Следующим вечером, который уже переходил в ночь, одетый во что попало лохмач простился со Всеволодом Акимовичем и Софьей Емельяновной, обмотал голову длинным шарфом, чтобы закрыть лицо и волосы, и почти бесшумно выпрыгнул в окно при выключенном свете. Всеволод Акимович ещё постоял некоторое время, высматривая во тьме улицы ночного «беглеца», но тот по приземлении быстро скрылся между зданиями. На улице вновь шёл снег, так что можно не переживать – следы скроются в считанные часы.

Заснул он не сразу. Он уже даже привык спать на диване у себя в гостиной, так что такая «новая» смена обстановки не сильно способствовала отходу ко сну. Но, помимо этого, он также чувствовал, что чего-то не хватает.

Двадцать четвёртого декабря после работы Всеволод Акимович сразу же пошёл в театр, даже никуда не заходя по дороге перекусить, ибо задержался на работе. А театр как раз начал в последние выходные – с пятницы по воскресенье – показывать заключительные представления в этом году. Всеволод Акимович обрадовался и проследовал в зал, а пока шёл через фойе высматривал одну лохматую голову. Однако поиски его успехом не увенчались. «Ну, может быть в зале уже». Но и в зале никаких знакомых лохматых голов, хотя людей было достаточно.

По завершении представления, когда Всеволод Акимович уже вышел в фойе, к нему тут же подошла знакомая девушка с яркими рыжими волосами.

– Всеволод Акимович, милейший, постойте! – радостно пропела она.

– А, Аполлинария Ульяновна! Рад вас видеть! Вы сегодня, смотрю, участия не принимали в спектакле? Очень жаль, мне так нравится ваша игра... – как и всегда лицо Левши просияло от улыбки.

– Ой, спасибо! Но да, я только в воскресенье буду играть, а пока другие заботы есть. И я, собственно, к вам по делу.

– Да? Как интересно, – приподнял брови Левша.

– Во-первых, господин Вороновский, – она произнесла это с нарочито девически-манерной интонацией, как и всегда при произнесении имени директора, – вас приглашает тридцать первого числа на скромный бал по поводу окончания года. Там народу будет не очень много, но определённо будет с кем потанцевать – все свои, как говорится. Очень будем вас ждать, – улыбнулась она ещё шире и будто остановилась.

– А во-вторых? – Левша посмотрел на девушку взглядом преподавателя, который всё ждёт, когда же ответчик на экзамене продолжит своё повествование, оборванное на самом интересном месте.

– А во-вторых, вам кое-кто передаёт привет, – Аполлинария оглянулась и стала говорить тише, – господин поэт с шарфом на голове.

– Надо же, я уж подумал, что мне опять придётся его выискивать и заставлять приносить мне извинения за ночной исход из квартиры через окно, – приглушённо усмехнулся Всеволод Акимович. Аполлинария издала короткий смех через закрытый рот, который тут же будто приглушила рукой.

– Он вам извинения приносит, что не может лично привет передать. Видите ли, сейчас он не хочет, чтобы кто лишний его увидел, так что и на постановки наши не смотрит.

– Хорошо, я понял. Единственное, знаете... А разве он не может прийти прямо сейчас, люди ведь почти ушли?

– Ой... – она опять коротко посмеялась, – Господин поэт сейчас не в том состоянии, чтобы ходить...

– Как так? Что-то случилось? – Левша сразу разволновался.

– Вы не волнуйтесь, милейший, с ним всё хорошо. Он просто сейчас сильно подшофе.

– А-а... Точно, как же я мог забыть... – почти облегчённо вздохнул и улыбнулся Левша. – Тогда передавайте ему тоже привет от меня. Если вас не затруднит, конечно.

– Что вы, нисколько не затруднит!

– Прекрасно, сердечно благодарю! Ну а я пойду, пожалуй, – Левша поклонился.

– До встречи, Всеволод Акимович! Не забудьте, тридцать первого числа мы вас все ждём здесь. Можете приходить хоть с самого утра, – она подошла и поцеловала Левшу в щёку, после чего лёгкой походкой направилась восвояси.

В оставшиеся дни до тридцать первого числа Левша всё работал и работал. А как приходил домой, так помогал с домашними делами Софье Емельяновне. Она не возражала, ибо видела, в каком настроении последнюю неделю ходит адвокат, а посему позволяла ему участвовать в «празднике подготовки» к её отъезду на «каникулы» к семье. Каждый день она замечала по утрам, как он собирался на работу, что галстук у него завязан вроде бы и приемлемо, но всё же небрежно, а волосы на голове вроде и уложены, но всё равно как-то неряшливо. Конечно, всё объяснялось почти отсутствующим выражением на лице адвоката, так что служанка великодушно не гнала хозяина отдыхать после рабочего дня (как, например, во все предыдущие года), а загружала работой и старалась разговорить. И каждый раз в разной форме, но в одинаковой сути говорила, что если такое безобразие продолжится, то Левше понадобится камердинер, чтобы он взял на себя тяготы приведения одежды хозяина в порядок. Левша каждый раз смеялся и соглашался.

Эти вечера совместного труда ненадолго возвращали привычного Всеволода Акимовича обратно, вот только с утра он был уже в том же состоянии, что и до вечерних мероприятий. Круг замыкался. Но к счастью Софьи Емельяновны, тридцатого числа она вместе с матушкой уехала гостить к семье. Нет, её не тяготила такая забота о Всеволоде Акимовиче, просто она знала, что Новый Год он будет встречать в Театре, а затем непременно поедет к друзьям в загородное имение – подобно тому, как и она на «каникулы». Но всё же она больше верила в Театр, нежели в ежегодный новогодне-рождественский дружеский визит.

Он проснулся и ещё некоторое время смотрел в тёмный потолок своей зашторенной спальни. В какой-то момент ему даже было хорошо, ведь он спросонья ещё не вспомнил свои мысли и переживания последних дней. Вдруг стало так одиноко и тоскливо, что он поспешил встать с постели и начать приготовления к походу на бал в театре.

Но подготовка подзатянулась. И не мудрено, ведь он то и дело проговаривал вслух обрывки своих мыслей, что, безусловно, отвлекало его от насущных задач.

– Угу-угу-угу, не-ет... Так говорить нельзя! Надо по-другому мысль завернуть, а то он обидится... – Левша сплюнул в раковину раствор для чистки зубов, умылся и пошёл в гардеробную переодеваться из халата в выходной костюм.

– Да скажи ты ему прямо и всё! Чего юлить? – он стоял перед зеркалом и застёгивал белую сорочку. – Ха, эк ты разогнался, Левша!

Он делал всё по привычке, но, похоже, сплошные противоречия в его мыслях так сильно тревожили его машинальные действия, что из-за этого галстук-бабочка оказался завязан из рук вон плохо, а причёска стала вообще походить на что-то похожее, что носил на своей голове Мак – только волосы короче, конечно. Удивительно, каким образом усы упитанного танцора остались почти не тронуты этой вакханалией нестыковок сознательного и бессознательного.

Повезло, что он надел один чёрный костюм, а не разные. Повезло ему также надеть пальто и шапку подобающим образом, а не шиворот-навыворот. Всеволод Акимович вышел на улицу и остановился: снег белой пеленой закрыл небо, ветра почти нет. «Прямо как тогда», пробубнил он, после чего пошёл куда шёл. В ресторан.

Но мимо Театра. Он остановился напротив входа. Навязчивое желание прямо сейчас ворваться внутрь на доли секунды овладело его телом, но не будет ли он слишком рано? Аполлинария говорила, что он может приходить хоть с утра, но разве это вежливо? Да и сколько вообще сейчас времени? Он не смотрел на часы с того момента, как... как пошёл спать после вечерней ванны! Благо, дуновение ветра избавило его от навязчивого желания, так что он пошёл дальше. Надо поесть.

В ресторане давно знакомые ему работники сразу указали на то, что с его галстуком-бабочкой что-то не так. Левша лишь виновато улыбнулся и сказал, что вскоре непременно исправит сие недоразумение. И тут же забыл об этом, в бесчисленный раз погрузившись в раздумья, перемешанные с самокопанием.

Вроде бы он подкрепился, даже выпил чутка вина, но понял, что будто и не ел. Да ему и не хотелось есть теперь, хотя псевдоголод скрёб изнутри.

Ему так не хотелось идти сейчас в Театр... Он как мог отдалял момент, когда придётся войти в его двери, так что он плёлся прямо-таки медленно, осыпаемый белыми хлопьями. В привычные времена он бы уже начал беспокоиться о том, что промокнут плечи пальто, а затем доберётся и до костюма, но сейчас-то... Сейчас голова занята другим, как можно уже было явно понять ранее!

Ему так хотелось поскорее оказаться в Театре! Противоречивые ощущения эти сцепились друг с другом и боролись так красочно, что Всеволод Акимович не заметил, как уже стоит перед дверьми Театра. Опять.

И вдруг время как будто замерло. На деле он простоял с вытянутой рукой несколько секунд, но по его ощущениям прошло гораздо больше... Наконец, он толкнул дверь и вошёл внутрь.

Как только он сдал верхнюю одежду в гардероб, ему тут же посоветовали привести себя в порядок в одном из предназначенных для этого помещений для гостей. Пока он поднимался по лестнице, то встретил актёра Островского и попросил его позвать к нему Мака. Тот участливо кивнул и пошёл дальше. А Всеволод Акимович зашёл в небольшую комнату с большим зеркалом и парой не слишком ярких, но и не тусклых ламп. Он прикрыл дверь, подошёл к зеркалу и стал себя рассматривать. «Какой ужас, какой неряшливый ужас...» Он начал бесцельно перебирать галстук пальцами, делая вид, что поправляет его. Вскоре (или не вскоре?) в дверь постучали, отчего Левша резко обернулся и даже на мгновение позабыл, где находится и что вообще делает в данный момент. В дверном проёме показалась лохматая голова Мака.

– Вы меня хотели видеть, господин Левша? – спросил тот обыденным тоном.

– Да... Видите ли, я сегодня какой-то чересчур рассеянный, и вот, – Левша показал на себя руками, – даже как следует привести себя в порядок не сумел. Так что решил вот вас попросить сделать мне небольшое одолжение, – он попытался улыбнуться своей привычной улыбкой, но получилось больше виновато, чем добродушно.

Мак еле слышно фыркнул и, входя, закрыл за собой дверь, после чего подошёл и встал напротив Левши так, что стояли они теперь боком к зеркалу. Он аккуратно застегнул верхнюю пуговицу белой сорочки, ворот которой теперь плотно прилегал к упитанной шее, после чего принялся поправлять галстук-бабочку, но после безуспешных попыток решил просто завязать его по новой. Стояли они довольно близко, так что выдающийся живот Всеволода Акимовича почти упирался в торс лохмача, одетого во всё чёрное.

– Что же вы кого другого не попросили? – всё тем же обыденным и непринуждённым тоном поинтересовался Мак, пока неспешно развязывал нечто напоминающее галстук-бабочку.

– Подумал, что... вы наименее занятой сегодня из театральных лиц, чтобы повозиться со мной. Только и всего, – Левша пытался говорить непринуждённо.

– Бездельником меня считаете? – краем рта улыбнулся Мак и посмотрел Всеволоду Акимовичу в глаза.

– По большей части да, – тот тоже смотрел в глаза своему собеседнику и улыбался.

– Ну, не безосновательно... – выдохнул Мак и опустил взгляд обратно на свои пальцы и галстук. – А отчего же вы, позвольте поинтересоваться, сегодня такой неаккуратный? Случилось чего? С Софьей Емельяновной всё в порядке? – он вновь поднял взгляд к ярко-зелёным глазам адвоката.

– Софья Емельяновна в полном порядке, не волнуйтесь! Вчера она уехала вместе с матушкой к своей семье встречать Новый Год, так что я уверен, что у неё всё в полном порядке!.. – Всеволод Акимович захотел остановится на этом, но главный вопрос Мака остался без ответа, и эта безответность явно читалась в глазах лохмача. – А что до меня, так это... я даже не знаю, что это. Не могу собрать внимание, постоянно теряюсь в мыслях.

– Что ж, понимаю... – Мак сделал вид, что удовлетворён таким ответом, и вновь сосредоточил взгляд на своих пальцах. – Это хорошо, что с Софьей Емельяновной всё в порядке, а то я уж начал волноваться. И насколько она уехала?

– На две недели.

– Ого! И вы целых две недели будете один? А одежда не закончится? – теперь, наконец, в речи Мака прорезалась лёгкая издёвка.

– Можете не волноваться, господин Мак, я что-нибудь придумаю, – ехидно улыбнулся Всеволод Акимович.

Мак посмотрел на него исподлобья с улыбкой, но промолчал. Ещё немного времени и галстук-бабочка, наконец, была завязана.

– Принимайте работу, господин Левша.

Всеволод Акимович повернулся к зеркалу и стал рассматривать галстук.

– Я, конечно, верил в вас, но не думал, что вы завяжите его лучше, чем я... В обычное время, конечно же! – удивление на лице Левши было искренним.

– Вот уж не знаю, радоваться мне или пригубить винца после таких слов, – сказал Мак саркастичным тоном позади Левши. Он смотрел на адвоката через отражение. Тот улыбнулся ещё более виновато, но Мак не стал мучать его притворно осуждающим взором, вместо чего просто развернулся к себе и начал укладывать слегка волнистые каштановые волосы как-то более приемлемо для общего праздничного вида адвоката.

– Знаете, я вот увидел, как вы мне галстук завязали... да даже ранее ещё, когда вы так лихо мои вещи под себя ушили... В общем, я так подумал... – Всеволод Акимович опять оборвал свою мысль, отчего Маку пришлось оторвать взгляд от его волос и устремить к глазам круглолицего усача. – В общем, я подумал и решил предложить вам стать моим камердинером! – чуть ли не выпалил Левша. Мак аж оторопел на пару секунд, но пришёл в себя и будто как реальный камердинер начал осматривать всего адвоката с головы до ног и поправлять незначительные неровности в его одежде.

– Интересная мысль, ничего не скажешь, – задумчиво протянул Мак.

– Вы только не подумайте, что я вас не уважаю, или что хочу иметь над вами контроль, вовсе нет! – Левша начал лепетать самым извиняющимся тоном, какой мог на данный момент выдать. – Просто так мне будет гораздо спо...

– Я подумаю, – сказал Мак спокойно.

– ...койнее... – Левша замер с открытым ртом. – Вы не рассержены? – осторожно спросил он.

– Да как-то не очень, – пожал плечами Мак. – Вы теперь получше как-то выглядите, Всеволод Акимович. Так что будьте любезны, проходите на бал.

– А вы?

– А я тоже пойду. Но позже, – Мак коротко улыбнулся, развернулся и вышел из комнаты.

Такой результат «переговоров» всё же скорее положительно повлиял на возвращение внимания Всеволода Акимовича к происходящему вокруг него. От рассеянности он не избавился, и тем не менее сосредоточить внимание получалось успешнее, так что когда он добрался до фойе, то смог даже пообщаться со своими знакомыми – такими же любителями театра, как и он сам, при этом они не заподозрили, что Левша какой-то сегодня «не такой». По крайней мере, об этом не было сказано ни слова, что уже само по себе положительная тенденция.

Вскоре он проследовал в зрительный зал: сиденья были убраны, вдоль стен стояли столы с алкоголем и закусками; на сцене находился камерный оркестр, примерно пополам поделённый между актёрами и их друзьями музыкантами; позади оркестра стояла нарядная ель. Повсюду были развешаны гирлянды. А люди уже танцевали. Всеволод Акимович первым делом подошёл к Дариушу, что стоял рядом со входом, поблагодарил за приглашение, после чего они немного обсудили то да сё. Они выпили по бокалу шампанского, и Всеволод Акимович, дабы отвлечься от всяких подступающих мыслей, пошёл танцевать. Не успел он выбрать кого-нибудь в пару, как к нему почти подлетела Аполлинария и сама предложила танец. Всеволод Акимович с радостью согласился.

Он славился своими способностями к бальным танцам и среди театральных обывателей, и среди самих театралов. Так что с партнёрами у него не было проблем. Порой приходилось отказывать, дабы отдохнуть немного, но позже он обязательно танцевал с теми, кому ранее временно отказал.

И таким образом он далеко не сразу заметил лохматый силуэт, что стоял около колонны рядом со стеной. Но когда заметил, то тут же понял, что тот наблюдает за ним. При этом весь вечер сам лохмач ни с кем не танцевал. С кем-то общался, иногда даже смеялся, но не танцевал. Левша вроде и хотел подойти к нему, перекинуться ещё хотя бы парой фраз, но тут же одёргивал себя, ссылаясь на то, что Мак, должно быть, всё размышляет над его предложением. Непонятно тогда, почему тот чуть ли не всё время смотрел на него. В такие моменты Левша отводил взгляд от лохмача и вновь старался забыться посредством очередного танца.

Он даже не заметил, как летит время. Вот уже и все сделали паузу в танцах; играет граммофон, оркестр отдыхает. Все стоят, общаются между собой, пьют кто что хочет, но в основном вино и шампанское. Наконец, временной рубеж пройден, наступает новый год.

Все пьют ещё больше, смеются, рассказывают истории, едят. Кто-то начинает пить ещё больше, и местами дела доходят до несколько больших откровенностей, чем можно было бы ожидать. В какой-то момент Всеволод Акимович замечает выходящий из зала лохматый силуэт. Дариуш, что как раз стоял рядом, перехватывает удивлённый взгляд адвоката.

– Он сказал, что пошёл подышать свежим воздухом, – ответил он Левше на его немой вопрос.

– Вот оно что... Да, я бы тоже был не против... А кстати, Дариуш, вы не заметили, что Мак сегодня совершенно не танцевал?

– Заметил-заметил, – кивнул длинноволосый директор и глотнул ещё вина. – Удивительно, конечно! Спрашивается, зачем тогда все эти дни мучил меня и других, чтобы практиковали с ним танцевальные движения...

– Он просил вас помочь с практикой? – удивился адвокат.

– Ещё как! Представляете? Мак и танцы – нонсенс! Мы сначала на смех его подняли, думали, он разыграть нас хочет, а оно видите, как оказалось – действительно хотел! И знаете, должен сказать, у него неплохо начало получаться...

Левша задумался ненадолго.

– Я, пожалуй, тоже отойду на улицу, подышу немного.

– Конечно-конечно, Всеволод Акимович! На обратном пути только его захватите с собой, а то мало ли, убежит ещё! – широко улыбнулся Дариуш.

– Обязательно! – Левша улыбнулся в ответ.

Он неторопливо вышел в фойе, и в том же темпе спустился на первый этаж. Как только нужные пальто и шапка были найдены, Всеволод Акимович открыл дверь и ступил на улицу.

Снег всё падает и падает. Ветра совершенно нет. В дали всё ещё гремят фейерверки. Мак стоял несколько поодаль от входа, рядом с фонарным столбом и смотрел на свет, чуть закинув голову назад, а руки опустив вдоль туловища. Всеволод Акимович всё также неторопливо подошёл к нему. Каждый его шаг сопровождался звучным хрустом снега.

– Как ваше настроение? – спросил Всеволод Акимович вскоре после того, как остановился в нескольких шагах от смотрящего на свет лохмача, что был одет в некую потрёпанную тёмную куртку.

– Я думаю, что неплохо. А у вас? – сказал лохмач, не отрывая взгляда от фонаря.

– Ха, хороший вопрос, – ухмыльнулся Всеволод, и посмотрел по сторонам. – Я и сам не знаю, если честно.

– Вас что-то мучает?

– Возможно...

– Что же вас мучает?

– Я не сказал, что меня что-то мучает...

– Разве?

Левша не нашёл, что ответить. Но спустя некоторое время созерцания тёмных силуэтов домов и падающего на их фоне снега вновь заговорил.

– Вы лучше расскажите, отчего вы не танцевали?

Мак, наконец, немного из-за плеча посмотрел на стоявшего справа от него Левшу. Но так ничего и не сказал, и после ещё нескольких секунд наблюдения за ним вернулся к созерцанию фонаря. Тот, в свою очередь, отвернулся и стал смотреть за отблесками фейерверков.

– Потому что я хочу танцевать только с тобой.

Всеволод Акимович медленно повернулся обратно к Маку. Тот всё так же стоял и смотрел на фонарь. Сначала Всеволод Акимович подумал, что ему показалось, но... Нет же, он отчётливо всё услышал! Тут он заметил, что правая рука у Мака еле видно подрагивает – может, от холода, а может и от волнения. Всеволод Акимович почувствовал, как волна влаги подступает к глазам. Он шмыгнул своим круглым носом и, улыбаясь как мог широко, протянул левую ладонь Маку.

– Тогда пойдём потанцуем? – уже малость подрагивающим голосом предложил Левша.

Мак вновь посмотрел на него, потом конкретно на его протянутую ладонь, снова на него, широко и добродушно улыбнулся и, не сказав ни слова, схватил её и буквально потащил Всеволода на его же квартиру. Тот только и успел ноги переставлять, дабы не замедлять их обоих.

Когда дверь квартиры уже захлопнулась за ними, Всеволод снял галоши и собрался уже было идти внутрь по обыкновению в туфлях, но увидел, как Мак разувается до носков и, подумав немного, сделал то же самое. Он стал обходить квартиру дабы зажечь везде где нужно свет, пока Мак безмолвно наблюдал за ним на пороге гостиной. Наконец, Левша закончил с освещением, включил граммофон, и в комнату стали заливаться звуки оркестра с каким-то незнакомым Маку вальсом, но оттого не менее прекрасным, и, если бы не нынешняя ситуация, он бы непременно посвятил своё время прослушиванию этого произведения. Но вот Всеволод Акимович уже стоит перед ним и держит руку в пригласительной манере. Мак без каких-либо сомнений принимает приглашение.

Они медленно приближаются друг к другу, пока живот Всеволода не упирается в торс Мака. Всеволод обвивает упитанной рукой своего тонкого партнёра и кладёт её сначала на спину, но рука быстро сползает на талию; лохмач, в свою очередь, кладёт руку ему на его покатое плечо. Свободными руками они закрепляют танцевальную позицию, после чего медленно идут на разгон. Наконец, им удаётся поймать ритм оркестра из граммофона. Постепенно Всеволод всё больше вжимается в тело Мака, но и тот тоже не отстаёт от желания своего партнёра; Всеволоду даже кажется, что лохмач не уступает ему по силе в такой момент.

А глаза их не отрываются друг от друга. Мак полностью доверяется в ведении Всеволоду, так что тот слегка хмурится, не переставая улыбаться, коротко выдыхает, но быстро подстраивается. Теперь ему приходится не только вести, но и следить за окружением, дабы они с Маком не налетели ни на что и не прервали этот благоговейный танцевальный транс.

Всеволод опытный танцор, но ситуация для него из ряда вон выходящая, так что на лбу у него потихоньку начала проступать испарина. Мак вновь начал вжиматься в живот партнёра, и теперь между их лицами было совсем небольшое расстояние. И хотя Всеволод был только рад таким сближениям, однако вести танец на такой близости становится всё сложнее. Однако в какой-то момент он заметил, что чувствует, как колотится сердце Мака, и тут же понял, что его собственное сердце стучит таким же образом. Это открытие совсем отвлекло его от трудностей поддержания танца, что они сами собой испарились.

Музыка залила собой всю гостиную. Она выливалась и в коридор, и в другие помещения. Можно даже сказать, что гостиная была утоплена в ней, но лишь на уровне ощущений. Она была и на фоне, но она же была и единственными звуками, что слышали страстные танцоры. Пространство вокруг плавало и пульсировало в ритм музыки, в ритм танца. Они всё двигались, и каждый вжимался по очереди один в другого, будто волнами. Мак сжимал ткань плеч пиджака Всеволода, Всеволод рукой гулял по спине Мака, сминая ткань его чёрной рубашки своими упитанными пальцами. Их ставшее уже одним дыхание становилось всё тяжелее и тяжелее.

В какой момент закончился вальс и началось что-то другое, они не знали. Но вот Всеволод замедляется и льнёт к наклоняющемуся к полу Маку. В такой позе они замирают на несколько тягучих, словно мёд, секунд, пока обоим уже не становится невтерпёж выпрямиться. А выпрямившись, они не выпускают друг друга из крепких объятий. И ни секунды один не отрывает взгляда от другого.

Они впиваются друг другу в губы и сливаются в этом раскочегаренном, бурлящем, страстном поцелуе. И всё продолжают льнуть друг к другу, будто отчаянно стремясь слиться в единое целое.

Теперь руки каждого свободно гуляли по телу партнёра и оказывались там, где позволяла им их длина: то массировали спину и талию, то обрамляли лицо, то застревали в волосах, то перемещались на грудь... Даже не ясно, сколько времени прошло с тех пор, как их губы соединились, превращая каждый издаваемый ими звук в приглушённый удовольствием стон. Казалось, примерно столько же, сколько длился танец. Наконец, они прервали поцелуй, чтобы вновь жадно пожирать глазами друг друга.

– Я согласен, – тяжело выдохнул Мак.

– Ты о чём? – у Всеволода голова была уже пуста от всех тех чувств, что он испытывал в этот момент.

– Обо всём... На всё согласен, лишь бы быть с тобой рядом... – прошептал ему Мак на ухо.

Всеволод тяжело выдохнул со стоном, тут же взял Мака на руки и понёс в спальню. На этот раз они смотрели друг на друга, и чудом Всеволод не ударил Мака головой ни обо что по пути к кровати.

***

Наутро Мак проснулся в объятиях Севы. Он уже привык просыпаться в его зашторенной спальне, но точно не так... И это точно было ему в радость, ибо о таком он ещё вчера мог только мечтать. И теперь, когда голый живот Севы упирается ему в спину, а мясистая рука обнимает его торс, Мак может наконец-то радостно вздохнуть и вновь закрыть глаза, улыбаясь во всё лицо.

– Уже проснулся? – пробубнил Сева в космы Мака.

– Угу, – довольно промычал Мак.

– Будешь вставать?

– Нет, не хочу. Ты ведь рядом, зачем мне куда-то там вставать?

Он почувствовал, как и Сева расплывается в улыбке.