«Тюменскіе​ мятежники выдвинули ​очередныя​ требованія для снятія эмбарго на вывозъ природныхъ рессурсовъ съ территоріи Сибирскаго Провинціальнаго Содружества»

Столичный Вестник

Сколько времени они так пролежали — неизвестно. Никто из них и не считал время, ведь смысла в этом не было. И всё же лежать на одном боку Мак утомился, так что перевернулся на другой и упёрся своим лицом в лицо Севы. Тот, конечно, не возражал.

Тем не менее, спустя мгновения неопределённой долготы новоиспечённые любовники всё же покинули своё ложе. Сева накинул домашний халат, а Мак лишь небрежно натянул штаны, после чего оба пошли умываться и мыться.

Как только они вышли из ванной комнаты, Мак взял Севу за руку и потянул в гардеробную. Раз уж он раздел своего партнёра ночью, ему его и одевать теперь. Они зашли в небольшую комнату, где Мак поставил Севу перед большим ростовым зеркалом, развязал и легко снял его халат. Теперь Сева стоял перед зеркалом совсем нагой, а стоявший сзади Мак обхватил его грудь руками и поцеловал в щёку.

— Знаешь, а тебе и без одежды идёт, — пробубнил лохмач Севе на ухо.

— Если ты не хочешь меня одевать, то так и скажи, — Сева смотрел на отражение Мака и улыбался. Хотя эта улыбка и была с привычной для Севы теплотой, сейчас в ней вдобавок явно проглядывалась безмерная нежность. Мак не выдержал такого немого потока эмоций в свою сторону, посему в смущении отвернулся и всё-таки занялся тем делом, на которое в пылу новогодней ночи так охотно согласился.

Он обошёл Севу и встал напротив него, опустился на одно колено и начал одевать его снизу вверх. Делал он это неторопливо, не пренебрегая возможностью поднести губы так близко к мягкой коже Севы, что тот чувствовал дыхание своего новоиспечённого камердинера и отчего глаза того экстатично закатывались. Но камердинер сдерживался всякий раз и не переступал черту желаемого, ведь в противном случае весь прогресс одевания пойдёт насмарку, и всё равно придётся потом начинать заново. А они оба уже хотят есть.

— Может, теперь мне одеть тебя? — Сева поднял бровь, как только Мак завязал галстук, завершив тем самым его одевание в костюм-тройку.

— Выдумщик, — фыркнул Мак и совсем легко толкнул Севу в грудь, после чего пошёл в спальню уже за своей одеждой. Сева проводил его взглядом, а затем вновь подошёл к зеркалу.

Мак вернулся в течение минуты и встал рядом, несколько вытесняемый из поля зрения зеркала.

— Чего это ты?

— Любуюсь твоими трудами, — тот посмотрел на отражение Мака.

— Да брось, я же не портной. Я только одел тебя в изначально хороший костюм.

— Так я и не на костюм смотрю. Мне нравится, как ты завязываешь галстуки. Где ты так научился?

— Сначала у Ротриеров, когда малым был, потом… В общем, научили меня, — Мак приглушил голос и потупил взор на свои руки, застёгивающие рубашку. — Выдрессировали, можно сказать, — добавил он себе под нос.

Сева сразу помрачнел и обеспокоенно посмотрел на лохмача.

— Что произошло? — осторожно спросил он.

— А что может произойти с беспризорным отроком? Всё, что угодно. Но не волнуйся, дорогой мой, опыт прислуги в заведении с не самым снисходительным отношением к своим слугам для меня был отнюдь не самым страшным событием… Да и чего уж горевать, я ведь в итоге встретил тебя, — Мак, наконец, улыбнулся.

— Если бы я знал, я бы ни за что не предложил…

— Эй, не нужно так сокрушаться, хорошо? — Мак поднёс ладонь к щеке Севы и повернул к себе его лицо. — То, что было много лет назад, и то, что происходит сейчас, это совсем разные вещи! А если ты беспокоишься, что из-за моего нового положения я буду чаще вспоминать тот опыт, то спешу тебя утешить: теперь я могу оглянуться назад и вздохнуть с облегчением, ведь сейчас я мало того, что камердинер — так я ведь ещё и твой личный камердинер! Раньше о таком и мечтать не получалось.

Мак отвернулся взять галстук. А когда надел его и завязал, Сева, до того всё стоявший на одном месте с потупленным взором, вдруг сделал шаг к Маку вплотную и горячо поцеловал его.

— Я хочу, чтобы ты помнил одну вещь: в первую очередь ты мой возлюбленный, и только потом уже камердинер, — сказал Сева слегка пониженным голосом, отчего у Мака в паху начало твердеть.

— А ты тогда запомни следующее: таким тоном со мной говори только в том случае, если уверен, что мы с тобой тут же переместимся в постель. Но на первый раз я спущу тебе это с рук, — Мак улыбнулся исподлобья, но делать ответный поцелуй не стал: он знает, что за этим последует, так что надо держать себя в руках. Сева тоже улыбнулся исподлобья и отошёл немного назад.

Наконец, Мак надел все свои чёрные одеяния, затем одел Севу в верхнюю одежду, сам накинул свою куртку, и они пошли на улицу. Перед выходом Левша предложил лохмачу надеть одну из своих шляп, и тот на удивление согласился.

Снег, похоже, всё это время не переставал идти, медленно снисходя на поверхности города. Ветер появлялся только совсем на чуть-чуть, буквально слегка погладить тех счастливчиков, что в такое время вышли выгуляться. До открытия ресторана оставалось ещё пара часов, так что Мак с Севой решили сначала проведать своих театральных друзей, посему пошли по малым улицам. Сейчас они были совершенно безлюдны. Как только пара перешла канал, то тут же взялась за руки, и таким образом дошла до самых дверей театра. Мак надавил на дверь и та поддалась. «Так и знал.»

Они зашли в знакомый вестибюль. Гардеробная была закрыта, хотя дверь туда лишь притворялась таковой. Из недр театра едва слышались напевающие что-то голоса. Мак быстро определил их с Севой верхнюю одежду на свободные соседние вешалки, после чего оба, всё также взявшись за руки, направились в сторону концертного зала. По мере приближения Мак всё более явно различал голоса и мотивы, ими напеваемые. Эти двое шли весьма размеренно и пытались угадать, что за мелодия звучит в тот или иной момент, однако чаще всего они просто смеялись, так как ничего было не разобрать. Когда они уже почти пересекли фойе, Мак прокричал примерно в той же напевной интонации.

— А кто здесь есть живой? Или все обратились призраками оперы?

Спустя пару секунд тишины раздался радостный рёв Дариуша и других вторивших ему театралов. Мак с Севой уже подошли к открытым дверям в зал, когда кутёжная компания гурьбой мчалась в сторону фойе.

— Мак! Всеволод Акимович! Вы нашлись, наконец, хвала природе! — восклицал Дариуш протяжно и радостно рукоплескал.

— Мы вас потеряли уже… — весело, но с досадой пропела Аполлинария.

— …но горевать долго не стали, посему выпили и за то, чтоб нашлись вы побыстрее, и за ваше здоровье! — вклинился Островский. — За тебя тоже выпили, Мак, — ехидно добавил он, после чего сразу получил локтём в бок от Аполлинарии.

— Я надеюсь, вы нашли чем себя занять, ибо иначе вы пропустили всякое интересное, что пересказу не подлежит из-за узкоплоскости восприятия человеческой речи… — Дариуш то растягивал, то сжимал слова в произвольном порядке.

— Не волнуйся, дражайший мой друг, мы со Всеволодом Акимовичем не скучали ни секунды, — сказал Мак, поднёс сжимаемую им руку Севы к губам и поцеловал тыльную сторону его ладони.

Все вокруг открыли рты в изумлении, в том числе и сам Сева. Первым недолгое, но многозначительное молчание нарушил, конечно же, Дариуш.

— Хвала всему, чему только можно! Какая прекрасная партия сыграна! Мак, mon ami, не передать словами, как я рад за тебя! — прокричал он и подошёл к лохмачу, чтобы расцеловать его щёки. — Всеволод Акимович, голубчик! Меня сейчас настолько переполняют эмоции, что мне даже сказать нечего толкового по такому наипрекраснейшему событию! Мне остаётся только и вас расцеловать, — Дариуш и Всеволода Акимовича также расцеловал.

Вся гурьба театралов, что столпилась вокруг новоиспечённой пары, резво зааплодировала и запела на мотивы только им и понятные, но безусловно радостные. Мак на миг подумал, будто те справляют чью-то свадьбу.

— Дорогой… дражайший… милейший Всеволод Акимович! — каждый последующий эпитет Дариуш протягивал всё сильнее. — Известно ль вам иль нет, но для нас всех здесь Мак — это семья, и я смею полагать, что со мной все здесь согласятся, так ведь? — Дариуш быстро окинул взглядом театральное столпотворение, когда пошла волна одобрительных возгласов. — И не поймите меня неправильно, господин Левша, вы просто чудеснейшая личность! Тем не менее, вы были для нас хорошим другом… Однако! Однако теперь вы, безусловно, тоже стали частью нашей семьи! — Дариуш вновь расцеловал Левшу, а гул толпы театралов достиг феерической кондиции. Где-то среди всех голосов можно было услышать и орущего Мака.

— Друзья! Это дело не может остаться неотмеченным!

Даже если новоиспечённые любовники не хотели бы вместе с театралами продолжать попойку и попытались воспротивиться этой волне, несущейся обратно в концертный зал, у них бы всё равно ничего не вышло. Благо, они мало того, что не сопротивлялись, а как раз наоборот.

Тем не менее, они старались много не пить, всё-таки им ещё предстояло в скором времени посещение ресторана. Так что примерно в половину четвёртого дня Мак и Сева уже вышли из дверей театра.

До ресторана было всего пара кварталов по Невскому проспекту. Они перешли широкую и почти безлюдную улицу и всё также неторопливо побрели в сторону желанного заведения. Спустя минут двадцать они уже подошли ко входу, где их встретил портье. А внутри знакомый метрдотель как обычно радушно поприветствовал упитанного завсегдатая.

— Всеволод Акимович, какая радость, что вы продолжаете радовать нас своим присутствием в уже новом году! — невысокий мужчина средних лет с пенсне улыбнулся и вскинул руки в приветствующей манере. — На этот раз вы ещё и со спутником! Какая прелесть! Как вас величать, сударь? — он посмотрел на Мака и приготовился записывать.

— Мак… симилиан Рамо, — програссировал Мак и слегка улыбнулся, после чего украдкой бросил взгляд на Всеволода. Тот уставился на книгу, в которой записывались их имена.

— Чудесно! Прошу за мной, проходите-проходите…

Метрдотель отвёл их в глубину зала и выдал меню. Мак пробежался глазами по списку, после чего взглянул на Всеволода. Тот ещё проходился по списку, беззвучно шевеля губами.

Вскоре Всеволод подозвал метрдотеля. Тот быстро принял заказ и удалился.

— Надо было хотя бы предупредить, что имя спрашивают. Я бы так не запнулся, — сказал Мак вполголоса и ухмыльнулся.

— Прости, я упустил этот момент, — виновато улыбнулся в ответ Всеволод.

Дабы разбавить тишину ожидания, они разговаривали про всякое, в основном связанное с французской культурой. Когда же первая партия кушанья расположилась на столе, Всеволод вдруг хлопнул себя по лбу.

— Совсем забыл тебе сказать! Последние несколько лет я каждые новогодние праздники провожу у своих друзей в их загородном имении. Собственно, они и в этом году меня ожидают, и я собираюсь поехать седьмого числа. Однако я не знаю, хочешь ли ты отправиться вместе со мной? Если откажешься, то я им сегодня же отправлю телеграмму и отменю поездку.

— Полно тебе, ты себя накручиваешь. Конечно поехали! Как раз отдохну от городской суеты.

— Я говорил, что люблю тебя? — улыбнулся Сева и запил бокалом шампанского.

— Да, кажется, было такое, — ответил ему Мак добродушной ухмылкой. — Я тебя тоже люблю.

Вдоволь подкрепившись, они пошли гулять в ближайший парк. Время было вечернее, людей встречалось гораздо больше, чем днём, однако слишком много народу всё равно не было. Мак шёл под руку с Севой. Когда добрались до парка, они уселись на скамейке рядом с фонарным столбом.

— Мне кажется, или твои глаза стали ярче? — спросил Сева, когда посмотрел на Мака, заворожённо созерцающего падающий снег в свете фонаря.

— С чего бы это? — тихо отозвался тот, всё продолжая смотреть на фонарь.

Сева немного нахмурился в задумчивой манере, но вскоре лицо его приняло обычное своё выражение добродушия.

— А, видимо просто свет так отражается.

В остальные дни перед поездкой они делали примерно всё то же самое, что и первого числа января, с разными вариациями, конечно, но суть от этого не менялась. Всеволод отправил письмо с открыткой Софье Емельяновне, где помимо привычных праздничных поздравлений для семьи своей экономки он также указал и на обновление в его с Маком отношениях. Когда он писал всё это, Мак сидел рядом и не мог налюбоваться на своего увлечённо пишущего любовника.

В тот же день Всеволод отправил и телеграмму своим друзьям с сообщением о том, что приедет он не один. А за пару дней до отъезда они с Маком сходили к портному, так что по возвращении лохмача будут ждать ещё и новые одеяния.

Наконец, седьмого января они выехали в загородное имение довольно известного композитора и музыкального теоретика Вяземского.

***

— Всеволод, дружище, наконец-то ты приехал! Утомился небось? — маэстро Вяземский вышел на улицу встречать путников собственной персоной. Высокий мужчина подошёл к адвокату и они приветственно обнялись. Мак в это время доставал чемоданы из кибитки.

— Здравствуй, Веня! Самую малость, ничего страшного. Вот, кстати, познакомься — это Мак, мой…

— Камердинер, Максимилиан Артюр Рамо. Приятно познакомиться лично, Вениамин Валерианович, — Мак остановился рядом со Всеволодом и, держа в каждой руке по чемодану, приветственно кивнул встречающему их хозяину имения.

— Вот оно как, значит! Решил завести ещё прислугу?

— Ну, вообще-то не совсем…

— Всё так, Вениамин Валерианович. Всеволод Акимович в последнее время такой занятой, что ему пришлось нанять меня следить за его гардеробом и внешним видом. Галстуки совсем разучился завязывать, все силы на труженичество уходят!

— Ого, ну ты даёшь, Всеволод! Ладно, идёмте в дом, в тепло, нечего на морозе стоять, — Вяземский взмахнул рукой, завлекая прибывших гостей поскорей зайти внутрь, и зашагал в сторону дверей.

— Так ведь тепло же совсем! — весело воскликнул Всеволод.

— А мне холодно! — театрально крикнул Вяземский уже на пороге.

Когда верхняя одежда уже покоилась на вешалках и галоши были сняты, вслед за хозяином гости прошли в просторную гостиную комнату, в которой четверо человек что-то активно обсуждали. Вообще, Мак сначала хотел отнести чемоданы в отведённую для Всеволода комнату, но Вяземский предложил сперва поприветствовать остальных друзей.

— Всеволод Акимович, ты ли это? Всё-таки приехал! Мы уж подумали, что в этом году ты пропустишь свой отпуск, — с дивана встал молодой человек с тёмными растрёпанными волосами. Он был малость ниже самого Всеволода.

— Да ну тебя! Так говоришь, будто я на месяц опоздал. Сам поди только вчера приехал!

— Вздор! Мы с Ниной приехали позавчера!

— Полно вам, ребята! Всеволод, дорогуша, ты лучше представь нам своего спутника, — вмешалась девушка в ярком голубом платье и с роскошными светлыми локонами, что стояла около рояля.

— Максимилиан Артюр Рамо, камердинер, — сказал Мак довольно обыденным тоном, словно каждый день представляется по несколько раз. В этот раз он даже не кивнул, а лишь слегка пожал плечами.

— Ну и ну! Где ж ты, Всеволод, такого камердинера взял, что даже поклониться в знак уважения и приветствия не в состоянии? — с несколько язвительными нотками сказал этот невысокий молодой человек с растрёпанной шевелюрой.

— Насколько мне известно, я камердинерствую для Всеволода Акимовича, а не для вас, сударь, — ответил ему Мак саркастичной улыбкой. — Ежели господин Левша скажет поклониться ему в знак приветствия, то можете быть уверены, я исполню это беспрекословно.

— Точно француз, — тихо сказала та девушка в ярком голубом платье своей соседке в платье более спокойного бежевого цвета, что сидела за роялем и что-то непринуждённо играла, то и дело посматривая через плечо на происходящее в гостевой зале.

— Ха, каков наглец!

— Антоша, ты чего тут устраиваешь? Тоже мне, нашёлся сюзерен, — девушка в ярком голубом платье подошла к невысокому молодому человеку в чёрном костюме, облокотилась на его плечо и обратилась к Маку. — Не обращайте на него внимания, мой Антон Григорьевич дурачиться горазд ещё тот. А меня Нина Прокофьевна зовут, можно просто Нина, — улыбнулась девушка абсолютно искренней улыбкой и подошла ближе к Маку.

— Очень приятно, меня можно просто Мак, — камердинер ответил такой же искренней улыбкой и поцеловал протянутую для приветствия руку Нины.

— А вы случайно не потомок Жана-Филиппа Рамо? — подошла знакомиться пианистка. — Александра Григорьевна, очень приятно. Можно просто Александра.

— Очень приятно, Александра, но увы нет, я не его потомок. Видите ли, фамилии у нас разные, хоть и звучат одинаково.

— Понимаю… У меня как раз есть один очень хороший друг, тоже француз…

— Ой, Саша, ну не начинай ты опять про этого горе-актёра! — опять вмешался Антон Григорьевич.

— А ты чего это раскомандовался, братец? — повернулась Александра к Антону.

— Ребята, может вы лучше сыграете что-нибудь интересное? — сказал только вставший с дивана молодой человек одного роста с Вяземским.

— Иди, Антон, исполняй свои опусы, твоя очередь, — ухмыльнулась Александра.

— Отлично, я как раз чемоданы отнесу пока, — сказал Мак, после чего Антон Григорьевич, уже шедший к роялю, резко развернулся и чуть не споткнулся о свои же ноги.

— Погоди, Мак, позволь представить — Пётр, мой брат, — Вениамин Валерианович положил руку на плечо предложившего продолжить игру на рояле молодого человека одного с ним роста. Тот протянул руку и они с Маком молча обменялись рукопожатием.

— Да кстати, Всеволод, так уж получается, что ещё одной комнаты для Мака сейчас нет, так что я даже не знаю, как вам быть…

— Не беспокойся, Веня, это совершенно не проблема! Мы с Маком что-нибудь придумаем, — улыбнулся Всеволод.

— Вот именно, Вениамин Валерианович, совершенно не о чем волноваться. Одной кровати нам с Севой хватит за глаза, — сказал Мак через плечо, уже выходя из комнаты.

В зале ненадолго повисла тишина. Все уставились на Всеволода.

— Ну… да?.. А-ха-ха… — несколько неуверенно протянул Всеволод с виноватой улыбкой на лице.

Мак уже открыл дверь в отведённую им комнату, когда услышал всеобщий прилив понимания ситуации в виде «а-а-а-а-а» и последовавшие за этим поздравления и аплодисменты. Он не стал сейчас разбирать чемоданы, лишь вскользь осмотрел просторную комнату с высоким окном, что выходило во двор, в котором виднелись голые и не очень деревья. Он скинул чёрный пиджак на спинку стула около письменного стола, расслабил галстук, расстегнул пуговицу белой сорочки и пошёл обратно в залу.

Вскоре все отправились трапезничать, всё-таки время было уже вполне обеденное. Затем Вяземский, плотно укутавшись в тёплые вещи, повёл Всеволода и Мака на прогулку по близлежащей роще. Гуляли они недолго, так как время шло к заходу солнца.

После ужина наиболее азартные принялись играть в преферанс, однако после двух выигрышей подряд Александра предложила не играть на деньги хотя бы до завтрашнего дня, с чем все охотно согласились. Кроме разве что Антона, который всё силился добиться второй попытки реванша, но Всеволод с Петром строго на него посмотрели, отчего он с несколько обиженной миной уселся за рояль и принялся что-то весьма недурственно наигрывать.

Мак сыграл одну партию, и после теоретического проигрыша крупной суммы Всеволоду отошёл к окну созерцать зимнюю заоконную темень. Спустя ещё одну партию игроки решили всё-таки разойтись по комнатам, так что Всеволод подошёл к всё стоявшему у окна Маку, обнял и поцеловал в щёку, после чего они таким образом простояли несколько секунд и всё-таки направились в свою комнату.

— Знаешь, а я бы вот так и жил, будь у меня такая возможность, — говорил Сева полушёпотом, поглаживая нагое плечо Мака, освещаемое лунным светом. Пышные усы его приятно щекотали уши и шею лохмача. Тот лежал, вжимаясь спиной в нагие живот и грудь Севы, и оба созерцали луну на разъяснившемся небе за окном.

— Среди друзей?

— Не-ет, я про то, чтобы подальше от города. Только не здесь, а на берегу моря.

— Дом на берегу моря… Комната выходит окнами прямо на море… Кисея парит в воздухе от постоянного морского бриза… И прямо под окном стоит письменный стол… — с мечтательной отрешённостью протянул Мак.

— Ух ты! Ты прямо-таки подглядел мои фантазии. Да, с тобой скучно не бывает! — сказал Сева и нежно поцеловал Мака в шею. Тот лишь закрыл глаза и довольно улыбнулся.

***

Следующие дни проходили довольно расслаблено и весело. Несмотря на ясные ночи, погода днём была довольно тёплая, так что все часто гуляли, играли в снежки и лепили снеговиков под недовольные замечания маэстро Вяземского о том, что так и простыть недолго.

Мак уже привык по несколько раз в день слушать прекрасную игру на рояле от потомственных пианистов. Ко всему прочему с Антоном они уже не препирались день на третий спустя приезда, и даже худо-бедно нашли общий язык. Мак уж совсем перестал думать о городской жизни, точнее о своём месте в ней, и всё чаще в разговорах с Севой он становился инициатором фантазий на тему жизни в доме на берегу моря.

Тем не менее, одиннадцатого января пришла газета.

«… Помимо прочих безобразий, буквально плюющих в лицо милости и доброте государя нашего Императора, тюменские мятежники определённо получают немалую поддержку со стороны межсибирского конгломерата, чьи сепаратистские выпады в сторону нашей священной империи уже знакомы нашим читателям…»

— Типичный «Столичный Вестник»: ничего по делу не сказано, зато как завёрнуто! — прервал Пётр Антона, читающего вслух сегодняшнюю газету.

— Удивительно, что эта статья вообще напечатана. Видать, там не просто «недовольства» какие происходят, посему прессе и приходится как-то выкручиваться, но писать, — задумчиво протянул Антон, не отрывая взгляда от текста.

— Если требования о снятии эмбарго «очередные», то происходит там что-то уже не первый день. Значит, что-то зреет, — отметил Всеволод.

— И то верно, коли власти ссылают чуть ли не всех неугодных в Сибирь. Откуда ж тогда у сибиряков возьмётся благоприятное отношение к столице, когда из столицы из этой только налоговые поборы, завышающиеся постоянно требования юридические, да ещё пленники, а взамен они получают разве что непостоянные выплаты на развитие региона. Нет, власти наши всё правильно делают, со своей точки зрения: ежели регион не поддерживать, то по прошествии времени он достаточно ослабнет, чтобы взять его под полный контроль.

— Слушай, но Сибирь лишь по документам ещё в империи числится. Куда им слабеть, если они и без метрополии справляются, судя по всему? — сказал Всеволод.

— И это тоже верно. Я к чему веду: если судить с точки зрения властей, то всё предпринимаемое имеет логику. Но власти у нас недальновидные какие-то. Так что, чувствую, вскоре узнаем мы, насколько недальновидны их действия… Пожалуй, в отношении всего, — заключил Пётр.

***

Мак с Севой лежали на кровати лицом к лицу и рассказывали друг другу всякое при вечернем мерцании свечей. Сева то и дело задерживал свой взгляд на глазах лохмача. Когда между историями настала очередная пауза, он всё-таки не выдержал и подметил кое-что.

— Нет уж, мне не кажется, — Сева зарывал ладонь в космы Мака и массировал ему голову.

— Хм? — промычал Мак, изогнув бровь.

— Твои серо-голубые глаза теперь ярко-голубые, вот что. Лазурные, я бы сказал. Ко всему прочему ещё и светятся как будто.

— Странный ты. Не могут они быть ярко-голубыми, — Мак зажмурился с довольным видом, словно кот.

— Глаза поменялись у него, а странный я, — ухмыльнулся Сева, после чего навалился на Мака всем телом. Мак оказался зажат между адвокатом и кроватью.

— Хей, ты вообще-то тяжёленький, знаешь ли! — прокряхтел Мак.

— Да ну? По-моему, ты преувеличиваешь, — сказал Сева с довольно театральным ехидством, после чего поднёс своё лицо к лицу Мака почти вплотную; ещё чуть-чуть и их губы соприкоснулись бы. — Что же ты будешь с этим делать?

Мак на несколько секунд потерялся в зелени глаз, что смотрели в глубь лазури его собственных.

— А… а у тебя родинка больше стала, ага, — пролепетал Мак, переместив взгляд на маленькую точку рядом с левым глазом Севы.

— А?.. — только и успел сказать тот в недоумении, прежде чем Мак захватил своими губами губы Севы.

***

Он очнулся на ходу, будто тёмным ранним утром шёл куда-то, до того почти не спавши, и теперь навёрстывающий упущенное. Вокруг лес. Вроде бы темно, но он может различить каждый предмет, что попадает в поле зрения.

Он знает, что сейчас зима, что под ногами громко хрустит снег, но ему совсем не холодно. Он вообще не чувствует никакой прохлады. И всё же тянет в сон. Веки тяжелеют, но усилием воли он возвращает сознание на место, однако леса вокруг уже нет, а перед ним дверь, похоже в какой-то кабак. Почему кабак? Дверь довольно знакомая, хотя будто маловата. Откуда ни возьмись в груди вспыхивает некий жар, и до того бесцветная дверь окрашивается в оранжевый цвет вперемешку с чёрным. Он колотит в дверь длинными тощими руками, его всего трясёт.

Мак резко проснулся, отчего аж сел в кровати и принялся тяжело дышать, обливаясь холодным потом. Сердце билось с бешеной скоростью, сродни тому, когда он убегал от лошадей. И его продолжало трясти непонятно от чего. Сева тут же проснулся и обеспокоенно осмотрел Мака, затем обнял его, и лохмач начал приходить в себя. Вскоре они оба вновь улеглись спать в обнимку.