которую мать очень ценила, а отец терпеть не мог и называл старой ведьмой, вышла в тот вечер к столу. Она сказала, что родильница в очень плохом состоянии. Потом посмотрела на схему звёзд и планет, принесенную одним из астрологов. Тогда и прозвучали эти необычные слова: “Тень смерти уже обняла его своими крыльями. На изломе юности самое дорогое заставит его взять в руки меч, он будет ранен и уснет бесконечным сном”.
Первая часть, о тени смерти, звучала убедительно. Ведь Хейан родился почти мертвым. Сколько отец ни пытался расспросить Лиму о значении ее слов, она пожимала плечами: мол, сама не знает, что на нее нашло. Суеверный Райнсворт внушал сыну мысль не трогать мечи и сражаться только при помощи магии. Но с появлением в его жизни Матисса в огонь полетели все отцовские заветы, в том числе и этот. Хейан одновременно верил и не верил в предсказания. Чему быть - того не миновать.
Тревожась за состояние Матисса, они с Лорой перекопали всю императорскую библиотеку. Многие трактаты подтверждали пагубное действие внутренней стороны на слишком слабых или, наоборот, слишком талантливых магов. Но средство они предлагали одно: прекратить с ней взаимодействие. Какие-то странные книжки описывали мудреные способы духовного роста, с помощью которого, якобы, можно было преодолеть это влияние. Но Матисс даже не стал об этом слушать.
Надежда появилась, когда в одной из книг Хейан зацепился взглядом за слова «бесполезно, если только этому человеку не предстоит занять трон Гафы». Гафой в эпоху написания трактата называли империю Гафельд, которой правил отец Матисса. Как выяснилось, во время коронации Киневарды проходили так называемый обряд конкордата, символизирующий их власть над страной на всех уровнях. В том числе над внутренней стороной. Но после несчастного случая, закончившегося гибелью одного из императоров, династия упростила конкордат. Из обряда, проводимого на изнанке, он стал торжественным мероприятием в храме луны. Но его изначальный смысл — прохождение испытания для утверждения влияния императора на внутреннюю сторону — чрезвычайно заинтересовал Матисса.
— Это действительно хорошая защита, — говорил он. — Изнанка словно принимает тебя за своего. Как рисдрена, только здесь гораздо лучше. Рисдрены просто закутываются в костюм из обеих сторон мира, а Киневард может повелевать обеими.
С того момента принц ещё сильнее ожидал восшествия на престол. Хейана это смущало: желать старому императору смерти было странно. Впрочем, в какой-то момент болезнь Матисса стала явно слабее… чтобы вспыхнуть с новой силой, когда им троим пришлось разлучиться, а позднее императрицу хватил удар. В том было коварство внутренней стороны. Ты уже покинул ее, а она не собиралась оставлять тебя. Увы, любые потрясения и смятения духа делали человека уязвимым перед ее влиянием. То, как тяжело Матисс воспринимал потерю матери, не оставляло сомнений: новая защита ему необходима.
Восточная галерея встретила их гулкой тишиной. Здесь, в углу, возле позолоченного зеркала, было место их постоянного перехода сквозь полотно. Принц всё ещё плохо себя чувствовал. Поэтому он попросил Хейана снять заклинание-полог, прячущее следы их путешествий.
Для этого требовалось, во-первых, знать, что он есть, во-вторых, несколькими изящными плетениями в стиле Матисса дать ему проявиться целиком, и, в-третьих, нащупать так называемый рисунок контроля — скопление магических узоров, дающее власть над всем заклинанием. Желающий изменить или уничтожить чужие плетения должен был иметь искусный ум, ловкие пальцы и огромный опыт. Ведь свои рисунки контроля каждый старался усложнить, запутать и спрятать среди прочих нитей, чтобы в них никто не разобрался.
У Матисса был талант находить ключик к ним и с легкостью перехватывать плетения других магов. Хейану не повезло. Он мог лишь мысленно раскладывать заклинание на отдельные структуры, а затем искать часть, не несущую четких функций. Именно в ней могло быть сосредоточено управление. Увы, даже в стандартных плетениях одну и ту же функцию выполняли бесчисленные варианты узоров, и метод Хейана работал плохо. Впрочем, Матисс нередко давал другу задания по своим плетениям, а для этого несколько раз показал, как находить и взламывать рисунки контроля. Наблюдать за этим Хейану нравилось, но, когда он пробовал сам, чаще всего не справлялся.
В общем-то, не справился и сейчас. Растянутое плетение полога мерцало в углу галереи, а Хейан возился с ним, вертел так и эдак кусок, в котором, как ему казалось, прятался рисунок контроля. Наконец наметил границы тусклого узора, отличающегося от соседних паттернов и напоминающего паутину. Собрался запустить туда свою энергию, чтоб перехватить управление заклинанием.
— Да сколько можно, — послышался над ухом усталый голос Матисса. Он шагнул ближе, прищурился и буквально несколькими легкими движениями нащупал нужный рисунок в совсем другом месте. Развернул его, заполнил сиянием энергии и откинул полог. — Я же много раз объяснял тебе свой рисунок. Ладно с чужими ты справиться не можешь, но мои-то давно знакомые.
— Знакомые, но менее сложными они от этого не делаются, — буркнул Хейан.
Ему было неловко. От этого он злился и на запутанное плетение, и на усмешку Лоры, которая скептически относилась к его попыткам угнаться за Матиссом, и больше всего на самого Матисса. Его магия была слишком хороша. Хейан мог бы успокаивать себя разницей в семь лет, преимуществом императорской крови, опытом внутренней стороны, в конце концов. Но это не успокаивало. Между ним и принцем в магическом умении пролегала огромная пропасть, и каждая попытка Хейана преодолеть хотя бы ее кусок ещё больше демонстрировала ее величину.
Матисс запрокинул голову, высматривая что-то в воздухе, а затем легонько прикоснулся к стене. Та в ответ колыхнулась, а затем рассыпалась на куски, улетающие куда-то в бездонную пропасть. Осталась только длинная лестница, ведущая вниз. Матисс двинулся по ней первым, затем — Лора, и затем только — Хейан. Очертания галереи за спиной окончательно растворились, но он знал, что, вернувшись, увидит целый и невредимый угол.
Они шли в полутьме по огромному мосту без перил. Сверху и сбоку нависло нагромождение многоэтажных зданий, обращённых основанием к невидимому небу, словно этот мир когда-то перевернули вниз головой. В сумраке метались очертания то ли птиц, то ли крупных летучих мышей. Иногда где-то далеко по воздуху двигались призрачные силуэты.
— Смотрите! — вдруг выкрикнул Матисс, указывая рукой вбок. — Матушка… Матушка, это вы?
Там была только темнота. Но Хейану показалось, что на мгновение он увидел фигуру маленькой девочки верхом на жеребёнке.
Наконец из мрака выплыла огромная белая стена с небольшой дверью. Возле нее Матисс задержался, перебирая в руках магические узоры, окружающие замок. Дверь вела одновременно во множество мест внутренней стороны, и с ней ещё надо было сладить, чтоб открыть проход туда, куда нужно. Методом длительных проб и нелегких ошибок они этому научились.
Хейан, как обычно, протянул Матиссу несколько самых примитивных, зато пульсирующих силой плетений. Тот сосредоточенно кивнул, наполняя ею свое заклинание и аккуратно присоединяя его к замку. Раздался громкий щелчок.
— Ну что, сегодня у нас особенная ночь? — Матисс повернулся к своим спутникам. — Я становлюсь на шаг ближе к великому будущему, да что я — мы все. Если вы согласны пройти вместе со мной коронацию на внутренней стороне, — он упорно избегал слова «конкордат», — наши пути сойдутся в один навсегда. И порукой тому будет не только наша дружба, но и сама изнанка мира. Моя слава — ваша слава, мои поражения — ваши поражения, моя жизнь — ваша жизнь. Вы уверены, что хотите этого?
— Уверены, — ответили Лора и Хейан в один голос. Белая птица, пролетающая возле самой стены, отозвалась им полукриком, полуплачем.
Матисс Киневард толкнул дверь, и она открылась.