— Тебя как, под полубокс? — дед щелкнул ножницами и поправил наброшенное на плечи Мити тонкое полотенце. Митя кивнул. Стрижку теперь хотелось ещё больше, длинная чёлка Марка, падающая на лоб неровными прядями, назойливо стояла перед глазами. Не хотелось быть похожим. Ни в чём. Прохладная сталь ножниц коснулась вспотевшей шеи, первый локон упал на пол. Митя бросил взгляд в выходящее в сад окно. За ним покачивались развесистые черёмухи, скрипели давным-давно поставленные дедом качели. Для Мити. Всё здесь было для Мити. Весь мир, солнечный, звонкий, жарколистый, от которого порой захватывало дух и мучительный сосало под ложечкой, принадлежал ему. Ждал его. Звал. Снова и снова напоминал о себе.

— Не знаешь, что он пишет, Марк? — Митя отвернулся от окна. После обеда убирал со стола, ставил оставшиеся блины в холодильник и не удержался — бросил взгляд через приподнятое плечо. Думал, он в сети сидит, болтает с кем-то, но на экране ноута оказался вордовский лист, заполненный мелким шрифтом.

Дед хмыкнул.

— Спросил как-то. Между делом. Книгу, сказал. Роман о космонавтах. Тоже мне, писатель хренов. Читал я статейки его на одном сайте, Андрюха ссылку скинул. Смотри, мол, бать, с чем дело иметь приходится. Знаешь этих, которые всем не довольны? На диванах сидят да языками чешут. И то им не так, и это не эдак. И страна — не страна, и закон — не закон. Собрать бы всех да в одну ракету. От земли подальше. В космос, блять.

Митя задумался. Значит, вот каким он стал, Марк... Вспомнил татуировки на предплечьях. И книжки, что он, Митя, читал после аварии. Уже дома, в Питере. Ходить тогда особо не мог, весь год провёл на домашнем обучении, врачи, упражнения, врачи... фантастические романы.

Митя вообще-то много читал. Благодаря маме, которая даже книжный блог вела, но и... не только ей. Он с десяти лет поглядывал на обложки книг, что Марк привозил с собой. Запоминал названия и просил потом купить такие же. Той зимой и весной Митя прочитал "Заповедник гоблинов" Саймака, "Марсианские хроники" Брэдбери, "Посёлок" Кира Булычёва и серию историй про Эндера Виггина — "Игру", "Тень", "Голос, тех кого нет" и даже "Ксеноцид". Не всё из прочитанного понял, но всё полюбил. С мамой они, конечно, об этом говорили. С ней интересно было разговаривать, вот только удавалось — редко.

Митя вздохнул. Пшеничные кудри сыпались на плечи, отражение в зеркале становилось взрослее и как будто серьёзнее. Читать Дэна Симмонса, братьев Стругацких, Фрэнка Герберта, Кинга, Уотса, цитировать наизусть Цветаеву и Блока, а потом поступить в строительный... изучать городское хозяйство. Может, ему тоже на филфак надо было? Да только, выкинь Митя хоть что-то подобное, и сердце деда было бы разбито вдребезги. А Митя не хотел ничьих разбитых сердец. Ему хватало и одного. Своего собственного. Так что дед про Митино чтение ничего не знал и бумажных книг в его руках не видел. Да Митя и сам-то не держал их давно. Зачем? Когда в смартфон всё загрузить можно.

В руках деда зажужжала электрическая бритва. Лезвие мягко коснулось правого виска, прошлось по нему, слегка покусывая кожу. Дед что-то промурлыкал себе под нос, полюбовался своей работой. Принялся колдовать над левым. Прошелся по шее, срезая остатки волос, и наконец хлопнул Митю по плечу.

— Ну вот, теперь на парня похож.

Митя фыркнул.

— А до бритвы твоей — на кого?

— Не спрашивай, — хихикнул дед. — В баню дуй. Там готово всё. Я уберу тут и приду — парить тебя буду. Чтоб совсем как новенький стал.

Парил дед отменно. Митя так не умел. Казалось, ни жар, ни льющийся в глаза пот не мешали ему махать руками, в каждой из которых было по огромному берёзовому венику. Митя ловил ртом раскалённый воздух, переворачивался то на живот, то на спину, по приказу поднимал ноги и подставлял пятки. Всё ждал, что дед выдохнется, сдастся первым, но не дождался и застонал: "Хватит, дед, я сдохну сейчас, прекращай!" Дед послушал. Кинул веник в таз с водой, шлёпнул Митю по лодыжке.

— Ну давай тогда, а я чай пить пойду, — распахну дверь в мойку. Полилась вода из ведра, дед охнул пару раз и протопал в предбанник, а Митя начал медленно сползать с полка, распаренный, мягкий, как воск, и будто пустой внутри. По-хорошему пустой. Чистый. В мойке, пока обливался прохладной водой и тёрся жёсткой мочалкой, совсем пришёл в себя. Натянул шорты на мокрое тело и из бани вышел, улыбаясь. Вдохнул тёплый воздух и присвистнул. На крыльце, опираясь спиной о перила, сидел Тон. В руке открытая бутылка пива, рядом ещё одна. Увидел Митю, подхватил её и отвернул крышку.

— Тон! — Митя подскочил на месте и бросился к крыльцу. Тон поднялся навстречу, сгрёб подлетевшего Митю в охапку, прижал к себе и тут же отпустил.

— Фу, блять, вытираться не учили?

— Не, — Митя присел на ступеньки. — Жарко же. Зачем вытираться? Это ты мне пиво принёс?

— Ага. Так и знал, что тебя в баню загонят с дороги, — сел тоже. Вытянул ноги. Тон был старше. Как Марк, но дружили они давно и крепко. Летом, через год после того, как Митю сбила красная "девятка", он познакомился с Егориком и Евой. К концу июня они стали не разлей вода, везде вместе, ну и Тон с ними. Потому что от сестры ни на шаг не отходил.

Позже Митя узнал, что пятилетняя Ева чуть не утонула в реке за деревней. В самом начале зимы. Они с Тоном катались на санках с берега. Те набирали разбег на пологом склоне и вылетали на неокрепший ещё лёд. Тот треснул. И Ева прямо на салазках своих ушла в полынью. На глазах Тона. Ему тогда шесть было. Тоже маленький совсем. Маленький, но смелый. Он за ней в воду бросился. Пытался вытащить. Хорошо, мимо мужики проходили, с рыбалки. Иначе ни Тона, ни Евы сейчас бы не было. С тех пор так и пошло — куда Ева, туда и Тон. С кем она, с теми и он. Были в селе и такие, кто грязно шутил на их счёт, но Тон не слушал. А к двадцати годам таким стал... что пошути попробуй, без зубов останешься.

Митя потянулся к бутылке. Отхлебнул. Пиво было прохладным. И таким вкусным, что Митя зажмурился от удовольствия.

— Тон, — протянул, — где ты достал этот волшебный нектар богов?

— В "Пятёрке", где ещё, — хохотнул Тон. Отвесил Мите лёгкий подзатыльник. — Не напивайся только. У нас костёр вечером. Я сказать пришёл. Вот там можно будет.

— Что празднуем? — поинтересовался Митя и бросил на Тона любопытный взгляд. Легкий ветерок, трепал его густые светлые волосы. Голубые глаза смотрели насмешливо, в уголках чуть припухших губ блуждала улыбка. Целовался с кем-то что ли? Впрочем, Митя бы не удивился. Тон был красив той особенной мужской красотой, на которую легко и сразу западали девчонки. Вроде бы ничего особенного — чуть вздёрнутый нос, твёрдый подбородок, широкий лоб... парень и парень. Но, как сказала однажды Владка, подружка Никиты: "Посмотришь — и хуй развидишь. Годами сниться будет". Митя даже завидовал слегка.

А ещё Тону хотелось доверять. И доверяться. Причём так доверяться, чтобы совсем. Всем собой. Полностью. Мите вряд ли бы удалось описать это словами. Да и как описать безопасность? Уверенность, что ничего дерьмового с тобой не случиться, пока Тон рядом? Ощущение, что ты под защитой и что всё хорошо будет? Даже если мир вокруг трещит по швам. Может, поэтому Тон и решил стать врачом. Чувствовал, что умеет внушать людям надежду, удерживать их на краю, ловить над пропастью. Вот и сейчас Митя, сам того не осознавая, приник плечом к Тонову плечу. Прислонился, опёрся.

— Так общий сбор и празднуем, — Тон улыбнулся. — Начало лета. Свободу. "Дети уходят из города к чёртовой матери. Дети уходят из города каждый март", помнишь? — процитировал нараспев. — Мы, конечно, не в марте из городов съёбываем, но съёбываем же, — повернулся к Мите и посмотрел в глаза. — Егорик сказал, что ты приезжать не хотел. Чего так?

Митя открыл рот, но ответить не успел. Дверь сзади скрипнула и захлопнулась с грохотом. Они обернулись разом. На верхней ступеньке стоял Марк с полотенцем в руке. Он скользнул взглядом по их сомкнутым плечам и задержался на Митином лице. Как днём. Пристально. Глаза в глаза. Только на этот раз с сомнением и, как будто, с тревогой. Мите вдруг стало не по себе. Захотелось вскочить на ноги. Объяснить что-то. Что объяснить? Зачем?

— Дайте пройти, — процедил Марк, почти не разжимая зубов. Тон усмехнулся, но сдвинулся к перилам. Митя тоже. Марк сбежал по ступенькам и, не оглядываясь, направился к бане.

— Это что ещё за уёбок? — бросил Тон ему в спину. — Марк что ли?

Они не были знакомы. Но историю про красную "девятку" в селе знали все. И про Марка знали. К тому же, когда Митя начал дружить с ребятами, они, само собой, поначалу расспрашивали его о том дне. Митя не хотел говорить. Да и не помнил почти ничего, кроме боли и наступившего за ней пиздеца. Так что рассказывал скупо, но Марка упоминал. Со временем от него отстали. Забыли. Словно и не было ничего. Митя дождался, пока Марк скроется в предбаннике и закроет за собой дверь, и только потом сказал:

— Из-за него и не хотел. Разозлился, что он тоже здесь.

Тон нахмурился.

— Скажи, если будет доставать. Мне.

Митя смутился и покраснел. Неужели это так сейчас прозвучало? Будто он просит помощи? Будто боится, что не справится сам.

— Да ну, Тон. Я разберусь, если что.

Тон кивнул.

— И всё же, скажи, — встал на ноги, приложился к бутылке. — В девять. На берегу. Ничего не бери. Всё уже есть.

Митя проводил его взглядом и откинулся спиной на перила. Предзакатное, но всё ещё горячее солнце почти высушило мокрые волосы. Митя подставил ему лицо и вытянул ноги. Подниматься не хотелось. Он, не спеша, потягивал пиво и рассматривал белые плывущие над головой облака. Как в детстве, собирал их в картинки, что двигались, складывались и распадались, меняясь на глазах, подобно изразцам на старинной печке — роза, сердце, корабль.

Марк торчал в бане не долго. Митя и допить не успел, как дверь в предбанник распахнулась, и он, тоже в одних шортах, с закинутым на плечо полотенцем вывалился на улицу. Остановился в метре от крыльца. Смерил Митю насмешливым взглядом. Зацепился за бутылку в руке.

— Бухать приехал?

Митя подобрался. Ну уж нет. Слишком хорошо сейчас. И ты мне это хорошо не испортишь.

— Тебе-то что? — огрызнулся в ответ. Марк повёл плечами. Под левой ключицей махнула хвостом Большая Медведица. На бледной коже чёрные контуры татуировок выглядели завораживающе ярко. Вот только... Какого хрена он не загорает? — подумалось Мите. Лето же. Мог бы этот свой роман и на улице писать, под солнцем. Не обязательно же в доме сидеть.

— Ничего, — улыбнулся Марк. Беспечно и белозубо. — Меня малолетние алкаши забавляют. Бухай дальше.

Митя вдохнул и подавился воздухом. Надо было что-то сказать в ответ. Что-то едкое и злое. Но он забыл все слова разом. Забыл и вскинул руку. Вскинул и метнул в Марка недопитой ещё бутылкой. От неожиданности тот не успел увернуться, тяжёлое стекло ударило в выступающую ключичную косточку, Марк вскрикнул и схватился за неё рукой. Бутылка отлетела на деревянные мостки, выплеснула недопитое пиво.

— Молодец, — хмыкнул Марк. — Крутой, — и не глядя больше на Митю, взбежал по ступенькам крыльца.

Входная дверь осталась открытой. На веранде Марка хрипло кашлянула колонка и ворвалась в повисшую над Митей тишину до дрожи знакомой мелодией. Резанула по венам любимым голосом.

Там, где нас нет, горит невиданный рассвет.

Где нас нет, — море и рубиновый закат.

Митя вздрогнул и вскочил на ноги. Да как это, блять, возможно? Чтобы Марк — и это?! Митино! Его! И только его! Как будто кулаком в грудную клетку, в самое сердце — всеми пятью пальцами, схватил и выдернул, ломая рёбра.

Где нас нет, лес, как малахитовый браслет.

Где нас нет... На Лебединых островах!

Митя рванулся вверх, перескакивая через ступеньки, схватился за перила, и едва вписавшись в дверной проём, плечом врезался в дверь веранды. Та распахнулась. С грохотом ударила в стену.

Марк сидел на кровати, на столе лежал раскрытый ноут, стопка книг, колонка возвышалась на верхней полке чёрного, заказанного в "Икее", стеллажа. Будь она рядом, Митя смахнул бы на пол. В углу стояла расчехлённая гитара. Солнечный свет бил в окно, золотым столбом кружил вокруг Марка, таял в его бездонных арктических глазах.

— Выруби! — заорал Митя и тут же захлебнулся от подступивших к горлу слёз. Марк вздрогнул, потянулся к столу и захлопнул ноут. Музыка стихла.

— Ты чего? — растерянно уставился на побледневшего, беспомощно вжавшегося в дверной косяк Митю. Тот дрогнул подбородком. Выдавил из себя что-то вроде: "Терпеть не могу", — и, развернувшись на пятках, рванул в коридор. Пронёсся в противоположный его конец и дёрнул дверную ручку.

Дом был устроен так, что вход в переднюю веранду, где поселился Марк, был внизу, перед лестницей, что поднималась в коридор. Митина же была больше и устроена иначе. В неё было два входа — из коридора, который в деревне называли "мостом" за то, что связывал летнюю и зимнюю половины дома, и с улицы. Войдя с улицы, ты сразу же оказывался в пространстве обитой деревянной вагонкой комнатки, из коридора же сначала попадал на открытые подмостки, с которых вниз вели шесть широких ступеней.

Митя влетел внутрь вихрем и вихрем же бросился вниз, к своей кровати, да только запнулся за оставленную дедом сумку и всем весом грохнулся на ступеньки. Боком съехал на пол, подвернул правую ногу. Колено выстрелило привычной болью. Митя вцепился в него обеими руками и застонал. Грёбаный, сука, Марк! Грёбаное всё! Сел, сгибаясь пополам, качнулся вперёд и назад, кое-как собрался с силами и привстал. Превозмогая боль, добрался до кровати. Шлёпнулся на неё боком, притянул колени к груди. Выдохнул наконец. "Это ничего, — прошептал про себя. — Это быстро пройдёт. Стукнул просто. Не страшно". Потянулся рукой к лежащим на подушке наушникам, натянул их на голову. Нашарил в кармане смартфон. Дрожащими пальцами пробежался по экрану. Открыл "Вк Музыку", нашел нужный плейлист. Врубил трек, вжался в подушку щекой — и заплакал.

Где нас нет... Услышь меня и вытащи из омута.

Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.

Во сне... я вижу дали иноземные,

Где милосердие правит, где берега кисельные.

Ну почему, почему так? Только что — хорошо. До одури хорошо, до мурашек вдоль позвоночника. Одно ебучее мгновение, удар молнии — и хуёвее не бывает. Не бывает хуёвее, блять.

Ну-ка слёзы вытер!

То ли дело их сын, сразу видно, что он — лидер.

Слышишь, если спросят, то ты ничего не видел.

А он весь в отца, из него ничего не выйдет!

С фальшивой издёвкой в голосе читал Окси. Митя слушал и размазывал слёзы по щекам. Сколько раз он ревел под этот трек? Как будто только и делал, что ревел под него. И вот опять.

Мой-то? Да всё в облаках, как в детстве, витает.

Ты ничем не лучше других, чудес не бывает.

С нею, да без шансов, он же пугалище с виду!

Хули ты всё умничаешь, сука, ты, чё, пидор?!

А Марк? Он хоть раз, хоть раз плакал под него, когда слушал? Было ли ему также невыносимо? Зачем он его включил сегодня? Митя скинул наушники. "Хочу — и спрошу", — произнёс вслух. Встал осторожно. Подержался за спинку кровати. Попробовал опереться на правую ногу. Ничего. Больно, но стоять можно. И ходить. Аккуратно переступая ступеньки, поднялся на подмостки и вышел в коридор. Прихрамывая преодолел его. Спустился к двери Марка. Стукнул кулаком.

— Я не закрывал, — отозвался тот. Митя толкнул дверь. Марк всё также сидел на кровати, только сейчас с ноутом на коленях. Митя шмыгнул носом. Вспомнил про своё заплаканное лицо. Понял, что Марк его сейчас видит. Чуть было не опустил глаза, но удержался. Даже умудрился вскинуть подбородок — вверх.

— Зачем ты его... включил? — голос всё-таки дрогнул на последнем слове. Марк смотрел открыто. И как будто с сочувствием.

— За тем, что люблю. Какие ещё могут быть причины для музыки? — ответил вопросом на вопрос.

— Ясно, — кивнул Митя. Отступил назад и захлопнул дверь.

Собрался он только к началу десятого. Пока расходился чуть-чуть, пока разобрал вещи. Завис ещё перед своими стенами, исписанными вдоль и поперёк. Чего только на них не было! Цитаты из прочитанных книг, стихов и песен, послания, оставленные пацанами, размашистые Евины птицы поверх и под ними — красками, маркерами, цветными карандашами и обычными шариковыми ручками. Всё это чем-то напоминало коридоры из романа "Дом, в котором" и одновременно — стены в арке на Пушкинской, 10. Митя всмотрелся. Выхватил взглядом знакомое:

"Мальчики, не верьте, что в раю нет деревьев и шишек. Не верьте, что там одни облака. Верьте мне, ведь я Старая Птица, и молочные зубы сменила давно, так давно, что уже и не помню их запах.

Мысленно с вами всегда, Ваш Папа Стервятник".

Это Тон написал. После того, как сам прочитал "Дом". "Чем пахнет ветер, Мить, когда дует с Востока?" — а это Ева спросила, но он не заметил сразу. Зато Егорик увидел, как видел всё, что она делает. Увидел и ответил ниже: "Вишнёвыми косточками и твоими волосами". Митя улыбнулся. "А не пойти ли вам нахуй?" — Ванька Смурфик забежал как-то. Оставил след. "Башку снесу!" — пригрозил ему Тон. Митя расхохотался. И почти забыл про больную ногу. Отпустило. Всё-таки отпустило.

Он натянул широкие джинсы, рваные на коленях, когда-то чёрные, как смоль, но выстиранные до грязного серого цвета и свободную белую футболку. Надпись на груди предлагала: "Сядь в поезд — высадись у моря". Мама подарила этой весной. Митя берёг, но сегодня хотелось выебнуться слегка. Не каждый день в село приезжаешь всё-таки.

Перед выходом на улицу подхватил с подоконника флакон "Раптора", брызнул на себя пару раз. Не поможет, конечно, ну да пофиг, и толкнул дверь.

Марк был во дворе. Сидел на корточках неподалёку от крыльца. Перед ним, на земле, расслаблено развалился Джек. Марк чесал его за ушами, довольный пёс смотрел на него, приоткрыв пасть, и улыбался. Митя вдохнул. Пройти бы мимо, совсем не хромая. Сделал шаг. И ещё один. Почти получилось.

— Мить, — окликнул вдруг Марк. — Ты как?

Митя вздрогнул, но не остановился.

— Нормально, — бросил через плечо.

— Тебе идёт, — вполголоса и в спину.

— Что идёт? — не понял и тормознул всё-таки. У самой калитки. Обернулся растерянно.

— Прикид, — Марк пожал плечами, поднимаясь на ноги. — Футболка. Стильная.

Митя почему-то смутился. И ничего не ответил.

К реке он спускался по деревенской улице, что петляла между разноцветными домами и высоким заборами. Под ногами пылило, кроссовки серели на глазах. Стояли белые ночи. Не такие светлые, как в Петербурге, конечно, с налётом лёгкого сумрака. Тот таился в ветвях раскидистых берёз и черёмух, прятался под крышами, тихонько подсматривал за Митей из высокой густой травы. На берегу, уже перед самой лавой, Митя услышал эхо знакомых голосов. Прищурился и осмотрелся. За рекой, в просвете между густыми деревьями заметил всполохи костра. "Вон они где!" — подумал радостно и ступил на раскачивающиеся над водой доски. Лава скрипнула, отозвалась, прогнулась под его весом деревянной спиной, сдвинулась сначала влево, потом вправо. Митя дошёл до центра, остановился. Лёг грудью на натянутые тросы и свесился над водой. В мутном почти неподвижном зеркале разглядел своё расплывчатое отражение. Отсюда, с высоты подвесного моста, оно казалось нечётким и совсем чужим, словно парень, что смотрел на него, жил в каком-то другом мире и жизнь его тоже была другой. Лишённой красок, звуков и даже слов. "Молчи, Митя, — прошептала река, — молчи, иначе пойдёшь за ним, и будешь, как он, перекати-поле, отрезанный ломоть, забритый лоб". Митя застыл, охваченный странным наваждением, перестал дышать и только смотрел, смотрел и смотрел вниз расширившимися от страха глазами. Далёкий всплеск воды заставил его вздрогнуть, река пошла рябью, над берегом взлетел звонкий девичий смех, коснулся Митиной щеки невидимым крылом. Ева. Это Ева смеётся. Митя вскинул подбородок. Тряхнул головой. Отшатнулся от края лавы, выпуская из рук трос, за который держался всё это время. Что на него нашло? Какого хера? Толкнул обе руки в карманы и, насколько мог, ускорил шаг, торопясь пересечь реку.

Чем ближе Митя подходил к костру, тем чётче становились голоса, громче смех и плеск воды. Кто-то купался, рассекая её неподвижную гладь лёгкими взмахами рук и ног, трещали дрова, разбрасывая вокруг красные искры, дымилось ведро, закреплённое в распорках над ними. Запах варёных раков мешался с запахом дыма, набирающей цвет таволги и сосновой смолы.

— А весной она мне, знаете что? "Вы так грациозны, Ева! Так восхитительно грациозны!" Восхитительно, блять! Представляете? Осенью я кем только ни была! И хромой курицей, и тупорогой коровой, и... Смотрите! Смотрите!

Митя остановился в нескольких метрах от собравшихся на берегу ребят. Его пока не заметили, да и не могли заметить, потому что всё внимание было приковано к вскочившей на ноги Еве. Она вытянулась за год, стала ещё стройнее в талии, но как будто полнее и круглее в бёдрах. Короткие шорты плотно обтягивали подтянутые ягодицы, топ на узких лямках едва прикрывал тугую грудь, светлые, как у Тона волосы, длинными локонами рассыпались по обнажённым плечам. Ева качнула головой, вскинула руки и словно взлетела над землей. Закружилась между сидящими парнями и девчонками, не касаясь и не задевая никого из них. Казалось, ее ноги скользили по гладкому паркету, а не по неровному истоптанному десятком кроссовок берегу. И никакой музыки вокруг. Никакой музыки, но Митя словно слышал её. Будто сама Ева и была сейчас музыкой. Вскинув в очередной раз руки, она развернулась всем своим жарким телом и — вскрикнула вдруг. Увидела Митю. Рванулась в его сторону, разом забыв и про танец, и про костёр, и про замерших в восхищении ребят.

— Митька! — оглушила пронзительным визгом, повисла на шее. Митя едва сумел перенести вес на левую ногу, чтобы подхватить её и удержать за талию. Ева тёплым ртом прижалась к его щеке, скользнула губами по губам. — Митька! — выдохнула. — Ура!

Ребята тоже начали подниматься. Откуда-то со стороны подскочил взъерошенный Егорик, сжал Митину ладонь. Кто-то стукнул его по спине, кто-то дёрнул за край футболки, увлекая за собой. Голоса, смех, касания горячих рук — всё это обрушилось на Митю, закружило и повело. Очнулся он уже на земле, между Егориком и Евой. Слева от неё сидел улыбающийся Тон, рядом, подобрав под себя длинные босые ноги — Никита. Правой рукой он обнимал загорелую, коротко стриженную Владу, слева от них — Сева, щёки и нос в веснушках, рыжие волосы вихрами вдоль круглых щёк. Митя вдруг понял, как много народа собралось сегодня у костра. Почти все ребята плюс-минус их возраста были здесь. Кого-то Митя хорошо знал, с кем-то был едва знаком.

На поваленном бревне, в самом центре, возвышался Лёха Куф. Отслужил свой год в армии, вспомнил Митя слова деда, вернулся ещё в первые дни лета. По тому, как он сидел и как щурился на остальных, сразу было видно, что он здесь за главного. Под боком у него примостился вечный Ванька Смурфик, лучший друг, правая и левая рука одновременно. Вокруг — Лёхина компания. Местные головорезы все. Хулиганьё и ворьё, как называл их дед. Вообще-то парни с лесопилок. Но если учесть, что лес отсюда вывозили в основном незаконно, то да — ворьё.

Митя тоже сидел среди своих, да и все в принципе кучковались группами, но сегодня, как, впрочем, и в любой другой вечер у костра, были вместе. Единым живым организмом, связанным невидимыми кровеносными сосудами. От этого немного захватывало дух и щипало в носу. Как в тринадцать, когда, сидя вот так, в общей массе разгорячённых шумных ребят, Митя нутром осознавал, что не один. Телом чувствовал. Руками и ногами. Кожей и порами на ней. Хотя и болтали все вразнобой и слышали друг друга — вряд ли. И как только Еве удалось привлечь всеобщее внимание, перетянуть его на себя и удержать?

Митя бросил на неё восхищённый взгляд. Она тут же перехватила его.

— Что, Мить?

— Ничего, — улыбнулся он. — Красивая ты.

Ева зарделась. На щеках проступил румянец. Егорик тут же ущипнул его за запястье, кольнул взглядом карих глаз:

— Не заливай моей будущей девушке, — шепнул на ухо. Митя толкнул его плечом. Будущей девушкой Егорика Ева была с самого детства. Да так и оставалась — из года в год.

Сварились раки. Пацаны сняли ведро с огня. Ванька Смурфик вытащил из рюкзака большой деревянный половник и торжественно помахал им в воздухе. В ход пошли пластиковые тарелки, а в руках Мити сама собой оказалась раскрытая бутылка "Клинского". Говорили, в основном, об учёбе. Большинство ребят только окончили первый курс в учагах, техникумах и универах. Это Тон вон, да ещё пара-тройка человек пахали уже не первый год. Болтали наперебой, захлёбываясь всем новым, что удалось узнать и увидеть за осень, весну и зиму, несмотря на пандемию и удалёнку у многих. До тех пор, пока хорошо поддавший уже Ванька не вскочил на ноги и, размахивая клешнёй вареного рака, не проорал:

— Да заебали вы! Препод, хуепод! Автомат, пулемёт! Сколько можно?

Ева вскинула голову, стрельнула голубым взглядом чуть раскосых глаз:

— Так чего заебали-то, Вань? Сам-то что молчишь? Расскажи что-нибудь.

Народ притих, потянулся к бутылкам, с любопытством взирая на пошатывающегося парня. Ванька приземлился назад на бревно. Поморщился, отхлёбывая пиво.

— Скучно живёте, блять, со своими преподами. Ничего интересного, — бросил взгляд на свои ноги, обутые в обычные резиновые шлепанцы. Нахмурился. — Лёха, я чё носок потерял?

Куф тоже посмотрел на его ноги. На одной из них действительно был серый, протёртый на пятке носок, на другой — не было.

— Хуй знает, — ответил. — Я не видел, как ты пришёл.

— Ну не в одном же носке! — возмутился Ванька. — Может, это петух мой... стащил.

— Петух? — Тон, заранее предчувствующий очередную байку, щёлкнул пальцами. — Чё за петух, Вань?

Ванька задумчиво почесал голову.

— Да петуха я приручил весной... Он и спиздил... носок. Знаешь, какой петух, Тон? — вскинул глаза и расплылся в улыбке. — Как собака. Ходит следом и в пятки клюёт! Тык-тык! Носом.

— Клювом, — серьёзно поправил Тон. — У петуха клюв.

— Ну да, — согласился Ванька. — Нос с закорючкой. Клюв. И на плече сидит, вот на этом, — хлопнул себя по правому плечу. — Как попугай... у этого... как его...

— Джона Сильвера, — услужливо подсказал Тон.

— Ага! Сильвера! Пирата, блять! Я его говорить учу. Петуха. Человеческую речь толкаю ему! Лёха, подтверди!

Лёха, что уже минут пять давился от еле сдерживаемого смеха, часто закивал головой.

— Учит. "Вань, налей! Вань, налей!" — как заведённый, блять. Петух не заговорит, но наливать начнёт. Скоро.

Кто-то из ребят не выдержал и залился хохотом. Смех разошёлся волной, покатился над берегом. Вскоре валялись уже все. Егорик, захлёбываясь, вис на Митином плече:

— Петуха, блять! — шептал сквозь слёзы. — Приручил! Джон Сильвер, сука!

Митя смеялся тоже. Пиво кружило голову, сердце звонко билось в грудной клетке, хотелось вскочить на ноги, обнять каждого из ребят и говорить, говорить всем, как сильно он соскучился за год и как безмерно, до самого неба их всех любит.

Ева скинула топ и шорты, мелькнула белоснежным бельём и с берега ворвалась в нагревшуюся за день воду. Тоненькая гибкая Влада метнулась за ней. Следом Егорик, Никита и Тон. Митя разбежаться сегодня не мог, поэтому зашёл, не торопясь, оттолкнулся ото дна и поплыл. На середине реки перевернулся на спину. Светлое ночное небо развернулось над ним широкими тёплыми ладонями. Накрыло воздушным покрывалом, качнуло речную колыбель. Митя улыбнулся и вдруг вспомнил про Марка. Он ведь наверняка не купался ещё... Может, и на реке-то не был. Здесь же столько крутых людей! Почему он всё время один? Плавать расхотелось.

Митя развернулся и погрёб к берегу.

Домой возвращались далеко за полночь, как всегда, своей компанией. На подступах к Митиному дому Никита, Влада и Сева свернули на соседнюю улицу. А Митя, Егорик, Ева и Тон остановились у калитки. Егорик вытащил из кармана пачку сигарет. Протянул Мите.

— Будешь?

Митя кивнул. Ева и Тон не курили. Щёлкнули зажигалки.

— Ну и как вам сегодня? — поинтересовался Егорик.

— Неплохо, — протянула Ева. — Но слишком многолюдно. Я бы предпочла тусить своей компанией. Только с вами.

Тон кивнул.

— Я тоже. Но давайте не будем пока отделяться. Только собрались же все. Скоро толпа в любом случае распадётся. У всех своих дел навалом. Ты завтра, кстати, чем занимаешься? — обратился к Мите.

— Да ничем, — Митя пожал плечами. — Не знаю. Не было никаких планов.

— Подваливай тогда ко мне. Будем мотоцикл чинить. Как сдох мотор прошлой осенью, так руки и не дошли до сих пор. А я кататься хочу. Егорик, ты как?

— Не, — отмахнулся Егорик. — Меня отец завтра на лесопилку везёт. Семейный бизнес, сука. Я ему говорю: бать, я на капитана учусь! Ебать я ваш лес хотел! А он по шее, блять. С размаху.

Ева прыснула.

— Я бы тоже тебе свезла за такие разговорчики.

— Если б ты, то я б не против, — весело подмигнул ей Егорик. Тон улыбнулся тоже. Митя затоптал недокуренную сигарету.

— Я приду. Всё равно делать нефиг днём.

— Ну и оке. Договорились, — Тон привычно хлопнул его по плечу, и ребята, обменявшись "пока" и "до завтра", свернули к дороге. Митя махнул им рукой и толкнул калитку. Задвинул защёлку, развернулся к дому — и застыл на месте.

На скамейке возле бани, откинувшись на спинку и сцепив руки за головой, сидел Марк. Смотрел в небо. Митя растерялся и с губ, против его воли, сорвалось:

— Ты чего тут?

Марк обернулся, бросил на него внимательный взгляд.

— Просто сижу. Не спится. Сигареты есть?

Митя поперхнулся, сунул руку в карман.

— Есть. Только... я думал, ты не куришь, — подошёл к скамейке и протянул открытую пачку. Марк ловким движением подхватил сигарету, сжал в пальцах.

— Курю. Иногда. Если очень хочется.

Митя поднёс пляшущее пламя зажигалки к его лицу. Тот подкурил, затянулся глубоко и не спеша выпустил дым в воздух. Сизое облачко повисло между ними, замерло на мгновение и начало таять. Марк снова откинулся на спинку скамьи, и Митя потерялся совсем. Не понятно было, что теперь делать. Развернуться и уйти в дом? Остаться стоять? Сесть? Но Марк занимал место ровно по центру. С краю же присаживаться не хотелось. Уж больно по-дурацки это выглядело. Словно прочитав Митины мысли, Марк вдруг подвинулся. И даже кивнул головой, указывая на освободившееся пространство рядом с собой.

Это решило всё. Митя сел. И тоже вытащил сигарету. Закурил. Марк снова выпустил дым и вдруг спросил:

— Чем тебе Окси не угодил? Что ты вообще слушаешь?

Митя не ожидал вопроса. Опустил глаза.

— Окси и слушаю, — проговорил виновато. — И ещё... разное.

— Тогда что это было, вечером? — Марк затянулся.

— Разозлился, что ты тоже... его слушаешь.

— Ааа, ясно. Я, представь себе, ещё и фильмы смотрю те же самые, что и ты. В кинотеатрах. Ходишь в кино?

Митя кивнул. И почему-то покраснел. Марк заметил. Прищурился, продолжая изучать его лицо. Митя подумал, что сейчас про книги что-нибудь скажет, но он вдруг кивнул в сторону крыльца.

— Что за тип с тобой был? Днём? И сейчас — за калиткой?

— Тон, — Митя ответил, как выстрелил. Марк хмыкнул.

— Тон? Что за идиотское имя?

Мите стало обидно. И за Тона, и за себя. Какого хрена он опять?

— Антон вообще-то. Просто мы привыкли так, коротко, — пояснил и уставился в землю перед собой.

— А, точно. Как в книжке.

— Какой? — Митя невольно вскинул голову.

— "Сложенный веер", — усмехнулся Марк и добавил, глядя ему в лицо, — про парней с крыльями. Которые любят друг друга.

У Мити вдруг потемнело в глазах. То ли затянулся слишком глубоко, то ли...

— Мы не... дружим просто, — залился краской. Марк прыснул.

— Я думал, скажешь: "не с крыльями"...

— Да ну тебя! — Митя дёрнул плечом. И вдруг развернулся весь, поймал его взгляд, удержал на себе. — Он классный, Тон! Да и остальные тоже. Здесь все классные. Зря ты дома сидишь.

— Может, я социофоб? Или мизантроп, не? — не отводя от него глаз улыбнулся Марк.

— Ну не настолько же, — Митя тоже смотрел, не отрываясь. И пока смотрел, всё больше и больше чувствовал — точно нет. Ничего такого. Как будто изнутри откуда-то знал. Да, Марк явно не всем доверял и не со всеми сходился. Но "не все", это просто — не все. — Хочешь, я тебя познакомлю, с ребятами? — предложил и испугался. Не своего предложения, а того, что может услышать в ответ. Очередной подъёбки. Или открытого "Иди нахуй".

Марк прищурился.

— Тебя дед и Инна Сергеевна (так он с детства называл бабушку) разве не предупредили? Не попросили держаться от меня подальше? Не предостерегли?

Митя аж подскочил на месте.

— Причём тут дед? Я что, маленький?

Марк отвёл взгляд.

— Не маленький. Нет. И педали крутить умеешь. Я помню.

Колено обожгло острой колючей болью, стрельнуло в лодыжку, задело пятку. Митя вздрогнул и махнул ногой.

— Ты же не специально тогда? — выдохнул вдруг и замолчал. Зажмурился до красных искр под веками. Сжался весь.

— Конечно, нет, — голос Марка коснулся обступившей его темноты. Мягко, словно воздушным пёрышком. — Я не видел той "девятки". Не мог видеть. Там очень крутой поворот, Мить. И берёзы эти ещё. В ряд.

Митя смотрел в темноту. Слушал.

— Прости, что напомнил сегодня. Хотел уточнить кое-что. Проверить. Для себя.

— Что — проверить? — прошептал Митя, всё ещё не разжимая век.

— Насколько болит. И болит ли вообще, — всё так же мягко ответил Марк. — Просто... у тебя в соцсетях ни одной записи про футбол, ни репостов, ни фоток с дурацких матчей РПЛ, ничего. Совсем. Это странно. Я же помню, как ты им болел. В детстве.

Темнота отступила. Рассеялась. Митя открыл глаза. Выпрямился.

— Ты что следил за мной? — уставился на Марка, чувствуя, как часто-часто забилось сердце, птичьими крыльями заколотилось в груди. Марк приподнял бровь.

— У тебя страницы открыты. И в Инсте, и в Вк. Не хочешь левых просмотров — закрой. Делов-то.

— Но, — Митя запнулся, — если ты... как часто ты вообще?

— Чаще, чем мне бы хотелось.

— Значит...

— Да.

Марк снова откинулся на спинку скамьи. Смял догоревший бычок.

— Хочешь ещё? — Митя протянул ему пачку. Марк ответил не сразу, помедлил, разглядывая Митины пальцы. Рука дрогнула. Марк наконец кивнул.

— Хочу, — понизил голос, и у Мити вдруг перехватило горло. Он поспешно щёлкнул зажигалкой, прикрыл трепещущий огонёк ладонью. Марк склонился над ним, тёплым дыханием задел кожу. Поймал пламя кончиком сигареты и отклонился. Митя нервно сглотнул. Проследил за новым облачком дыма.

— Ты на концерте Окси был? — спросил, всматриваясь в отточенный профиль.

— Был. В "Олимпийском". А ты?

— Тоже. В "Ледовом".

— Хочешь спойлер? — Марк повернулся к нему. — Этой осенью, максимум — в начале зимы, выйдет новый альбом. И это будет разъёб. Полный.

— Откуда ты знаешь? — Митя подался вперёд, едва не коснулся Марка локтём.

— Не спрашивай. Я не могу сказать.

Они замолчали. Марк затянулся ещё пару раз.

— Я тоже под неё плакал, — сказал вдруг. — Под "Где нас нет". Ехал однажды в метро, в наушниках и — навзрыд. Так накрыло.

Митя всхлипнул отголоском вечерних слёз. Дрогнул подбородком.

— Думаю... все пацаны под неё ревели, — проговорил тихо, словно утешая и себя, и Марка.

Тот улыбнулся.

— Может, и не все. Но такие, как мы с тобой, точно.

"Как мы с тобой" — отозвалось внутри и речным песком легло на дно.

— Иди спать, — Марк повёл плечом. — Поздно уже.

— А ты? — спросил Митя и смутился вопроса.

— Тоже. Скоро.

Митя встал. И, почти не хромая, пересёк двор. Обернулся с крыльца.

Марк сидел, скрестив ноги в белых кроссовках, и смотрел в небо.