Не скоро

— Лука.

Надтреснутый голос разлился по мирному шелесту зеленых трав безнадежностью и отчаянием, каким обычно воют тени, а не живые души. Лука не откликнулся. То ли не расслышал, вглядываясь в серебристо-голубое плетение змеек родниковой воды, вьющихся по сказочно-изумрудным лугам Элизиума, то ли решил, что ему померещилось.

Перси позвал еще раз, забираясь к нему по крутому склону, забрызганному пятнами сонных алых маков.

— Лука.

Лука поднял пораженный взгляд. Не золотой, слава богам, его взгляд золотым никогда уже не будет. Переменчивая голубизна его водянистых глаз отблеснула серебром бликов на глади ручья, но померкла под ворохом шока и ужаса, когда Перси навис над ним чернотой тени.

— Перси, — пораженно выдохнул он. — А какого, собственно, хера–

— Я жив, — оборвал его Перси сухо. — Живее всех живых.

— А как ты… — Лука вскочил на ноги, и Перси, бросаясь к нему через ручей, поскользнувшись на берегу, упал прямо в его руки. — Да ты псих просто, Джексон! Ты как сюда пробрался вообще?!

— Миссис О’Лири подвезла, — пробормотал Перси. Лука был теплый и сухой, его тело под руками и его плечо под щекой были твердыми и надежными, будто Лука и не мертвый совсем. Хотя возможно Перси просто внушил себе это, чтобы его психика не рухнула совсем пыльными руинами и серыми клубами дыма. — Неважно, Лука, блять, это вообще значения не имеет. Лука, боги… ты… я…

— Ш-ш, Перси, — оборвал его Лука, гладя по спине руками, целуя в висок, мягко отстраняя, чтобы смазанно поцеловать щеку, скулу, уголок заплаканных глаз, морская зелень которых, подчеркнутая раздраженно-кровавым, блестела еще ярче и пронзительнее. Лука кратко горячо коснулся его искусанных покрасневших губ своими безжизненно сухими. — Тебе надо идти.

— Но…

Перси тянулся к нему избитыми дрожью руками открыто и доверчиво, но Лука перехватил его запястья и поднес к своему лицу.

— Тебе… нужно… жить… — бормотал он, беспорядочно и нежно целуя тонкие смуглые пальцы. Перси смотрел на него широко распахнутыми глазами, на темных ресницах блестела роса соленых слез. Лука ненавидел видеть, как Перси плачет. Еще хуже было понимать, что сам Лука этому причина.

Перси плакал из-за него намного чаще, чем Лука того заслуживал.

— Лука… — потеряно откликнулся Перси, слабой хваткой непослушных пальцев пытаясь поймать ладони Луки. Смотрел так умоляюще и разбито, будто Лука прогонял его, верного своей семье щенка, из родного дома в холодную стужу и голод пригородных подворотен. У Луки сердце сжалось от боли, хотелось прижать к себе Перси крепко-крепко, лишь бы только его не отобрали у Луки снова, обнимать всю вечность, целовать его руки, слышать биение его сердца и чувствовать его тепло, его живое дыхание, запах морского бриза от его смуглой шеи, видеть озорное ехидство его довольной улыбки — Лука уже не помнил даже, когда в последний раз видел эту улыбку, не натянутую, искреннюю.

— Тебе нужно жить, — повторил Лука. — Тебе всего восемнадцать…

— Тебе всего двадцать, — парировал Перси. — Но это не помешало тебе зарезаться.

— Один из нас должен был умереть неизбежно, — настойчиво продолжил Лука. — И из нас двоих заслужил эту смерть я.

Перси хотел спорить, хотел объяснить и доказать ему, что он не заслуживал смерти, что он должен был жить, что можно было бы что-то придумать, вывернуться, успеть забрать его из руин и пыли Олимпа изломанного, но еще живого — и что, что Мойры еще несколько лет назад перед ним показательно нить Луки перерезали, мало ли, даже у судьбы бывают осечки. Можно было вымолить у богов пощады, вымолить поддержки у Посейдона, чтобы он помог Перси спасти того, без кого, кажется, на этом свете и дня не протянет и, умирая от собственного горя, разольется очередным ручьем из очередной трагической легенды.

Лука оборвал Перси кратким нежным поцелуем раньше, чем тот успел что-либо сказать.

— Иди, — пробормотал Лука чуть надтреснуто, выдавливая из себя слова против воли. — Уходи отсюда.

— Выгоняешь? — хмыкнул Перси невесело, а после добавил так убито, что у Луки болезненно сердце сжало: — Я же тебя теперь до самой своей смерти не увижу. Почему я не могу…

— Ты. Должен. Жить, — отчеканил Лука мягко, но настойчиво, держа его лицо в своих ладонях и глядя прямо в зелень его глаз. Пытался не думать о том, что он не увидит их пронзительную зелень еще очень, очень долго.

— Но я не хо–

— Перси, — Лука прижал его к себе, крепко и нежно. Хотелось бы сказать много всего, хотелось бы убедить его развернуться, уйти отсюда — из мертвого места, которому его живая душа еще не принадлежит и принадлежать не должна — и продолжать жить дальше, хотелось бы умолять не дурить и бежать спасаться, ведь такая импульсивная вылазка на тот свет, тем более к Луке, ему может очень дорого стоить. Хотелось перекроить все мироздание, чтобы в этом новом мире Перси был счастлив, живя свою жизнь, и даже думать забыл о смерти. Хотелось бы много чего еще сказать и вымолить, но выдавить из себя вышло лишь “пожалуйста”.

Перси безрадостно усмехнулся, разбито улыбаясь Луке в плечо: — Это так несправедливо, это так, сука, неправильно…

Лука нежно погладил его по волосам подрагивающей холодной рукой, пока Перси пытался уложить в голове, почему умереть должен был именно Лука, если из них двоих именно Лука вопреки всему, отчаянно и безнадежно, до последнего хотел жить. Он не говорил этого вслух, но Перси и не нужны были его слова, чтобы знать. Что он хотел жить. Хотел будущего. Хотел однажды обрести безопасность и свой дом, где мог бы жить в покое и в уверенности в завтрашнем дне, который непременно был обязан наступить. Хотел строить быт и получить, наконец, то, чего никогда в его жизни не было.

Перси бы все отдал, чтобы разделить этот быт вместе с ним и построить их совместное счастье, в уюте и покое, вдали от всяких войн. Но Мойры еще несколько лет назад решили иначе.

Они постояли некоторое время в тишине, слушая, как серебром журчит ручей. Оба понимали, что выкрали у судьбы и так уже слишком много, но найти силы отпустить не получалось.

Перси потянулся и поцеловал Луку, нежно, медленно и солоно-сладко. Лука ответил также неторопливо, как будто у них еще есть все время мира, отдаленно думая о том, что его в щепки разломает и размажет кровавым фаршем по изумрудным травам и брызгам красных маков, когда Перси все же решится уйти. И серебро ручья его боль не излечит.

— Полагаю, я дал вам уже предостаточно времени, — раздался со стороны прохладный голос. Они оторвались друг от друга, и Лука подавил инстинктивный порыв закрыть Перси собой, когда горло стянул петлей тошнотворный ужас.

Перси не удивился и не испугался, будто ждал этого. Впрочем, этого и стоило ожидать. Он только улыбнулся мертво и безрадостно:

— И тебе привет, Аид.

Аид едва заметно поморщился от его улыбки и даже не стал придираться к фамильярности обращения.

— Тебе пора уходить. Тебе вообще появляться здесь не стоило, Персей. Если бы вас увидел кто-то, не умеющий держать язык за зубами, то, считай, к утру бы уже весь пантеон был в курсе новостей. Вероятно, ты и сам осознаешь, чем это чревато.

— Я знал, что ты меня заметишь, — ответил Перси уже без улыбки, сухо и абсолютно серьезно. — И знаю, что ты никому ничего не скажешь. И не дашь другим разболтать.

Лука не совсем был уверен, на каких основаниях такая уверенность, но он знал Перси и знал, что если Перси так уверен, то основания есть и надежные. Что ж, хоть в чем-то Лука мог быть спокоен.

Лука отошел на пару шагов назад от него. От ощущения холода, когда пропало тепло живого тела совсем рядом, захотелось скулить. Он сказал хрипловато: — Иди.

Перси последний раз полоснул по нему усталой мертвой зеленью глаз и ушел с Аидом, не прощаясь. Аид решил не тратить времени на прогулку и, взяв Перси за плечо, увел его через ближайшую тень в Тронный зал.

Было пусто и мертвенно тихо. Обычно в холодной тишине потрескивал рыжий огонь из камина, но сейчас в нем только догорали кроваво-красным пепельные угли. Перси подошел к камину, сел на темный паркет перед ним и полез прямо голой рукой в угли, чтобы перемешать.

— Матери-Реи ради, Персей, — простонал Аид. — Руку убери.

Перси равнодушно убрал руку, не глядя на Аида. Аид щелкнул пальцами, и огонь вспыхнул на углях чистым золотом, весело потрескивая и мягко согревая мертвенно-холодный воздух пустого темного зала.

Видя, что Перси не собирается вставать, Аид опустился рядом с ним на паркет, чем заработал мельком брошенный нездорово-пустой взгляд и тотальное немое безразличие. Он терпеть не мог пытаться разгадать, что творится в потемках душ травмированных до руин подростков, даром что опыта было хоть отбавляй, учитывая Никколо и всех остальных его детей — легче и понятнее дело никогда не становилось и становиться не собиралось. Сейчас бы очень кстати был совет Персефоны. Ну или же передать из рук в руки данного подростка Посейдону и вздохнуть спокойно, что это больше не его проблема и вообще его проблемой быть не должно.

— Персей, — позвал на пробу Аид.

— Аид, — равнодушно отозвался Перси.

Аид глубоко вздохнул.

— Он уже прожил отмеренный Мойрами срок.

— Ага, — сухо ответил Перси, и за равнодушием пробилась озлобленная горечь. — Они у меня на глазах его нить перерезали, чтоб точно не забыл.

— Он уже прожил свое, но ты еще нет.

Перси не ответил, молча отвернулся.

— Тебе всего восемнадцать…

— Последние дни много кто и в восемнадцать, и в пятнадцать, и в тринадцать погиб, — перебил Перси. — Если ты хочешь прочитать мне нотацию на тему у-тебя-вся-жизнь-еще-впереди, то блять…

Его голос дрогнул, и он оборвался. Аид безнадежно обвел глазами потолок, как будто там среди серебряной и пурпурно-гранатовой росписи было написано, что ему делать.

— А почему нет? — спросил он тихо. Перси его проигнорировал. Сидел и молча наблюдал за рыжими искрами в золоте пламени камина. В полумраке, сидя на полу, в теплом золотистом свете он выглядел еще младше, чем был на самом деле. Только взгляд был совсем не по-детски безнадежно убитым.

Аид не стал выпытывать и позволил ему отмолчаться. Сам молча побыл рядом.

Только вставая, чтобы уйти вызывать Посейдона, тихо и твердо пообещал:

— Если ты оборвешь свою жизнь раньше отмеренного срока, я заберу душу Кастеллана из Элизиума и лично кину в бездну Хаоса, чтобы ты никогда больше не мог его увидеть.

Что ж, подумал он, выходя в темный коридор, Посейдон должен ему как минимум спасибо за это.

Аиду вполне искренне хотелось бы, чтобы разбитый плач за спиной ему просто померещился, но увы, нет.