Requiem aeternam dona eis, Domine,

Et lux perpetua luceat eis.

(Покой вечный даруй им, Господи,

И свет вечный да светит им).

Моцарт. Реквием

- I -

Пригороды Каны рассыпались вдоль западного тракта на неприлично большое расстояние. В детстве они с отцом много раз проезжали здесь, возвращаясь из горных княжеств. Так что Хейан отлично помнил: вот дорога идет мимо холмистых берегов Семеры, вот сворачивает от нее, а где-то спустя час появляется что-то, кроме бесконечных полей и придорожных трактиров. А сейчас каменные дома и оживленные мещанские рынки можно было встретить ещё до реки.

Золотистый Факел, самый выносливый конь из дворцовой конюшни, при виде проезжающих мимо телег повеселел и уже не норовил дремать на ходу. Но его хозяин мрачнел с каждым путевым столбом. За прошедшие девять лет он привык к изменившейся до неузнаваемости столице, а вот распоясавшиеся пригороды ударили по больному месту неожиданно ощутимо.

 — В бездну бы это время, — заявил Хейан Камт воробью на кривой ветке каштана. — Идет и идет, и хоть бы ему что.

Воробей не ответил. Ему не приходилось спать сотню лет, а затем привыкать к новому миру, каждый раз надеясь, что на следующее утро он проснется по-настоящему. В своем родном 3080 году.

Мимо тащилась телега с сеном, и сидящая на ней девочка помахала Хейану рукой. У нее были грубо остриженные волосы и любопытные глаза с длинными ресницами, и она болтала ногами так, что, казалось, вот-вот свалится на пыльную дорогу. Женщина, которая правила тощей лошадью, даже не смотрела в сторону дочери. Хейан ответил кривой полуусмешкой, а потом по-настоящему улыбнулся, подумав, что такое приветствие от Каны его устраивает. Факел громко фыркнул. Докучливое солнце спряталось за набежавшими облаками, и жить стало как-то легче и приятнее.

Эрцгерцог Хейан Камт возвращался в столицу после полугода отсутствия. Он долго предвкушал этот день, и вот на тебе — разочароваться на пороге Каны. Наверное, просто усталость: слишком много было ранних подъемов и бессонных ночей. А все ж плевать на усталость! В этот раз Хейан возвращался из карадильских гор с триумфом.

В двадцать четыре года он стал рисдреном: заслужил высшее магическое звание Гафельда. В таком возрасте мало кто становился хотя бы аллереном, занимая предпоследнюю ступень в иерархии магов. Впрочем, Хейан знал, что многие случившееся не примут. Посчитают его недостойным и будут с нетерпением ожидать, когда он не справится с приобретенным могуществом. Не дождутся. На фоне полного дефицита энергии Гафельд располагал лишь четырьмя рисдренами, и почти все они были древними старцами и старицами, затаившимися в орденских норах. Неудивительно, что империя вела войны с переменным успехом и не могла вернуть заснувшие сто лет назад источники энергии.

В трактирах и маленьких городках, где он останавливался на ночь, торговцы и солдаты судачили о последних военных успехах Гафельда. Это немного уязвляло. Словно Хейан зря сорвался с места, получив весть о трагедиях на фронте и приближении врага к столице. Зря раньше времени подтвердил звание рисдрена на внутренней стороне, хотя это был серьезный риск. Зря умолял магистра разрешить ему портал на территории ордена: настолько Хейан хотел успеть к генеральному сражению со всем колоссальным объемом заклинаний, доступным рисдрену. Впрочем, ему все равно не разрешили. Право перемещаться внутри карадильских гор было знаком почета и регалией, которую никто бы не дал бывшему изгнаннику. Но магистр ордена получил свою порцию удовольствия, выслушивая его униженные просьбы. Рванув после этого в ближайший городок, на который не распространялось действие антипортальных защит, Хейан выяснил, что генеральное сражение уже состоялось. И ощутил досаду, словно споткнулся на полном ходу. 

Забавно, три года назад он не думал, что будет так себя чувствовать. И вообще всеми словами костерил императора за конфликт, начатый в угоду их тефским союзникам Тогда, непривычно холодной весной 3195 года, эрцгерцог Камт ещё думал, что свяжет свою жизнь с орденом. Они тесно дружили с магистром, который терпеть не мог войн. И никто не предполагал, что спустя год Хейан со скандалом покинет карадильские горы и, не зная, куда себя деть, рванет в потрепанную поражениями армию. Все ещё будет ругаться на императора и дипломатический корпус. Но ради тех солдат, с которыми сражается бок о бок, совершит невозможное. 

Да, его усилиями кампания 3196 года для Гафельда была спасена. Но война только разгоралась. Прошел ещё один год, и Хейан по-прежнему видел, как конфликт вязнет и тянется. Потому что над Гафельдом стояли их заклятые тефские союзники, жаждущие безоговорочной победы над их главным соперником - Корлентом. Увы, способ возразить им и остановить войну был только один: вернуть гафельдскую магию. И тем самым разорвать удавку зависимости от Тефы. Пусть два колосса оспаривают торговое господство самостоятельно, не вмешивая измученную империю. 

Поэтому Хейан и уехал из армии в горы, к ордену, с которым когда-то рассорился. Ему нужно было могущество рисдрена. Не только для поле боя, но и для раскрытия дремлющих сотню лет источников Гафельда. Но осуществить это решение оказалось сложнее, чем принять, и дело было даже не в трудностях, связанных с созданием порфиры и подтверждением звания. Ведь целых шесть лет его жизни прошли под росчерком соколиного полета с карадильского герба. Хейан успел привязаться и к суровым традициям, и к яркой выразительной манере плетений, а главное - к людям. В дышащей слепыми любезностями и бездушным блеском столице он успел это забыть. А когда вспомнил - посреди холодных ветров, которые неслись от насупившихся вершин к морскому берегу, и такого же холодного приема его затопила огромная горячая волна. Неспокойная, настойчивая, требующая отбросить обиды, попросить прощения и вернуться. Среди бесконечной мозаики воспоминаний Хейана пронизала внезапная, до сих пор отвергаемая им печаль от осознания: как много он потерял, покинув орден. 

Старые друзья и просто рядовые члены ордена были ему искренне рады. И даже магистр, заслуживший когда-то от него поток яростной брани в лицо, не казался  лицемером и подлецом, как два года назад.. Сомнения в своей правоте, воспоминания и сожаления мучили Хейана не одну неделю. Но потом эта пелена спала с глаз, и он наконец увидел, как опытные маги смотрят на него с презрением, непониманием, надменной милостью и черствым любопытством. Возвращение в орден виделось им унизительной просьбой о помощи. Осознав это, Хейан ощутил ледяное яростное пламя, которое напрочь выжгло все остатки непрошеной нежности. Он был среди враждебных ему людей и просто ждал, когда это закончится. Вот и дождался. 

В трактирах и на улицах без умолку говорили о победах, которые откинули корлентов от столицы. И в связи с этим повторялось имя Раймонда Эрраго, слишком молодого и осторожного для таких подвигов генерала, а вдобавок давнего друга Хейана. Вот уж от кого он не ожидал такой подлости: взять и переломить исход провальной кампании. Раймонд был образцовым командиром дивизии <footnote>Дивизия (здесь) - армейское подразделение численностью около 8-10 тыс. человек, обычно представлена одним родом войск</footnote> и самым надёжным человеком из военных, но слава спасителя империи? Ему это даже не шло. 

Впрочем, воодушевление было слишком велико, чтобы Хейан позволил этой детской обиде захлестнуть себя. Пока Тефа повелевает Гафельдом, мира не видать. И, как бы стране ни повезло с полководческими талантами Эрраго, их недостаточно, чтобы добить закончить войну. А значит, эрцгерцог Камт поторопился не просто так. Впрочем, использовать слишком мудреное и ценное плетение портала он все же не стал и отправился в столицу своим ходом. 

Факел был умным и послушным конем, поэтому всадник мог едва придерживать повод, занимая руки созданием бесконечных цепочек из магических нитей. Это были самые простые элементы заклинаний. Потом цепочки сворачивались в спирали, соединялись друг с другом узелками, укладывались причудливыми петлями. Получалось более сложное плетение, напоминающее невесомую сетку или кружево. В таком виде существовали многие заклинания, но более серьезные требовали объемности, трехмерной структуры. Выглядело они как мерцающие облака из искусно переплетенных нитей. Но это требовало времени и сил, а вот цепочки создавались бессознательно. 

Ещё в прошлом веке его учитель Анджер выговаривал юному Хейану за то, что он «развлекает руки» на людях и во время разговора. За сто лет традиции не изменились. Сейчас эту его привычку считали плохими манерами и неуважением к собеседнику. Впрочем, не изменился и сам Хейан, все так же поступая по собственному усмотрению.

Привычка ему нравилась: она, как ни странно, позволяла не отвлекаться от беседы, а заодно давала сырые наработки. Правда, их надо было куда-то девать. В тонкие свечи с жемчужным блеском — обычный запас мага — Хейан помещал готовые плетения, а простыми кусочками забивал вытатуированные узоры на руках либо распускал их в маленькие светящиеся искорки, которые грели кожу. Второй вариант окончательно повергал в ужас магов. К транжирству дефицитной энергии они не привыкли, такое мог себе позволить только Хейан Камт. Сейчас, благодаря званию рисдрена, сырые фрагменты нашли себе место. Его «порфира», дополнительная энергетическая оболочка, застывшая где-то на полотне между внешней и внутренней сторонами, позволяла накопить огромный запас плетений. В ней предусматривался специальный кармашек и для такой ерунды.

Соединяя несколько магических ниточек изящными узлами, Хейан подумал, что надо будет потом покататься по западному тракту, чтобы окончательно приглушить болезненное недоумение. Хватит шарахаться от собственной родины. Даже если он имеет на это полное право.

Девять лет назад Хейан проснулся. Последний раз сонно перевернулся с боку на бок и наконец решил открыть глаза. В комнате царил сумрак, и лишь слабая полоска света, выбивавшегося из-под массивных штор, расчерчивала противоположную стену на две части. Это Хейана удивило. Он не терпел штор в своей комнате, и вся прислуга это знала.

Потолок оказался непривычно высоким, сама комната — наоборот, узкой. Очередной старый замок из тех, где Райнсворт Камт вместе с сыном любил останавливаться во время путешествий? Хейан поднялся с незнакомой высокой кровати, окончательно утвердившись в этой мысли, и прошагал к окну, чтобы отдернуть штору. Свет ударил ему в глаза. Комната была совсем небольшой, одну половину ее занимала кровать, а другую — расстеленное на полу огромное полотнище красного бархата. В его углу одиноко лежал цветок розы, срезанный под самую головку. Хейан поднял его, и цветок рассыпался разноцветной пылью прямо в руках.

Почему-то, когда он вспоминал об этом дне, перед глазами вставала именно роза. Прочие воспоминания скомкались: как он орал на людей с чужими лицами, требуя, чтоб его прекратили разыгрывать, как отказывался вернуться в комнату, пока ему не покажут могилы отца и Матисса. Как стоял перед величественным надгробием Его Величества Райнсворта Первого и все равно не мог поверить, что это правда. Как слушал о событиях, произошедших за последние сто лет, — и не слышал.

Это был мир сбывшейся отцовской мечты, но мир чужой и неправильный, как кривое зеркало. Хейану повезло, что им занялся граф Сегард, человек из старой аристократии, ценящий династию Киневардов. С ним можно было говорить, не срывая голос от гневного крика, ведь первые дни Хейана постоянно трясло от злости.

Сегард рассказал, что случилось тогда, жарким летом 3080 года. Вскоре после похорон Карнатион умер и Его Величество. Последними указами он ограничил власть императора за счет расширения полномочий Национальной ассамблеи, а вдобавок до двадцатипятилетия Матисса страна передавалась в руки опекунского совета. О натянутых отношениях Гарланда Киневарда с сыном знали все, но никто не думал, что он предпочтет ему своих советников из Бурого ордена, возглавлявших ассамблею.

Матисс, с нетерпением ожидавший восшествия на трон и полноты власти, был взбешён. Он убежал в дальние комнаты дворца, к старой фреске богини луны и бросился на колени, моля ее о восстановлении справедливости.

 — Не знаю, какая сила услышала императора, — медленно говорил Сегард, а перед глазами Хейана вставала эта картина. Склоненная фигура — сжатая пружина, готовая распрямиться с небывалой силой гнева. — Но луна пробудилась и обещала Матиссу, что отомстит его врагам. Все маги страны, в том числе Бурый орден, потеряли свою силу. Увы, она не перешла к императору, а просто исчезла. Чтобы так и не вернуться.

В этот момент Хейан начал вспоминать. Смутные обрывки — вдохновенное лицо Матисса, его стремление строить по всей стране новые храмы и алтари луны, с которых она могла выслушивать просьбы людей и вершить мудрый суд. И надежда, повсюду радостная надежда. Наконец-то все магические источники Гафельда в руках Матисса, и никакой Бурый орден не имеет власти. А главное — луна их слышит, она рядом, несправедливости больше не повторится. Разумеется, они собирались вернуть энергию и на этот раз отдать ее достойным людям. Вот только не успели. Почему?..

Хейан вспомнил, как широко улыбалась Лора, не привыкшая улыбаться. И как сам он ощущал выпрыгивающее из груди ликование. А потом… Потом…

 — Вести о проснувшемся божестве разнеслись по стране, вызвав беспорядок в дальних княжествах, — своим спокойным голосом продолжал Ференц Сегард. — Некоторые безумцы возомнили себя исполнителями воли луны и кинулись грабить, отнимать то, что считали принадлежащим себе. Армии едва удалось навести порядок. И все же луна действительно начала вершить свой суд и выслушивать просьбы людей, а император Матисс к ней прислушивался. Но потом…

Что произошло потом, осталось под покровом тайны. Все точно знали, что огромный взрыв снес наполовину построенный алтарь и почти всю крепость, кроме одной дальней башни. Император исчез, даже тело его не нашли. А ещё несколько дней спустя Райнсворт Камт, заключивший союз с тефалийцами и опиравшийся на их военную и магическую мощь, взошел на трон.

 — Выяснилось, что изменники из Бурого ордена пошли против луны и императора. Устроили взрыв и уничтожили алтарь, — Сегард говорил, а Хейан видел отца. Как обычно, спокойного и внимательного, за секунду переходящего к убийственно твердому тону. Видел, как Райнсворт склоняет голову и прячет за почтительным выражением свое упрямое несогласие — такое же, как у сына и принца, только он умел сдержаться, выждать подходящего момента. Вот и дождался.

Отец вправду раскрыл заговор или воспользовался ситуацией, чтобы воплотить свою заветную мечту? Его поддержали многие, кто ненавидел старую аристократию и всемогущий магический орден, и, конечно же, тефалийцы. Кто знает, вдруг не маги сгубили императора, а ревнивое соседнее королевство? Оно могло не выдержать симпатий Матисса к Корленту, родине его матери.

Новый правитель ещё не возложил на свою голову корону, а столицу уже сотрясала волна арестов, ссылок и казней. «Раз уж великой луне помешали добиться справедливости, — говорил Райнсворт Камт, — то это сделаю я». В том, что отец запросто возьмется переделывать недоделанное и за императором, и за божеством, Хейан не сомневался.

 — Луна разгневалась на Гафельд и не вернула нам источники, — продолжал Сегард. — Вот уже сотню лет империя пытается выжить с огрызками магии. Мы верим, что сможем искупить вину перед луной, но… — в этот момент он несколько замялся. — Есть у меня мысль, что мы могли бы сделать это куда раньше, если б на престоле оказались ближайшие родственники Матисса, а вовсе не чужаки Камты.

В этот момент Хейан аж задохнулся от двух мыслей, пришедших ему в голову, необычайно острых и пропитанных чувством несправедливости. Первая мучила его с самого пробуждения: все пошло не так именно из-за Райнсворта Камта. А вот вторая вонзилась в мысли только сейчас: <i>за что?</i> Почему им всем такое наказание? Неужели та самая луна, которая протянула им руку помощи в темный час, решила сделать ещё хуже осиротевшей стране? Почему она наказывала вместо того, чтоб спасти?

Когда он справился с этими мыслями достаточно, к нему вернулось дыхание, уже звучавшее по-новому. Вдох — «я не прощу этого отцу». Выдох — «я не прощу этого луне».

Таким Хейан Камт, получивший за родство с императором титул эрцгерцога, и шагнул в изменившуюся страну. Гафельд мечтал вернуть благосклонность богини. Новые храмы все же построили, а крыло дворца, где Матисс обнаружил свою заветную — или злополучную? — фреску, превратили в священное место. На месте разрушенной крепости разбили парк. Несколько восстаний против узурпатора подавили с помощью тефалийских магов. А новая верхушка страны выражала Его Величеству Райнсворту соболезнования в связи с тем, что его сын и дочь в тот роковой день оказались погребены под завалами крепости.

Теперь уже не получалось повсеместно использовать заклинания, чтоб улучшать плодородие почвы, справляться с природными бедствиями, улучшать качество производимых и вывозимых товаров. Поэтому империя постепенно скатывалась от процветания к выживанию. Впрочем, именно бедственная ситуация в Гафельде способствовала развитию “торговли магией”. В Тефе сообразили, что создавать большое количество простеньких плетений, которые потом применял маг с минимальными способностями или вообще не маг, куда дешевле и эффективнее, чем содержать плеяду мастеров. В том числе это отразилось на военном деле. Если раньше маги держались особняком и с огромным неудовольствием предоставляли созданные ими плетения кому-то, чье мастерство считали недостаточным, то теперь мелкие заклинания применялись повсюду. Их использовали в сельском хозяйстве, производстве и транспортировке, а для военных целей встраивали в пушки, снаряды и ружья. Но это была тефалийская магия, на которую тратилось много гафельдских денег. 

Империю сжимали тиски бесконечных законов об ограничении магии. Хейан навсегда запомнил день, когда присутствовал на казни молодой женщины, применившей слишком затратные заклинания для умирающего ребенка. То, что у нее все равно бы ничего не получилось, не отменяло этой мерзости. Увы, каждая кроха энергии распределялась между магами на государственной службе и двумя орденами, ютящимися на окраинах империи. Теперь уже никто не вспоминал о могучем Буром ордене, который некогда руководил Гафельдом. Да и сам Гафельд был лишь иллюзией  сильного государства, превратившись в марионетку Тефы. Алтари великой луны молчали. Молчала и династия Камтов, пообещавшая, что однажды богиня вернется вместе с магией, прекратив наказывать империю за предательство. Зато Хейан Камт молчать не собирался.

Копыта Факела звонко стучали по мостовой. Ещё будучи четырнадцатилетним пареньком, Хейан отлично знал столицу, и это сыграло с ним дурную шутку. После пробуждения каждое изменение на знакомых улицах заставляло задыхаться в остром приступе гнева и бессилия. И каждая знакомая деталь сбивала с ног непрошеной надеждой. А может, если повернуть за угол, выяснится, что там все по-прежнему и это лишь дурной сон? Хейан не представлял, что бы делал со своими приступами ярости, не окажись рядом графа Сегарда, к усадьбе которого он сейчас и направлялся.

Усадьбу построили после воцарения Камтов. Так что в ней не было ни грана пугающей двойственности. Длинное трехэтажное здание пряталось за оградой, сплошь увитой бурым и словно бы сухим, несмотря на позднюю весну, вьюном. Привезенный откуда-то из южных княжеств, он никуда не торопился и выпускал листья только к середине лета, зато цвел всю осень.

Проехав в ворота, Хейан приветственно махнул рукой молодому сторожу и вдруг вспомнил девчонку с телеги. Все-таки что-то в ней было знакомое, хотя дети всегда казались ему на одно лицо. Едва зайдя через парадный вход, он заметил творящуюся в доме суету. Слуги проскальзывали мим неслышными тенями — Сегард держал только людей с хорошей выучкой, — но этих теней оказалось слишком много. Переносили какие-то тюки, на втором этаже слышался громкий скрип передвигаемой мебели.

Хейан однозначно не мог принять эту суматоху на свой счет, потому что никто не знал, что он явится сегодня. Да и его присутствие никогда не причиняло старому графу хлопот. Молодые Сегарды жили по своим особнякам и поместьям, редко заявляясь к отцу, он платил им тем же равнодушием, а хозяйка дома умерла ещё задолго до того, как под этой крышей появился необычный воспитанник из прошлого века.

Словно отвечая на его безмолвный вопрос, на лестнице появился Ференц Сегард. Видимо, одна из услужливых теней успела его известить. За прошедшие полгода он не изменился. Но сейчас Хейану особенно сильно бросались в глаза замедленная походка, призванная скрыть одышку, и заострённые черты лица с сероватым оттенком. Граф Сегард считал, во всем виновато сердце, его лекарь уверял, что страдают легкие. Справиться не могли ни с тем, ни с тем.

 — Ну наконец-то, Хейан, — а улыбка все такая же приветливая и внушающая спокойствие. — Я боялся, что ты опоздаешь вообще ко всему.

 — Да ладно, чего бояться, — Хейан, в мгновение ока взлетевший к нему по ступенькам, дернул плечом. Знал бы Сегард, каких сил ему стоило это «да ладно». — Опоздал лишь к первым победам. Армия застрянет на корлентской границе, а у меня есть время, чтобы домчаться до нее и принять участие в настоящем деле.

Граф Сегард печально поджал губы и покачал головой.

 — Боюсь, что нет. Во-первых, Раймонд Эрраго разбил корлентов возле Кодруса. Во-вторых, Гафельд заключает перемирие. Но нам следует обсудить все это в более спокойной обстановке, — он проводил выразительным взглядом троих служанок, которые одна за другой обогнули беседующих в коридоре господ.

 — Хорошо, — отозвался Хейан немного напряженно. — Но, может, скажете хотя бы, из-за чего у вас такой переполох?

 — Посреди забот есть место и для чудес, — на этот раз лицо Сегарда осветила теплая улыбка. — Лилиан возвращается.

Портрет юной Лилиан Аргаст висел в парадной зале графской усадьбы. Хейан не раз смотрел на него, придирчиво изучая тонкие черты лица, темные глаза и ускользающую полуулыбку. Словно бы требовал ответа: кто ты, девочка, кем ты стала за прошедшие годы, и сможешь ли ты спасти страну, которая катится в пропасть?

После смерти Матисса род Киневардов прервался окончательно, но оставались дети его старшего брата, отрекшегося от короны из-за морганатического брака. Если б в Гафельде сохранился старый порядок, они бы унаследовали трон. Однако Райнсворт Камт рассудил по-другому и объявил о прекращении старой династии.

Это было большой ошибкой. Пока маги вздыхали о недоступном могуществе, Хейан ощущал, как сильно отсутствие энергии расшатывает Гафельд с обеих сторон мира. И насколько болезненным может оказаться ее возвращение. Его стремление заменить Камтов на Аргастов выглядело глупым капризом для почтеннейших магов. Они все твердили, что открытие источников принесет только благо, и ссылались на древние манускрипты. Хейан не мог привести никаких доводов, кроме того, что он чувствовал кожей. Изнанка бушевала даже при пробуждении брата и сестры Камтов, а ее реакция на возвращение магии ожидалась в разы сильнее. Новый конкордат, заключенный Лорой и ее порфироносным правнуком вскоре после её пробуждения, мог сгладить небольшие волнения, не более. Интуиция Хейана буквально кричала, что с нынешним императором Гафельд не вынесет резких изменений. Ему нужен был более подходящий человек. 

За прошедшую сотню лет волнения, поднимаемые во имя тех или иных претендентов на престол, вспыхивали четырежды. Два из них поднимались под изящным гербом Аргастов — розой, пронзенной мечом. Каким-то чудом мятежный род не был истреблен полностью, однако последний заговор стоил жизни всем родичам Лилиан. Она оставалась единственной законной наследницей.

И Хейан Камт был твердо намерен посадить ее на трон.

- II -

Сон ей сегодня снился удивительный. Такой яркий и живой. В памяти запечатлелась водная гладь, покрытая туманом, прорезающий ее нос лодки, брызги, летящие с весла в лицо, и скрип уключин. Было в этом что-то будоражащее и манящее. Так что каждый раз, когда они проезжали возле рек, Лайне хотелось прямо сейчас найти на берегу лодку и покататься.

Ее экипаж не добрался до Каны, а остановился в Роденкриде. Этот некогда неизвестный городок на северном тракте сотню лет назад превратился в одно из священных мест луны. Здесь, неподалеку от огромного парка и путевого императорского дворца, находилась скромная усадьба герцогов Аргаст. Когда-то им принадлежал местный замок с длинной крепостной стеной. Но после взрыва, уничтожившего династию Киневардов и всю стену, кроме одной башни, земля, освященная луной, перешла в распоряжение короны. Аргастам остался небольшой участок, где построили дом. В нем и появилась на свет Лилиан, нынешняя хозяйка этой земли и единственная наследница титула.

Лайной ее называл когда-то дедушка. Родители почти не сокращали изящное имя. Тем не менее, попав в пансион ордена Лилейника, она попросила всех товарок <footnote>Товарки - подруги, одноклассницы в пансионе</footnote> называть ее Лайна. Старое имя осталось в другой жизни. Его близость к названию ордена казалась насмешкой. Начальница пансиона не понимала этого стремления, но после вдумчивого разговора с воспитанницей — одобрила. Переехав в Хадри, главную резиденцию ордена, Лилиан окончательно превратилась в сестру Лайну.

Тем временем экипаж миновал высокие холмы, на которых кое-где зелень перемежалась земляными насыпями. Экономка поместья, сопровождающая герцогиню Аргаст, уже успела ей рассказать о том, что здесь стояла гафельдская армия, готовясь дать бой. Но не сложилось - враг дал прекрасную возможность его разбить восточнее, возле Дерсы. Следом за суровой поступью войны показались родные черты мира: множество миловидных домиков, прицепившихся к не таким высоким, но тоже выразительным холмам. Вскоре показались и ворота поместья. Прихрамывающий сторож распахнул их перед экипажем, а молодая герцогиня уже выбралась наружу.

 — До дома сама дойду, — с улыбкой крикнула она экономке. — Вещи в мою комнату, хорошо?

И, не дожидаясь ответа, Лайна уже поднималась по склону холма, располагающегося слева от ворот. В детстве она считала, что подняться сюда значит встретиться взглядом с лесом. Лес простирался к востоку от усадьбы, пряча за собой рассветы, высокий, темный и безграничный. Хотя часть их сада заполняли такие же сосновые деревья, под сенью которых чахли травы и блуждали запахи сырости, но они казались родными. Лес, угрюмо качающийся под сильными восточными ветрами, олицетворял собой нечто безликое и оттого непостижимое.

Повзрослев, Лайна определила для себя, что эти чувства - следствие заботы няни. Шустрая девочка, бегающая по всему саду, могла бы перелезть через ограду. А страх перед какими-то удивительными явлениями влиял на нее больше страха перед наказанием. И все же, стоя сейчас на холме и глядя в невидимые глаза леса, Лайна почтительно склонила голову. Высокие стволы, сливающиеся в сплошную темно-коричневую стену, остались чем-то величественным и непостижимым.

Когда она спустилась с холма и вернулась в здание, экономка и сторож уже успели уйти куда-то внутрь. Лайна медленно прошагала в обеденную залу: столы сверкали чистотой, но вокруг них — ни души. Две дверцы вели на кухню, более живую, ведь здесь лежали какие-то тряпки и свертки. Но снова — никого. Герцогиню Аргаст ждали в столице, в особняке Сегардов, а вовсе не в Роденкриде. В поместье за умеренную плату могли разместиться богатые гости, но приезжали они только в праздничные недели, посвященные луне. Тогда здесь было много слуг и суеты. Но не сейчас.

Лайна поднялась на второй этаж, где под более высокими потолками шаги звучали особенно гулко. Она тронула ручку высокой двери, ведущей в бальную залу, совершенно пустую. Лишь в углу стоял рояль, в другом — пара стульев, да спускались с окон величественные занавеси — темно-синие с золотыми узорами. 

Когда-то здесь постоянно звучала музыка, кружились пары. Но после жуткой ночи, когда убили императрицу и ее первого советника, над Аргастами нависла пугающая туча. Мать и отец ходили нервные, бледные, не принимали гостей и регулярно ездили на допросы в главное управление имперской службы безопасности. Маленькая Лилиан в такие дни забивалась в свою комнату и молилась, чтоб родители вернулись домой.

Она знала, что Ференца и Лорина Сегардов арестовали, что город наводнили солдаты, что среди слуг идут самые небывалые сплетни, а над Каной даже посреди ночи рдеет зарево розово-бордового цвета и блестят искры магической энергии. Лилиан много раз пыталась расспрашивать мать. Та качала головой и твердила, мол, это ошибка. Скоро все поймут, что Аргасты невиновны. В то же время в их окна начали лететь камни. Народ открыто возмущался, почему изменников и заговорщиков ещё не арестовали.

Лилиан запомнила день, когда в парадную дверь ворвался малочисленный отряд, предводимый худым бледным человеком в красном. С улицы ему вслед неслись яростные выкрики. Однако он лишь на пороге остановился, чтобы ледяным голосом заявить:

 — Все любезные вашему сердцу заговорщики находятся в императорском дворце, — и захлопнул за собой парадную дверь.

Отец смотрел на него с явным недоверием, мать — со скрытой надеждой. Молодой человек некоторое время помолчал, оглядывая их в ответ.

 — Обвинения с вас сняты, — наконец сказал он. — Но в городе лучше не оставаться. Его Величество Дориан возвращает Аргастам их старые земли в Экоре, вот предписание, — рука в черной перчатке протянула отцу сложенный лист. — Думаю, в ваших интересах отправиться туда незамедлительно.

 — Его Величество Дориан? — удивился Кэзер Аргаст.

 — Это ссылка? — выпалила мать почти одновременно с ним. Отец дернул ее за руку.

Гость медленно приподнял брови.

 — В вашем положении это лучшее, не находите? Я ничего не имею против вашей фамилии и очаровательной розы на гербе. Но для общего спокойствия вам лучше показать, что вы выходите из игры. Возвращение Экоры — это извинение императора за преступления его отца, а вы решили туда уехать, чтобы переждать непростое время.

 — За преступления его отца? — в ещё большем изумлении повторил Кэзер.

Гость кивнул.

 — Сэмерс Хаз будет казнен послезавтра на главной площади города за подготовку переворота и убийства своей супруги. Я не рекомендую вам при этом присутствовать.

С того дня пугающая туча ушла, но жизнь не вернулась в прежнюю струю. Родители уехали в Экору, климат которой был вреден для детского здоровья, а потому Лилиан поступила за казённый счет в роденкридский пансион. Принадлежал он ордену Лилейника, и здесь учились девочки с хорошими магическими способностями, чтобы в будущем стать сестрами ордена. В пансионе она и получила известие о смерти обоих родителей от вспышки холеры.

Лайна вышла из зала и в конце коридора обнаружила винтовую лестницу, как в старинном замке, ведущую к черному ходу. Торопливо сбежала по ней вниз, пока не закружилась голова. Железные ступеньки ухали и дребезжали под быстрым перестуком ее ботинок.

Внизу уже суетились несколько служанок, вынося вещи из экипажа. Далекая колокольня возле роскошного храма луны, главной достопримечательности Роденкриде, пробила половину пятого. Времени оставалось совсем мало. Обнаружив в одной из нижних комнат письменный прибор и наскоро набросав весточку дяде, Лайна отправилась в парк.

Встреча с Хейаном Камтом была назначена на пять часов. Сначала очень хотелось ее оттянуть, и хорошо бы на пару дней, но потом Лайна собралась и решила покончить с самым неприятным сразу. А затем можно будет спокойно навестить все любимые места, не ощущая над собой нависших дел.

Лайна приехала сюда впервые за семь лет, прошедших с похорон родителей. Признаться, она и не надеялась увидеть Кану и Роденкриде. Порядки в ордене были  строги. Однако пять дней назад ее вызвала к себе магистр Мадлен и поинтересовалась, скучает ли сестра Лайна по родному городу.

 — Я люблю столицу, но люблю и Хадри, — вежливо отозвалась та.

 — А как ты смотришь на то, чтоб съездить в Кану на несколько дней?

 — Я исполню любое ваше поручение, — склонила голову Лайна, все ещё играя роль послушной дочери, а затем ей надоело: — И очень здорово, если будет время побывать в дорогих мне местах. Надеюсь, с дядей ничего не случилось?

 — У графа Сегарда все хорошо, — магистр Мадлен улыбнулась. — Дело в другом обитателе столицы, до сих пор уверенном, что я охочусь за его письмами и вашими ответами.

Лайна вздохнула.

 — Опять Хейан Камт. 

Это длилось уже пять лет. Сначала было забавной игрой, потом — чем-то совершенно странным. Лайне пришлось несколько раз написать, что она верноподданная его величества Дориана и не видит никаких прав, якобы принадлежащих Аргастам. Чтоб он находил новый способ тайнописи и с его помощью сообщал, мол, он понял, что начальница снова перехватывает почту. После этого Хейан притворялся, что просто любезно переписывается с родственницей своего покровителя. Рассказывал о нюансах магии, делился забавными событиями из жизни. Она, в свою очередь, не представляла, как воспринимать такого знакомого и что с ним обсуждать. И писала какую-то ерунду, которую Хейан воспринимал удивительно серьезно. Со временем их общение стало чем-то, что вносило разнообразие в обыденную орденскую жизнь, и Лайна поймала себя на том, что с нетерпением ждет нового письма. Особенно в периоды, когда он тактично выдерживал паузу и ничего не говорил о правах Аргастов.

 — Пора разобраться с этим раз и навсегда, дитя мое, — Мадлен была серьезна. — Ты поедешь в Кану на несколько дней. Встретишься с ним лично, объяснишь, что и в самом деле ты верна Его Величеству.

Лайна нахмурилась.

 — Целая поездка ради этого? Если вы опасаетесь его влияния на меня, можно просто прекратить переписку. Столько лет терпели — что изменилось теперь?

 — Хейан Камт стал рисдреном. А это значит две вещи: во-первых, он примирился со своим орденом, во-вторых, приобрел большую силу.

 — Рисдреном? — ахнула Лайна. — Сколько ему? Двадцать четыре? Не верю, что это исключительно из-за заслуг в магии.

 — И правильно делаешь. Никто не верит. То, что магистр карадильцев согласился с явной фальшью, мне тоже не нравится.

 — Я удивлена, что магистр в принципе стал с ним разговаривать. После того скандала, с которым эрцгерцог покинул орден.

Мадлен аккуратно поправила на груди магистерскую звезду, выделявшуюся тусклым бронзовым блеском среди желтого шелка ее платья.

 — Стал бы, если б знал, что получит выгоду. Но это ещё одна загадка: отчего Хейан Камт захотел принести выгоду ордену, который когда-то покинул? Так или иначе, его возросшей силой, м-м-м, озабочены. И лучше уж новому рисдрену Гафельда знать, что ему нет никакого смысла противостоять императору.

 — Не уверена, что смогу на это повлиять, — Лайна вздохнула. — Но могу отчасти узнать, как он стал рисдреном. Такой человек, как эрцгерцог, захочет всем доказать, что это было честно.

Мадлен кивнула ей с милостивой улыбкой:

 — Я же говорила, что ты отлично подходишь.

Лайна опустила глаза, подражая самым лицемерным сестрам, и не стала говорить, что она не согласна.

Если честно, сначала хотелось отказаться. Годы эпистолярного знакомства с Хейаном Камтом дали Лайне понять, что этот человек плохо воспринимает чужие советы. Находясь в сотне верст от него, герцогиня Аргаст — спасибо дядюшке — представала прекрасной фигурой. Но при личной встрече повлиять на него она не сможет. А значит, Хейан обидится, и вся эта удивительная переписка канет в небытие. Думая об этом, Лайна злилась на его упрямство, из-за которого теперь переживала. Потому что не знала, как преподнести эрцгерцогу правду и остаться его другом.

Но Мадлен поступила хитро, начав разговор с Каны. Лайна говорила о Хейане, а перед глазами вставали картины столицы, их усадьбы, сада и парка. И она не выдержала. Хейан и дядюшка будут разочарованы, Мадлен тоже будет разочарована, но что тут поделать. Зато можно будет обойти всп знакомые места и услышать их задумчивую тишину.

Он ждал ее в условленном месте, возле беседки. Невысокого роста, худой и какой-то нескладный, Хейан Камт смотрел в направлении главной аллеи. Лайна шла из глубины парка и могла спокойно рассмотреть его со стороны. Неброский серый костюм, волосы цвета темного меда и забрызганные грязью сапоги. Лицо эрцгерцога, погруженного в свои мысли, оставалось холодным, а глаза смотрели вдаль с непонятной грустью. Он притопывал ногой в такт неслышимой музыке, а в руках задумчиво вертел несколько обрывков плетений. Заслышав сбоку шаги, Хейан Камт мгновенно повернулся — движение это было изящным, сглаживающим угловатость его фигуры. Лицо сразу как-то ожило, на губах появилась мягкая улыбка. Теперь Лайна видела, что у него красивые светлые глаза и по-особенному располагающий к себе взгляд, правда, все ещё оттененный непонятной грустью.

 — Рад наконец увидеть вас, а не ваш портрет, — он склонил голову.

 — Тоже рада вас увидеть, но не надо говорить, что в жизни я лучше, — парировала с улыбкой Лайна. — Это слишком скучно, Хейан. Кстати, можно как-то сократить ваше имя?

 — Оно и без того короткое, нет? — на лице эрцгерцога мелькнуло недоумение.

 — Это не значит, что его нельзя сделать короче. Меня вы можете называть просто Лайна, а вас, если будет позволено, я сокращу до Хэна. — Он только выразительно хмыкнул. — У меня много причуд, будьте к этому готовы, — продолжала Лайна с прежней невозмутимостью. — А вообще я сокращаю имена людей, которым доверяю.

 — Мне чувствовать себя польщенным?

 — Безусловно. А теперь мы спустимся, но не по лестнице, как это принято, а вон по той тропинке. Поддерживать меня за руку необязательно.

Хэн выразительно вскинул брови, однако ничего не сказал. Тропинка вела по достаточно крутому склону холма, но в сухую погоду здесь можно было спуститься без проблем, как и подняться. Лайна скользила первой, перепрыгивая с одной подходящей выемки на другую. Они оба молчали, пока не очутились на узкой дорожке, выложенной голубоватыми камнями.

 — Вот уж не думал, что навыки, полученные в карадильских горах, пригодятся при первой встрече с вами, — произнес голос Хэна сзади.

 — О, точно, — Лайна двинулась по дорожке. — Давайте начнем с этой любопытной темы, которую было неудобно поднимать в письмах. Как вы относитесь к тому, что я из Лилейника?

 — А как вы относитесь к тому, что я карадилец? — прозвучало над самым плечом: Хэн догнал ее несколькими быстрыми шагами. — Ваш дядя оправдал вас передо мной миллион раз, так зачем спрашивать?

 — Затем, что я имею дело с вами, а не с дядей. И я знаю, что такое раздор между орденами магов.

Хэн посмотрел ей в глаза, но не ответил, а продолжил идти рядом. В эти пару минут тишины, глядя на него, Лайна все удивлялась, насколько встреченный ею человек отличается от образа, составленного по письмам. Эрцгерцог, к которому она привыкла, был целеустремленным, суровым и немногословным. Кем-то из тех рыцарей, что ведут за собой целое войско в неведомые земли. Невысокой фигуре Хэна не шли ни доспехи, ни славные победы: в нем оказалось слишком много некой хрупкости и задумчивости.

 — Я знаю, что мы сможем отбросить противоречия орденов ради более серьезных целей, —  произнес Хэн. Снова замолчал, глядя ей в глаза. Вот тут бы и сказать, что нет никаких серьезных целей, но Лайна медлила, словно ждала, что вместе со старым образом превратится в пыль и вся эта ерунда с правами Аргастов. А Хэн посмотрел вперед и скривился: — Вот гадость!

Они стояли на развилке, напротив невысокой мраморной стелы, украшенной золотыми узорами. Посередине висела черная табличка с давно выцветшей надписью.

 — А чего такого? — удивилась Лайна. — Я люблю это место. Кажется, оно называется кенотаф, как на полях сражений? Мне всегда было интересно, в честь кого его поставили. Последние крупные битвы здесь были очень давно, когда осаждали Кану в 2862 году.

На лице Хэна застыло неопределенное выражение.

 — Для девушки из ордена вы неплохо знаете историю, — он подошёл ближе и провел пальцем по месту, где была когда-то надпись. — Это и впрямь кенотаф. Только не для генерала, погибшего неизвестно где посреди сражения. Он для двух людей, тела которых не смогли найти под обвалившимися стенами. И там написано, — Хэн наморщил лоб, — «возлюбленным детям моим». А наверху вензель Его Величества Райнсворта Камта.

 — Подождите… — Лайна замерла.

 — Ага, — кивнул он, растянув половину лица в усмешке. — Это мой кенотаф. 

Лайна закусила губу. Выводя его на искренность в шаловливом порыве, она почти была готова заявить, что не хочет переворотов и восстановления старой династии. За прошедшую неделю в голове не возникло никакого хитрого способа донести это. Но глядя на него, стоящего возле собственного надгробия, Лайна вспоминала давние слова Мадлен: «Мальчик потерял свою старую жизнь и мечтает ее вернуть, это неудивительно. Он так и не смог приспособиться к новой». Эрцгерцог с его кривой усмешкой и грустными глазами, и впрямь далекий от этого времени, вообще не походил на человека, способного кого-то свергнуть. А если она сейчас лишит его той самой «серьезной цели», что ему останется, кроме этого кенотафа?

 — Не надо говорить, что вы сожалеете, — Хейан Камт снова смотрел ей в глаза. — Это слишком скучно, Лайна.

Она чуть улыбнулась.

 — Тогда скажу, что я рада. Рада, что вы выжили и я могу с вами познакомиться.

 — И я тоже рад знакомству, — отозвался он серьезно. — Хорошо, что вы решили начать сразу с противоречий. Будь здесь ваш дядюшка, он засунул бы эту тему на пыльный чердак и с улыбкой держал бы дверь, пока за ней бушует пожар. Я предпочитаю развести огонь на открытом воздухе.

Лайна неторопливо двинулась направо от развилки и от чудовищно мирного кенотафа.

 — Тогда буду откровенна. Я терпеть не могу ваших соратников, меня раздражают их методы, а больше всего — попытки доказать, что наши методы хуже. У меня было несколько неприятных происшествий из-за карадильского ордена, и мне обидно. Но когда я думаю, как это все видят на другой стороне гор, то, клянусь, я не могу их ни в чем винить. А потому предпочитаю держаться подальше от самой вражды. Но, повторяю, — она внимательно посмотрела на Хэна, — я терпеть не могу карадильцев. 

 — Тогда я скажу, что терпеть не могу лилейников, — в выражении лица Хейана смешались упрямство и какое-то удовлетворение. — А особенно их лицемерие, внешнюю безобидность и хорошие дела напоказ. Ваш орден пытается быть смиренными овечками, а карадильцы, значит, жестокие и во всем виноваты. Клянусь, время, когда наши ордена сотрудничали, было во сто крат хуже честной вражды. Потому что почти горному ордену доставались и самые тяжелые дела, и самые тяжелые обвинения. Если б лилейники были настолько же честны, как вы, проблем не возникло бы.

 — Что ж, теперь мы знаем, что терпеть друг друга не можем.

 — А значит, можем спокойно оценивать друг друга как людей, а не как членов орденов.

 — Ну, знаете ли, я бы все же подискутировала с некоторыми вашими утверждениями… — неопределенно протянула Лайна.

 — Всегда готов.

 — …но предлагаю в течение ближайших трех дней не затрагивать эту тему. Иначе она закипит и забулькает. Я такого не люблю.

На его лице снова мелькнуло удивление.

 — Я думаю, — продолжила она, — что нам стоит серьезно поговорить об этом, но сначала узнать друг друга. Я посмотрю на вас и подумаю, какие аргументы вам подойдут. Вдобавок пообижаюсь хорошенько на ваших товарищей, которые меня обидели, пообзываю их плохими словами и смогу рассуждать нормально, — в этот момент, не выдержав недоуменного выражения собеседника, Лайна рассмеялась. — Хэн, я предупреждала вас о своих причудах.

 — Но уже после того, как ринулись в атаку вниз по склону, — язвительно напомнил он.

 — Это не считается, одному человеку так атаковать можно, а строй не рассыплется, потому что его нет, — махнула рукой Лайна.

 — Не думал, что кто-то из Лилейника может рассуждать про атаки вниз по склону. Признаться, вы ведёте себя как ребенок, но при том слишком умный и талантливый.

Лайна на мгновение нахмурилась, а затем решительно одобрила это определение:

 — Пожалуй. Вы думаете, в ордене меня не научили манерам? — она усмехнулась. — Научили, конечно. Но с вами я хотела бы быть искренней, понимаете, Хэн? Я наконец-то приехала домой. Последний раз я бродила по этому парку в одиннадцать. Бегала вверх и вниз с холмов, придумывала всем прозвища, чудила, как хотела. И родители ещё были живы. Я больше этого не верну, но оно остается в моем сердце. И, — Лайна помедлила, — я не хочу от этого отрекаться. Не здесь, не в моем любимом парке.

Лицо Хейана вдруг стало до необыкновенности серьезным.

 — Понимаю, — медленно произнес он. — Когда я проснулся и осознал, что все осталось в прошлом, мне были дороги любые мелочи оттуда. Кроме того, что связано с отцом, но в нынешнем Гафельде только его, увы, и почитают.

 — А кто, на ваш взгляд, больше заслуживает почитания? — прищурилась Лайна.

 — Императрица Карнатион была одним из самых достойных людей, которых я знал. Но ее помнят только как мать Матисса.

 — Но, признайте, на фоне других правителей Райнсворт Камт выглядит сносно, а после смерти Матисса он предотвратил гражданскую войну.

 — После смерти Матисса, — повторил Хэн. И снова остановился, глядя на нее, а носок его сапога отбивал по влажной земле какой-то ритм. В этом тихом стуке и едва слышном дуновении ветра прошло полминуты, за которые черты лица эрцгерцога сделались жесткими. В его глазах загорелось что-то сильное и яростное. — Смерти необычайно выгодной, после которой было уничтожено большинство влиятельных людей Гафельда под предлогом, что виноваты именно они, — Хэн проговаривал слова быстро и четко, все так же отбивая их носком сапога, и голос его нарастал. — Слишком мерзко это выглядит и, увы, слишком подходит моему отцу. Буду честен, не помню, как и почему умер Матисс Киневард, отчего все взорвалось. Но я помню его последние слова. Он сказал: «Будь ты проклят, Камт», — на этом моменте его губы болезненно дрогнули, голос упал почти до шёпота. А в следующее мгновение уже звучал в полную силу: — И поэтому я думаю, что мой отец — убийца. Скорее всего, не сам. Он никогда не делал какие-то неудобные вещи сам, устраивал все так, что ответственность несли другие. Ничего нового, узурпатор расправляется со своим предшественником, но это сделал мой отец, причем в отношении моего лучшего друга. — Хэн снова замолчал. И добавил с холодной злостью: — Такое я никогда не прощу.

 — Понятно, — пробормотала Лайна. — Но вдруг он не убийца? Ни прямо, ни косвенно?

 — Убийца, — отрезал эрцгерцог. — Хотя бы в отношении тех, кого казнили или сослали с лишением имущества за то, чего они не совершали.

 — Но если они и впрямь были причастны к смерти Матисса?

 — Не были. Анджер Альнин — ещё один честный и достойный человек, чье имя измарали в глазах потомков, — Хэн с досадой рубанул ладонью по воздуху. —  Да, он укрепил полотно между сторонами мира, повесив на него "занавес", чтоб закрыть Матиссу путь на изнанку и к источникам. Не более того. Анджер был верен Бурому ордену и не очень любил своего императора, но не поднял бы на него руку и не устроил бы взрыв.

 — Как по-вашему, он похож на своего внука? Я про Роджера, первого советника императрицы Франгальт, который погиб в ночь пробуждения вашей сестры. Интересно вышло, что у них почти одинаковые имена. Хотя он был непростым человеком, но честным и преданным... возможно, потому и непростым. 

 — Учитывая, что я слышал о Роджере, сходство действительно есть, хотя Анджер, конечно, был куда более дипломатичен, — хмыкнул Хэн, выглядя почти спокойно. — Ещё более забавно, что теперь всем заправляет сын Роджера Таргисс, а это полный антоним слов "честь" и "преданность". Необычная судьба фамилии: одного Камты уничтожили, двух других приблизили к себе и поставили над всеми. 

Хэн двинулся с места первым, а Лайна в некоторой растерянности последовала за ним. Она находилась под впечатлением от услышанного, но старалась рассуждать здраво. В конце концов, слова «будь ты проклят, Камт» ещё ничего не означали.

 — И все же ваша сестра, которая хорошо знает вашего отца и была вместе с вами при взрыве, служит новой династии.

Хэн скривил губы:

 — Ну разумеется, она привыкла подчиняться отцу и перенимать его мнение. Это от меня всегда были проблемы, ну да за сто лет ничего не поменялось. Теперь у нас святая и благородная эрцгерцогиня, охраняющая двоюродного правнука, а ее брат непонятно чем возмущается, и опять все ему не так. Но раз уж я сын великого императора Гафельда, — Хэн снова горько усмехнулся, — то мне и исправлять то, что он натворил.