— Сегодня из сребровласых только Намира, ваше высочество. — Верный служитель храма удовольствий виновато опустил глаза. — Привести её?

В Весёлом доме девушки с белыми волосами были редкостью, но пользовались популярностью у знатных господ. Намира была диковинкой, но потасканной донельзя — не самый лучший вариант для принца. Зная привередливость и переменчивость настроений Визара Таргариена, лакей публичного дома не хотел испытывать на себе его недовольство.

— Нет, приведи других. Я выберу, — ответил Первый к облегчению пожилого кастеляна.

— Есть какие-то пожелания?

— Постарше, худую. С зелёными глазами. — Первый небрежно отвёл взгляд, будто боялся, что в потемневших от стыда лиловых глазах старик прочитает его мысли и начнёт ехидно кивать своей лысеющей головой. Однако для него это было лишь очередной бессмысленной прихотью королевского отпрыска.

— Как вам будет угодно, — совершенно буднично, почти безразлично прохрипел кастелян и отправился подбирать варианты. Он не успел развернуться, как принц настойчиво добавил:

— Это должна быть девственница.

Старик несколько опешил от такого дополнения:

— Девственница… постарше? Милорд, боюсь, таких у нас нет. Я могу привести девственницу младше вас, но…

— Нет, — перебил его юноша. — Она должна быть…

Первый слегка замешкался, не зная как без имён описать, чего же именно он хочет, но опытный кастелян не стал допытываться и любезно ответил:

— Я понял, мой принц. Сейчас всё устроим.

Сутулый мужчина скрылся за углом коридора и юноша остался в тусклом зале один. Это была просторная комната для утех, лучшая в заведении, с большим низким ложе и керамическими подсвечниками в виде обнажённых мужчин и женщин. Весь периметр стен был усыпан узорными подушками, которые, судя по виду, не отбивали и не стирали с момента, когда Эйгон I Таргариен покорил и объединил Вестерос. Впрочем, Первый был не из брезгливых. Его мысли занимали вовсе не подушки, а неуёмные фантазии о том, что на них может происходить.

Первый никогда не чурался размаха собственных желаний и аппетитов, но нарастающая страсть к Гоуст беспокоила его. Эта тяга казалось ему неестественной лишь потому, что ему было труднее всех прочих её контролировать, а стремлений у него всегда было предостаточно, но доселе ничто так не занимало его внимание. Временами он забывался и жил почти так же, как раньше, снедаемый скукой дворцовых интриг, политической рутиной, хмельными похождениями и полётами на Ноксаре. Но всегда в эту почти беззаботную жизнь прорывались туманные пророчества, кошмары о будущем и прошлом, а с появлением древовидицы всего этого стало ещё больше.

Иногда он не был уверен в том, помогает она ему или наоборот усугубляет его и без того шаткое душевное равновесие. Моментами ему казалось, не встреть он её когда-то, сейчас бы спал крепче. Однако внутренний голос настойчиво шептал, что это не более, чем наивное заблуждение. Но что, если этот глубинный шёпот и семя сомнений были заложены в самое его сердце с лёгкой подачи самой леди Гоуст? 

Обращаясь мысленно к её образу у Визара Таргариена было два пути: к ужасу самого его бытия и ужасу неутолимого сладострастия. Но если перед первым он метался словно ослеплённый собственным пламенем дракон, то второе можно было попытаться усмирить. Может быть не с самой леди Гоуст, но в изобретательности ему было не занимать.

Через какое-то время в коридоре послышались шаркающие шаги и кастелян отодвинул шёлковую занавеску, пропуская вперёд трёх девушек. Они встали в ряд и принц поднялся с низкой кровати, чтобы осмотреть их. Первая женщина была очень смуглой, с короткими волосами, поэтому он не стал вглядываться. Вторая была даже почти симпатичной, но слишком пухлой и круглее нужного. Чем этот старик вообще слушал? Третья тоже была далека от заявленного, но по крайней мере у неё были длинные волосы. Почти как…

— Вы обе на выход. — Юноша махнул головой первым двум куртизанкам, и кастелян торопливо увёл их в глубь коридора. 

— Спасибо, мой принц. Вы не пожалеете, — с натянутой улыбкой сказала оставшаяся.

Первый поднял с постели полупрозрачное серое платье и кинул его ей в руки:

— Переоденься.

Она вытянула ткань в руках и оценивающе оглядела одеяние:

— Чудно́. Мужчины приходят сюда, чтобы раздевать меня, а не наоборот.

— Молчи и надевай.

Обычно Первому нравятся разговорчивые девушки, но в этот раз это выбивалось из образа, который он стремился воссоздать. Призрачный пыльный шифон ниспадал по фигуре женщины, но тонкая ткань едва ли прятала откровенные линии силуэта. Это лишь верхняя накидка, под которой предполагается носить плотное нижнее платье, однако Первый не собирался закутывать куртизанку, как капусту. В конце концов, она была права. Мужчины приходят в это место, чтобы раздевать женщин. И он не исключение.

— Повернись.

Женщина послушно повернулась спиной, выпуская из-под ворота каскад длинных волос. В рыжих отблесках свечей было сложно сказать, какого они цвета. Лица её не была видно и обрамляющие складки знакомого платья почти обманули его разум в видении того, чего здесь, перед ним, сейчас быть не могло. Неприлично просвечивающая ткань оскорбляла этот образ, и Первый не знал, злит его это или же в большей степени заводит. Возможно, и то, и другое.

Куртизанка нарушила ускользающую гармонию этого видения своей наигранной кокетливостью:

— Хотите поиграть в переодевания, мой принц?

— Я сказал, заткнись, — раздражённо бросил Первый и подошёл ближе.

— Мне не издавать вообще никаких звуков или всё-таки постонать для вас? — Женщина слегка обернулась и похотливо прогнулась в спине с игривой улыбкой. Она усугубляла ситуацию каждой своей вульгарной репликой и Первый вскипел. Он прижался к ней со спины, закрыл рот рукой и сдавленно прошипел:

— Седьмое пекло, если ты не заткнешься, я вырежу твой поганый язык!

Женщина испуганно притихла и замерла. Первый потянулся к карману жилета и достал промасленные соцветия багульника. Он провёл ими по её плечу, втирая смолистые листья в кожу. Прикрыв веки, он почувствовал пряный травянистый запах, прокладывающий путь в грёзы наяву. Первый наклонился к шее Гоуст и уткнулся в её спутанную, как ночные мысли, паутину волос. Она молчала, и он опустил руку с её лица вниз, проведя по тонкой шее и ключицам. Его широкая ладонь сжала маленькую мягкую грудь сквозь тонкий шифон и он прильнул к Гоуст всем телом, словно она была единственным настоящим в иллюзорных декорациях грязной бордельной комнаты. Неожиданно он почувствовал давление на пах и понял, что какая-то женщина вероломно завела руку за спину, чтобы приласкать его.

— Нет, — резко остановил он её. — Я сам всё сделаю. Ты должна просто... Притворись, будто это твой первый раз.

Заливаясь вином и запахом дурмана, Первый провёл ночь с Гоуст, не смыкая глаз до самого рассвета. Он был то нежен, то груб, обнажая свою искренность острием валирийской стали. Жадно целуя женские руки, перед Старыми и Новыми богами он проклинал её имя, которого не знал. Он нежился в её объятиях, а потом едва не задушил в своих собственных. Он плакал и смеялся, и, наверное, почти обезумел от собственных фантазий, воплощение которых втаптывало в липкий деревянный пол само понятие добродетели и благоразумия. 

Говорят, что Таргариены ближе к богам, чем к людям. И в эту ночь он был её Шепчущим Богом.

Эту бедную куртизанку, чей несчастливый жребий обернулся гипнотическим театральным представлением, наполненным насилием и страстью к женщине, которой она не являлась, вынесли из комнаты под утро уже охладевшую. Притворяясь, будто это её первый раз, она не подозревала, что он окажется последним.

На холодных окровавленных простынях сквозь тревожную дремоту Первый нащупал смятое серое платье и, уткнувшись в него носом, провалился в глубокий похмельный сон, наполненный пугающими видениями одержимости и неясных злых предзнаменований.

Ему снился летящий чёрный дракон, но всепоглощающая широкая тень его была ещё чернее.