Джудит
Джудит Андерсон с сомнением оглядела себя в зеркале. Продавщица, миссис Карутерс, утверждала, будто вновь привезенные платья были последним писком моды, но Джудит не была уверена, что подобные «писки» ей нравились. Юбка-панье напоминала очертаниями бочонок, а некоторые модели были, наоборот, чересчур простыми, похожими скорее на рубашки. Манто, правда, заслуживало внимания… Но черный цвет в сочетании подкладкой, зеленой, в алых цветах, будили некоторые неприятные воспоминания. Точь-в-точь то платье, в котором явилась в пошлом году на прием маленькая миссис Эндрюс…
И почему Джудит никак не могла перестать думать о ее муже, этом напыщенном болване? Ну, допустим, у него оказался дурной вкус — что ж, видимо, красивый мужчина — не значит умный. А может, он просто робок? Может, зря она поторопилась, попыталась соблазнить его так открыто?
При воспоминании об ощущении его твердеющего тела, сильных рук, сжавших ее локти, Джудит по-прежнему чувствовала истому. Все-таки у них впереди были бы несколько часов полного блаженства… Но что толку вспоминать, если ты упустила свой шанс?
Упускать шансы Джудит доводилось редко. Должно быть, поэтому каждое воспоминание об Эндрюсе или случайная встреча с ним приводила к вспышкам отчаянного раздражения. Все казалось неимоверно глупым, сама жизнь — пустой и невыносимо скучной, а еще хотелось что-то или кого-то разбить, сломать, унизить, хоть как-то отыграться за свое поражение. Сейчас, конечно, Джудит уже лучше собой владела, все же прошло немало времени, а еще пару месяцев назад, увидев на улице Эндрюса и его жену, явно в положении, она все же сделала… да, глупость. Вряд ли способную кому-то навредить, но все же…
Джудит тряхнула головой: она не желала предаваться тяжелым мыслям. Вернув миссис Карутерс манто и сдержанно высказав неодобрение всем новинкам, она покинула модный магазин, села в автомобиль и не спеша поехала по улице.
Проезжая мимо мэрии, Джудит задумалась, не заглянуть ли к отцу, как вдруг увидела нечто, заставившее ее притормозить. Из здания выходили Эндрюс, бережно придерживавший под локоть жену, а следом — красный, растерянный преподобный Дэвидсон, у которого был чрезвычайно виноватый вид. Не успев остановить себя — слишком велико было тревожное любопытство — Джудит поспешила выйти из машины и направилась к ним.
— Преподобный Дэвидсон, какая встреча! Миссис Эндрюс, мистер Эндрюс, рада вас видеть. Неужто вам вздумалось навестить моего отца?
Эндрюс и его жена смотрели на нее настороженно, плотно придвинувшись друг к другу. Маленькая француженка стала, по мнению Джудит, еще более нелепой; ее живот выглядел просто пугающе. Невольно представилось, как она заденет им, огромным и безобразным, какой-нибудь угол, и тогда… Джудит передернуло; не решившись смотреть на чем-то явно рассерженного Эндрюса, она обратилась к преподобному Дэвидсону:
— В самом деле, мне немного странно видеть здесь вас… в такой компании.
— Знали бы вы, мисс Андерсон, как странно мне самому и как неловко перед миссис Эндрюс, что пришлось ее беспокоить, — священник развел руками. — Тем более, дело-то яйца выеденного не стоит, а вот поди ж ты…
— Но что случилось?
— А вот судите сами. Вы, наверное, слышали, что со свадьбой мистера и миссис Эндрюс меня… поторопили, ну, и разрешения я не успел получить, чтобы, знаете, обвенчать протестанта с католичкой. Но в тот же вечер не поленился, написать письмо епископу — еще прежнему — и отправил. Казалось бы, уж сколько времени прошло — ну, кто бы вспомнил? Но нет, вспомнили! Епископ-то у нас сменился, и видно, новому мои аргументы не показались убедительными. Да еще кляузу кто-то на нас написал, словом, ему про нас еще и напомнили. Утром приехал его представитель и вызвал нас к себе — и меня, и мистера с миссис Эндрюс.
— Так что же, теперь их… развенчают? — Джудит чуть сглотнула. Эндрюс холодно усмехнулся, вперив в нее прямой взгляд, будто о чем-то догадываясь.
— Пусть попробуют.
— Все будет хорошо, Том, — улыбнулась ему жена; Джудит стало не по себе от того, как осунулось ее лицо, только глаза и остались, и те были обведены темными кругами. Судя по всему, беременность давалась ей тяжело, и Джудит уже знала, что миссис Эндрюс ждет двойню. — Ты же слышал, епископу скажут, что нас лучше оставить мужем и женой. Да в любом случае я никуда от тебя не уйду.
Муж улыбнулся, а Джудит подумала, какая невыносимая сегодня жара, ужасно раздражающая.
— В епископате не станут расторгать брак в таких обстоятельствах, — преподобный Дэвидсон, явно забывшись, кивнул на живот миссис Эндрюс. — Епископ ведь тоже не зверь. В крайнем случае, получим разрешение, и я обвенчаю вас еще раз, а детей как-нибудь узаконим.
Джудит не стала слушать дальше, растерянно попрощалась и заторопилась к машине, на ходу придумывая себе оправдания. Усевшись, она поскорее нажала на газ. Ей хотелось как можно быстрее уехать, скрыться…
Скрыться от воспоминаний о том дне, когда к ней, больше обычного взвинченной, явилась Этель с новостью о смене епископа и «прекрасной идеей» по поводу того, как можно отомстить Эндрюсам все-таки.
— Говорят, новый епископ — еще молодой и очень строгий… Уж поверь, он не упустит случая покарать грешников, — подруга смеялась, играя бровями. — Ну а нашему милого Дэвидсона небольшая взбучка, думаю, взбодрит.
И Джудит, повинуясь порыву, написала это анонимное письмо. И вот теперь ей было… неловко? Да, приходилось признать: она, пожалуй, сожалела о том, что сделала. Эндрюс, этот упрямец, будет пуще держаться за женщину, от которой отрывают насильно, а уж если узнает, что донос написала Джудит, и вовсе придет в ярость. Да и в общем, дело было не только в нем. Почему-то упорно лезло в голову, что беременным вредно волноваться и утомляться. А ведь от мэрии до нынешнего дома Эндрюсов было не так близко.
«Ерунда. Это благородным леди полагалось оставаться в постели месяцы до родов и после. А у этой девчонки, поди, и мать, и бабки работали с точно такими же животами». Но все же выкинуть из головы неприятную встречу и изможденный вид маленькой француженки никак не удавалось. «И зачем только этого каторжника прислали именно к нам! Как спокойно мне жилось без него… Но кто мог знать, что с ним так сложно будет сладить? Не оттолкни он меня тогда — сейчас все были бы счастливы… Да, кроме его жены, но зачем ее брать в расчет?» Не только ее, по справедливости… «Да, еще Эджком. Несчастное ничтожество».
И все же именно к Эджкому Джудит в конце концов послала записку. Пусть развлечет ее, как уже не раз развлекал. И ведь явился по первому зову, несмотря на все прошлые проклятия и уверения в ненависти. Почему же он все-таки так предан ей?
…Автомобиль унес их в гостиницу. Конечно, в их городке скрываться смысла не было, но оба они блюли видимость тайны. Джудит было так интереснее, да и не хотелось слишком уж подводить отца.
Джудит сегодня не была склонна к разговорам, а Эджком, в конечном счете, всегда подчинялся ее желаниям. И теперь он ждал, обреченный и покорный, ждал от нее милости… Но почему-то сегодня Джудит это не радовало. Неужели она докатилась в сентиментальном настроении до того, чтобы пожалеть его? Да что с ней такое творится?
Джудит обернулась к Эджкому. Она еще не раздевалась, а он, сидя на кровати, расстегивал рубашку. Сломленный, безвольный человек... Разве можно назвать его мужчиной?
— Скажите, а вы всегда были таким, как сейчас? Или после встречи со мной в вас что-то изменилось?
Наверное, она задала вопрос не тем тоном, каким обычно говорила с Эджкомом, потому что налице его не повилось обычной ядовитой ухмылки. Он на секунду насторожился — не смеется ли она? — потом задумался.
— Наверное, да. Раньше у меня были амбиции, я думал, будто на что-то гожусь. Даже, смешно сказать, когда приехал сюда, надеялся: подниму местную медицину, привнесу новаторские методы, знания… Ну и где теперь всё это? Кто я? Жалкий пьяница, игрушка в ваших руках, причем не любимая, а так… Удобная.
Горечь в его голосе сейчас почему-то не позабавила, а откликнулась в душе.
— И вы терпите, потому что любите меня? Теряете себя ради женщины, которая никогда не отвеит вам тем же? Но почему? Зачем продолжать игру, зная, что не отыграешься?
Джудит сама не знала, его спрашивала или себя. Но он ответил, просто и искренне:
— Что греха таить, сначала я надеялся отыграться. А потом… Мне стало неважно, кто я, какую роль при вас играю. Мне важно только, что мне разрешено рядом с вами быть.
Джудит снова не верила себе: кажется, она покраснела. Ей нужно было как-то избавиться от этого постыдного чувства, будто унижение Эджкома унижало и ее. А если…
— Вот что, Эджком. Я отпускаю вас. Вспомните о том, каким вы были.
Сказала и сама испугалась: как будет без него? Но отступать было не в ее характере. А он поднялся, глаза его заблестели, щеки покрылись румянцем:
— И тогда вы…
Он ее не понял. Джудит твердо посмотрела на него:
— Это любовь заставляет вас надеяться? Нет, милый, нет. Живите так, будто никогда меня не знали.
Она повернулась и хотела уйти, но он схватил ее за локоть:
— Постойте! Вы решили быть с кем-то другим и поэтому меня прогоняете? Кто он?
Он тяжело дышал, в глазах отражались ярость и бессилие загнанного зверя.
— Я вас не прогоняю. Я даю вам свободу, — повторила Джудит, борясь с тем, чтобы порадоваться, какую бурю в нем вызвала. — А теперь отпустите меня.
Томас
Томас проснулся оттого, что кровать Одри как-то слишком уж часто скрипела. В последнее время он снова укладывался на полу, чтобы ночью случайно не задеть живот жены — такой огромный по сравнению с ее миниатюрной фигуркой. Даже страшно было думать, как… Особеннo не пo себе сталo с тех пор, как три дня назад их вызывали в мэрию из-за каких-тo формальностей с их браком. Томас толькo из-за Одри сдержался, чтобы не высказать заезжему крючкотвору все, чтo думает пo поводу егo появления и требования непременнo явиться им обоим. Не говоря уже o волнении, Одри моглo растрясти в экипаже. Тревожась за жену, он не уходил спать на диван в гостиную, как она просила: опасался оставлять ее ночью одну. Но вечером накануне страх отпустил, Томас чувствовал ладонью, как под платьем Одри шевелятся его дети, то и дело выпячивая ножки. И уснул он безмятежно, но вот проснулся от того, что Одри аккуратно, но как-то особенно беспокойно ворочалась и пыхтела.
— Что случилось, Малыш? — Томас сел на тюфяке и вгляделся в темноту. Одри ответила не сразу; он уловил, как тяжело она дышит.
— Ты не волнуйся… — она сглотнула, и Томас в ужасе вскочил: он понял, что происходит.
— Началось, да?!
— Кажется, да, — Одри то и дело сжимала губы, слова вырывались невнятные. — Не бойся. Пока ничего. Я легла поудобнее, полежу до утра.
— Какое «полежу»? Я немедленно иду за миссис МакФадьен!
Старшая коллега Одри обещала помочь, если роды начнутся.
— Том, да она же спит…
Не слушая, он метался по комнате, одеваясь. И вдруг замер — у Одри вырвался сквозь зубы протяжный стон.
— Тебе больно?!
— Это же роды, Том. Будет больно, да. Ты не слушай.
Да, он помнил день, когда Хелен рожала Эльбу. Она тоже страшно кричала, это длилось несколько часов. Он не знал, как не сошел с ума от бессилия помочь. А ведь с Хелен были лучшие врачи Белфаста…
Одри судорожно втянула воздух. Ее маленький кулачок стиснул простыню. Томас подавил дрожь.
— Я скоро, Малыш. Скоро вернусь!
Миссис МакФадьен он поднял с постели громким стуком в окна. Казалось, она нечеловечески долго копается, собираясь. Томас прислушивался, будто крики Одри могли долететь до ее домика. Наконец миссис МакФадьен появилась в передней одетая и с сумкой.
— Странно, что у вашей жены так рано началось, — пробормотала она озабоченно. — Ведь ей еще месяца полтора надо было носить…
— Это плохо, да?
Он и сам знал, что плохо. Но врач предупреждал Одри, что при двойнях роды начинаются раньше.
— Не очень-то хорошо, сами понимаете. Но это случается. Надеюсь, обойдется все. Как нарочно, врачей-то в городе нет. Мистер Эджкоб только вернулся из паба, я его в окно видела, да он уж дня три не просыхает. А мистер Фарли вчера отправился в соседнее поселение, говорил, дня через три вернется.
Томас едва не схватился за голову: так жутко ему стало.
… Вернувшись, он с порога услышал как будто стон умирающего животного — Одри, видимо, все еще боролась с собой, все еще не кричала. Томас поспешно кинулся в комнату. Стало уже чуть светлее, и он смог различить, как страшно Одри побледнела и что ее лицо все усеяно мелкими каплями пота.
— Хорошо, что ты вернулся, — она сжала его руку влажными холодными пальчиками. — Теперь все наладится. Здравствуйте… Миссис МакФадьен.
— И вам не хворать. Сейчас справимся, это дело житейское. А вы, мистер Эндрюс, подите нагрейте пока воды. Да поменьше сюда заходите, не для мужчин зрелище.
Когда совсем рассвело, Одри стала кричать. Томас и не думал, что она может кричать так сильно — разве что смутно вспоминался момент, когда он чуть не умер после кнута. Невольно ему подумалось: лучше бы уж умер, чем сейчас такое слышать. Он без конца спрашивал у акушерки не пора ли бежать за врачом, но та уверяла его, что пока в этом нет необходимости.
Миссис МакФадьен уже не могла отогнать его. Он сжимал Одри руку, а она кричала, мотая головой по подушке, захлебываясь; по красному лицу текли слезы. Иногда Одри стихала, Томас давал ей пить, и она что-то судорожно шептала по-французски — видимо, от боли она забыла английский, не совсем родной ей язык.
Томас молился про себя, чтобы это скорее закончилось, но миссис МакФадьен, когда он вопросительно посмотрел на нее, покачала головой.
— Видно, в вас пошли, большие слишком. Врача бы сюда. Сходите, может, доктор Эджком проспался.
Том резко поднялся, поцеловал Одри. Страшно было оставлять ее.
— Vas-y, Thomas, ça va aller…Давай, Томас, все будет хорошо
Она попыталась улыбнуться, но тут же ее губы плотно сжались — она снова подавила крик. Томасу хотелось снова очутиться у позорного столба или на тонущем «Титанике» — только бы она не страдала в эту минуту. Но он ничего не мог изменить, ни одного шага в прошлом, чтобы Одри не мучилась сейчас.
Со всех ног он пустился к дому Эджкома. Горничная, открыв, прошептала, что хозяин снова успел напиться и вряд ли примет; задыхаясь,Томас отстранил женщину и быстро вошел.
Да, судя по запаху, Эджком пил не первый день. На полу валялась пустая бутылка; хозяин, растянувшись на диване, прихлебывал еще из одной.
— Кого вижу, — глумливо ухмыльнулся Эджком. — Мой счастливый соперник. Как вы, сегодня дома ночевали или у нашей Юдифи? Вот ведь умение сносить мужчинам головы, согласитесь… Интересно, у нее миддлнейм — не Саломея?
Неужели пo городу дo сих пор ходила эта мерзкая лживая сплетня? Впрочем, сейчас ничтo не имелo значения.
— Поднимайтесь, — скомандовал ему Томас; соблюдать вежливость с человеком в таком состоянии и настроении было бессмысленно, как и спорить по поводу его заблуждений. — Моя жена рожает, вы должны ей помочь.
— Рожает? — Эджком пьяно хихикнул. — А что, женщины… ик… не могут справиться без доктора? Вроде всегда сами…
— Миссис МакФадьен говорит, требуется помощь врача. Собирайтесь.
— Ну, в нашем случае врачу самому бы кто помог, — Эджком развел руками. — Вы же видите, я мертвецки пьян. Она меня прогнала, может, ради вас, я не знаю, так чтo мне еще остается?
— Сейчас протрезвеете.
Томас схватил Эджкома за грудки и хотел поставить на ноги, чтобы затем отвести умыться, но тот тяжело повис у него в руках. Вином от него воняло так, что было трудно дышать.
— Ну пьяный я. На ногах не стою. Чего вам от меня надо?
Стало так страшно очевидно, что Эджком не смог бы помочь ничем. Только хуже напортил бы. Томас с досадой оттолкнул его и вышел.
Он сам не помнил, как вернулся домой, то и дело срываясь на бег. Сначала даже удивился, какая тишина стояла, даже испугался — а потом невольно отшатнулся из-за пронзительного крика, от которого, кажется, зазвенели стекла. Метнулся в спальню — там Одри, совершенно белая, откинувшись на подушки, хватала ртом воздух, точно вытащенная на берег рыбка. Ее растопыренные пальцы конвульсивно дрожали, глаза уставились в потолок и как будто ничего не видели.
«И все это из-за того, что я был таким эгоистом, не мог сдерживаться… Не мог уговорить ее не заводить детей…»
— Одри… Девочка моя милая…
Он схватил ее руку, прижал к лицу. Она медленно повернула голову и очень тихо, едва шевеля губами, прошептала:
— Про-сти…
Он уже не мог держать себя в руках, забыл о присутствии миссис МакФадьен. Сгреб Одри в охапку, стараясь только не задеть живот, огромный и страшно напряженный, привлек к себе, почувствовал, как она прижалась щекой к его груди, и беззвучно разрыдался. Она лежала в его объятиях, исхудавшая за эти часы так, что он чувствовал под ладонью кости, совсем крошечная, обессиленная, и он ощущал, что безвозвратно теряет последнее, что у него осталось.
Миссис МакФадьен молчала, кажется, понимая, что попытка привести доктора Эджкома закончилась провалом. И тут Том вспомнил про доктора Фарли… Далеко ли он уехал?
— Сейчас, Малыш, погоди.
Он аккуратно опустил Одри на подушки и спросил у миссис МакФадьен:
— Так где, вы говорите, доктор Фарли?
— В Джорджтауне. Туда скакать-то часа два. Да вон гроза собирается. А вам ведь и нельзя, мистер Эндрюс, под суд пойдете, если город покинете.
— Там вряд ли что новое. Одри, — он посмотрел в мутные от боли родные любимые глаза. — Я уеду ненадолго и привезу помощь. Держись, Малыш, хорошо?
Одри сморщила лоб, точно вспоминая слова.
— Том… Не надо… Тебя… Накажут…
И тут же она судорожно задышала, сжав зубы, запрокинула голову, прижавшись плечами к постели, и сдавленно, страшно закричала.
Лучше снова пойти под кнут, чем смотреть, как она мучается. Еще раз поцеловав ее, Томас быстро вышел. Он подавлял панику, действовал не задумываясь, несмотря на то, что внутри каждый раз все содрогалось от нового пронзительного крика, доносившегося из дома.
Постучался к мистеру Ройчу, соседу, чтобы взять его лошадь, но ему никто не открыл. Хорошо, придется взять без спроса. Том открыл чужие ворота и быстро пошел в загон; старик КвилпПерсонаж повести Ч. Диккенса «Лавка древностей», горбатый карлик, прозванный так любительницей Диккенса миссис Ройч за редкостное безобразие, давно знал его и совершенно не испугался.
— Давай, приятель. Постарайся.
Старый конь вряд ли поскакал бы быстро, но выхода не оставалось. Томас припустил коня по дороге, даже не оседлав.
Тучи все сгущались. Ветер налетал порывами, пыль клубилась. Стало темно, как ночью. Несколько раз сверкнула молния, Квилп взбрыкивал, приходилось держаться крепче. Ударил гром — такой, что земля вздрогнула, а Том все погонял коня. Они должны были успеть.
Дождь хлынул, копыта у коня стали разъезжаться. Том все погонял его — сквозь потоки, по грязи — но бедняга вдруг споткнулся, поскользнулся и грянулся оземь. Том сам полетел вниз, кувыркаясь по грязи, обдирая руки и бока о придорожные камни. Еле выбравшись, Том увидел, что конь судорожно водит копытами по земле. На морде выступила пена. Квилп не выдержал и теперь подыхал. Но впереди как будто уже виднелись огни, и Том заторопился по дороге, побежал изо всех сил, скользя по раскисшей грязи.
Гром оглушал, вспышки молний били по глазам, как в ночь прибытия «Карпатии». Одежда насквозь промокла и липла к телу, вода стекала с волос на лицо, так что приходилось то и дело вытирать его, чтобы не бежать вслепую. Но все же Том наступил в темноте на булыжник и рухнул, боль пронзила ногу. Кое как поднялся на колени, вытер лицо снова, вгляделся в даль. Огни не приблизились, кажется, ни на дюйм, а ведь была уже ночь. Сколько ему еще идти, когда он вернется? Что сейчас с Одри? Выдержит ли она? Томас завыл сквозь зубы от отчаяния и ужаса, вспомнив, какую ее оставил. Умирающую. Жива ли она еще? Один, жалкий, слабый, он ничего не мог сделать.
Томас запрокинул голову к черному, мутному небу, сжал кулаки и крикнул что есть сил:
— Тебе все мало, да?! Мало было?
От удара грома слегка тряхнуло землю. Нет, не то надо говорить, чтобы Одри осталась жива, не грозить, смириться. Томас бессильно заплакал.
— Прости, пожалуйста. Накажи меня, только пусть она…
Он не смог больше ничего произнести. Заставил себя подняться, хотя ноги дрожали и плохо слушались, снова побежал вперед из последних сил, прихрамывая… И вдруг из темноты навстречу вынырнули два огня, подсвечивая косые струи сильного ливня. Томас сам не заметил, как вышел на середину дороги.
«Надо остановить машину. Уговорить водителя добраться до города, до больницы: Фарли, если еще не уехал, наверняка там, его иногда вызывали «на консилиум». А не согласиться - черт с ним, выкину и поеду сам». Томас встал посреди дороги и принялся махать руками. Огни приближались, и кажется, машина стала притормаживать, он кинулся навстречу, уперся ладонями в теплый капот.
— Пожалуйста, мне нужно в город!!
Дверца распахнулась, Томас невольно отступил на шаг: перед ним была мисс Джудит. Кажется, она была ошарашена тем, в каком виде он предстал перед ней, но для Тома это не имело значения. Если ехать с ней — единственная возможность добраться до города, он поедет.
- Мисс Андерсон, умоляю вас...
— Полезайте, мистер Эндрюс, — услышал он ее капризный голос. — Я не хочу вымокнуть из-за вас.
Джудит
Джудит возвращалась от кузины Мойры, где провела два дня. Та вчера праздновала день рождения, а сегодня часть гостей, оставшихся ночевать, приходила в себя. На развеселой вечеринке Джудит думала забыться, но мрачное настроение почему-то не отпускало. Она даже решила уехать,не дождавшись окончания веселья. И вот, на обратном пути в родной город, посреди поля, в жуткую грозу она неожиданно встретила ту самую причину своего мрачного настроения... Вид Эндрюса шокировал ее - насквозь мокрый, грязный, с ободранными в кровь руками и в разорванной рубахе, дрожащий то ли от холода, то ли от волнения, он произвел впечатление безумца.
Слушая, как Эндрюс торопливо и сбивчиво объясняет про напившегося врача, она старалась подавить глухой страх. И надо же еще этой простушке-француженке догадаться рожать, когда доктора окончательно отвергла дама сердца! Становиться косвенной причиной смерти даже этой девчонки совсем не хотелось. Так что Джудит покорно развернула машину и отправилась вместе с Эндрюсом на поиски доктора Фарли.
Им повезло трижды. Они никуда не врезались, петляя по извилистых улочкам, блестевшим от ночного дождя, Фарли еще не уехал, а бензина оказалось достаточно, чтобы добраться обратно. По дороге, правда, сумасшедший старик Фарли, совершенно ее не стесняясь, выспрашивал у Эндрюса подробности родов, но в конце концов, викторианской ханжой, чтобы чего-то стесняться, Джудит никогда не была. Тем более, ей следовало не вслушиваться, а следить за дорогой. Однако она успела заметить: Эндрюс то и дело сжимал виски, порой начинал судорожно всхлипывать, но тут же брал себя в руки и отвечал Фарли достаточно четко.
Она не знала точно, где Эндрюс живет, и ему пришлось ей подсказывать, когда они въехали в город. Голос его звучал отрывисто и глухо. Джудит все сильнее ощущала неловкость, мечтая поскорее высадить обоих пассажиров и наконец отправиться к себе. Но когда они наконец оказались на месте, она вошла в дом следом за Эндрюсом и Фарли. Сама не зная, зачем.
Она ожидала диких криков и суеты. Но вместо этого им тихо открыла сухопарая старуха, у которой в руках был какой-то сверток, издававший странные звуки, вроде тихого, но скрипучего мяуканья. Эндрюс отупело поглядел на эту женщину и продолговатый кулек у нее в руках.
— Откуда вы, миссис Эванс? И…
— Да решила навесить вас с Одри вечерком, а вот надо же… — миссис Эванс легонько потрясла кулек, с любящей тихой улыбкой заглядывая в внутрь свернутого одеяльца.
— Дочь у вас. Красавица-то какая. Поглядите, только не трогайте, пока такой грязный.
У Эндрюса затряслись губы.
— Дочь? А… Господи!
Он бросился вглубь дома, Фарли последовал за ним. До Джудит долетел голос еще одной женщины из комнаты:
— Вовремя вы, доктор Фарли, второй-то у нас застрял, видно, не вылезет никак. Она уж, видите, сомлела. Э, мистер Эндрюс, отойдите-ка, не тащите сюда грязь!
Старуха Эванс, продолжая покачивать ребенка, уселась на старый диван.
— Как рассветет, пойду искать кормилицу. Крохе-то есть надо, а там…
Она покачала головой и шмыгнула носом, силясь не заплакать. Джудит все-таки решила полюбопытствовать, что же происходит «там». Заглянула в соседнюю комнату: вокруг кровати суетились врачи, Эндрюс стоял на коленях, прижавшись губами к чьей-то крошечной руке. С подушки свешивались длинные черные кудри. В нос ударил тяжелый сырой запах крови и Джудит с ужасом увидела у двери комок окровавленных простыней. Вот раздался тихий, но глубокий стон. Джудит попятилась. Ей стоило бы уйти, но она не решалась. И тут ее заметили.
— Мисс, — резко сказал ей Фарли, обернувшись и закатывая рукава рубашки.— Не стойте без дела, выведите мистера Эндрюса и проследите, чтобы он умылся и переоделся.
Джудит чуть помялась, приблизилась к Эндрюсу, который как будто окаменел, держа жену за руку. Теперь ясно было видно ее совершенно бескровное лицо с заострившимся носом и запавшими глазами — и раздутый, безобразный живот. Тонкой, точно прозрачной рукой француженка что-то прижимала к губам.
Джудит замялась, не представляя, что ей делать, говорить. Наконец произнесла довольно твердо, сама собрав все свои силы:
— Мистер Эндрюс, вы должны взять себя в руки и выйти. Не мешайте врачу работать.
Она дотронулась до его плеча, и ей показалось сначала, что он ее не услышал, но все-таки минуту спустя он поднялся. Жена, приоткрыв мутные глаза, протянула к нему руку и вложила что-то в ладонь. Он сжал пальцы, поцеловал жену в лоб и медленно, точно у него кончились силы, побрел прочь из комнаты, то и дело оглядываясь. Джудит, чувствуя непривычное смущение, закрыла дверь в спальню, вернулась в первую из комнат, села в угол дивана, сложив на коленях руки, и принялась наблюдать за Эндрюсом.
Сначала он бесцельно бродил по комнате, не замечая ничего вокруг, оставляя грязные следы. Сквозь прорехи порванной рубахи Джудит увидела жуткие шрамы на его спине и оторопела который раз за вечер. Потом, кажется, он овладел собой: взял чистые вещи, куда-то ушел, вернулся уже умывшийся и переодевшийся. Но все-таки он точно никого не видел, не обращал внимания даже на собственную дочь, задремавшую на руках у миссис Эванс — то мерил шагами комнату, то застывал, что-то быстро шепча, сжимая в кулаке какой-то маленький предмет. Джудит понимала, что лишняя здесь, но уже не представляла, как вернется домой, спокойно ляжет спать, зная, что где-то рядом один человек умирает, а другой горюет. А ведь она обоим хотела причинить зло. И в общем… Неужели роды у француженки начались раньше времени действительно из-за вызова в мэрию?
Тут она кое-что вспомнила.
— Мистер Эндрюс… Вам ведь нельзя покидать пределы города. Вас видел кто-нибудь?
Он вздрогнул, попытался сфокусировать на ней взгляд, мотнул головой:
— Нет. Наверное, нет. Не помню.
— Ройч видел, сосед, — проворчала миссис Эванс. — Они с женой уж приходили ругаться, он клячу их украл. Я их выпроводила, но они обещали заявить в полицию.
— Он пал, — откликнулся Эндрюс. — Квилп.
— Я поговорю с отцом, — пообещала Джудит. — Он повлияет на то, чтобы в ваше положение вошли.
Уж в этом-то отец ей не отказал бы: впервые она попросила бы что-то бескорыстно, он должен был это почувствовать.
— Спасибо, — с трудом пробормотал Эндрюс и тут же нелепо махнул рукой. На пол из его пальцев что-то выпало, они с Джудит одновременно наклонились поднять, и она наконец разглядела, что ему передала жена и что он не выпускал все это время: католический крестик.
Джудит сглотнула, посмотрела Эндрюсу в лицо — лицо оглушенного или сумасшедшего. Наверное, он даже не поймет, что она скажет. И все-таки она не могла больше молчать:
— Простите меня. За всё простите.
Он будто бы и не услышал ее, но ей самой действительно стало легче.
За дверью завозились, Эндрюс снова сжал кулаки, кажется, заставляя себя не кинуться туда — тем более, опять стали слышаться глухие стоны. Они стали громче… И вдруг раздался совершенно другой звук. Такой, какой Джудит уже сегодня слышала: плач новорожденного ребенка.