Джослин проснулась рано, практически с первыми лучами солнца, едва проникшими неярким бледным светом в узкую щель между портьерами. И снова от тошноты. Едва она открыла глаза, прогоняя черную черноту, задержавшуюся дольше обычного, как в районе желудка приподнялась противная волна, подкатывающая к самому горлу, а во рту свело зубы и собралась вязкая слюна. Омерзительное ощущение. Она с трудом его переносила. Ее и раньше бывало подташнивало от волнения, но в последнее время оно достигло каких-то новых пределов, испытывая ее выдержку. Как будто сработал накопительный эффект, собравший в себя два месяца тревог и ожиданий.

      Все началось пару недель назад, когда она путем долгих уговоров самой себя и даже мысленных оплеух, собралась в город. Списки погибших и раненых после Геттисберга должны были уже прийти, наверняка давно пришли. Джослин не хотела этого, не хотела снова пролистывать листы, каждый раз вздрагивая, видя знакомые сочетания букв. Но от Джастина не было никаких вестей. Незнание убивало ее не меньше, чем ожидание самого худшего.

      Она помнила, как долго и тщательно выбирала платье, самое обычное, удобное, какого-то светлого оттенка, который напрочь вылетел из головы. Как медленно надевала его, не прося помощи Джози, расчесывала длинные волосы, почти лениво, проводя по несколько раз щеткой по всей длине, заплетала тугую косу, которую Джози потом для удобства заколола несколькими оборотами на затылке. В тот раз она даже сподобилась надеть перчатки и шляпку. Когда шелковые ленты были завязаны под подбородком, больше тянуть было нельзя. Она глубоко выдохнула, пытаясь унять дрожь волнения, и вышла из комнаты. Половицы казались ей какими-то мягкими и зыбкими, а ступени слишком шаткими, даже слегка раскачивающимися под ее ногами. Словно она надела самый жесткий корсет, который к тому же оказался еще и не в пору. Пришлось даже остановиться на середине лестницы и подышать, прикрыв глаза. И только после того, как обругала себя самыми нелестными словами, Джослин, яростно потеребив языком шрам на губе — старая привычка снова вернулась — решительно преодолела оставшееся расстояние и вышла во двор.

      Дорога до Накогдочеса пролетела слишком быстро. И вот она уже стояла у здания почты, где вывешивались те самые жуткие списки. К горлу снова подступила тошнота, и Джослин тогда впервые подумала, что веер — вообще-то вполне неплохая штука и не помешал бы ей в тот день. Но все веера были убраны в дальний сундук еще в самом начале, поэтому она просто стиснула зубы и вошла в душное помещение, пропахшее табаком, потом, чернилами и воском.

      Списки лежали на двух столах у дальней стены, и оттого, сколько их было много, дыхание потяжелело. Несколько человек быстро пролистывали их. Значит, действительно, пришли уже давно, и основная масса уже успела ознакомиться с ними. Может, оно и хорошо — не придется тесниться в толкучке.

Джослин подошла к столам и взяла первую стопку листов, дрожащими пальцами проводя по столбцам имен и фамилий. Все они были в алфавитном порядке, и дело шло быстро. Но как же их было много, как много. Она перевернула восемнадцатый лист, прежде чем дошла до буквы «М» и замедлилась.

Воздух стал гуще, как будто сюда напустили еще больше табачной вони. В душном помещении явно не помешало бы тщательное проветривание. На лбу и шее проступил холодный липкий пот, пока ее палец вел вниз по именам.

      Макартур, Макбейн, Маккарти, Маккейн, Маккейн, Маккензи, Маккиннон…

      Желудок подпрыгнул, и Джослин пришлось задержать дыхание, чтобы ее скудный завтрак, который она с трудом запихнула от волнения в себя, не исторгся наружу, прямо на эти злосчастные листы. В глазах слегка поплыло, табачный запах, смешанный с потом, стал совсем невыносимым, забивал ей нос и отдавался тупой болью в висках. Словно маленькие молоточки стучали под черепом, не давая ни минуты покоя. Джослин прикрыла глаза и протерла рукой в перчатке влажный лоб, дыша неглубоко. Досчитала до двадцати и снова посмотрела на имя.

      Маккиннон Роберт.

      Боже, какое облегчение! Тошнота слегка улеглась, дышать стало легче, даже спертый воздух теперь был вполне переносим. Дальше пошли уже Макнамара, Маккуин и другие, но Джослин все же долистала список до конца, пока не увидела следующую букву «Н», показавшуюся ей настоящим благословением. Почти не веря своему чувству облегчения, она на ватных ногах дошла до выхода, оставляя жуткую духоту почты позади. На улице было едва ли свежее от жары и палящего солнца, но теперь все это переносилось легче. Страх и напряжение отступали рывками, словно сбивчивые морские волны, раскачивающие ее из стороны в сторону. В какой-то момент виски заломило с еще большей силой, сдавливая горячим обручем. Рот наполнился горечью, в районе желудка весьма ощутимо что-то колыхнулось. Джослин едва успела сбежать с крыльца, как сразу же согнулась пополам. Ее выворачивало целых несколько секунд, показавшихся часом. Джози, которую она оставила на улице, чтобы не всхлипывала нервно над ухом, с криком подскочила к ней.

      — Я в порядке, в порядке, — просипела ей и еще парочке попытавшихся кинуться на помощь дамам в сопровождении молодого солдатика. — Хотя бутылочка ледяной водички была бы кстати, да только где тут ее найдешь, — еще тише буркнула самой себе.

      Тогда ей сразу полегчало. Волнение улеглось вместе с дурнотой. А через несколько дней все началось сначала, подкрадываясь незаметно, мимолетными тревожными мыслями, беспокойным сном, зудящей в висках мигренью и неприятным дрожанием в районе желудка.

      Сегодня наступил первый день осени, хотя вокруг все еще царило жаркое лето. Август закончился, как и срок, к которому должен был вернуться Джаспер. Конечно, это было глупостью — полагаться на какие-то точные сроки, когда кругом шла война. Он мог приехать вообще зимой, ей не стоило надеяться на что-то конкретное. И все-таки внутри сидел маленький острозубый червячок, который обтачивал, обгрызал ее, медленно и неумолимо. Джастин правильно сказал ей тогда: это война, а на войне люди погибали. Всякое могло случиться. Именно с этой мыслью она проснулась сегодня, теплым сентябрьским утром, слыша прерывистый крик петуха, словно возвещавшего о чем-то, предупреждавшего ее. И сразу накатила тошнота, бурля внутри нее мерзкими волнами. Джослин лежала неподвижно, на спине, дыша через нос, медленно и неглубоко. Свежий ветерок из приоткрытого окна доносил приятные запахи трав и яблок, которые успокаивали ее тело, лежавшее словно в оцепенении. Постепенно все улеглось, успокоилось. Тяжесть и напряжение внутри почти ушли, оставив едкое послевкусие. Джослин неспеша села, свесив ноги и коснувшись ступнями прохладного деревянного пола.

Ну и что, что Джаспер все еще не приехал. Она все равно не собрала ни одного платья, ни одной самой маленькой сумочки. Только договорилась с Уинстонами, чтобы присматривали за фермой. Ничего еще не случилось. Она подождет столько, сколько нужно. Возможно, к тому времени и Джастин приедет.

      Джослин заставила себя переключиться на другие мысли. У нее было полно дел. Яблоки уже падали с деревьев, и не хватало рук, чтобы их все собирать. Изабо подбирала те, что еще не успели испортиться и сушила, отчего весь дом пропах яблочным ароматом. Даже здесь, в своей комнате, она отчетливо его чуяла. Легкая кислинка, смешанная с терпкой сладостью, придала ей сил. Она встала с кровати, решительно и смело. Пора было начинать новый день.

      Не успела она сделать и пары шагов, чтобы распахнуть настежь тяжелые портьеры и пустить побольше солнца, как комната едва заметно шатнулась и встала на место. Джослин моргнула, пытаясь понять, что только что произошло с миром, но не успела прийти ни к какому выводу. Внутри все резко скрутило, перевернуло вверх тормашками, во рту свело зубы и даже десны. Она едва смогла добежать до умывального таза, стоявшего в углу, где ее вырвало, громко и крайне отвратительно. Еще несколько минут потребовалось, чтобы окончательно прийти в себя. Ночнушка прилипла к телу, за это короткое время успев пропитаться липким потом. На губах и языке застыло неприятное, горькое послевкусие. Джослин доковыляла до окна и выглянула на улицу, подставляя влажное лицо и волосы стремительно теплеющей прохладе. Петух все так же пронзительно кричал, надрывая свою глотку. Молоточки внутри ее головы немного унялись, и скоро совсем остановятся.

      — Гадство, — пробурчала Джослин самой себе, и ветер унес ее шепот к старому большому дубу и дальше, за холмы. — Да заткнись ты уже! — громко крикнула она неунимающемуся петуху и с грохотом захлопнула окно.

      На завтрак был сладкий картофель, который они с Изабо приготовили еще вчера. «Они», конечно было громко сказано. Джослин так и не смогла научиться сносно готовить, даже когда заставила нужда. Это было не ее. Но зато ее руки ловко очищали кожуру, мыли посуду, помешивали половником и делали еще множество мелких, но, она надеялась, полезных дел.

      Свою порцию еды она проглотила в мгновение ока и с большим аппетитом — впервые за долгое время, несмотря на все волнения и нервное ожидание, есть хотелось неимоверно. Последние остатки дурноты ушли, внутренности снова улеглись на свои прежние места. До самого обеда она бодро проработала наравне со всеми, думая только о том, как бы залезть повыше на лестнице, пробраться между спутанных тонких ветвей, и считала яблоки, одно за другим. К полудню у нее просто рябило в глазах от желтого и красного, а в ушах стояло непрекращающееся жужжание насекомых.

      Джослин с чувством выполненного долга теперь сидела на крыльце, протирая платком вспотевшую шею и лоб, перебирала яблоки вместе с беззаботно напевающей Джози, и между делом пыталась научить сынишку Изабо, Анри, грамоте.

      — Это буква «Я», как яблоко, — она кивнула в сторону переполненных корзин. — У нее должен быть хвостик. Вот так, — мальчик кривовато, но старательно выводил дрожащую букву на листе блокнота, одного из нескольких с чистыми листами, что она нашла в кабинете Шона.

      — Плохо получается…

      — И ничего не плохо. Смотри внимательно за грифелем, — она вытерла руки о передник и медленно вывела каждую черточку буквы.

      Учитель из нее был не ахти какой. Но это было неплохое занятие, чтобы отвлечься и отвлечь остальных. Азбуку она сделала сама, потратив несколько вечеров. Сшила листы, и на каждом вывела красивые каллиграфические буквы алфавита, сопроводив самыми простыми рисунками. Джослин даже гордилась своим трудом. Самодельный учебник получился привлекающим глаз и удобным. Джози тоже украдкой посматривала за ними во время их коротких занятий. Как и сейчас периодически заглядывала ей через плечо, высматривая знакомые буквы.

      — Я знаю это слово, — воскликнула радостно она, и доски крыльца заскрипели под ее непоседливыми ногами. — Это я-го-да.

      — Потише ты, — проворчал добродушно Луи. — И так крыльцо прохудилось. Еще проделаешь дырку своими ножищами. Надо бы починить.

      — Я-го-да, — вслед за Джози тихо проговаривал Анри, яблоки на время были забыты всеми.

      — Если хочешь, я могу научить и тебя читать, Джози, — повернулась к негритянке Джо. Эта идея вдруг показалась ей весьма заманчивой, и она обратилась уже к Луи и тихой Изабо, — Могу научить вас всех. Кто знает, когда это может вам пригодиться.

      — Я немного умею считать. До десяти, — гордо заявил Луи, а Изабо только с усталой улыбкой покачала головой. Она вообще была очень молчаливой женщиной. — Мистер Шон научил.

      — А читать? — настаивала Джо. Ей нужно было какое-то занятие, она не хотела иметь даже секунды свободного времени. — И писать. Должны же вы уметь писать свое имя, чтобы ставить подпись, или читать документы.

      — Да на что нам подпись, мисс Джо, — удивленно рассмеялся негр. — Ни разу за свою жизнь еще не приходилось держать в руках ни одной бумажки.

      — Но когда-нибудь придется. Когда все изменится. Когда все закончится, вы будете свободны. И вам придется много читать и писать.

      — Когда это еще закончится, мисс Джо, — Луи недоверчиво качал головой, как будто слово «свобода» вообще не состояло в его системе координат. И он не испытывал по этому поводу ровным счетом ничего.

      — Знаете, а ведь в будущем вы можете быть наравне с остальными, наравне с белыми. Ты веришь мне, Луи? — Джослин не особо боялась говорить о таких вещах, негры и так, скорее всего, считали ее странной белой хозяйкой, но привыкшие к любым причудам своих господ, не считали это чем-то важным. Мало ли что могло взбрести в головы этим белым. — Веришь, что однажды вы будете свободны, и никто не взглянет на это косо? Однажды этот мир станет лучше, Луи.

      — Мне нравится этот мир, мисс Джо, — он выглядел растерянно задумчивым, видимо, не совсем понимая, о чем она толковала. Для него было трудно осознавать в принципе что-то за пределами фермы и уж тем более времени. — А что будет потом… Да кто ж его знает.

      Но Джослин знала. Почти с точностью до конкретных годов. Но толку от этого не было нисколько. Так что, возможно, Луи был в чем-то гораздо мудрее ее.

      — Я пойду, мисс Джо, может, рыбки наловлю. К ужину-то. У меня там на речке сеточка поставлена еще с ночи, — негр неуверенно помялся у крыльца, и, дождавшись ее кивка, поспешил уйти. Будто бы ее слова чем-то задели его или казались ересью. Через пару минут он уже бодренько шагал за дальний холм по узкой тропке среди высоких трав и полевых цветов, с гремящим ведром в руке. Его грубоватый голос хорошо слышался, разносясь по окрестностям, напевая одну из своих песен. Джубилис¹, как он называл их:

      — Green trees are bending,

      Poor sinners stand a trembling;

      The trumpet sounds within my soul;

      I ain't got long to stay here²

      Джослин смотрела вслед его темной фигуры, впитывая протяжные звуки песни. Казалось, даже шмели в поле подстраивали свое жужжание под этот неторопливый мотив. В дневной жаре силуэт Луи подрагивал, будто он сейчас растворится в воздухе, закончив куплет. Песня отдалялась, пока до них не стали доноситься только отдельные слова, принесенные теплым ветром. Джослин не особо нравились эти джубили, они навевали тяжелую тоску о несбыточных надеждах, хотя почти во всех пелось о надеждах и свободе.

      Луи вернулся через пару часов со связкой рыбы. Джослин почуяла ее запах, когда он только вошел в калитку. Она подозрительно повела носом и непроизвольно сморщилась.

      — Она точно свежая?

      Рыба пахла так, будто издохла и провела в сетке не меньше полудня, плавая кверху брюхом.

      — Мисс Джо, вот только что выловил, чтоб мне провалиться, — удивленно прогудел Луи и даже поднес связку с рыбьими тушками прямо к носу. Громко вдохнул и пожал плечами. — Хорошо, свежо пахнет. Вот, попробуйте, — он протянул свою ношу ей, подходят к крыльцу.

      — Поверю тебе на слово.

      Джослин вскочила и отошла подальше, чуть прикрывая нос тыльной стороной ладони. Запах при приближении стал еще сильнее, осев неприятным осадком у нее во рту. Лоб и виски свело от неприятных ощущений, близких к головной боли, а в районе желудка снова заворочалось что-то нехорошее.       Изабо бросила на нее косой внимательный взгляд и быстро перехватила связку у Луи, тщательно разглядывая рыбу и внюхиваясь. Ее ноздри расширялись и сужались, и от этой картины зубы Джослин свело от фантомного запаха, которого она уже не ощущала, но он все еще оставался в ее памяти, вызывая легкую дурноту. Она была почти уверена, что Изабо сейчас отругает Луи за несвежую рыбу, от которой, на минуточку, в нынешнее время можно было запросто отравиться и без должных процедур просто умереть. Но негритянка только снова посмотрела на нее озадаченным и пристальным взглядом, отдав рыбу обратно что-то вещавшему Луи. Джослин не стала слушать, бочком обошла их и направилась в сад — что-то она засиделась, а солнце было еще высоко и работы — непочатый край.

      Стоило вдохнуть пряные сладкие ароматы налитых яблок, как всю тошноту смыло приятной волной без следа. Она даже рассмеялась, просто так, без причины, подняв с земли только что упавшее красное яблоко и с хрустом надкусив. Его сочный сладкий вкус напомнил ей о Джаспере, когда они стояли вон у того дальнего дерева, и спелые красные, почти пунцовые, яблоки резко контрастировали с его серой формой. Они едва могли позволить себе что-то большее чем прикосновения рук, когда из открытых окон слышались голоса Джастина и Шона. Но его губы иногда приближались слишком близко, когда он наклонялся к ней через низкие ветви, задевая бархатную зеленую листву, чтобы прошептать что-нибудь, совсем тихо, будто делился тайной. И она чувствовала запах его кожи, с оттенками южного ветра, сена и лошадей. И яркий яблочный запах витал вокруг них.

      Джослин прикрыла глаза, с улыбкой вспоминая тот день, год назад. Внутри, там, где еще несколько минут назад свербела тошнота, разлилось тепло, трепещущее и неуверенное. И на несколько коротких мгновений ей стало очень хорошо. На несколько мгновений она была уверена, что Джаспер жив, и он обязательно вернется. Пусть не августе, и может, даже не в сентябре, но очень-очень скоро. Она чувствовала, что он был где-то, на той же земле, на которой стояла и она. И если бы она могла только ухватить это чувство, сосредоточиться на нем, пойти на него, то непременно отыскала бы его. Она даже собралась это сделать — настолько ей невыносимо быть далеко от него. А тут, казалось, протяни руку — и дотронешься до него.

      Громко крикнул петух. Джослин открыла глаза, и странная магия испарилась. Тепло внутри все еще оставалось, но незыблемая уверенность в своих ощущениях пропала без следа. И все же она немного успокоилась и сегодня дурные мысли ее больше не посещали. Даже рыба на ужин оказалась действительно свежей и очень вкусной. Хотя Джослин и принюхивалась с опаской к своему куску, не могла больше уловить тот явный крепкий душок, что свидетельствовал бы о непригодности. Тошнота и прочие неприятности были почти забыты. Она чувствовала себя здоровой, как никогда.

      А на следующее утро все повторило. И еще на одно. И через. Всю неделю, каждый божий день она открывала глаза с легким зудящим ощущением на грани дурноты, а когда вставала, то ее моментально накрывало. Короткая передышка до обеда, чтобы снова почувствовать противное шевеление в желудке и пищеводе, а потом затишье до самого утра. Она стала много времени проводить в погребе, там было прохладно и сухо. Пахло приглушенно древесиной, опилками и землей. Успокаивающе и почти исцеляюще в отличие от жаркого горячего солнца, под которым стало невозможно находиться.

      К концу сентября Джослин только и могла, что спасаться здесь. Дурнота стала ее постоянным спутником, зудела и вибрировала в висках, затылке, желудке и горле, создавая легкую иллюзию, что она долго плыла на лодке, качаясь и качаясь на волнах. И даже запах яблок перестал помогать. Она не знала, куда деться от этих мерзких ощущений, разве что выдрать их вместе с внутренностями.

      Джослин не хотела думать о природе ее нынешнего состояния. Едва проснувшись, она с тревогой ждала, что сегодня все закончится, она встанет, как обычно, и бодро пойдет работать. И все равно она не думала, гнала прочь любые намеки на эти мысли, жуткие, страшные, отчаянные мысли. Пусть это будет обычное расстройство желудка, нервная тошнота — что угодно. А не… Джослин не хотела думать ни о каком «а не». Ни за что. Никогда. А сама украдкой, надевая платье, касалась грудей, сначала легко, невесомо, а потом сжимая их чуть сильнее, ощупывала со всех сторон — и эти касания не приносили ей ни капли наслаждения. Скорее вызывали страх, на грани ужаса и паники, отчего дурнота подкатывала с новой силой.

      — Черт, черт, черт, чтоб тебя! — с силой ударялась затылком о дверь Джослин в один из дней, когда ей снова стало плохо, на глазах у всех негров, и она, затыкая рот рукой, бежала со всех ног куда-нибудь, чтобы скрыться от чужих глаз.

      Во рту до сих пор стоял кисловатый привкус, слюна была вязкой и плохо проглатывалась, голова казалась раскаленной.

      — Мисс Джослин, — почти жалобно проговорила Джози, стоя у подножия лестницы, когда она все же решилась спуститься, проведя в комнате несколько часов. — Мисс Джослин, с вами все в порядке?

      — Все отлично, Джози, это пройдет. Когда я волнуюсь, меня всегда тошнит.

      Эту же фразу она повторяла себе по несколько раз на дню. Это просто волнение, просто нервы. Ее с детства подташнивало перед дальними поездками, экзаменами, школьными докладами, когда приходилось выходить к доске. А позже — когда уезжали и приезжали Джастин и Джаспер, когда с дрожью брала в руки очередной список погибших в городе… Всего и не перечесть. Как тут не волноваться без передышки.

      — Мисс Джослин…

      Но она уже не слушала, махнув рукой. Все будет хорошо, надо просто подождать. Джослин с особым рвением взялась за обучение грамоте Анри, проводя все свободное время с мальчиком. Он оказался на удивление смышленым, и ей было жаль, что в нынешнее время он вряд ли сможет реализовать весь свой потенциал. Она зарисовывала все новые и новые слова для него, от самых простых, окружавших их, вроде лошадей и птиц, до абстрактных и сложных, которые он никогда не видел. Слоны вызвали у Анри особенный восторг, а корабль надолго приковал внимание, и Джослин потратила несколько дней, чтобы найти в библиотеке нужные книги и сделать более подробные рисунки трехмачтовых галеонов. Это были замечательные дни, когда она думала только о снастях, якорях, мачтах, а перед сном пыталась понять разницу между брамселями и бом-брамселями. Даже дурное самочувствие начало потихоньку отступать, и Джослин начала верить, что с ней действительно произошло простое недоразумение.

      В октябре, когда солнце поубавило свое тепло, ей стало еще лучше. И как раз наступила пора осенней ярмарки, которую не могла отменить никакая война. Изабо напекла яблочных пирогов, Луи погрузил в телегу несколько бочонков с сидром, Джослин прихватила пару мешков с ароматными сушеными яблоками, которых накопилось столько, что она была готова отдавать их даром.

      Собственно, так она и сделала, вспомнив всякие маркетинговые ходы супермаркетов, где к покупке на определенную сумму дарили в довесок что-нибудь еще. Она нарисовала яркий баннер, раскрасив его в осенние цвета и повесила прям над их деревянным прилавком. Каждый литр сидра подарит покупателям горсть сушеных яблок или кружку яблочного отвара с медом, свежего и сладко-кислого. Все бесплатное привлекало людей во все времена — в этом Джослин убедилась. Впервые за долгое время ей было очень даже хорошо. Вокруг сновали люди, туда и сюда, смеялись и кричали. Пахло свежей сладкой тыквой, огромные ломти которой разместились на соседнем прилавке, сушеными травами, терпким пивом, которое она решилась попробовать, и оно мгновенно ударило ей в голову, сделав день еще лучше. Даже тесное платье, которое изрядно жало ей в груди, не могло испортить ей настроения. Люди громко говорили, дети смеялись, все кругом улыбались, и от улыбок у Джослин стало рябить в глазах. Разожгли костер, и запахло мясом, сначала сырым, сладковато-душным, и ей пришлось поднести к носу несколько кусочков сушеных яблок, чтобы перебить тошнотворный запах. А когда до их места донеслись ароматы жареного сочного мяса, пахнувшего, как самый настоящий стейк в двадцать первом веке, у нее потекли слюнки. Джослин с легкостью могла бы представить, закрыв глаза, что она стоит на заднем дворе дома и вдыхает запахи готовящегося барбекю. Подступившая внезапно тошнота от разложенных сырых кусков туш и разыгравшийся аппетит от вкусного готового жареного мяса ввел ее в замешательство. Она хотела одновременно съесть все, что ей предложат, и убежать отсюда подальше.

      Это все дурацкое пиво, хотя она и выпила всего пару глотков, не больше. Просто попробовала. И зачем она вообще это сделала…

      Джослин продолжала улыбаться, стоя у их места — сидр был почти весь продан, осталось несколько пирогов и небольшой мешок сушеных яблок. А люди все подходили и подходили. Запахи их пота, дыма костра, жареного и сырого мяса окружали ее, давили со всех сторон. Платье стало совсем тесным, как будто она успела располнеть за эти несколько часов. Ноги уже гудели, и хотелось снять сапоги, чтобы унять эти тянущие ощущения в икрах и стопах. Она уже не различала лиц, они просто мелькали блеклыми пятнами перед ее лицом, воздух рябил, словно стояла летняя жара, дым от костра стал гуще. Или ей только казалось. Джослин потянулась к кружке сидра — горло пересохло, сдавило, глаза защипало, отчего все окружающее потеряло свою четкость. Она держалась за твердую балку, подпирающую крышу прилавка, изо всех сил. Острые деревянные иголочки занозами впивались ей в руку.

      Нет, она больше никогда даже не притронется к ярмарочному пиву, ни за что — это была последняя связная мысль, после которой наступила кромешная темнота.

      Джослин открыла глаза, и свет медленно проступил перед ней, мягкий, слегка приглушенный. Она уперлась взглядом в грязноватый деревянный потолок. Пахло спиртом и травами. И еще множеством человеческих тел. Повернув голову, она наткнулась на белую стену, колыхавшуюся и подвижную. У нее, что, опять мутится в голове? Испуг пришел и ушел. А стена оказалась тканевой ширмой, натянутой поспешно. За ней виднелись нечеткие силуэты и тени. Возле узкой койки, на которой она лежала в том же платье, в котором помнила себя последний раз, стояла табуретка с лампой и кружкой, пустой. А Джослин очень хотелось пить.

      Ширма открылась, и вошел пожилой врач, за ним по пятам семенила Джозефина. Стало понятно, где она оказалась. Это был небольшой военный госпиталь в Накогдочесе, сюда перевозили раненых, которым была оказана первая помощь. Их приглушенные разговоры и смешки доносились до ее слуха.

Джослин быстро села, и маленький мир вокруг нее слегка качнулся, встав на прежнее место.

      — Мисс Винтер, вам лучше не делать резких движений. Прилягте, вам некуда спешить. Как вы себя чувствуете? — он присел на краешек ее койки.

      — Все хорошо. Я могу идти?

      Это было действительно так. Ее зрение было ясным, как никогда. Она видела даже мелких насекомых, жужжащих в воздухе. И готова была уходить отсюда скорее. Усталое, доброе лицо доктора почему-то пугало ее, доставляло странное неудобство, гораздо большее, чем десятки раненых солдат за тонкой колыхавшейся ширмой.

      — Конечно, но в следующий раз будьте осторожнее. В вашем состоянии следует побольше отдыхать, прогулки должны быть спокойными и безопасными. Не стоит так долго времени проводить на ногах.

      — Разумеется, — машинально согласилась Джослин, глядя на врача с долей замешательства и тревоги. Вроде бы он не сказал ничего ужасного, но она не хотела больше его слушать. Ей не нравилось то, что он говорил. А выражение лица Джози, боязливое, почти на грани плача, даже раздражало. И чего она так на нее уставилась, как будто хоронить собралась. Она должна убраться отсюда немедленно. Маленький закуток, в котором она лежала, снова качнулся и встал на место, стоило ей резко подняться с койки.

      — Осторожнее, мисс Винтер, — с укоризной произнес врач, придерживая ее. Джослин потеребила шрам на губе, и это старое забытое движение придало ей сил. — Вы сейчас переживаете непростой период, недомогания во время беременности часто случаются. Как правило, по утрам, но все же вам стоит поберечься и в течение всего дня. Вы не носите корсет, я заметил, и правильно делаете. Лучше пусть ваше тело чувствует себя комфортно, для ребенка только на пользу.

      — Беременности? — отупело спросила она, гипнотизируя движущиеся тени за ширмой.

      — Все верно… мисс Винтер, вы не знали, что носите ребенка? — в замешательстве и несколько неловко поинтересовался врач, все еще придерживая ее за локоть.

      — Я… это всего лишь обычная тревога. Меня часто подташнивает, когда я волнуюсь, — Джослин теперь неотрывно смотрела на пожилого врача, ища в нем хотя бы тень сомнения. В этом веке не было анализов крови, тестов на беременность и УЗИ. Что он мог вообще знать.

      — Боюсь, что вы заблуждаетесь, мисс. Ваша негритянка рассказала, что вас последние пару месяцев регулярно тошнит по утрам. И я взял на себя смелость осмотреть ваш живот. Он увеличен в области матки, — он обвел небольшой круг возле нижней части ее живота, — матка слегка смещена вниз и кажется узловатой и твердой на ощупь. Это несомненные признаки беременности, — у нее в груди все замерло, заледенело, стало невозможно дышать. А врач все продолжал. — Когда последний раз у вас была кровь?

      Если бы она могла знать. Джослин судорожно вспоминала все свои неприятные дни. После ее появления в этом времени, цикл зажил своей собственной жизнью. И спустя два года нисколько не пришел в норму. Она могла ждать месячных два, а то и три месяца, а иногда они приходили регулярно. В конце концов она просто перестала обращать на них внимание — в этом времени чем реже, тем лучше. Каждый раз, когда они приходили, она испытывала череду самых ужасных неудобств, и приходилось прибегать к всяческим хитростям, чтобы оставаться чистой и свежей.

      — Что ж, полагаю вы примерно на третьем месяце, — вынес свой вердикт доктор. — Побольше гуляйте на свежем воздухе. Не нагружайте себя работой, особенно тасканием тяжестей. И не принимайте слишком горячих ванн. Советую заранее узнать и найти хорошую повитуху. В нынешнее время я вряд ли смогу выехать к вам, когда начнутся роды.

      Незнакомый ей доктор пытался выглядеть вежливым и невозмутимым. Ему это почти удалось, вероятно, из-за того, что и без того он был нагружен работой под самую завязку. Его вряд ли волновало ее положение, скандальность незамужнего положения и вообще все. Полный госпиталь раненых солдат был на первом месте.

      Джослин, неуверенно промямлив несколько раз, что он ошибался, встала и пошла прочь отсюда. Доктор не стал ее провожать, вызванный медсестрой к очередному стонущему солдату. Джози понуро плелась в шаге позади.

      Джослин не помнила, как добралась до дома. Только сладко-кислый запах яблок стоял у нее в носу. Она поднялась наверх, заперла дверь, разделась и легла в кровать. Она не хотела знать и думать о словах доктора, но руки сами собой уже ощупывали живот, ища те самые пресловутые выпуклости и узелки, о которых он говорил. А потом перемещались на грудь, уже давно ставшую чувствительной и слегка набухшей, как будто она была возбуждена. Но Джослин не испытывала никакого возбуждения. Только страх, распространявшийся в ней медленно, но верно. Он хватал ее за горло и оседал неприятным комом внутри. Он кружил ей голову, когда она закрывала глаза, не давал уснуть. Конечно же, она давно догадывалась. Конечно, она давно чувствовала изменения, происходящие в ней и с ней. Но никогда даже в мыслях не произносила этого слова. Она не верила, не хотела верить. Все пройдет — так она говорила себе. Все обязательно пройдет. Но слова врача разом разрушили все.

      Она не могла быть беременна. Она не хотела этого. Не сейчас. Она не готова, она не чувствует, что вообще будет когда-либо готова. А если Джаспер не обрадуется новости… А если он вообще не вернется… А если она не справится… А если она никогда не полюбит ребенка… А если она не сможет родить… Как много сразу появилось «а если».

      Слезы душили ее, собираясь горькими каплями в уголках глаз, горло сдавливало от подступающих всхлипов, которые она задавливала на корню, пряча лицо в подушку. С чего бы ей плакать? Зачем ей плакать? Она не беременна. Она не могла быть беременна! И ее тело только тоскливо и нудяще отзывалось ей в ответ ломотой в груди и сводящими ощущениями внизу живота. Джослин от души надеялась, что это звоночки подступающих месячных. Как же она хотела, чтобы из нее прямо сейчас хлынула кровь. Она согласна на любые неудобства, на любые неприятные ощущения. Только пусть она придет.

      Но нижнее белье оставалось прискорбно чистым, каждый день, каждую неделю. Тошнота практически ушла, и Джослин обрадовалась. Ровно до того момента, как ей пришлось признать, что платье придется перешивать в груди и талии. Однажды в начале октября она стояла, разглядывая себя в зеркало? Этот ритуал появился в ее жизни не так давно. Каждое утро и каждый вечер она снимала с себя одежду и осматривала свое отражение, тщательно скрупулезно. И не находила ничего. Живот и грудь выглядели как обычно. Ничего особенного. Тогда она тщательно ощупывала и то, и другое. Но чертов доктор зародил в ней сомнения своими словами — и она всегда чувствовала неестественную выпуклость на животе и покалывание в груди.

      Солнце сегодня светило тепло и особенно ярко, несмотря на середину осени. Джослин, как обычно, открыла окно, не боясь прохладного ветра. Он все еще оставался теплым. Раздвинула портьеры и отошла вглубь комнаты, к напольному зеркалу. Ночная рубашка сползла вниз. В отражении снова стояла она, с растрепавшейся после сна косой, лишь слегка загорелой кожей, более бледной на скрытых участках. Джослин подошла ближе, разглядывая себя придирчиво и внимательно. Ореолы сосков как будто стали темнее, а на белой коже груди отчетливо виднелась сеточка синеватых вен. Талия все еще была видна, грудь казалась прежней. Она позволила себе несколько минут смотреть прямо, а потом медленно повернулась боком. И снова не смогла сдержать прерывистого вдоха. Внизу живота отчетливо проступала небольшая выпуклость, которую она никак не могла ни втянуть, не убрать. Она была твердой, с четко очерченной линией круга. Джослин даже боялась дотронуться до живота лишний раз. Все это казалось кошмарным сном. И каждый раз она спешила поскорее запахнуться в одежду. Джозефина заботливо перешила ей несколько платьев, и теперь они надевались свободно, скрывая неудобные формы.

      Потирая ноющую поясницу и разминая ноги, Джослин натянула платье и принялась расчесываться. Вчера она весь день таскала ведра с землей, и сегодня все мышцы ныли и адски болели. Изабо и Джози робко пытались ее остановить и дать более спокойную работу, вроде собирания листвы или кормления кур. Но она так прикрикнула на них, что те разом умолкли. Джо тут же пожалела о своем выпаде, но в последнее время такое случалось все чаще: она то плакала без причины, то ругалась на совершенно обычные вещи, вроде громкого крика петуха. И вчера, как и несколько дней до этого, она со злостью и остервенением таскала и таскала эти проклятые ведра с землей, пока не натерла мозоли на руках. Низ живота сильно затянуло, и она, прикрыв глаза, ждала чего-то… и даже сама боялась признаться, чего именно. Ей хотелось, чтобы все закончилось, чтобы все прошло. Она прижимала ладонь к уже отчетливо прощупываемой выпуклости на животе, несмело надавливала, продолжая ощущать нудную боль. И ждала, ждала…

      Джослин прекрасно услышала и запомнила советы доктора. И сама знала многое — на уроках биологии в Калифорнии у них был целый отдельный курс, на котором рассказывали о таких вещах. Она тогда слушала все, как обычный урок, ничего не значащий и скучный. Дети, замужество, семья — все это было для нее далекой или вообще невозможной перспективой. И сейчас, спустя каких-то пару лет, все стало ее реальностью, здесь и сейчас. Даже когда она давала согласие Джасперу, ее видение их будущего ограничивалось свадьбой и многими часами и днями совместной жизни. Никаких детей в ее мыслях не было. Всегда был только Джаспер.

      Джослин водила щеткой по волосам, снова и снова, вдавливая ее в затылок и макушку, сильно оттягивая пряди. Кожу головы кололо и тянуло от неприятных ощущений. Поясница и ноги ныли. А под платьем с каждым днем рос живот.

      — Мисс Джослин, — в комнату вошла Джози, смотревшая после вчерашнего на нее загнанными глазами. — Я могу вам помочь. Как вы себя чувствуете?

      — Все хорошо, я справлюсь. Только спина побаливает, — небрежно бросила она, продолжая терзать волосы щеткой.

      — Я могу приготовить вам ванну. Луи натаскает воды. Мы быстро управимся. Позвольте, я помогу, — она мягко высвободила расческу и аккуратно, нежно, помогая себе пальцами, водила по волосам. — Не надо вам было брать эти ведра, мисс Джослин. Доктор ведь сказал…

      — Я знаю, что он сказал, Джози, — Джослин прикрыла глаза, чувствуя приятное тепло от ее движений. — Но работа сама себя не сделает, — она врала, ей, себе, всем. Какая работа, когда у нее сидели совсем другие мысли. Плохие, постыдные мысли, за которые ей было бы стыдно, если бы она думала о них напрямую. Но они пряталась за обычными повседневными заботами и потребностями, за ничего не значащими желаниями и сиюминутными порывами. Они маскировались и притворялись, появляясь и исчезая. Подтачивали ее, изводили ее, подкрадывались, когда она засыпала и ослабляла контроль. И тогда она самой себе казалось жутким человеком.

      — Мисс Джослин, вы не беспокойтесь. Сейчас работы не так много. Мы справимся. Вам надо поберечься, — наивная милая Джози. Джослин не стала ее разубеждать. Она слишком хорошая, чтобы думать о плохом, о чем сама Джослин старалась не думать, но противные мысли все больше заполоняли темные уголки ее сознания.

      — Прости меня, Джози, что накричала на всех вас вчера, — прервала поток ее обнадеживающего щебетания Джо. — Была сама не своя.

      — Я понимаю, мисс Джослин, вы не переживайте. Нельзя вам переживать. Может, все-таки ванну?

      — Да, пожалуй, звучит неплохо, — устало согласилась она. Уже лет сто не принимала никакой ванны, перебиваясь быстрыми умываниями и ополаскиванием.

      Через два часа в комнате уже стояла дубовая ванна, а Луи бодро таскал ведра с горячей и холодной водой. Джози критично пробовала уже перелитую воду.

      — Я схожу за ромашкой она хорошо успокаивает, и волосы после нее у вас будут еще золотистее, — сообщила она уже у порога и оглянулась. — Вы только ничего сами не делайте, мисс Джослин. Сейчас Луи принесет оставшиеся ведра, и я сама разбавлю ванну.

      — Иди уже, Джози, я жду тебя.

      Ее быстрые шаги сбегали по лестнице, а в резонанс с ними тяжелая и осторожная поступь Луи с ведрами приближалась к комнате. Джослин смотрела на оставленные им ведра, долго и пристально. Одно исходило паром, от которого у нее слегка запотело лицо. Руки сами схватили его, тяжелое и массивное — поднять такое стоило ей большого труда — и перелили через край ванны. Пар взметнулся вверх, заполнив почти всю комнату. Джослин выдохнула, потирая чуть занывший живот. Кольнуло сомнение, неудобная вина, страх, но тело как будто само делало все, что нужно, а разум безнадежно отставал. Она опустила палец почти в кипяток и одернула обратно. Пришлось взять еще одно ведро, такое же тяжелое, и вылить половину, расплескав себе на ноги.

Быстро стянув с себя одежду и немного помявшись в лужице холодной воды, Джослин перешагнула деревянный борт и ступила в горячую воду. Это была вполне терпимая температура, но ей все равно пришлось немного постоять, привыкая к ней, а потом медленно опуститься и сесть.

      Ванная была небольшой. Ступни упирались в противоположный борт, а вода едва прикрывала ее грудь. Но стоит ей чуть опуститься и согнуть ноги в коленях, как она вполне сможет погрузиться по самую шею. Кожу пощипывало, а кое-где она уже изрядно покраснела. Лицо покрылось испариной, маленькие волоски на висках и лбу взмокли от пара и пота. Она еще никогда не принимала такую горячую ванну. Джослин прикрыла глаза и оперлась лбом в поднятые колени. Она дышала горячей водой, плескавшейся вокруг нее. Пот стекал по ее лицу вместе со слезами. Она уже давно не плакала, наверное, со смерти Шона…

      Что же она делает. Зачем позволяет себе сидеть и дальше в горячей воде, в которой скоро начнет кружиться голова. Это все какое-то сумасшествие, безумие, злая судьба. Что же она творит. Но Джослин продолжала сидеть, почти неподвижно, стараясь дышать глубоко и размеренно. Выпуклый живот при каждом вдохе касался ее бедер, она чувствовала его упругость и форму. К горлу подкатила легкая тошнота, в висках противно постукивало, лицо и шею щекотало от стекающего пота и слез. Они были тихими, беззвучными, даже дыхание не сбилось. Ей надо встать, надо немедленно встать, выйти на свежий воздух и впредь соблюдать все рекомендации доктора. Но Джослин сидела, как статуя, прижимая руку к животу и дышала, считая свои вдохи и выдохи. Ей надо подняться, нельзя больше медлить. Надо дождаться Джаспера и все рассказать ему. Но она с трудом верила, что он вернется. Сейчас ей казалось, что она осталась одна окончательно. Сердце стучало уже, как сумасшедшее. Дышать становилось труднее. Джаспер может вернуться только после войны. А если он вообще не вернется… А если он передумал… А если он решит, что… А если она сама не дождется его… Если не справится… Если… Если… Если…

      — Мисс Джослин! Что же вы творите! — высокий крик Джозефины ворвался в ее наполненную горячим паром и дурными мыслями голову. — Немедленно вставайте. Ох, Иисус, Мария и Иосиф, божечки, что же творится…

      Она тянула ее своими руками, казавшимися прохладными в этому жаре. Они пахли ромашкой и землей. Джослин вцепилась в борт, пытаясь выбраться, но все плыло перед глазами в горячем мареве. Еще одни руки подхватили ее с другой стороны и вытащили, поставив прямо в холодную лужу на полу. Через пару секунд она уже сидела на кровати, тяжело опираясь на ватные руки. Изабо и Джози суетились вокруг, вытирая ее. В комнату задул свежий воздух, такой приятный, одно наслаждение было дышать им — это открыли окно. Она дышала, теперь слишком часто, почти заглатывая, пока ей не стало хорошо на грани дурноты. Все расплывалось, кружилось, вертелось, и ей пришлось прикрыть глаза. Тошнило просто жутко, и Джослин, не в силах сдерживаться, согнулась пополам и вывалила из себя все, что в ней было. А потом просто отключилась с улыбкой облегчения на лице.

      Когда она открыла глаза, ей показалось, что она проспала не меньше недели. Все тело было ватным, тяжелым, неповоротливым. Возле нее сидела незнакомая негритянка и внимательно смотрела прямо в лицо. Она была чуть полновата и раздавшаяся в груди, с черными пронзительными глазами и круглым лицом.

      — Вы кто? — в испуге она резко села, решив, что прошли годы, и теперь в доме живут какие-то другие люди. А она опять стала пришельцем среди них.

      — Все хорошо, молодая хозяйка, — нетипично мягким для своей внешности голосом, произнесла незнакомка. — Я только пришла помочь.

      — Это Мари, мисс Джослин, — возле кровати появилась озабоченная Джози. — Изабо позвала ее с соседней плантации. До города далеко ехать, и доктор сказал, что у него много дел, помните? — она тараторила так быстро, что с трудом можно было поспевать за ней. — А Мари принимала роды несколько раз. У Изабо тоже.

      Джослин настороженно смотрела, как эта Мари положила руку ей на живот, откинув одеяло, легонько поводила по кругу, а потом наклонилась и приставила ухо, долго так сидя с закрытыми глазами. Не смея даже пикнуть, она с тревогой наблюдала за негритянкой.

      — Твой ребенок пока еще в тебе и жив. Я слышу, как он внутри беспокоится. Но не знаю, что с ним будет дальше. Если начнет вскоре шевелиться, то, значит, все будет хорошо.

      Негритянка смотрела на нее долгим пронзительным взглядом, словно ждала какого-то ответа, но Джослин не знала, что говорить. Она испытала мгновенное облегчение, что все обошлось, и на ее совести не будет ужасного, просто чудовищного поступка, а внутри все еще растет жизнь. Следом снова пришли страх, неприятие и едва заметное отторжение — она одна и все еще не знает, как ей быть с этим ребенком, что рос внутри нее. Она быстро кивнула, чтобы не сидеть совсем неподвижно.

      — Тебе больше нельзя так делать, хозяйка, — тихо продолжила Мари. — Срок слишком большой. Уже поздно избавляться. Ты можешь умереть, — Джослин вскинулась, заметив виноватое лицо Джози, мельтешившей где-то за спиной повитухи.

      — Я не собиралась избавляться! — она даже покачала головой в знак несогласия. Эти слова приносили ей боль, кололи и били. Эти слова означали, что она совсем выжила из ума и потеряла остатки чувств. Что она потеряла веру в Джаспера и в себя. Джослин никогда даже мысленно не произносила этого.       — Я просто замерзла и решила принять ванну погорячее, — вот, что она говорила себе все это время, пока сидела в горячей воде и глотала слезы. И больше ничего.

      — Как скажешь, хозяйка, — слишком понимающе кивнула Мари. — Я просто говорю, что тебе следует быть осторожнее. Если бы ты пришла ко мне в самом начале, я бы смогла…

      Джослин затрясла головой, не желая даже слушать это. Ни за что! Это ужасно, ужасно, ужасно… Ужасно представлять подобное и ужасно думать, а смогла бы она пойти и попросить о таком, смогла бы решиться. Еще ужаснее было осознавать, что она слабовольно жалела об упущенном шансе.

      Повитуха ушла, а ее слова все еще оставались висеть в воздухе. Джослин пролежала по ее наказу в постели весь день и еще следующий. А когда выползла, кое-как одевшись, на улицу, то ловила на себе взгляды украдкой, следившие за ней, но не подающие виду. Ясно, не доверяли, боялись, что снова выкинет что-нибудь. Ей было неприятно от того, что о ней могли подумать, что она сама о себе могла решить. И невозможно было избавиться от тревожных мыслей о неподвижном животе. Она ждала обещанного шевеления со страхом. Что будет, если он толкнется. А что будет, если нет? Как она будет жить, независимо от того, что случится. Ей не нравились никакие варианты.

      Когда к концу октября она извела себя настолько, что любое урчание живота принимала за движение плода, приехал Джастин. В это утро Джози снова перешила ей одно из платьев, расширив еще больше в талии. Живот стал виден еще больше, хотя под платьем все еще удавалось скрыть, если правильно надевать. Джослин нервно поправила складки на юбке, проверяя, как смотрится, пока он спешивался и снимал шляпу. Радость и тревога попеременно овладевали ею, но видеть заросшее знакомое лицо было счастливым облегчением.

      — Что-то ты не особо рада видеть меня, Джо? — спросил Джастин, когда она неспеша подошла к нему, без конца одергивая юбку на талии.

      — Не ожидала, — с радостной улыбкой выдавила она. Слова давались с трудом, с тревогой, с облегчением и тяжестью одновременно. Она уткнулась носом в его грудь, пропахшую табаком, потом и лошадью. Так стало гораздо легче, когда не надо было смотреть в глаза и думать, что ее положение будет значить для Джастина.

      — Эй, Джо, все в порядке? — спросил он, положив широкую ладонь ей на макушку. — Что-то случилось?

      — Ничего. Ничего не случилось. Лучше расскажи про себя. Как ты выжил при Геттисберге?

      — С трудом, как и все, — его голос даже не дрогнул, но дыхание как будто сбилось под ее щекой на его груди. — Но нам было легче, чем кавалерии и пехоте. Грех жаловаться. Все закончилось, в любом случае.

      — Хорошо, что ты вернулся, — наконец, ей стало по-настоящему хорошо. Спокойно. Она не скажет ничего Джастину. Кто знает, что вообще случится в будущем. Может, все решится само собой. Может, ей просто надо довериться и ждать. Раз уж все равно ничего не сделать. А Джастину ни к чему такие проблемы. — Расскажи про остальных. И Билла!

      За скромным ужином она с удовольствием слушала короткие истории Джастина. Все было, как прежде, только не хватало Шона, а внутри нее зрела часовая бомба в виде ребенка. Но Джослин старалась об этом не думать. Это в любом случае только ее проблема, не Джастина. Стыдно признаться, но она до дрожи боялась, что будет, если он узнает. Но он не узнает — откуда ему. Она будет осторожна.

      Джослин поднесла ко рту очередную ложку с тушеной морковью, как в животе что-то вспорхнуло, дернулось и затихло. Ложка звонко ударилась о тарелку. Она вскочила с расширенными глазами, держась за живот. Джастин с удивлением уставился на нее, так и не донеся еду до рта, аккуратно вернул прибор в тарелку и сложил руки на столе.

      — Джослин?

      — Я просто… ой… — снова это странное порхание и легкая щекотка, будто внутри нее сидела большая мохнатая бабочка, вроде мотылька, и двигала своими крыльями. Это было такое необычное ощущение, практически невероятное — в ней находилось что-то живое.

      — Ой, мисс Джослин, это что же, шевелится? — радостно взвизгнула сидящая рядом Джозефина, вся просияв. Вот же дуреха. И она такая же.

      Джослин чувствовала небывалое волнение и облегчение — все с этим что-то внутри будет хорошо. И испытывала страх, что теперь это стало еще реальнее, теперь она будет ощущать эту реальность постоянно. Она могла не смотреть на свой живот, не обращать внимания на слабости и перешитые платья, но игнорировать это настойчивое шевеление внутри себя было невозможно.

      — Это что еще шевелится? — свистящим шепотом произнес Джастин, медленно вставая и опираясь ладонями о стол. — Что, черт побери вас всех, происходит?

      Джози взвизгнула снова, теперь от страха. Джослин на мгновение испытала кромешный ужас от происходящего и тона Джастина. Казалось, в комнате потемнело от его высокой фигуры и черных глаз. Он обошел стол и встал прямо напротив, переводя взгляд с нее на Джози и обратно. Она неосознанно прижала ладонь к груди, чтобы унять бешеное сердце, и опустила вниз, на живот, пытаясь пригладить складки. Джастин перехватил ее запястья и отвел в стороны, вглядываясь в ее фигуру, долго и устрашающе.

      Джослин вздрогнула, когда небольшую гостиную огласил поток таких жутких ругательств, которых она никогда в жизни не слышала от Джастина, даже среди солдат. Она стояла, как вкопанная, когда он отпустил ее и кинулся наверх, продолжая посылать проклятия на Джаспера, его отца и всех предков. Его тяжелые быстрые шаги грохотали наверху, отчего Джози совсем расклеилась. Джослин сглотнула вязкую слюну, горькую и противную, как и ее чувства. От них давило в груди и больно перехватывало дыхание. Мотылек в животе продолжал изредка порхать, задевая ее мягкими мохнатыми крыльями, но лучше бы он замер, Джослин не хотела сейчас его чувствовать, только провалиться сквозь землю. Она стаяла изваянием, словно ее накрыл паралич, не давая дышать и двигаться.

      Только спускающийся с шумом и грохотом Джастин заставил ее отмереть и броситься к нему. Хватать за руки, бежать за ним на крыльцо, в конюшню, часто дышать от страха и волнения, держать его сумку, пока он запрягал коня, отмахнувшись от Луи.

      — Джастин, ты куда? — голос был такой противно дрожащий, что она не захотела больше ничего спрашивать.

      — В Галвестон. Даст бог, успею на сегодняшний поезд, — сказал, как отрезал Джастин.

      — Зачем? — до чего же тупой вопрос, но он сам вырвался из нее.

      — Зачем? Зачем?! За чертовым майором Уитлоком — вот зачем. Чтобы он приехал и немедленно разгреб все дерьмо, которое наворотил.

      — Джастин…

      — Господи, Джо, мы с Шоном, конечно, понимали, что вы не просто за ручки держались, но я надеялся, что у него хватит ума и совести не залезть тебе под юбку до свадьбы.

      Как же тошнотворно обвинительно и грубо это прозвучало. Гаже она себя еще не чувствовала. Щеки горели пламенем, руки вспотели, глаза заволокло пеленой злых и обидных слез. В его голосе было столько гнева, что она испугалась и разозлилась.

      — Надо было запретить ему сюда приезжать к чертям собачьим, — продолжал он, яростно затягивая седло. — Идиот! И Шон тоже хорош — все попускал. Только кретин не заметил бы, как он вился вокруг тебя. А теперь ищи его неизвестно где.

      — Он же все равно женится…

      — А если не женится, Джо? Что, если все его слова пустой звук? Или не вернется с этой проклятой войны? Где теперь твой майор? Порядочный человек сначала бы сделал тебя своей женой, а только потом заделывал детей, — все было готово, и Джастин вскочил в седло.

      — Что ты собираешься делать? — Джослин сильно сжала его ногу в жестком сапоге, не собираясь отпускать, пока не получит ответов. Ее переполняла злость, что ее отчитали как маленькую, а Джаспера низвели до уровня какого-то отвратительного и бесчестного злодея. Можно подумать, она не понимала всей серьезности. Она все понимала, она варилась в этом котле изо дня в день и проклинала себя уже не один раз. Ей не нужны были проклятия еще и других.

      — Собираюсь найти этого твоего драгоценного майора и, после того как хорошенько отделаю его, привести сюда, — он грозно смотрел на нее с высоты коня, а Джослин только злобно сопела ему в ответ, глядя исподлобья. — И будь я проклят, но чертов Уитлок женится на тебе немедленно, даже если мне придется держать револьвер у его виска всю церемонию.

      Он пришпорил коня и выскочил из конюшни и вскоре виднелась только поднятая пыль вдали. Джо долго смотрела, как она оседала, неторопливо и плавно. Внутри снова легонько толкнулся мотылек, будто бы успокаивая и поддерживая, говоря, что она теперь не одинока. Джослин не желала такой поддержки. Она хотела остаться одна, наедине со своими мыслями и своим телом, которое больше ей не принадлежало. Она не хотела этих толчков и трепыханий внутри себя. Но мотылек настойчиво продолжал свои движения крылышками, не желая соглашаться с тем, что его до сих пор не полюбили, что его не ждут. Он порхал и порхал внутри нее, пока Джослин успокаивающе не положила руку на живот, пытаясь унять его, чтобы он только остановился и прекратил беспокоить ее, вызывать чувства вины и стыда, заставлять ее испытывать теплоту от того, что он с ней, потому что она хотела быть одна, без него. Мотылек под рукой толкнулся еще раз и затих, будто бы почуяв тепло от ее ладони, хотя все ее тело дрожало от странного леденящего чувства.

      Джастина не было четыре дня. Целую вечность, за которую Джослин успела мысленно умереть или, на худой конец, провалиться сквозь землю миллион раз. В каждом звуке и голосах по утрам во дворе ей слышались они: сухой строгий тон Джастина и уверенный успокаивающий Джаспера. Она подрывалась с кровати и чуть не вываливалась из окна, чтобы разглядеть их. Но это был обычно Луи или пару раз пришедший сосед, Уинстон. Не те, не они. Момент радостной надежды сменялся долгим унынием и тоской ожидания, переходившей в нервное волнение, на грани дрожи.

      На четвертый день она так себя извела, что ее снова начало тошнить, даже кусок в горло не лез. И тогда она увидела их. Пока еще вдалеке, они только-только вывернули из-за поворота и размеренным темпом ехали под сенью опадавших дубов и осин. Высокого Джастина на огромном черном коне она узнала даже с такого расстояния, и прерывисто выдохнула, бросив метлу, которой неспеша подметала двор от опавших листьев. Она подбежала к ограде, крепко ухватившись за нее и чувствуя, как в кожу впиваются мелкие занозы, но почти не обращала внимания на такой пустяк. Где-то за ее спиной, в доме и в сарае, бормотали и напевали свои джубили негры, сынишка Изабо пытался поймать петуха, того самого, крикливого, чтобы наконец, пустить его в прок и приготовить суп. Все эти ненужные звуки отошли на второй план, как будто отдалились.

      За Джастином теперь виднелась еще одна фигура на низком коньке, темная, невозможно было толком разглядеть. Джослин привставала на носочки, будто это помогло бы ей увидеть лучше. Это точно был не Джаспер, совсем не похож. Сердце колотилось, как бешеное, сейчас точно выпрыгнет из груди, в животе все забеспокоилось, завозилось, мотылек снова проснулся и зашуршал своими крыльями. Ох, не до него ей было сейчас. Лучше бы подождал и не тревожил ее.

      Где же он? Где ее Джаспер? Ведь она была почти уверена, что Джастин не вернется, пока не отыщет его. Неужели они так сцепились, что ему пришлось отлеживаться в лазарете. Заноз в руке стало все больше, они впивались тонкими острыми иголками и прокалывали кожу, застревали в ней.

      Джослин уже видела яркие желтые пятна на серой форме и движения головы коня, дергающего уздечку, словно был не доволен, что шли так медленно. Она вглядывалась во второго всадника, невысокого и поджарого, в обычной одежде и широкополой фетровой шляпе. Его силуэт все еще был слишком темен, чтобы разглядеть лицо. Всадники свернули к обочине и, наконец, показался третий конь, гнедой и красивый. Ориона она узнала сразу по особому оттенку шкуры, чуть более темному, чем у большинства лошадей его окраса. Джослин моргала и щурилась, проклиная блеск солнца и свое зрение. На коне не было седока, он спокойно и послушно шагал в поводе, привязанном к седлу Джастина.

      Она дышала через раз, тяжело и прерывисто. Всадники приближались, и в темной фигуре теперь был хорошо узнаваем Перси, скрывавший свое лицо за полями шляпы. Джослин молча посторонилась, когда они въехали во двор. Джастин ловко спрыгнул на землю и подошел к ней. Его лицо потеряло тот яростный гневный окрас, с которым он уезжал. Оно стало почти неподвижным, напряженным, суровым. С таким лицом он обычно ходил среди своих солдат, отдавая приказы, или выходил в разведку.

      Джослин молча переводила взгляд от него к Перси, ковырявшему носком сапога землю, и Ориону, из ноздрей которого выходил пар. К седлу была приторочена сумка — она узнала ее. Это была самая обычная форменная седельная сумка, какие были у всех. Но она узнала ее. С выцветшими пятнами слева, слегка порванным карманом и разметавшимся с одного края ремешком. Сумка была прямо перед ее глазами, а Джаспера не было.

      Она снова посмотрела на Джастина, затаив дыхание, неподвижная и замершая, только внутри судорожно щекотал крыльями мотылек. Наверное, этому должно быть объяснение. Не может быть так, чтобы конь пришел, а его хозяин — нет. Это какая-то ерунда, Джослин не могла придумать причины, почему здесь были все, Орион и Перси, а Джаспера не было.

      — Джо… — прокашлялся Джастин и замолк, глянув в сторону негра. Она вздрогнула и подобралась, слегка мазнув языком по шраму на губе. Сейчас ей все объяснят. — Джо, мне жаль…

      — Почему? Почему тебе жаль? — она даже не дослушала, накинулась на него с вопросами, кусая губы, которые совершенно против ее воли раздвигались в странной улыбке.

      — Мисс Джослин… — начал Перси, но его тут же перебил Джастин.

      — Да помолчи ты. Джо…

      — Ты нашел Джаспера? — каким-то странно хриплым и одновременно тонким голосом потребовала она.

      — Я был в его полку в Галвестоне, — ей не понравился ее ответ. Почему не ответить сразу, да или нет. — Наткнулся вот на него, — кивок в сторону негра, — слонялся там без дела.

      Джослин бросила гневный взгляд на Перси, который весь словно скукожился. И зачем ей знать эти все подробности. Ее интересовало только одно.

      — Где Джаспер?

      — Не знаю, Джо. Командование тоже не в курсе. Официально числится пропавшим без вести. Тела не нашли. Конь пришел к переправе, и кто-то из солдат его узнал, отвели в казармы.

      — Это было еще в июле, мисс Джослин. Он должен был вернуться из Хьюстона, вместе со всеми, но задержался и больше никто его не видел, — быстро тараторил Перси.

      В июле. Тела не нашли. Никто больше не видел. Не вернулся. Тела не нашли. В июле. Числится пропавшим без вести. Тела не нашли. В июле. Числится пропавшим. Тела не нашли. Тела не нашли…

      — Значит, он может быть жив?

      — Вряд ли, — голос Джастина снова стал уверенным и сильным, будто он говорил и не с ней, а с солдатом, четко и ясно. — С июля прошло уже почти четыре месяца. Я проверил доступные списки пленных — его среди них нет, — он вздохнул и добавил, видя замешательство и вопрос на ее лице. — Джо, он майор, старший офицер. Такие просто так не теряются в плену.

      — А вы искали? Где он мог пропасть?

      — Джо…

      — Почему вы его не искали? — она со злостью смотрела на Перси. Почему он вернулся, а Джаспер нет. Он же вечно за ним таскался.

      — Успокойся, — Джастин положил руку ей на плечо, но она тут же сбросила ее. Как они могут вот тут стоять перед ней и говорить, просить успокоиться, когда Джасперу нужна их помощь. Она почти готова была выпнуть олуха Перси, чтобы он не возвращался, пока не найдет его. — Нечего и некого искать. Там голая пустошь, постоянно ходят обозы. Раненого сразу бы нашли. Его больше нет. Вероятно, индейцы или банды мексов. На одинокого солдата напасть проще простого, а труп забрать с собой и захоронить где-нибудь в глуши. Удивительно, что коня не увели, но зверь отличный, такого просто так не возьмешь.

      — Как это нет? Как это его нет? — слово «труп» звенело в ее голове. Казалось, только оно и запомнилось из всей его тирады. Труп, труп, труп. Она не могла представить Джаспера трупом. Как не могла и Шона, даже когда увидела своими глазами.

      Джослин смотрела мимо Джастина, за его плечо, где высилась громадина раскидистого дуба на пологом холме, а за ним еще холмы и лес. Ей так хотелось, чтобы Джаспер показался оттуда, спускающийся вниз по узкой тропке, с золотящимися на солнце волосами, жующий травинку и улыбающийся каким-то своим мыслям. Она почти видела его, он был так близко, у подножия холма, вот сейчас поднимет голову и посмотрит на нее, и она поймет, что эти двое просто болваны, просто ни в чем не разобрались. Но он так и не дошел, так и не поднял головы, его фигура растворилась в высоких стеблях травы и высохших колосках люпинов. В груди, в голове, в животе, во всем теле стучало и грохотало, словно вместо одного у нее было десяток, сотня сердец, и все они оглушительно барабанили, грозя разлететься вдребезги.

      — Мисс Джослин, это я виноват, я должен был… — где-то рядом мямлил Перси, но она только поморщилась от его слов. Что они ей теперь.

      — Да заткнись ты, Перси, или как там тебя! — вспылил Джастин. — За каким дьяволом ты вообще за мной поперся! Говорил я тебе отправляться домой!

      — Я теперь свободный человек, мистер майор, сэр. Да, свободный негр. Могу идти, куда захочу.

      — Я тебе сейчас покажу свободу, черт тебя задери. Получишь по своей свободной спине свободной палкой…

      — Ну не могу я идти домой, мистер Маккиннон. Как я посмотрю в глаза миссис Уитлок…

      Они все продолжали пререкаться за ее спиной, так неуместно и раздражающе. Джослин больше не слушала их. Вокруг нее образовался маленький вакуум, делавший все звуки едва слышными, ничего не значащими, далекими. Она смотрела на опустевшую тропинку на холме и едва колыхавшуюся траву вдоль нее. А тропинка всегда была пуста, не было там никакого Джаспера, она все вообразила, как всегда. Как воображала, что пропавшая мать была где-то рядом.

      — Джослин, послушай… — в ее безмолвный мирок вдруг снова вернулся голос Джастина. Она только махнула рукой, не желая ничего слышать. Она ничего не хотела слышать. — Не отмахивайся, Джо. У меня не осталось почти времени. Завтра уезжать, надо решить вопрос с твоим положением. Так оставлять нельзя…

      — Я… потом, ладно? — сквозь силу выдавила она и сделала первый шаг. — Я скоро.

      Скрипнула калитка, ужасно громко среди наступившей вдруг тишины. Ей что-то кричали вслед, но Джослин только снова махнула рукой. Ноги ступили на ту самую узкую тропку. Сколько раз она поднималась и сбегала по ней. Сколько это делал Джаспер, идя неизменно позади нее. На мгновение ей снова показалось, что шел сзади, размеренно дыша и мягко ступая по земле. Она не будет оглядываться, не сможет снова увидеть пустоту. Травинки задевали ее ладони и щекотали пальцы, мягко и невесомо. Джослин чуть прибавила шаг, почувствовав легкую одышку при подъеме, которой никогда не страдала. Все кругом еще было зеленое, с редкими вкраплениями желтизны и легким увядающим оттенком. Этот цвет дрожал и рябил в абсолютно сухих глазах. Даже когда перед ней возник исполин дуба, величественный и непоколебимый, заслонивший собой все, где-то на краю зрения все еще мелькали зеленые оттенки. Вокруг стояла такая мирная тишина, даже ветер затих, погрузив все в покой. А внутри стук и гудение сотен сердец переросло в какой-то скрежещущий крик, громкий, пронзительный. Так тихо снаружи и так запредельно шумно внутри.

      Джослин едва успела дойти до массивных корней и толстого ствола дуба, когда ноги стали заплетаться, будто она прошагала сотню миль. Она ухватилось рукой за шершавую грубую кору, почти привалилась грудью к дереву и присела в его выступающих корнях. Волосы цеплялись за его поверхность, щеку карябало и жгло. Ничтожные ощущения по сравнению с тем, что творилось в ней самой. Наверное, если ей отрубят руки или выколют глаза, она и это не почувствует.

      В животе беспокойно мельтешил мотылек, чувствуя все, что с ней происходило. Он то замирал, то снова легонько задевал ее внутренние стенки своими крыльями, разрастаясь с каждым днем. Ну что он от нее хочет! Она не могла сейчас ничего дать ему, если вообще когда-либо сможет. Что он пристал, ей сейчас не до него, но ему, видимо, было чуждо ее желание остаться одной — он продолжал донимать и будоражить ее внутренности.

      Джослин с силой прижалась к стволу дуба, часто дыша. Она пыталась думать о Джаспере, хотелось остаться с ним хотя бы так, в мыслях, но, как назло, в ушах звучали только слова Джастина о трупах, пропавших без вести, а перед глазами стоял Орион без своего седока. Так было нечестно. Джаспер исчез из ее жизни, а теперь не оставил ей даже крошечной мысли о себе. Ничего не оставил, кроме этого надоедливого приставучего мотылька внутри, с которым она вообще не знала, что будет делать. Который был настолько жизнеутверждающе сильным, что ей было тошно от него сейчас.

      Джаспер исчез из ее жизни и больше никогда не появится, не вернется. Новая мысль завладела ею, звуча то тише, то громче. Джаспер не вернется. Его больше нет. Вот почему он не приехал в августе, потому что его уже давно нет, а она даже не почувствовала. Как она могла не почувствовать.

      Джослин наконец нарушила собственную тишину и тихонько завыла, без слез и рыданий, просто один монотонный вой, насколько хватало дыхания. Она выла и выла, уткнувшись щекой в грубый ствол дерева, пока не охрип голос. И даже тогда не могла остановиться, не могла замолчать. Ветер легонько шелестел в дубовой листве над ней, согнувшейся пополам. Она уже не слышала своего дыхания, даже стука сердца — будто все умерло, устав слушать ее тупой надрывный вой. Только проклятый мотылек бился внутри нее, словно маленькое живое сердце. Он никогда от нее не отстанет, будет вечным напоминанием, болезненным и навязчивым. Он цепко держал ее здесь, когда она хотела все бросить и уйти за Джаспером, искать пока не найдет хотя бы его тело. Оно, скорее всего, уже будет неузнаваемо, но только не для нее. Она хотела остаться там, с ним, где бы он ни был, но чувствовала себя скованной по рукам и ногам.

      Джослин закрыла глаза, зажмурила что есть силы, чтобы вспомнить лицо Джаспера, но видела только миллион оттенков черного. Она даже не знала, что у него могло быть столько теней. Эбеновый, вороной, цвет безмолвного космоса и брюшка черного паука, обсидиановый и цвет самой глубокой ночи. Все они кружились вспышками и пятнами под веками, заслоняя своей чернильной чернотой все, светловолосый, теплый, солнечный Джаспер просто утонул в них, как в огромной бочке с нефтью, захлебнулся, не издавая ни звука. И она никак не могла дотянуться до него или нырнуть следом. Потому что маленькие настойчивые крылья мотылька в животе слабо толкались, набирая силу, напоминали о себе и о мире, который она больше не хотела знать.