«Напудрив ноздри кокаином

Я выхожу на променад

И звёзды светят мне красиво

И симпатичен ад»

Глеб Самойлов

— И как давно у вас амнезия? — мужчина средних лет рассматривал глаза лохматого пациента.

— Да… месяца два-три, примерно, — Мак пожал плечами. Врач отошёл от него и уселся за свой стол.

— Спрашивать вас о том, что по вашему мнению послужило причиной потери памяти Я, полагаю, бессмысленно. И всё же, может быть вам известно хоть что-то касательно этого вопроса?

— Ну… Я знаю, что тогдашнее моё место жительства горело. Но не более того. Очнулся Я уже утром, и далее мне уже помогали местные.

— Хорошо… Что-то ещё вас беспокоит?

— Пожалуй, да. Иногда меня ни с того ни с сего одолевают странные состояния, находясь в которых Я ощущаю всё вокруг заторможенно, что ли… А также порой вижу вещи, которых в действительности быть не может. Мне это вроде как жить не очень мешает, надо сказать, однако Всеволод Акимович весьма волнуется, когда такое происходит в его присутствии.

— Что же, за это его винить нельзя. Он ведь искренне беспокоится о вас, месье Рамо.

Мак виновато улыбнулся.

— Как у вас обстоят дела со стрессом, месье Рамо? Насколько его много в вашей жизни? — врач слегка поправил пенсне и принялся что-то записывать.

— Сложно сказать… Хотя, порой бывает, что нервничаю больше обычного.

— Неужто Всеволод Акимович так сильно нагружает вас работой? — врач взглянул на Мака малость удивлённо.

— Нет-нет-нет, что вы! Он тут совершенно ни при чём! Я хотел сказать, что стресса у меня было много, но ранее, в основном в первые месяц-два после амнезии.

— Хм, понять можно. И тем не менее, если сейчас у вас ещё есть какие-то определённые стрессовые факторы в жизни, я бы рекомендовал вам их исключить, по мере возможностей. Также пропишу вам лауданум, не помешает. А в остальном, жду вас через месяц.

Мак вышел из кабинета в коридор докторской квартиры, после чего заглянул в гостиную: Всеволод Акимович попевал чай, читая газету.

Спустя минут пять пара вышла из парадной и неторопливо направилась домой.

— По крайней мере, физических повреждений нет.

— Ага, вот только вряд ли он знает, что же мне реально надо сделать, дабы всё это прекратилось.

— Никто не знает, раз уж на то пошло.

Мак приподнял бровь в удивлении и чутка повернул голову к идущему рядом Всеволоду.

— Так ты и не планировал меня вылечить?

— Планировал. И планирую, но я изначально понимал, что твой случай совсем не тривиален.

— Зачем же тогда повёл ко врачу, если и так понятно было, что ничего выдающегося из этого не выйдет?

— Затем, чтобы хотя бы попытаться полечить симптомы. Да и взгляд профессионала всё же точнее и острее, чем мой.

— Ну хорошо, допустим. И всё же я не могу не отметить, что эта моя так называемая «болезнь» не доставляет каких-либо значимых неудобств. Может, всё не так драматично, и тебе стоит свыкнуться с этим?

Всеволод остановился и повернул остановившегося следом Мака к себе, положив руки тому на плечи.

— Послушай, я ведь вижу тебя со стороны, когда ты, так сказать, «теряешься». Если честно, не будь ты таким необычным, каким являешься по неизведанным причинам, я бы просто списал всё на побочные эффекты от опиума — или гашиша, если на то пошло, не суть. Однако данность такова, что у тебя имеются экстраординарные качества, которые, полагаю, своими обратными эффектами всё сильнее и сильнее влияют на тебя. Не знаю, право, как ощущаешь это ты сам, но со стороны наблюдать за тем, как ты не только «теряешься», но порой и будто задыхаешься, мне уже невыносимо.

Всеволод тяжело вздохнул, убрал руки с плеч Мака и они продолжили свой путь домой в том же спокойном темпе, но теперь в тишине. Тем не менее, спустя несколько минут Мак нарушил молчание.

— И как ты хочешь разобраться с этим?

— Я думаю, что ключ к понимаю этих явлений может скрываться в том, что же всё-таки с тобой случилось тогда — в ночь пожара.

***

Следующие дни не отличались разнообразием. Мак выполнял свои обязанности, Всеволод уходил на работу, Мак принимал лауданум, праздно шатался по квартире, читал, иногда играл с Софьей Емельяновной в карты (часто проигрывая и получая тем самым дополнительную работу по дому, что только было на руку для отвлечения от своих же мыслей). Всеволод Акимович по возвращении всякий раз интересовался, как же прошёл день у Мака, и на его затворнические ответы лишь качал головой, словно преподаватель, заставший студента за праздными делами вместо приготовлений к аттестации.

Пока в пятницу двадцать первого числа на такой же ответ, как и предыдущие два дня, он не хлопнул себя по лбу, восклицая:

— Это никуда не годится! Господин Рамо, а ну живо одевайтесь: мы идём в Театр!

Мак даже оживился, и, как только он был готов выдвигаться, они все пошли: любовники в Театр, экономка к себе домой на выходные.

Театр встретил их с распростёртыми объятиями — впрочем, как и обычно. Хотя Всеволод за работой успел запамятовать, что эта неделя у Театра нерабочая, это его совсем не омрачило. Любовников сразу напоили, лишь только они переступили порог.

Спустя несколько часов весёлого пребывания среди друзей, Мак и Всеволод всё же решили вернуться домой.

— А звёзды красиво светят, да? Нечасто такое увидишь, — мечтательно сказал Мак, когда они остановились на мосту через канал.

— Это точно… Но! Позволь мне отметить, что твои глаза красивее любых звёзд! — поддатым голосом протянул Всеволод.

И тут же захватил Мака в крепкий поцелуй.

Ночь, Луна, звёзды… Пешеходный мост через канал, два любовника…

Они и не заметили, как за их спинами уже закрылась входная дверь квартиры: недолгий путь домой словно завернулся в туманную шаль. Было ли это от алкоголя, или, быть может, Мака снова одолело иллюминационное помрачение сознание — в сущности ему было плевать. На мгновение он будто увидел окна их квартиры с уличной стороны, словно на долю секунды его переместило вовне. От этого голова закружилась ещё больше, так что он смело списал это на алкоголь и тут же забыл.

Ещё несколько движений, и вот они оба в спальне, оба взъерошенные и страстно пожирающие друг друга взглядами.

— Сегодня моя очередь, — сказал Сева, улыбаясь исподлобья.

Он расстегнул жилет и рубашку лохмача, после чего мягко прильнул своими губами к его шее и стал медленно спускаться. Верхние одеяния опали, обнажая бледный торс Мака, и он лишь слегка вздрагивал, когда губы Севы соприкасались с его кожей.

Толстяк легонько надавил руками на торс лохмача, чтобы тот, наконец, опрокинулся на кровать. Мак упал на постель, и Сева продолжил свой «спуск», попутно освобождая лохмача от остальной одежды. Когда же все препятствия пали перед ним, Сева приступил к задуманному.

Мак содрогался в экстазе. Глаза его закатились, так что он просто закрыл их, отдавшись полностью партнёру. Огонёк предвкушения, довольно часто сопровождавший его в присутствии Севы, сейчас закономерно разгорелся настоящим пламенем. Все звуки смешались в какую-то кашу, Мак уже не мог различить, что происходит.

Он лишь чувствовал, как колотится сердце. Быстро. Слишком быстро.

До этого он экстатично извивался. Теперь его парализовало.

Рука Севы неторопливо скользила к нагой груди лохмача. Но он чувствовал, будто его медленно и садистично царапает кот, не стесняясь загонять свои когти глубоко под кожу.

Мак хотел сказать Севе, чтобы тот остановился, но тело не повиновалось ему совершенно. Сердце стучало так быстро, что у Мака даже появилась мысль, что он опять оказался в кошмаре. Ему даже отчего-то стало смешно, аж слеза покатилась по щеке, обжигая донельзя похолодевшую кожу. Мак почувствовал, что лишь спина ещё худо-бедно ему повинуется, но какой от этого толк?

Он всё-таки смог открыть глаза. Он увидел Севу. Тот самозабвенно делал своё дело. Рука его скользила слишком медленно. Почему всё такое заторможенное?

Мак сначала даже не понял, что произошло: внутри будто что-то надорвалось. Словно порвался некий ремень в разогнанной до опасных скоростей машине. Она не остановилась, нет… но ремень был важной частью всего механизма, пускай и скрытой где-то внутри.

Сначала он просто смотрел на Севу, словно контуженный. Но вдруг резко, словно прорванная дамба, его контуженное тело стало заливаться едким и жгучим отвращением. Даже к Феликсу он не испытывал такую бурю отрицательных эмоций, как сейчас.

«Покончим с этим. Дальше будет только хуже.» Он услышал свой же голос, словно тот выбрался из головы и запрыгал по стенам спальни, которая становилась отчего-то всё больше и больше, отражая и приумножая этот вполне знакомый, но теперь такой чуждый голос.

Рука Севы, наконец, добралась до груди лохмача. Толстяк почувствовал, как бешено колотится сердце Мака, и поднял на него взгляд. После чего сразу остановился.

— Что случилось? Я что-то не так сделал? — взволнованно спросил Сева.

Эхо внутреннего голоса до сих отражалось где-то в чертогах черепной коробки. Мак даже не сообразил, что он уже в полном контроле за своим телом. Но когда осознал, то ощутил, что выражает его лицо. «Презрение, боль, отвращение…»

— Мак, ты в порядке? Ответь, пожалуйста! Мак?!

Он даже не заметил, что всё это время не дышал. Вакуум внутри так сдавил грудную клетку, что игнорировать это дальше больше не получалось. Лохмач резко согнулся пополам и как мог звучно заглотил чуть ли не весь воздух в комнате — по крайней мере, звук был именно такой.

— Мак…? — полушёпотом спросил Сева, когда Мак, кажется, вдоволь надышался.

«Презрение. Боль. Отвращение.»

Мак посмотрел на толстяка. Тот стоял недалеко от кровати, весь растрёпанный, и словно боялся подойти ближе. Разве мог тот причинить ему вред? Неужели это было взаправду?

«Отвращение.»

Мак не отводил взгляда от Севы. «Я не мог…»

— Мак…?

«Я ведь не мог так подумать… Не мог этого ощутить…»

Лохмач отвёл взгляд. В груди вырос новый ком, но уже не вакуума. Лицо начало дёргаться.

— Я.… мне… мне надо подышать… — еле как выдавил он из себя дрожащим голосом, после чего тут же небрежно натянул штаны и рубашку, даже не застегнув её толком. — Я вернусь к утру. Обещаю.

Мак вышел из спальни, стараясь теперь не глядеть на Севу. После чего как мог быстро (и всё также небрежно) нацепил верхнюю одежду, взял ключ и пошёл во тьму ночи.

Хотя не такая уж и тьма. Мак шёл быстро, дышал часто. Промозглый ветер, беспрепятственно забиравшийся внутрь распахнутых одеяний, морозил и без того холодное его тело, но это лишь подгоняло Мака. Спустя пару минут он уже стучал в двери Театра.

— Мак, что произошло? Почему ты один? И почему такой… — настороженно спросила Аполлинария, закрывая за Маком двери.

— Позже, — холодным и нервным тоном бросил лохмач, уже поднимаясь по лестнице.

Он возобновил свой уличный темп, так что через четверть минуты он уже вскарабкался на сцену концертного зала. Вышедший из-за кулис Дариуш даже не успел ничего произнести.

— Моя коморка свободна?

— Да, но что…

— Разбудите меня под утро. Я ему обещал, что вернусь. Все расспросы потом, — нервная прохлада голоса сопровождалась и весьма заметной хмарью на лице лохмача.

Мак чуть ли не пролетел мимо директора и скрылся в «своей» коморке. Внутри мало что поменялось, да это и не важно. Главное, что на столике перед зеркалом стояло вино. Мак сразу же схватил бутылку, но тут же замер, увидев своё отражение. На него смотрела пара светящихся небесной лазурью глаз. Он отвернулся и тут же пригубил винцо, а когда осушил бутылку до половины, достал из подстольного ящичка опиум.

***

Вскоре он вывалился на улицу. Ночь, Луна, звёзды… Пешеходный мост через канал, один взъерошенный повеса… Он стоит на берегу и, чуть шатаясь, смотрит на небо.

— И звёзды светят мне красиво… И симпатичен… Ад.