Лето подходило к концу. Подготовка к свадьбе, которая была для Дафны не очень заметна всё это время, стремительно набирала обороты. Мать присылала с совой варианты списков гостей с комментариями. В ответ же Марк и Дафна присылали тот же самый свиток, только с поправкам и уже своими коллективными комментариями, написанными, специально по этому случаю, чернилами другого цвета.

Дафна стабильно переписывалась с сестрой. Поначалу та не разделяла восторга блондинки по поводу намечающегося соединения Парвати и Оливера, но Гринграсс-старшая была неплохой рассказчицей и, обрисовав всё в письме так, что можно было браться за роман, она вскоре заразила своими эмоциями и ожиданиями сестру.

«Мне по-человечески жаль Вуда из-за истории с его невестой, и я рада, что намечается неплохая возможность устроить ему личную жизнь. Я, конечно, знакома с Парвати не так близко, как ты, но, по моим воспоминаниям со школы, она довольно мила и воспитана, так что, возможно, эти двое составят в итоге неплохую партию. И ты даже погуляешь на ещё одном торжестве, потому что уж тебя-то туда точно пригласят, а вот за свою персону не ручаюсь».

Также сестричка в красках описывала свой медовый месяц (тактично опуская самые интимные подробности), красивые пейзажи, пляж, огромный особняк, который для них с Драко сняли то ли Малфои, то ли их семьи вместе. В двух словах, будни девушки с каждым днем становились всё насыщеннее. Однажды и Марк, и Дафна так устали, потому что до поздней ночи сидели за какими-то решениями к свадьбе (это было то ли меню, то ли посадка гостей), что, полусонные, машинально оба двинулись в сторону комнаты Флинта, до которой было рукой подать, и, автоматически переодевшись ко сну, там и уснули. Утром, к удивлению жениха, Дафна не выскочила из постели с ужасом и гневной тирадой о развращении, а просто приняла душ и переоделась так, словно спать в постели Маркуса Флинта для неё – обычное дело. И с того самого дня будущие супруги спали в одной комнате, хотя словесно это так и не было оговорено. Даже Парвати не сразу узнала об этой перемене в жизни подруги, но тактично промолчала и ограничилась только на мгновение расширившимися глазами и приподнятыми бровями.

А когда приходило время репетировать свадебный танец Дафна вообще словно проваливалась в некую иную вселенную. Марк двигался плавно, держал её уверенно, и девушке абсолютно не нужно было думать о том, куда поставить ногу, чем коварный мозг тут же пользовался и отключался, из-за чего после танца Дафна как будто просыпалась.

И вот, когда до свадьбы оставалась уже неделя, однажды утром, проснувшись неожиданно рано, Дафна поймала себя на том, что лежит на боку, подперев рукой голову, и рассматривает спящего Марка. Во сне его лицо было умиротворённым, и девушка могла с легкостью, не кривя душой, признать его красивым.

«Странно, – меланхолично подумала она, – несколько месяцев назад его внешность меня ужасала. Я не могла даже нормально есть в его присутствии, не говоря уже о том, чтобы слово вымолвить. Уж никогда не думала, что действительно это произнесу, пусть и мысленно, но спасибо отцу за то, что отправил меня сюда. Ведь Марк не плохой человек, если узнать его ближе и показать, что хорошо к нему расположен. У него просто была тяжелая жизнь, да и внешность, опять же… Хотя, уж к чему – к чему, а к его внешности я привыкла, и теперь она кажется мне даже красивой… своей, какой-то уникальной красотой. Я всю жизнь боялась, что мой брак будет неудачным, в том смысле, что я буду несчастна, как нелюбимая женщина, на долгие годы привязанная к нелюбимому мужчине, но эти месяцы дали мне понять, что меня выдают замуж вовсе не за чудовище. Марку не повезло с семьей, да и с внешностью тоже, а поскольку, видимо, никто не желал видеть дальше внешности, и решал, что за ней всё равно не может скрываться ничего хорошего, они сами и сотворили замкнутого, отчуждённого, злого и напуганного человека, которого настораживает любое доброе слово в его сторону. Но любой человек заслуживает любви и, если он её получает, то со временем открывается с новой стороны, с той, которую я разве что мечтала когда-нибудь узнать. И сейчас я даже рада, что наш с Драко роман в своё время не сложился, потому что теперь, во-первых, мы не испытываем никакой неловкости, а во-вторых, мне просто не с чем сравнивать, и я этому рада».

И, удовлетворившись итогом своего мысленного монолога, Дафна откинулась обратно на подушки и забылась сладким сном ещё на несколько блаженных часов.

***

 – Никогда не предполагал, что ты умеешь вязать, – вырвалось у Оливера, пока он, искренне удивлённый и даже отложивший какой-то свой свиток, наблюдал за тем, как пальцы Парвати ловко управляются со спицами.

 – Это моё детское хобби. Мы, конечно, чистокровные и всё такое, но всё же не аристократы, как Гринграссы, где девушек учат с пелёнок рисованию, пению, этикету и вышиванию на пяльцах… ума не приложу, зачем вообще это надо уметь. Можно подумать, для жениха вышитые полотенца окажутся гораздо ценнее пары миллионов на счёте невесты. – Она фыркнула. – Поэтому нас с сестрой растили более просто, без всякой чванливости. Этикет мы, конечно, тоже изучали, но нам с Падмой было интереснее переливать сок из одного бокала в другой, чем запоминать, что и в какой бокал принято наливать. И в выборе занятий в свободное время мы были тоже вольны. Я выбрала вязание. Сама не знаю, почему. Возможно, потому что Падма – самая настоящая мерзлячка, вот я и вязала ей бесконечные носки, шарфы и шапочки. На целый легион домовиков хватило бы. – Она тихо засмеялась, погрузившись в воспоминания.

Оливер тоже засмеялся. Парвати была такая настоящая, такая… теплая что ли. Парень поймал себя на мысли, что мог бы ещё много часов просидеть рядом с ней, глядя, как она вяжет, а где-нибудь рядом будет уютно потрескивать камин.

«Прямо идиллическая семейная сцена, – подумалось ему, а потом Оливер поймал себя на мысли, что и в самом деле был бы не против когда-нибудь сделать Парвати предложение, на деньги, вырученные от зарождающегося бизнеса, выкупить их дом, к примеру, и поселиться там втроём, забрав туда и Падму. Потому что в своем доме ему было одиноко, неуютно и грустно, и так и тянуло вспомнить школьные годы и Анжелину Джонсон. Хотя конкретно сейчас, стоило ему вспомнить об Анжелине, вспоминалось только хорошее: как она летит, пригнувшаяся к метле, с неизменным отвоёванным квоффлом в руке, сосредоточенная и собирающая забить очередной гол и никак иначе, как она смеётся в гостиной и волосы закрывают ей лицо, как они до хрипоты спорят о тактике игры, а потом хохочут… Да, конечно, он любил Анжелину, но, похоже, настало время отпустить её и дать себе ещё один шанс на счастье. И если Парвати Патил – та, кто может дать ему это счастье, то почему нет?»

***

Будто бы сразу отовсюду зазвучала музыка. Марк протянул руку, и Дафна приняла её. А потом она опять будто бы оказалась во сне. На этот раз они уже не репетировали. Они танцевали их свадебный танец в холле их особняка, за окнами медленно кружился снег, а многочисленные гости стояли вокруг них и, кажется, что кто-то нажал на «стоп», потому что они словно застыли, наблюдая за женихом и невестой, как они кружатся, кажется, даже не касаясь пола. Они составляли удивительный контраст: Дафна походила на ангела, каким-то чудом спустившегося на Землю: её светлые локоны, белоснежная кожа и платье, своей белизной соперничающее со снегом за окном, казалось, тоже принимали в этом танце участие; Марк же напротив, смуглый, черноволосый, облачённый в чёрный фрак выглядел полной противоположностью невесте. Его фигура и пугала, и завораживала, и притягивала одновременно. Пэнси Паркинсон, вплывшая в холл под ручку с Монтегю в числе прочих гостей, при виде него даже тихо одобрительно присвистнула. В первом ряду, неподалёку от сияющей счастьем Астории, стояла Парвати Патил в фиолетовом лёгком платье до колена и не могла нарадоваться тому, как всё удачно сложилось. В шаге от неё высился Вуд, лощённый и сияющий, и так и не выпустивший её ладони из своей.

Гринграсс-старший наблюдал за действом со смешанными чувствами. Спустя полгода он действительно начал чувствовать что-то похожее на вину и не мог подавить это чувство и страх посмотреть дочери в лицо вплоть до того, как переступил порог особняка. Но Дафна, прекрасная, идеальная, сияющая и счастливая Дафна, поприветствовала его безукоризненно вежливо и даже обняла, но почти не задержалась рядом, желая поговорить с матерью. Он видел, что дочь счастлива, но в то же время понимал, что она никогда не простит ему его отношения и того дня, когда он выставил её из родного дома со всеми пожитками. Может быть, в этот момент железное сердце Гринграсса оттаяло, но, глядя, как Дафна порхает по залу от одного гостя к другому, он понял, что исправить сейчас он ничего не сможет и, возможно, не сможет уже никогда.