В первой жизни они люди — Жаворонок не очень, правда, но по факту рождения все же да. Бажен рядом с ним, кутается в объятия горячих рук, остается рядом, даже когда стоило бы уйти. Остается рядом, несмотря ни на что.

Игнорирует людей, уходящих, едва бросив взгляд на руки его брата. Лишние две руки. Демонские.

Потом они умирают, и за первым рождением идет следующее — в мире, где все-все можно узнать, купив данные из интернета на черном рынке. У них долгое время, правда, нет телефонов, поэтому утверждение не про них.

Теперь Бажена вечно тянут куда-то, разлучая с братом — и имена у них другие, обычные, человеческие, и Бажен, хоть и тихий, специально доставляет проблемы, сбегает и огрызается, потому что их с Жаворонком делить нельзя.

Жаворонок худой, невысокий и бледноватый, не такой красивый, как Бажен, и с руками управляется плохо: врожденное. И все равно обнимает Бажена за плечи каждый раз, как тот возвращается.

Они перерождаются. Много раз, всегда где-то поблизости — тянутся душами, связанные, спеленутые почти что в одно. Наконец-то рождаются по отдельности, встречаются уже в колледже.

Смотрят подолгу, смеются над схожестью, говорят-говорят-говорят. Влюбляются.

Постепенно вспоминают.

Бажен обнимает чужие плечи, дышит сорвано, чуть не плачет — от удовольствия, ушедшей на фон боли, памяти, застившей глаза. Жаворонок прячется в изгибе его шеи, чувствуя вкус и запах, заземляясь, потому что только что

Только что

Впервые за несколько тысяч лет, за века, проведенные бок о бок, услышал старые имена. Услышал то, что когда-то ему говорил лишь брат.

В этой жизни они не братья, и Жаворонку не важно, что было раньше. Вернее, ему важно, но… Если Бажен будет рядом

Если Бажен будет рядом, все будет отлично. Главное — чтобы Бажен остался.

Жаворонок выходит как-то особенно бережно из чужого тела, медленно ложится поверх, придавливает, и согревая, и страхуя.

Бажен под ним издает глухой смешок.

— Боишься, что убегу?

Жаворонок зарывается носом в отросшие светлые волосы на затылке, шумно вдыхает, опаляет дыханием ухо.

— Не знаю, — признается. — А ты хочешь убежать?

Руки Бажена все еще на его плечах; скользят ниже, перемещаются на бока, с боков на спину, разминают, рисуют… дарят надежду. Жаворонок не хмурится, нет, совершенно точно не хмурится.

Может, только внутри — по старой, древней даже привычке. И не думает сдвинуться и на сантиметр.

Бажен дышит под ним тепло, шумно. Говорит наконец со вздохом, тихо, так, что нужно прислушиваться:

— Я… сам не знаю пока, что думать, — зарывается в волосы, тянет назад. Жаворонок запрокидывает голову и натыкается взглядом на чужие глаза.

У Бажена глаза неожиданно зеленоватые, странно растерянные, испуганные, как в детстве. В том, далеком.

— Жар, — повторяет он. Жаворонок смотри на его губы — искусанные от попыток не стонать слишком громко, шершавые. Жаворонок смотрит и хочет прижаться, но запрещает себе.

— Бажен, — говорит он. Склоняется, соприкасаясь носами, смотрит близко в глаза, — я дождусь любого твоего решения. Только не сбегай от меня.

Руки Бажена дрожат, напрягаются, лихорадочно пляшут на его коже там, где он их не видит.

Бажен прижимает его ближе, с силой роняет то, что Жаворонок не опустил на него сам, вжимается лицом в шею. Жаворонок чувствует что-то мокрое и горячее — и не может в это поверить.

— Никогда, — обещает Бажен. Жмурится так, что Жаворонок чувствует, — больше никогда, Жар.