Множество лиц пронеслось мимо. Затем вспышка света. После – чёрная пустота. И всё это сразу.

Перед ним возникла слабо освещённая дверь в квартиру. Сначала он не понял, где находится, но тут же вспомнил, что за квартира перед ним. Он хотел было оглянуться на лестничную площадку дабы убедиться в своих догадках, но силы и без того вытекали из его тела через ноги. Мак еле как поднял руку с нелепо сжатым кулаком и отдал неуверенный стук в дверь.

Ему показалось, что стук был слишком гулким, и что обитатели квартиры банально не услышали, так что попробовал занести руку для последнего стука, но внезапно дверь отворилась, отчего Мак полетел вперёд, прямо на чей-то силуэт, освещённый сзади лампами квартиры.

Он опять летит во тьме. Но время будто застывает с каждой долей секунды, отчего и упадок пространства становится всё более тягучим. Казалось бы, вокруг тьма, но Мак почему-то чувствует это растяжение пространства.

Его лицо вдруг соприкасается с чем-то мягким. Некоторое время он не спешит открыть глаза, ибо ему показалось, что он упал на кого-то. Но он шарит руками по поверхности, и вместо изгибов и неровностей некоего предполагаемого тела находит под собой ровную гладь ткани.

Мак открыл глаза и нашёл себя упёршимся лицом в белую подушку. Он перевернулся на спину. Кажется, он уже бывал в этой комнате. Письменный стол под открытым окном, кисея парит в воздухе. Только сейчас все очертания небольшого помещения хотя и были видны, в то же время были ещё более размыты, словно некий художник решил на скорую руку набросать нечёткие контуры белой чуть светящейся краской по непроглядно-чёрному полотну.

Мак всё высматривал очертания комнаты, словно пытаясь сделать их хоть немного чётче, что аж проморгал массивный силуэт, сидевший всё это время за столом перед открытым окном. Если бы тот не пошевелился, Мак и дальше продолжил бы его не замечать. Ощущение было такое, будто силуэт этот «прорисован» ещё более небрежно, чем всё остальное, и тем не менее, в нём вполне угадывался кто-то знакомый. Но кто?

И хотя Мак вроде как уже закончил свои полёты в темноте приземлением на постель, ощущения были сродни уходу ко сну будучи под хмелем. Видимо поэтому очертания окружения были такими небрежно размытыми. Правда, это не объясняло чёрно-белую цветовую природу этого места, хотя... Мало ли как видится мир в хмельном бреду?

Мак попытался подняться, и в этот момент острая боль ордой мурашек мгновенно исполосовала и вытоптала всё его тело. А силуэт, похоже, завидел это, посему быстро встал из-за стола, подошёл к кровати и опустился на колени, чтобы приблизить своё лицо к лицу Мака. Но даже в этот момент силуэт не стал отчётливее ни капли: всё та же чернота была заключена в этих чуть лучше различимых белёсых контурах.

Казалось, тот что-то говорил Маку, но вместо слов он лишь слышал морской прибой за окном, будто он сейчас лежит не в постели, а прямо на берегу. Силуэт положил упитанную ладонь на лоб Мака, и тут он, наконец, вспомнил...

– С-сева?..

Самому издавать звуки оказалось крайне тяжело, но Мак всё же смог выдавить из лёгких достаточно воздуха, чтобы прошептать эту фамильярность. И хотя он не видел лица силуэта, каким-то образом Мак почувствовал, что тот улыбнулся.

Силуэт убрал ладонь, и Мак ощутил, как сразу стало менее уютно, как-то зябко, несмотря на то что лежал он в постели; будто ветер с моря поймал холодные течения и теперь щедро задувает их прямо в окно этой комнаты. Мак хотел сказать, чтобы силуэт вернул руку на прежнее место, но смог лишь сдавленно промычать. Тот будто понял его, но теперь прикоснулся тёплой ладонью к его щеке. Мак закрыл глаза и даже едва улыбнулся, насколько хватило сил. От такого прикосновения сразу стало и тепло, и даже как-то уютно – насколько может быть уютно в такой сюрреалистичной конфигурации сознания.

Когда Мак вновь открыл глаза, то очертания уже были вполне реально «прорисованными». Даже не было ощущения, что он оказался внутри полотна. Правда, и комната разительно отличалась от предыдущей. Было темно, но из-под плотных высоких тёмных штор слева силился пробиться дневной свет. Сам он лежал на широкой кровати, ближе к шторам. И хотя постельное бельё было белым, оно не светилось.

Он хотел было встать, но вспомнил предыдущую попытку, так что пока отложил это дело на попозже. Однако почти сразу же почувствовал, что всё тело затекло. Он всё же решился подняться, чтобы хотя бы сесть, и на своё же удивление почти не почувствовал боли, лишь её слабые отголоски. Мак занял сидячее положение, и тут, наконец, заметил, что одет в тёмную великоватую пижаму. На небольшом столике слева стоял стакан с водой. Мак моментально осушил стакан, только при его виде поняв, как сильно хочется пить.

Он встал с кровати, обулся в заботливо оставленные на прикроватном половичке тапочки и начал обходить кровать, дабы выйти из комнаты. Его чуть шатало, но в целом идти он мог. В комнате всё же было темновато, так что он продвигался медленно и искал руками за что бы ухватиться. Таким образом он нащупал зеркало, стоявшее напротив левого угла кровати. Чуть постояв и подумав, Мак подошёл к шторам и немного отодвинул одну, дабы света было больше и ему не пришлось почти вслепую передвигаться по комнате. Но не только за этим он впустил день в комнату. Мак подошёл к зеркалу и теперь мог рассмотреть себя в полный рост: на голове ничего нового, обыкновенные космы, только грязнее; а вот тёмно-синяя пижама не просто свободно лежала на нём – она буквально свисала, явно давая понять, что Мак мелковат для таких одеяний. В принципе, это он заметил и когда встал на ноги, ибо весьма широкие штанины малость мешали переставлять ноги. А под пижамой Мак заметил, что торс его перебинтован, вплоть до основания шеи.

Шаркающей походкой лохмач направился к двери. Мак оказался в коридоре, точнее в его части, где тот расширяется и открывает вид на двери в другие комнаты. Справа же от выхода из исходной комнаты Мак заметил небольшую дверь; напротив исходной комнаты ещё две двери, и справа же коридор после небольшого поворота продолжается дальше. Слева, чуть поодаль, видна в начале коридора прихожая. Прихожая эта знакома Маку, хотя и выглядит отсюда несколько меньше, чем он её помнит. Пока он вглядывался в прихожую, из двери напротив исходной комнаты кто-то вышел.

– Ой, господин Мак, вам наконец-то лучше? – спросил женский голос, и Мак развернулся к вопрошающей, невысокой женщине с маленькими глазами и тёмными волосами, подвязанными косынкой.

– А, Софья Емельяновна?.. Значит, я дома у Левши... – он сказал это как-то отрешённо, так что экономка, судя по выражению лица, даже не вполне поняла, говорил ли он ей или просто так, вслух.

– Конечно вы дома у Всеволода Акимовича, где ж вам ещё быть, в таком-то состоянии, – ответила она с лёгкими нотками раздражения.

– О чём это вы? – в голове у Мака слегка мутило, так что понять все подтексты высказываний Софьи Емельяновны ему было затруднительно.

– Как это о чём?! Свалились, значит, как вода с балкона на голову, под ночь, весь в ранах и ожогах, а теперь дурачка из себя строите?! – Софья Емельяновна сделала шаг навстречу Маку, грозя пальцем.

Мака будто окатило жаром, спина заныла, в голову полился плавленный металл потоком воспоминаний. Верфь, стрельба, взрыв, иллюминации... Ноги тут же подкосились, и он только и успел, что впечатать себя в стену позади, чтобы тут же не рухнуть на пол, а лишь скатиться по вертикальной поверхности. Спина содрогнулась от резкого соприкосновения, отчего измученное лицо Мака скривилось от болевых спазмов. Софья Емельяновна тут же кинулась к нему, лицо её мгновенно переменилось с упрекающего на крайне обеспокоенное.

– Что-что-что такое? Вы в порядке? Что произошло?! – запричитала она, пока стабилизировала Мака, чтобы тот не завалился набок и мог сидеть, опираясь о стену.

– Я... Жарко... Голова... – бубнил Мак, будто в бреду. Коридор плыл перед глазами, но сознание не спешило покидать его болезную черепную коробку. – Воды...

Софья Емельяновна подорвалась за спасительной жидкостью, и уже в течение минуты губы Мака прикоснулись к стеклу стакана. Он чувствовал, как вода обволакивает его внутренности и остужает этот нарастающий жар. Спустя ещё пару минут боль была позади, оставив после себя лишь истощение.

– Вы уж простите меня... Я не хотел вот так досаждать вам и Всеволоду Акимовичу... Но так уж получилось, что я здесь... Честно говоря, я и сам не разумею, как это произошло... – Мак прикладывал немалые усилия, чтобы говорить хотя бы разборчиво. Каждое сказанное слово отдавалось неприятными спазмами в торсе и далее в конечностях.

– Да это вы меня простите, просто вы в таком плохом состоянии были, что мы все здесь разнервничались, – извиняющимся тоном протараторила экономка. – Видели б вы, как Всеволод Акимович волновался! Он все выходные корпел над вами, чтоб вы хотя б дышали ровно! Раны вам промывал и зашивал... – она стала аккуратно поднимать Мака, и когда он уже стоял, всё опираясь о стену, повела его обратно в спальню, из которой он недавно только вышел. – Не спал совсем, бедный! А в понедельник-то на работу, а он безбожно уставший! И всё равно каждый день по приходу домой он тут же к вам подбегал, проверял, как вы... – они добрались до кровати, и Софья Емельяновна аккуратно уложила Мака в постель. – У вас такой жар был поначалу, что на лбу хоть глазунью готовь, ей-богу!.. Тряпки высыхали только так, а он всё менял их тут же на свежие. Не ел ничего практически!

Мак слышал её голос где-то в отдалении, хотя она стояла прямо около него. Комната плавала, дневной свет из приоткрытой шторы вяло разливался по полу. Веки начали тяжелеть, голос Софьи Емельяновны совсем уж решил выйти из комнаты и залезть в глухую бочку.

Сколько времени прошло, Мак не понял, но вдруг начал различать звук морского прибоя. По лицу шёлковым платком скользил лёгкий бриз. Мак поводил руками по поверхности, на которой лежал, и убедился, что всё-таки он пока находится в кровати, а не на песчаном берегу. Чья-то мягкая ладонь аккуратно взяла его левое запястье. Её тепло обволакивало и умиротворяло всё тело. В какой-то момент рука отпустила его запястье, но Мак тут же схватил её, совсем не желая расставаться с этим по-своему целительным спокойствием. Теперь их кисти держались друг за друга. Сколько времени прошло Мак всё также не знал, но в некий момент он перестал ощущать близость моря и открыл глаза.

На краю кровати рядом с ним сидел Всеволод Акимович, и смотрел на него весьма уставшим, но облегчённым взглядом. В вечернем свете тусклой лампы Мак даже разглядел, что тот слегка улыбается. Левые руки их сплелись во взаимном рукопожатии.

– Проснулись, наконец-то, – прошептал Всеволод Акимович. – Пить хотите?

Мак едва заметно кивнул. Левша разорвал их рукопожатие и потянулся к прикроватному столику со склянкой с водой и стаканом. Как только стакан был полон, Левша потянулся уже к Маку, чтобы помочь ему немного приподняться, после чего аккуратно поднёс стакан к пересохшим губам лохмача и начал поить его потихоньку.

– Ещё?

Мак вновь кивнул. Когда второй стакан был осушён, Всеволод Акимович также аккуратно прикоснулся ладонью ко лбу Мака.

– Уже намного лучше, но, думаю, тряпка не помешает.

Он снова потянулся к столику, где из небольшого ведёрка достал мокрую тряпку, после чего положил её на лоб лохмача. До этого момента Мак и понятия не имел, насколько лоб у него горячий. «Если сейчас всё неплохо, то что было в самом начале?»

Его начало затягивать в дрёму. Ощущение пространства вокруг вскоре совсем расплылось и растворилось, однако присутствие Всеволода Акимовича рядом он чувствовал постоянно, отчего тягучая пульсирующая чернота почти не приближалась к Маку, и он всё время испытывал чувство душевной теплоты и очага, словно он и не избежавший смерти недобитый революционер, а всего лишь заболевший мальчуган, которого выхаживают любимые домочадцы. И хотя такое в его жизни будучи маленьким ещё дворянином было всего один раз, то время он запомнил отлично, и всякий раз в трудные минуты вспоминал с теплотой. Наконец, дремота совсем растворилась во тьме, и Мак окончательно заснул.

Проснулся он от солнечного луча, что упал ему прямо на глаза через открытую штору. Он начал морщиться, и тут же услышал грузные шаги, после чего свет пропал с глаз. Мак открыл веки и увидел всё того же Всеволода Акимовича, что теперь стоял рядом с окном и поправлял штору.

– Прошу прощения! Это был просто тест. Видите ли, в прошлые дни, когда я так делал, вы не реагировали, – говорил он чуть приглушённо. – Может, водички?

– Да, пожалуй... – прохрипел Мак так, будто кто-то ломал старую догнивающую деревянную дверь.

Он приподнялся на локтях и чуть отполз к подушке, чтобы занять более сидячее положение. Левша в это время уже подошёл к прикроватному столику и наливал воду.

– Судя по вашему виду, вам действительно становится лучше. Но как вы сами себя чувствуете? – Левша протянул полный стакан воды. Мак быстро осушил его и кивнул в знак благодарности. Левша уселся на край кровати.

– Сложно сказать... Немного хуже, чем обычно, но... Я ведь и не чувствовал ничего похожего на агонию, хотя, судя по словам Софьи Емельяновны, на лбу у меня можно было глазунью жарить, что как бы намекает на что-то...

– Что же вы чувствовали всё это время? – удивился Левша.

– Вряд ли вы поймёте, господин Левша.

– Я могу хотя бы попробовать, – едва улыбнулся Всеволод Акимович.

Мак оценивающе посмотрел на него.

– Пульсацию чёрной пустоты. Не знаю, как по-другому это описать.

Всеволод Акимович сощурил глаза.

– Ну, допустим... Хорошо, но что произошло вы хотя бы помните? Как вы вообще оказались перед моей квартирой?

Мак отвёл взгляд от Левши и задумался немного. Стоит ли рассказывать адвокату предысторию? А почему не стоит? Неужели от этого станет хуже? Да и какая вообще теперь разница...

– Сколько времени я здесь уже нахожусь? – спросил он, всё также смотря куда-то в сторону.

– Семь дней. Сейчас утро субботы, а оказались вы здесь вечером пятницы.

– Значит, вы должны уже быть в курсе взрывов? – теперь Мак повернулся обратно к адвокату.

– Неужели к этому причастны вы?! – тот округлил свои ярко-зелёные глаза.

Лохмач кивнул. Теперь Левша отвёл от него взгляд и стал молчать.

– Хотел бы я сказать что-то вроде: «ни за что бы не подумал». Но кого я обманываю? Вы убежали от лошадей, не замёрзли насмерть в ледяной воде канала... да и наличие вашего зловещего двойника: всё это не делает такое известие чем-то из ряда вон. И всё-таки – почему моя квартира?

– Не знаю. Вообще-то я должен быть неделю уже как мёртв, ведь я засунул горящую спичку в отверстие для фитиля у бомбы, а затем... А затем я увидел вашу дверь. И по ощущениям с тех пор прошла не неделя, а...

Мак задумался. «Действительно, сколько времени по ощущениям я провёл в этой пустоте? А сколько времени в той комнате?..» Левша смотрел на него в тревожном ожидании.

– Впрочем, не важно, – тяжело вздохнул Мак.

– Так или иначе, а от вашей одежды мы избавились, – на лице у Левши вновь проступила глубокая усталость, и теперь даже улыбки не было, чтобы как-то её нивелировать. Выглядело так, будто он резко разочаровался в чём-то.

– Что?!

– А что ещё прикажете делать с пропитанными чуть ли не насквозь кровью вещами? К тому же и серой от них пахло.

– В чём же мне ходить по-вашему? – Мак пытался показать своё возмущение, но из-за своей же слабости получалось не вполне убедительно.

– Вам всё равно пока негде ходить, так что поэтому поводу можно не волноваться какое-то время, – а Левша выглядел слишком усталым, что несомненно мешало различить его эмоции.

– И как это понимать? В заложниках меня теперь держать будете?

– Куда уж мне? Вы сами здесь застряли. Будь моя воля, то...

– Выволокли бы меня из квартиры, как прокажённого, и сдали бы в лепрозорий.

– Я смотрю, вам действительно становится лучше, раз ваше остроумие стремится вырваться наружу в неподходящий для того момент, – всё так же устало выдохнул Всеволод Акимович, после чего встал с края кровати. – Значит, теперь я могу поспать спокойно, – и он медленно побрёл к выходу из спальни.

– Так всё-таки, в чём мне ходить-то, господин адвокат? – Мак попытался съязвить, но, как и до этого, получилось совсем не так, как ожидалось. Всеволод Акимович остановился прямо за пару шагов до двери.

– Мне кажется, что при вашем-то остроумии вы сумеете выйти из такой передряги. Согласитесь, будет весьма бесславно оказаться побеждённым от такого пустяка, когда вы избежали взрыва бомбы прямо себе в лицо, – сказал он, после чего продолжил движение.

Мак, нахмурившись, провожал его массивный силуэт, а когда тот исчез за дверью, то посидел ещё несколько секунд, после чего таки откинул одеяло, встал с кровати и устремился вслед за адвокатом, приговаривая под нос что-то навроде: «сам застрял? ну я тебе покажу, кто здесь застрял». Поначалу всё шло даже неплохо, но стоило ему выйти в коридор и сделать пару шагов в сторону гостиной, как силы стремительно покинули его болезное тело, и он рухнул на пол, даже не успев никак на это среагировать. Почти сразу он услышал звучный вздох, за которым последовали такие же медленные тяжёлые шаги, какие Мак слышал при исходе Левши из спальни.

Он лежал и наблюдал, как к нему из гостиной приближается пара широких ног в блестящих чёрных туфлях. Наконец, они остановились, Левша взял Мака к себе на руки и понёс обратно в спальню. Мак смотрел через плечо на пол. Левша тоже не смотрел на Мака.

Он уложил лохмача обратно в кровать.

– Вы, быть может, голодны? – выпрямившись, спросил Левша.

– ...возможно... – ответил Мак, всё так же не смотря на того.

– Тогда я попрошу Софью Емельяновну вас покормить бульоном. Надеюсь, вы не будете возражать.

– ...благодарю...

Всеволод Акимович вновь пошёл из спальни той же медленной тяжёлой поступью. Когда он скрылся в коридоре, послышался его приглушённый стенами голос. Вскоре Мак уже хлебал бульон под присмотром Софьи Емельяновны.

После трапезы он попытался уснуть, но ни в одном глазу сна не обнаружилось. Он всё ворочался в постели примерно каждые минут десять. Наконец, он заметил, что Софья Емельяновна, всё это время сидевшая на стуле около кровати, читает книгу.

– А можно мне тоже книгу, пожалуйста?

– М-м? Ах да, конечно. Какую изволите? – она прикрыла некий том и выжидающе посмотрела на Мака.

– Эх, я даже не знаю... Ничего в голову не лезет. Знаете, мне бы просто время скоротать, а то всё уснуть не могу никак.

– Так вам, быть может, тогда книжечку-снотворное принести?

– А что, есть такая на примете?

– Отчего бы не быть? Сейчас возьму что-нибудь из университетской литературы Всеволода Акимовича, принесу вам, так сразу свалитесь почивать! – улыбнулась Софья Емельяновна.

– Давайте попробуем, – ответил ей улыбкой Мак.

Спустя пять минут он держал в руках «что-то из университетской литературы» в области права. И Софья Емельяновна не обманула: с первой же страницы на Мака обрушился поток академического занудства, который, быть может, и не был таким уж занудным для обычного обывателя, но вот для Мака это была бы пытка, имей он глупость поступать на юридический факультет. Однако сейчас всё сложилось более чем благоприятно: он вскоре очнулся с книгой на животе, хотя комната была уже во тьме вечера.

Стул пустовал, из коридора порой доносились отдалённые шаги. Мак спустил ноги на половичок у кровати, пошарил руками по столику и почти наощупь налил себе воды в стакан. После напитка он направился к двери, медленно и аккуратно – не только потому, что мало что видел, но и чтобы прислушиваться к своим ощущениям и в случае чего успеть ухватиться за что-нибудь. Таким образом путь его был небыстрым; когда дверь была уже вот-вот на расстоянии вытянутой руки, он услышал, как входная дверь квартиры открылась, после чего последовала неразборчивая речь мужчины и женщины. Мак уже вплотную стоял рядом со щелью между дверью в коридор и порогом, но решил подождать, пока Всеволод Акимович снимет верхнюю одежду и проследует куда-нибудь. Когда такое, по мнению Мака, и произошло, он продолжил свой исход из спальни в коридор, и далее в сторону гостиной.

В коридоре было уже слышно, как из кухни доносятся приглушённые звуки приготовлений, а из гостиной, вскоре после выхода Мака из спальни, стали слышны звуки оркестра. Мак добрался до порога гостиной и осторожно заглянул: Всеволод Акимович сидел на диване, положив ногу на ногу, и читал газету, его тёмно-серые жилет и пиджак висели на спинке одного из стоявших за столом стульев, а по левую сторону от адвоката, ближе к дальней стене комнаты, стоял на тумбочке граммофон.

Ему совсем не хотелось попадаться на глаза адвокату, посему Мак понадеялся, что тот слишком увлечён чтением газеты, так что не увидит медленно плетущегося лохмача в чересчур большой для него пижаме, а из-за звуков оркестра банально не услышит. Когда Мак дошёл уже до середины перехода широкого дверного проёма гостиной, Левша сложил газету и посмотрел прямо на него.

– Уже устраиваете прогулку, как я погляжу. Небось, по естественной нужде решили сходить? – сказал он не то с интересом, не то с издёвкой.

Мак только лишь кивнул.

– Надеюсь, вы помните, как пройти в санитарную комнату? – с той же интонацией спросил усатый толстяк.

Мак опять кивнул, и продолжил свой медленный поход вперёд под звуки некой симфонии. Он и забыл вовсе про естественные нужды, но как только ему напомнили, то будто всё разом накатило, за всю неделю. Посему он немного ускорил темп. А через четыре шага ещё ускорил. И ещё через три. И вот он уже идёт в обычном уличном темпе до санитарной комнаты, распахивает дверь и почти бежит к унитазу, едва не забыв захлопнуть дверь за собой.

Наконец, он временно избавился от бремени естественной нужды, вымыл руки, умылся и направился на выход уже уверенной обычной походкой. Но вдруг почувствовал что-то внутри себя, нечто сродни вакууму, посему решил всё-таки не рисковать и вернулся к темпу чутка быстрее, чем был большую часть пути по квартире. Вроде бы ему хотелось есть, но на кухню идти он не решился, так что двинулся обратно в спальню. Но это он так думал.

– О, вы уже всё! Ну как, надеюсь удачно и без приключений? – Всеволод Акимович вновь отложил газету, завидев Мака, плетущегося вдоль стены по коридору. Тот на ходу кивнул, не сбавляя темпа.

– Кушать хотите поди? Не стесняйтесь, проходите сюда, – Всеволод Акимович посмотрел на лохмача немного исподлобья и похлопал ладонью по дивану рядом с собой. Мак посмотрел сначала на него, потом на себя, потом снова на него, потом на коридор впереди себя, после чего снова на адвоката.

– Негоже трапезничать в пижаме, – сказал Мак немного приглушённо.

– Можете быть спокойны, я никому не расскажу о такой шалости.

– Вам самим не брезгливо со мной за одним столом есть?

Всеволод Акимович сделал удивлённое лицо, после чего встал и подошёл к стоящему на пороге Маку. Теперь у него была обычная его походка, достаточно непринуждённая – такая, какую за недолгое их общение Мак успел привык видеть.

– Я ведь уже трапезничал с вами. Так почему же теперь мне должно быть брезгливо? – аккуратным тоном спросил Всеволод Акимович, хотя выражение лица у него всё ещё было малость ехидное.

– Может потому, что теперь у вас в квартире застрял террорист-революционер, которого по-хорошему бы сдать вообще надо в полицию и забыть, как страшный сон? Который и не должен был здесь застревать, а умереть как подобает террористу-революционеру – красочно и немного глупо. Может быть поэтому? – хотя Мак говорил ровным и спокойным тоном, внутри он чувствовал, как скребущее чувство где-то в груди начинает расползаться по всему телу. – Или быть может потому, что я в принципе не просил вашей помощи, но вы всё равно решили её зачем-то мне предъявить, сопроводив это всё колкостями! – последний пассаж уже не удалось удержать в спокойном тоне.

Мак почувствовал приближение влаги к глазам, посему звучно вдохнул через нос и расширил глаза, надеясь хоть немного осушить их и таким образом создать слезам дополнительную преграду. И зачем он это ляпнул – сам не понял. Вырвалось.

А пока он всё это говорил, ехидность с лица Всеволода Акимовича осыпалась с каждым сказанным словом. В итоге уже с болезненно сочувствующей миной он сделал шаг ещё ближе к Маку и обнял его. Сам Мак не спешил отвечать тем же, ибо сосредоточил все усилия свои на том, чтобы ни одна капля из глаз не вытекла наружу. Посему сморщил лицо так, будто только что съел нечто кислое.

– Давайте хотя бы на диван сядем, а то стоим здесь на проходе... Да и вам лучше лишний раз не напрягаться пока что, – улыбался обычной своей добродушной улыбкой Всеволод Акимович. Мак выдавил очень ломанное «угу», и они двинулись к дивану. Левша поддерживал его весь этот недалёкий, но по-своему сложный путь.

– Похоже, у нас недопонимание возникло, – начал Всеволод Акимович, как только они уселись. Оркестр из граммофона играл что-то спокойное, так что не мешал вовсе. – Мне, несомненно, далеко до учёных умов, но всё-таки одно с другим складывать у меня пока выходит. Так что ваше замечание по поводу вашей же причастности к взрывам в порту меня не удивило. Но, признаюсь, всё равно расстроило, не обессудьте. Этот упадок эмоциональный наложился на упадок сил моих физических, ведь я всё-таки всю неделю так адекватно и не спал. Только прошу, не вините себя в этом – сей мой выбор. Ну так вот, одно наложилось на другое, и я дал слабину, выпустив наружу такие колкости... Не успев сообразить, как вы это можете воспринять в нынешнем положении. В общем, я поступил подло.

Мак, до этого всё не желавший смотреть на адвоката, наконец, посмотрел на него, и сейчас всё-таки заметил, что весьма непривычно ему видеть Левшу без пиджака и жилета, в одной сорочке с галстуком и подтяжках на торсе. Галстук под цвет костюма был немного расслаблен, а верхняя пуговица белой рубашки расстёгнута. Его каштановые с лёгкой волной волосы на голове самую малость взъерошены. Мак не смог больше на него смотреть, отвёл глаза и закрыл их ладонями.

– Почему вы так говорите? Это ваш дом. А вот я здесь чужой. Без приглашения. Убийца. Уж кто и поступил подло, так это я, – если смотреть во тьму внутри своих глаз, то голос становится даже немного спокойнее. Мак так думал, по крайней мере.

– Не-ет, вы не правы – ну, то есть, правы, но лишь в малой части вами сказанного. И чем разубеждать вас, я хочу сказать следующее: раз уж вы чудом спаслись от неминуемой смерти, и, видимо, тем же чудом оказались у меня на пороге, то в таком случае я просто не имею права бросить вас на произвол судьбы! А что до вашего деяния... Ну, видит Бог, у вас была какая-то цель, и вы к ней стремились. Стремились до последнего, судя по всему.

Мак оторвал ладони от глаз и посмотрел на адвоката.

– Вы неужто верующий? – немного недоверчивым и подрагивающим голосом спросил он.

– Фигура речи, – улыбнулся Всеволод Акимович и опустил руку на плечо Мака. – И не чужой вы ни в коем случае, – сказал он после небольшой паузы. – Не чужой. Не здесь.

Оркестр вышел из мечтательно-лиричного настроения и теперь стал наращивать ноты динамики и подвижности. Мак уже был не в состоянии сдерживать оползень эмоций, посему вновь уткнулся лицом в ладони, и тело его стало содрогаться от всё продолжавшихся попыток укротить свой собственный плач. Он ещё надеялся, что оркестр подсобит ему в этом маскировочном деле. А Всеволод Акимович подсел почти вплотную рядом и приобнял его за плечи в успокоительном порыве.

Как только Мак выплакался, все трое нынешних обитателей квартиры без лишних вопросов уселись за стол ужинать. Маку было несколько завидно от того, что сам он хлебал бульон, а вот хозяин с экономкой ели разные несомненно вкусные яства. Но что поделать, лучше пока не рисковать. Тем не менее, Мак нахлебался достаточно, чтобы тут же веки начали тяжелеть, и Всеволод Акимович опять, прямо как сегодняшним субботним утром, взял его на руки и отнёс укладывать в спальню. Если утром Мак не смотрел на носителя из-за обиды и чувства вины, то сейчас он просто уже дремал.

На удивление, Мак видел сны. Но какие уже не помнил поутру. Единственное, что он понял – такого не было уже давно: даже до пожара он почти год как не спал спокойно. А уж после так и подавно. И вдруг понял ещё кое-что: никаких пульсаций чёрной пустоты.

Он встал с постели и решил походить по комнате ради тренировки. Теперь он ощущал постоянную слабость, но был уверен, что так даже лучше, ибо слабость эта не даст ему превышать некий порог затрачиваемых усилий на передвижение, после которого он неизбежно падал на пол предыдущие два дня. В какой-то степени даже радостное предчувствие поселилось в нём, будто он действительно стал выздоравливать, а не просто восстанавливать силы ради того, чтобы вновь можно было войти в «замедленное пространство» ... Тут положительный было настрой его омрачился вроде недавними, но по ощущениям уже такими далёкими воспоминаниями.

Мак дошаркал до гостиной, в которой при тускловатом свете начинающегося дня на диване восседал Всеволод Акимович в домашнем халате и читал газету, по обычаю положив ногу на ногу.

– О, Мак! Уже проснулись. Как ваше самочувствие? – с привычной своей добродушной улыбкой спросил Левша.

– Доброе утро. Пожалуй, получше. Теперь, как мне кажется, могу ходить и не бояться, что упаду, ибо постоянно чувствую слабость. А она предохраняет меня от таких сюрпризов моего тела, – Мак говорил немного вяло, но пытался показаться бодрым.

Он сходил в санитарную комнату, после чего вернулся в гостиную. Левша уже был одет в привычный тёмно-серый костюм, а на стол накрывала Софья Емельяновна. Мак молча и неторопливо хлебал свой бульон с размякшими сухарями и вполуха слушал беседу хозяина с экономкой. Разговоры были о хозяйственных делах по большей части, хотя и погоду тоже обсудить успели.

– А как вы относитесь к преферансу, Мак? – вдруг донеслись до него слова Софьи Емельяновны.

– М-м? А, преферанс... Да как вам сказать, вроде бы и неплохо. Не часто только играю, совсем не часто.

– Так и мы довольно редко играем, вдвоём ведь и не поиграешь. А так в последнее время редко кто заходит на игрища такие, – подхватил Всеволод Акимович. – Может, составите нам компанию? Мы не на деньги играем, ни в коем случае! Так, чисто на интерес.

– Ну, может и составлю, почему бы нет...

Как только хозяин и экономка закончили трапезничать, так Софья Емельяновна стала воодушевлённо убирать со стола. В это время Всеволод Акимович уселся на диван рядом с Маком.

– Вы вновь задумчивый, мрачный даже. Всё ли в порядке? – участливо спросил он.

– Да как сказать... И да, и нет. С одной стороны, я сегодня поспал хорошо, даже сны какие-то видел. Давно так не спал, стоит сказать. И в целом ваше общество отрадно. Но вот вспомнил я, что творилось до того, как я попал к вам в таком вот виде... – Мак зарылся пальцами в свои грязные космы.

– Вы про взрывы?

– Да. Дело не только во взрывах, но в принципе во всём, что творилось в последнюю неделю до них. Это время бросает теперь тень на дальнейшие мои действия. Короче говоря, я не знаю, что мне делать, куда идти. И фигурально, и буквально. И кто я теперь вообще такой – может, меня считают погибшим?

– Ну, я уверен, что как только вы придёте в себя, то немедля пойдёте обратно в театр, как ранее и случалось. Тем не менее, если вдруг вы захотите, то можете остаться здесь. А что до вашего статуса... – Всеволод Акимович взял лежавшую рядом с ним газету и протянул Маку. – Ваш статус, право, весьма интересный объект для дискуссии.

Мак принял газету и начал пробегать по ней глазами. Но долго бегать не пришлось: почти в центре страницы он увидел свой портрет, а рядом ещё один, только на нём он зловеще улыбался и заместо волос на голове его было множество рогов. Под действительно своим портретом он также обнаружил подпись: «террорист Мак Ротриер, погиб при атаке на порт ***». Под портретом двойника была подпись: «безымянный близнец-террорист». А над портретами заголовок: «Близнецы атаковали порт», и далее подзаголовок «один погиб, другой пропал без вести.» Сама статья начинается со слов «Начался поиск соучастников...», но дальше Мак читать не стал.

– Это тоже Мак, – глухо сказал лохмач.

– И то правда, лицо у него точь-в-точь как ваше – так говорят свидетели. Однако из-за отличной от вашей наружности его уже окрестили несколько иначе...

– Как это?

– Раннмак, – помрачневшим тоном сказал адвокат.

– А вы откуда знаете? – так же глухо спросил Мак.

– Я же последнюю неделю не только дома сидел, но и на улице бывал, знаете ли. С людьми общался. В театре в том же последние дни только и разговоров, что о нём да о вас. Такое в наших газетах не напишут, но поверьте мне – это не моя выдумка.

– Всё-таки люди порой умеют придумывать что-то ёмкое, но чёткое.

– И то верно...

Дальнейшие несколько часов за игрой в преферанс прошли незаметно. Мак наконец-то смог на время выкинуть нелёгкие думы о прошлом и будущем из головы и даже повеселел. Уже после обеда они закончили, и Всеволод Акимович объявил, что пойдёт покушает, а затем посетит театр. Тут он спросил, стоит ли сообщать театральным друзьям о том, что Мак жив, на что тот ответил, что пока не стоит.

– Но они ведь увидят, что у меня настроение хорошее, и точно спросят что-то косвенное, либо вообще напрямую! И что, мне теперь врать им? Всё равно не поверят...

– Шут с вами, господин Левша! Говорите что хотите, – Мак махнул рукой и неторопливо побрёл в спальню, навстречу полуденному сну.

Проснулся он, как обычно, вечером. Как выпил воды, так и поплёлся в коридор. Только он отворил дверь спальни, как до ушей донеслись звуки вальса, но не такого типичного, под какой танцуют на балах, а более изысканного, что ли, более аккуратного, но вместе с тем более чувственного. Мак старался не ускоряться, так что приходилось бороться с нарастающим любопытством, ведь по мере его приближения к порогу гостиной он отчётливее слышал приглушённые звуки каблуков, что точно топтали широкий ковёр посреди этой большой комнаты. Он дошёл до порога и увидел, как Всеволод Акимович и Софья Емельяновна танцуют. Мак встал как вкопанный и смотрел заворожённо с открытым ртом за этим действом, даже забыв куда шёл (помимо утоления любопытства). Центр гостиной теперь выглядел непривычно без обеденного стола, но такой сборник внимания с лихвой заменялся кружащейся парой танцоров. Они двигались непринуждённо и изящно, даже на таком малом пространстве для подобных развлечений. Не в последнюю очередь изящество движения обеспечивал сам Всеволод Акимович. Но и Софья Емельяновна не отставала в подобном мастерстве. Наконец, вальс начал замедляться, и танцоры тут же подхватили эту тенденцию, аккуратно завершив последнее проведение. Они поклонились друг другу и теперь-таки повернулись в сторону Мака, который всё стоял и глазел на них. Сейчас, когда некая пелена созерцания потихоньку спадала, он всё-таки разглядел ещё кое-что: экономка одета была в обычные свои тёмно-синие одеяния, тогда как хозяин нынче щеголял в светло-сером костюме тройке.

– Мак, голубчик, с вами всё хорошо? – вроде обеспокоенно, но больше веселясь спросила Софья Емельяновна.

– Не волнуйтесь, дорогая, он просто поражён вашим искусством танца, – чуть ли не смеясь встрял Левша.

– Перестаньте, Всеволод Акимович! Где б я была, коли бы не ваше преподавание, – смущённо пролепетала экономка. – Мак? Вы тут?

– А? Да-да, я здесь. Просто... да, завораживающее зрелище, ничего не скажешь, – заторможенно выдавил Мак.

– Мы стараемся поддерживать себя в форме, и хотя бы раз в неделю танцевать по вечерам, – продолжал Левша. – Не всегда, к сожалению, получается, но зато потом навёрстываем. А вы танцуете?

Мак тупо уставился на улыбающегося усача. В голове как-то всё плыло. Мак?.. Танцы?.. Да ни за что... Хотя?..

– Я думаю, что танцы – это прекрасно. Посему предпочитаю не портить прекрасное своим присутствием. Короче говоря, не танцую.

– Вы думаете, что у всех танцоров с первых мгновений всё идёт безупречно? Спешу вас обрадовать: мои первые движения мне до сих пор в кошмарах снятся! Так что это лишь вопрос желания и практики. Если вы хотите, я могу поучить вас – когда вам будет легче двигаться, конечно же.

– Знаете, я, пожалуй... – Мак задумался ненадолго. – Я, пожалуй, соглашусь. Почему бы и нет? – он даже осторожно поднял уголок рта. Левша засиял ещё больше.

– Чудесно!

Этим же вечером Мак нормально помылся вместе с головой, и лёг спать на чистую постель, в чистой пижаме – всё такой же большой. Он попросил разрешения у хозяина пижамы ушить её, и тот это разрешение охотно дал, но поручил было это Софье Емельяновне. Однако Мак запротестовал, аргументируя своё желание сделать всё самому тем, что скуку дней так чуть легче коротать, да и иголку с ниткой он не единожды держал в руках. Всеволод Акимович противиться не стал таким доводам. А когда увидел результат, то даже похвалил своего «пациента» за аккуратность.

С каждым новым днём Мак чувствовал себя всё лучше и лучше. Сон его был здоровым, кушанье разнообразным. Уже через два дня Всеволод Акимович начал обучать его танцам, однако Мак отрабатывал все движения пока самостоятельно, не желая подпускать своего преподавателя слишком близко: когда тот пытался показать на самом Маке, как надо двигаться, лохмач чересчур напрягался и движения получались ещё более корявыми, чем когда он делал всё сам, посему Всеволод Акимович после двух-трёх таких попыток окончательно оставил эту затею.

К началу следующей недели Мак спокойно ходил, как и раньше. Иногда он даже устраивал небольшие забеги по коридору квартиры, но на носках, чтобы не привлекать к себе внимания. Софья Емельяновна, тем не менее, всё равно это каждый раз наблюдала, каким бы тихим Мак не старался быть во время своих спринтов. Она не ругалась на него – лишь хохотала, так что лохмач вскоре переставал бегать, потому что заражался её звонким хохотом.

Каждый день Мак читал газеты в поисках вестей от Раннмака, но пресса будто перешла в режим тотального ограждения от всего, что было связано с рабочим вопросом. А, соответственно, и с революционными настроениями. Да и сам Раннмак не торопился что-то предпринимать. И это нагнетало, так что Мак старался больше времени уделять своим занятиям танцами, нежели думами над гипотезами касательно своего двойника и дальнейшего развития действий в стране. Ему хватало и того, что Левша сопровождал его всякими новостями из адвокатской сферы – число уголовных дел против рабочих только увеличивалось. Большинство из них были безосновательны.

Во вторник, двадцать первого числа, Всеволод Акимович по возвращении с работы был встречен Маком с просьбой предоставить ему что-то похожее на одежду, в которой он бы хотел вернуться в театр.

– Что ж, я знал, что день этот настанет, но верил, что наступит он не так скоро... – тяжело вздохнул Левша с досадой.

– Мне просто надоело занимать вашу кровать, а на диване в гостиной вы мне спать запрещаете, – улыбнулся Мак. – Ко всему прочему, что-то мне подсказывает, что театралы соскучились по моей компании, не так ли? – он приподнял бровь.

– И то верно... – Левша ответил ему грустной улыбкой. – Ну, я без труда могу вам отдать любые вещи, но вот с обувью есть проблемы.

– Мне и валенок хватит. И да, я ваши вещи не заберу, лишь возьму во временное пользование, пока новой одеждой по размеру не обзаведусь. Тут уж театралы подсобят, не беспокойтесь.

– Я могу завтра пойти взять пару валенок, – включилась Софья Емельяновна, что уже сняла со Всеволода Акимовича верхнюю одежду.

– Если вас не затруднит... Буду очень благодарен, – Мак перевёл на неё свой улыбчивый взгляд. Она улыбнулась в ответ и кивнула.

– Надеюсь, вы завтра меня дождётесь? – спросил Всеволод Акимович.

– Непременно. Я пойду ночью, чтобы поменьше пересекаться с людьми на улице.