Это моя собственная вина, тупо думала скованная Гермиона, неподвижно лежа на полу библиотеки. Она находилась в библиотеке одна, без компаньонки, без своего обычного буфера в виде Невилла или Лаванды, она беззаботно поддалась своей тяге исследовать что-то новое, что-то волшебное. Сказки Барда Бидля не давали ей покоя, она хотела найти и изучить перевод определенной истории — возможно, это вообще ничего не значило, но ее мучило любопытство, поэтому она без четверти четыре пополудни выскользнула из своей каморки-кабинета зельеварения и поспешила в библиотеку. Одна.

Разве не в этом всегда была ее проблема? Ею овладевала очередная идея, и, прежде чем она успевала как следует ее обдумать, она оказывалась в библиотеке, по локоть погруженной в исследования, никому не сказав, куда она направляется.

Глупая Грейнджер. Глупая девчонка.

Часть ее была подло удивлена тем, что Крэбб оказался способен на такую эффективную магию. Но когда он левитировал ее беспомощное тело по коридорам школы, Гермиона обнаружила, что чары сковавшие ее не так сильны, как могли бы быть. Она могла пошевелить пальцами, совсем чуть-чуть, но, возможно, этого было достаточно.

Почему никто не обращает внимания?

Крэбб напевал себе под нос, продвигаясь в сторону подземелий, его «приз» плыл перед ним, и маленький импульс страха пробежался по ее позвоночнику.

Никто его не остановит.

Он мог бы убить меня в Большом зале, и никто бы и пальцем не пошевелил.

Нет. Это неправда. Невилл скорее умрет, чем позволит чему бы то ни было со мной случиться.

Но ведь Невилла здесь нет? Нет, Грейнджер, большинство твоих друзей — твои однокурсники и сейчас они либо на уроках, либо в башне Гриффиндора.

Ползучий, неумолимый ужас. Никто не придет ее спасать. Никто даже не знает, где она находится.

— Василиск, — уверенно произнес Крэбб, остановившись перед глухой стеной. Камень, мерцая, пошёл рябью, и он шагнул сквозь него, увлекая за собой Гермиону. — Эй! Притчард! Смотри! — крикнул он.

Притчард сидел у камина вместе с Блейзом Забини и Пэнси Паркинсон, у которой, по крайней мере, хватило совести ужаснуться, увидев скованную, безвольно зависшую в воздухе Гермиону.

— Крэбб, — начала Пэнси, — что ты…

— Отличная работа, Винсент! — перебив ее, воскликнул Притчард, поднимаясь на ноги. — Вот, положи ее на пол, прямо сюда.

Крэбб резко опустил ее, ударив о камень так, что из ее легких вышибло весь воздух. Гермиона не могла даже вздохнуть — она словно тонула на суше, будучи не в силах даже пошевелиться. Ее глаза метались из стороны в сторону, она пыталась отдышаться, но безуспешно.

— Где нам это сделать? — спросил Крэбб, по-волчьи ухмыляясь. Притчард задумчиво погладил свой узкий подбородок, его зеленые глаза прищурились.

— На лбу, — предложил Забини, и Крэбб по-свински рассмеялся.

— Ты же не серьезно, — снова попыталась Пэнси, ее пронзительный голос стал тише, — Грэм, ну же, не делай этого…

Притчард присел на корточки рядом с Гермионой, и нежно погладил ее по щеке.

— Заткнись, Пэнси, — ласково сказал он, — если не хочешь выигрывать в игре, убирайся.

Кислород медленно возвращался к ее мозгу, а вместе с ним нарастала и паника — шевеления пальцев было недостаточно, чтобы выхватить палочку из кармана. Притчард и Крэбб нависли над ней, как гиены, и скривившийся рот Притчарда предвещал беду.

Игра? Какая игра?

— А как насчет ее спины? — спросил Крэбб. — Так Снейпу будет на что смотреть, когда он будет ее трахать.

Они рассмеялись, и Гермиона почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

Глупая Грейнджер. Глупая девчонка.

Они обсуждали, куда пометить грязнокровку. Как выиграть игру.

— Что скажешь? — спросил Притчард у неподвижной Гермионы. — Спина или лоб?

Он откинул с ее лица волосы, и это так напоминало нежный жест Северуса, что Гермиону затошнило.

— Было бы жаль портить лицо. Держу пари, ему нравится на него смотреть.

— Не делай этого, — сказала Пэнси более резко. — Я серьезно, Притчард, хватит играть.

— Заткнись, Пэнси, или я все расскажу Кэрроу, — огрызнулся Притчард. — Не думал, что ты станешь предательницей крови. Особенно ради этой грязнокровки.

Пэнси ушла, раздраженно выбежав из гостиной Слизерина, ее светлые волосы развевались за спиной. Забини по-прежнему молчал, но Гермиона чувствовала на себе его взгляд. Неодобрительный, но бездействующий.

Почему? — мелькнула в ее мозгу шальная мысль.

Причард был пятикурсником, он был младше всех их, и все же никто из них не осмелился противостоять ему.

Неужели он обладает такой властью? Или он просто самый большой садист из всех них?

— Возможно, она права, Притчард, — небрежно заметил Забини, сидя в кресле у камина, с агрессивно прямой спиной, — она жена директора. Я бы не стал причинять ей никакого существенного вреда.

— Видишь ли, вот что я думаю, — сказал Притчард, расстёгивая рубашку Гермионы. — Я думаю, директору наплевать на свою жену. Я думаю, она для него просто дырка. И я также думаю, — он рванул рубашку, пуговицы которой разлетелись, обнажая живот, лифчик и горло, — что мы должны сделать это у неё на груди.

Страх. Абсолютный страх. Гермиона была слишком напугана даже для того, чтобы почувствовать себя должным образом униженной, такой незащищенной, какой она была, все, о чем она могла думать, это о том, что они с ней сделают, о том, как они причинят ей боль. Она даже не могла нормально дышать и только неглубоко вдыхала.

— Но она там его не увидит, — заметил Крэбб, — как и на спине. Надо оставить его так, чтобы она видела.

Притчард все еще смотрел на обнаженную грудь Гермионы, безучастно, но как-то оценивающе.

— Верно, — пробормотал он, и по взмаху его палочки её рубашка полностью исчезла.

Холодный камень пола уперся ей в лопатки. Ей захотелось задрожать. Все ее усилия были направлены на то, чтобы пошевелить пальцами и дотянуться ими до кармана, но они не слушались — это был кошмар наяву, она, беззащитная, неспособная пошевелиться, была поймана в ловушку. Во рту у нее было сухо, как в пустыне.

— Да ладно тебе, — сказал Забини, задыхаясь, — не будь свиньей, Притчард.

— Я бы не стал об нее пачкаться, — усмехнулся Притчард, но выражение его лица было голодным. Холодные зеленые глаза, похожие на изумрудные осколки, жадно блуждали по ее телу.

Слезы выступили из уголков ее глаз, скатились по вискам, исчезли в волосах.

— Думаю, прямо спереди, — подумал Притчард и достал свою палочку. — Какая разница, увидит ли она его? Остальные-то увидят.

Первый порез поначалу даже не был болезненным. Просто холодным. Как лед.

Боль начиналась как легкое покалывание, постепенно нарастая, и к тому времени, когда он сделал третий надрез, она превратилась в огненную пульсацию. Гермиона закричала, но ее горло не двигалось — каждый мускул ее тела застыл, окаменел, а Притчард снова сделал надрез прямо на ее груди.

— Ты болен, Притчард, — сказал Забини, но сказал он это с легким смешком, и Гермиона услышала, как он встал. Она заморгала, слезы потекли ручьем, и это все что она смогла сделать. Ее руки не слушались ее. Боль, жгучая и разрывающая, огнем распространилась по ее груди.

Еще один порез. Притчард работал быстро.

Под ней собралась лужа крови. Она чувствовала, как горячая жидкость стекает по бокам, животу и пачкает ее нижнее белье. Кровь стекала по ее груди и скапливалась в ложбинке у горла, обжигая точку пульса.

Изогнутые порезы причиняли боль сильнее всего. Гермиона чувствовала, как кожа на груди разрывается, когда он вырезал букву «о», а затем еще одну. Она попыталась заставить себя закричать, но ее дрожащие пальцы нащупали только шов сбоку на брюках.

Кармана нет. Волшебной палочки нет. Голоса нет.

Еще один порез.

Еще больше крови стекло по ее бокам и по ребрам на пол.

— Вот так, — наконец-то довольно сказал Притчард, откинувшись на пятки. — Хорошо и аккуратно, — его ухмылка была кошачьей. — Я выиграл.

Гермионе не нужно было гадать, что он вырезал у нее на груди, он сделал это достаточно глубоко, чтобы оставить шрам. Он работал быстро и чисто, используя свою палочку как скальпель. Рана пульсировала в такт биению ее сердца.

Забини возвышался над ней, хмурясь, словно учуяв что-то неладное.

— Похоже, ты выиграл, — сказал он и бросил Притчарду горсть галеонов. Монеты загрохотали по камню, металл заскрежетал, и Притчард бросился их собирать.

— Эй, половина моя! — Рявкнул Крэбб. — Это я ее поймал!

— Это я ее пометил, глупый, — ответил Притчард. — Десять галеонов — это десять галеонов.

Десять галеонов.

Все это ради десяти галеонов.

Ее дрожащие пальцы вновь потянулись к карману, Гермиона на чистом упорстве боролась с заклинанием, стараясь приблизиться к палочке, которая была вне ее досягаемости. Если бы она могла дотянуться, если бы она могла схватить ее, она оказалась бы на ногах в одно мгновение. Он был бы весь ее.

Я убью его.

Гермиона знала это. Ненависть, пропитавшая её мозг, знала это так же точно, как девушка знала своё имя. Она знала, что если бы в тот момент ей удалось выхватить палочку, то проклятие, вырвавшееся из её рта, было бы смертельным.

Со своего наблюдательного пункта на полу, застывшая, но все ближе подкрадывающаяся к своей палочке, она не видела, как в гостиную вошла МакГонагалл. Она не видела лица Пэнси Паркинсон, пепельного и испуганного, выглядывающего из-за бордового рукава мантии ее бывшего декана.

Однако она услышала, как МакГонагалл решительно произнесла «ФЕНИТЕ ИНКАНТАТЕМ!», и как крик, который она так и не могла издать ранее, вырвался из нее в одно мгновение.

Уже позже Гермиона узнает, что Пэнси выбежала из гостиной Слизерина и, ворвавшись в первый попавшийся класс и прервав группу третьекурсников, учившихся трансфигурировать ежей в щетки для волос, что-то бессвязно пролепетала о том, что ее убивают. МакГонагалл тут же распустила класс, вероятно, решив, что Кэрроу снова применяют к ученикам какую-то извращенную версию наказания, но Пэнси тут же повела ее в общую комнату Слизерина. Они вошли и увидели Гермиону, окруженную тремя слизеринцами, полуодетую, с обильно кровоточащей раной-надписью на груди. Там было лишь одно слово — «ГРЯЗНОКРОВКА».

Но в тот момент освобождения Гермиона могла только кричать.

◄••❀••►

Северус сидел очень тихо и позволял Минерве злиться на него.

Это было самое меньшее, что он мог сделать. Это назревало месяцами, неизбежное столкновение между ними; Минерва видела в нем студента, коллегу, соперника и, возможно, нехотя, друга. Но никогда — врага. Никогда — предателя. Никогда — убийцу.

До сих пор.

Даже когда глава Гриффиндора набросилась на него, он видел только Гермиону, одиноко сидящую на стуле перед столом директора. Свободный вырез ее джемпера был низко опущен, и он мог видеть едва затянувшиеся ярко-красные порезы. Она отказалась от каких-либо чар или зелий, с трудом позволив Поппи вытереть кровь и очистить рану, пока сама плевалась и кричала, точно дикий зверь со спутанной гривой. Это был разительный контраст с пустой оболочкой, сидящей перед ним сейчас, холодной и спокойной девушкой, с опущенными в пол глазами, точно так, как они тренировались.

— Ты подвел их, — закончила Минерва, тяжело дыша, — ты подвел всех студентов в этом замке, Северус, и я не знаю, как ты сможешь с этим жить!

Он и не собирался долго жить в ладу с самим собой. Еще несколько месяцев. В лучшем случае, год. К тому времени исход войны так или иначе был бы решен, но Северус не собирался оставаться в живых достаточно долго, чтобы стать свидетелем этого. Это было единственное, что не давало ему рухнуть вниз, единственный стальной стержень в его позвоночнике: у этой пытки был срок. Она была конечна.

Можно вытерпеть все, что угодно, если знать, что это скоро закончится.

— Студенты будут исключены, — заявил Северус, давая Минерве минуту передохнуть. — Я не знал, что они решатся на такую… серьезную эскалацию. Я недооценил влияние Кэрроу на моих студентов.

Он знал, что Гермиона чувствует его вину, его гнев. Желание накричать на нее, встряхнуть за плечи было таким непреодолимым, что ему пришлось укусить себя за щеку, чтобы остановить это. Разве он не велел ей прийти к нему? Разве он не проинструктировал ее сообщить ему, если ситуация обострится, если это продолжится?

Он отвлекся. Это была его вина. Он был виноват во всем, во всех отношениях, и ненависть к самому себе нахлынула на него внезапной волной.

Минерва, должно быть, заметила это в его выражении лица — она знала его достаточно хорошо, чтобы увидеть тупое принятие своих неудач, отразившееся в его глазах.

— Она в опасности в этом замке, Северус, — сказала она наконец, но ее голос не был мягким. — Ей нужно уехать.

— Нет, — высказалась Гермиона, ее голос был тихим, но четким. Северус и Минерва повернулись и посмотрели на нее в ужасе. Это был первый раз, когда она заговорила после того, как Притчард осквернил ее кожу шесть часов назад. — Нет, я останусь здесь.

— Профессор МакГонагалл права, — начал было Северус, — я полагал, что в этом замке тебе будет безопаснее, но…

— Я разберусь с этим, — Гермиона подняла голову, чтобы встретиться с ними взглядом. Её волосы свисали спутанным занавесом, но она была невозмутима. — Северус учил меня. Он оберегал меня. Этого бы не случилось, если бы я не ушла в себя, — в ее голосе прозвучал намек на смирение. Вполне достаточный, чтобы поверить в него. Вполне достаточный, чтобы быть правдоподобным.

Северус уставился на нее и вдруг понял. Ясность наполнила его электричеством. Мир обострился и сузился до одной точки.

— Я не буду в безопасности и за пределами Хогвартса, — продолжила Гермиона, — я останусь в наших покоях, буду ходить с сопровождающим. Не исключайте Притчарда.

— Его действия недопустимы, — резко сказала Минерва. — Я не потерплю…

— Пусть они думают, что с ними ничего не случится, — оборвала ее Гермиона. Четко. Ясно. — Я не уйду, пока Кэрроу не исчезнут. Я знаю, как от них избавиться, и мне нужен Притчард, чтобы сделать это.

Затем она повернулась к МакГонагалл.

— Я знаю, что вы не понимаете, профессор, но я прошу вас довериться мне. Довериться нам, — Гермиона мотнула подбородком в сторону Северуса. — Я знаю, как избавиться от Кэрроу. Хогвартс не будет в безопасности, пока они не исчезнут.

Старшая женщина зашипела, энергично тряся головой: «Вы… Вы… Совершенно нет, мисс Грейнджер! Мой приоритет — безопасность студентов, и неважно, являетесь ли вы технически студенткой или нет — я не допущу, чтобы вы страдали таким образом, и не допущу, чтобы виновные студенты остались безнаказанными!»

Гермиона улыбнулась, а Северус, глядя на нее, думал только об одном: «Боже мой, как же она красива».

— Они будут наказаны, профессор, — мягко сказала она. — Я позабочусь об этом.

— Мисс Грейнджер, — громогласно начала МакГонагалл, но Гермиона снова прервала ее.

— Я хочу, чтобы вы знали: что бы ни случилось — это часть плана. Пожалуйста, вы должны доверять мне, профессор. Я знаю, как это выглядит, знаю, что со стороны кажется, будто Северус ничего не делает, но поверьте мне, он делает всё, что может.

Рот МакГонагалл открылся при упоминании имени Снейпа и надолго застыл, пока она с щелчком не закрыла его. Она посмотрела на Гермиону, потом на Северуса, потом снова на Гермиону. Что-то рассчитывая. Пыталась сопоставить поведение Гермионы, которое она видела на людях, с тем, как она вела себя сейчас. Сравнивая скромную, испуганную маленькую девушку-тень со спокойной, окровавленной женщиной перед собой. Северус знал, что так было задумано. Фасад. Минерва хотела увидеть собранную, вдумчивую студентку, версию Гермионы, с которой она была наиболее знакома, и именно такой ей предстала его жена.

Северус понял, что в ней таится безумие, особое безумие, безумие, которое он видел только однажды, в человеке, которого знал лучше, чем кого-либо другого. Безумие движимое интеллектом и гневом, подпитываемое страхом, ледяным осколком ярости, который скрывается под маской уравновешенности и тщательно артикулированных любезностей.

— Вы лучше, чем кто-либо другой, знаете, на что я способна, профессор, — сказала Гермиона и взяла пожилую женщину за руку. Жест был таким добрым и неожиданным, что на глаза МакГонагалл внезапно навернулись слезы. — Я всего лишь прошу вашего доверия и немного времени. Мы никому не позволим остаться безнаказанным. И мы обеспечим безопасность студентов, насколько сможем.

— Что вы планируете, мисс Грейнджер? — прошептала МакГонагалл.

Взгляд, которым наградила ее Гермиона, полный печали и извинений, но не уступок, был таким же, каким его за всю его жизнь «награждал» только Альбус Дамблдор.

— Я не могу вам этого сказать, профессор.

◄••❀••►

После того, как МакГонагалл ушла, Гермиона повернулась к нему. Маска спала с ее медово-карих глаз, и Северус попытался вспомнить, как она выглядела раньше, когда была испуганной, похожей на олененка и дрожала, потому что теперь от той девушки-тени не осталось и следа. Раньше он думал, что это и было ее истинное «я», сама ее сущность — испуганная, голодная до знаний школьница. Но это было ложью. То была лишь внешняя оболочка, хрупкая и прозрачная, рассыпавшаяся при малейшем внешнем давлении. Боль сожгла ее, оставив после себя что-то более надежное, очистив ее характер от примесей.

— Кто ты? — хотел спросить он, когда она приблизилась к нему. На воротнике ее трикотажного джемпера все еще виднелась кровь. Должно быть, она надела его, когда рана была свежей, а кровь еще липкой. Ему показалось, что сквозь одежду он видит слово, вырезанное на ее коже.

Северус остался на своем месте, стоя возле стола директора, а Гермиона встала перед ним. Они стояли так близко, что он мог видеть безумие в ее глазах.

— Я собираюсь убить их, — сообщила она ему, — всех. Но мне нужна твоя помощь.

Внутри него, в глубине его души, возродилась очень старая тяга, тяга, которую он почувствовал, когда Том Риддл выжег на его предплечье череп и змею. Покорное желание юноши следовать за силой, гораздо более могущественной, чем он сам. Что-то безумное. Что-то опасное. Что-то, что давало ему цель. Его жизнь формировалась под влиянием таких людей, под инстинктом следовать за величием, мыслью, что близость к такой власти, в свою очередь, приведет к его собственному величию.

Он думал, что это чувство умерло вместе с Альбусом Дамблдором.

Он ошибался.

— Меня могут убить, — сказала Гермиона, но он почти не слышал ее, наслаждаясь тем, что она была инферно, огненным столбом, ведущим его через пустыню, — но остальные будут в безопасности. Мы должны действовать быстро.

— Расскажи мне свой план, — велел он, и она рассказала.

Когда она закончила, он уставился на нее.

— Тебя убьют, — вздохнул он.

— Мы вернем Хогвартс, — возразила она.

— Нет никакой уверенности в том, что Темный Лорд не заменит Кэрроу на кого-нибудь похуже, — сказал Северус. — Твой план основан на абсурдной идее, что он не решит просто убить тебя и покончить с делом.

— Мой план зависит от того, сможешь ли ты убедить Темного Лорда в том, что любишь свою жену, — резко и ледяным тоном сказала Гермиона. — Но я понимаю, если это слишком…

Он поцеловал ее. Ее губы были такими мягкими, что он подумал: почему я так долго отказывал себе в таком простом удовольствии? Большинство их взаимодействий были такими напряженными, измученными встречами, во время которых они хоронили свои желания под долгом и болью, терпя до тех пор, пока не могли больше терпеть. Поцеловать ее было так легко, это было такое незначительное действие, что оно вряд ли заслуживало внимания. Мягкость и сладость. Это было почти целомудренно.

А потом она раздвинула его губы, проведя по ним языком, и погрузилась в него. Она целовала его пылко, обвив руками его шею, запустив пальцы в его волосы, целуя так, как будто это было в последний раз, как будто он мог ее отступить, прийти в себя и встряхнуть ее, как всегда делал раньше. Она целовала его так, как будто любила. Он мог бы опьянеть от этого, от иллюзии ее привязанности и очевидности ее желания.

Все его чувства исчезли, потому что она прижималась к нему своим гибким телом и целовала его так, как никто и никогда не целовал, и Северус позволил себе раствориться в ней. Ее глаза были глубокими, цвета янтаря, цвета виски, и впервые он позволил себе утонуть в них.

— Я собираюсь причинить боль Притчарду, — прошептала она ему в губы.

— Хорошо, — сказал он и снова поцеловал ее.

◄••❀••►

В Выручай-комнате царила абсолютная тишина. Все сидели на маленьких пуфиках, стульях или табуретках, а некоторые даже сидели, скрестив ноги, на покрытом ковром полу, но все они окружили Гермиону, словно она была северной звездой. Они всегда обращались к ней за советом, но теперь чувствовали отчаяние. Тяжесть их веры в нее заставила сердце Гермионы болезненно сжаться в груди. Армия Дамблдора закончила обучение — пришло время войны.

— Я знаю, что прошу многого, — закончила она. — Я знаю, что вы не хотите причинять боль другим студентам, но поверьте мне, что это ради великой цели, ради…

— Всеобщего блага? — спросил Невилл. Его круглое лицо было озабоченным, брови сошлись в беспокойстве. Джинни бросила на него предостерегающий взгляд, но он его проигнорировал. — Ты говоришь о пытках, Гермиона.

— Я говорю о последствиях, — ответила она без обиняков. — О том, чего эти сторонники чистоты крови давно не пробовали.

Надпись на ее груди была видна из-под накрахмаленной рубашки, которая была на ней. В углублении воротника виднелся все еще сердитый красный изгиб буквы «К». Все взгляды в комнате были прикованы к ней.

На долгое мгновение в комнате воцарилась тишина, а затем из глубины комнаты раздалось: «Мы с тобой, Гермиона. Несмотря ни на что. Мы с тобой».

Гермиона почувствовала, как слезы навернулись ей на глаза, когда она увидела решительную и непоколебимую Лаванду. Лаванда продолжила: «Мы должны предпринять решительные шаги, чтобы избавиться от Кэрроу. И если ты думаешь, что это поможет, тогда…»

— Как неприятности с Притчардом помогут нам избавиться от Кэрроу? — спросил Невилл, его голос становился все более встревоженным.

— У меня есть план, — ответила Гермиона, — и, боюсь, я больше ничего не могу вам рассказать.

— Для меня этого достаточно, — сказала Джинни и достала из кармана свой галеон. — Любой, кто не хочет в это ввязываться, может уйти. Всё в порядке. Если хотите, можете остаться здесь, в Комнате, но если вы хотите помочь Гермионе, отдайте ей свои галеоны.

— Мне нужно только десять, — сказала Гермиона.

Медленно зашуршала ткань, и на свет появились галеоны. Джинни Уизли. Лаванда Браун. Обе близняшки Патил. Майкл Корнер. Дин Томас. Шеймус Финнеган. Колин Криви. Эрни Макмиллан. Гермиона посмотрела на Невилла, который крепко сжал свой галеон, недовольно нахмурив брови, но все же неохотно передал его ей.

Гермиона взяла в руки прохладное золото и сжала его в кулаке.

— Спасибо, — тихо сказала она. Существо в ее груди, подкормленное обещанием крови, согрело её кости.

— Я справлюсь сама, — продолжила Гермиона, не обращая внимания на разочарованную гримасу Джинни, — но у меня есть еще один проект, в котором мне нужна помощь. Переводы. Кто-нибудь разбирается в Древних рунах?

Падма застенчиво подняла руку.

— Я… Я неплохо.

— Она великолепна, — тут же высказалась Лаванда. — Уж точно лучше меня.

— Мне нужно, чтобы ты перевела эту историю, — сказала Гермиона, передавая ей книгу Барда Бидля. — Три брата. Я прочла только половину. Это старое издание, возможно, перевод займет немного времени.

— Я знаю эту историю, — поддержала ее Джинни, — это та про Смерть, верно?

Эрни насмешливо хмыкнул.

— Это детская сказка.

— Это подарок Дамблдора, — укоризненно сказала Гермиона, и Эрни мгновенно сдулся. — Я все время читаю и перечитываю ее, в этой истории что-то есть. Там было немного… неважно, — она остановилась, решив не упоминать о шифре, который покойный директор нацарапал на полях, — главное, что мне нужен точный перевод истории, на случай, если в этой версии есть что-то особенное.

— Ты собираешься охотиться за Притчардом и Кэрроу, но хочешь, чтобы мы сидели и переводили детские книжки? — спросила Джинни, нахмурившись.

— Я не хочу, чтобы кто-то из вас был исключен или… — укорила ее Гермиона. — Но я не собираюсь делать это одна.

— Кто тебе помогает? — спросила Лаванда.

Она не улыбнулась, но ее голос был теплым.

— Мой муж.

◄••❀••►

Когда Гермиона, едва не столкнувшись с Алекто Кэрроу на втором этаже, с колотящимся сердцем возвращалась в их общие покои, она знала, что Северус будет ее ждать. Мысль о том, что он целенаправленно ожидает ее возвращения, была новой и волнующей; они провели так много времени, старательно избегая друг друга, шарахаясь от теней друг друга, желая как можно меньше контактировать, что сам факт того, что когда-нибудь он будет ждать ее «дома», был похож на сон, но все же она знала, что не спит и он действительно ее ждет.

Он сидел за столом с закатанными до локтя рукавами. Это было все равно, что увидеть его практически обнаженным — его Темная Метка, чернильно-черная и ядовитая, выделялась на бледной коже внутренней стороны предплечья. Увидев его в таком состоянии, Гермиона почувствовала легкий укол похоти прямо в живот. Он как ни в чем не бывало, как будто всегда так засучивал рукава, читал «Ежедневный пророк». На первой странице, как обычно, красовалась фотография Гарри. Время от времени он рычал с карикатурным выражением лица, из-за которого выглядел совершенно непохожим на себя. Это было бы смешно, если бы так много людей не верили в это.

Гермиона села напротив него, закусив губу. Когда он поднял взгляд от газеты, между ними ощутимо полыхнуло жаром; его глаза были черны как уголь.

— Я подумал, что нам стоит провести урок, — сказал Северус тем мурлыкающим тоном, от которого по ее спине пробежали мурашки. — Чтобы твой план сработал, твои навыки Окклюменции должны значительно улучшиться.

Гермиона послушно сложила руки на коленях и выпрямилась, удобнее устроившись в кресле. Она чувствовала его одобрение — знала, что она нравится ему такой, чопорной и сдержанной. Она взглянула на него из-под ресниц, совсем как раньше, когда его член был наполовину в ее горле.

— Держи воспоминание подальше от меня, — приказал Северус. Типично.

— Какое? — скромно спросила она.

Его глаза сузились. Ей захотелось наброситься на него.

— То, в котором ты что-то собираешься сделать с Притчардом.

Галеоны в ее кармане потяжелели, и она сглотнула. Это был яркий образ, который она абсолютно не хотела ему показывать — по крайней мере, пока. И у нее появилась идея, как отвлечь его.

— Хорошо.

— Легилименс.

Ей показалось, или его голос дрогнул? Только что.

Она немедленно воздвигла щиты, отгородив то, что хотела бы удержать подальше от Северуса, и вместо этого подсунула ему зловещий, восхитительный образ — фантазию, воспоминание к которому постоянно возвращалась и которым дорожила. Северус, зарывшись руками в ее волосы, двигает бедрами вверх, его член погружается в ее рот, а она смотрит на него глубокими, полными слез глазами. Она позволила ему почувствовать спазмы возбуждения, отчаянное желание, которое она испытывала к нему, желание доставить ему удовольствие, желание быть использованной им.

Как и ожидалось, Северус отбросил этот образ в сторону в поисках своего приза, и Гермиона подбросила мужу другой образ, на этот раз воображаемый. Его длинные пальцы достаточно сильно, чтобы остались синяки, сжимают ее горло, пока он входит в нее. В своих фантазиях она изо всех сил пытается освободиться, ее руки обвиваются вокруг его запястий, отчаянно дергая, но он начинает только сильнее врезаться в ее бедра. Душит ее.

Это отвлекло его.

Хорошо. Отлично.

Как только Северус оказался в ее власти, Гермиона позволила ему почувствовать убаюкивающий и откровенный поток своего сознания, скармливая ему отрывки своих фантазий, образы, которые она создала, чтобы возбудить и отвлечь его. Она чувствовала, как он замедляет мысленную атаку, желая, чтобы образы мелькали медленнее, чтобы он мог их усвоить, но она не сдавалась. Только мгновенные вспышки: его зубы на стыке ее плеча и шеи, отпечатки его пальцев на ее бедрах, ладонь, ударяющая ее по заднице, и дергающая ее за волосы. Животно. Свирепо. Вульгарно.

Ничего о Притчарде. Он был надежно скрыт в глубинах ее сознания.

Северус остановился.

Когда Гермиона снова обрела способность видеть, то увидела, что они оба тяжело дышат, уставившись друг на друга.

— Отличная работа, Грейнджер, — сказал он голосом, совсем не похожим на его обычный голос.

Гермиона засияла от похвалы. Это был первый раз, когда она успешно скрыла что-то от него, отвлекла его настолько, что он сдался, вместо того чтобы копаться в этом дальше и причинять ей боль. Правда, это было сделано с помощью манипуляций, а не силой воли, но разве так не лучше? Это оставило ей больше энергии для укрепления своей защиты. Если бы Волан-де-Морт захотел покопаться в ее мозгах, она бы сначала показала ему то, что он хотел увидеть, чтобы отвлечь его, а сама в это время спрятала бы все важные мысли подальше от его глаз.

Таков, по крайней мере, был ее план.

— Есть кое-что, с чем мы должны разобраться, — продолжил Северус тем странным тоном, который казался ей знакомым и в то же время очень чужим. Ее сердце мгновенно рухнуло в пятки. Он собирался сказать ей, что она ведет себя глупо? Безрассудно? Глупая маленькая девочка, лезущая в то, чего не понимает?

И тут она заметила, как побелели костяшки его пальцев. Как напряженно он себя контролировал.

— Ты не сможешь применить подобную стратегию против Темного Лорда, — сказал он ей, — поскольку его не так легко соблазнить, как меня.

Соблазнить. Это слово слетело с его губ с шипением. Гермиона всегда считала, что соблазнение — это что-то намеренно дразнящее, романтическое, что-то вроде коктейльных платьев и гладких прямых волос, а не шквал порнографических фантазий, используемых для того, чтобы он не узнал о уровне ее мстительности.

Но, возможно, таким было своего рода соблазнение Северуса Снейпа. Нечто опасное, находящееся на расстоянии вытянутой руки и ждущее, когда он возьмет его. Но он не возьмет ее, если она его не подтолкнет.

— Так вот что я делаю? — спросила она. При других обстоятельствах это могло бы прозвучать кокетливо. Застенчиво. Может быть, даже очаровательно. Если бы они были в пабе, в клубе и пили пиво, все могло бы быть совсем по-другому. Она остановилась, чтобы хоть на мгновение взгрустнуть о той паре, которой они никогда не станут. Они никогда не будут смеяться в пабе, веселые, яркие и счастливые; у них будут только эти маленькие моменты, крошечные, отчаянные осколки, отколовшиеся от гнетущего облака окружающей их войны.

— Либо это так, либо я очень плохо тебя понял, — язвительно заметил Северус. Если едкость в его тоне и была призвана снизить накал сексуального напряжения между ними, то это не сработало. Гермионе захотелось стереть оскал с его губ поцелуем.

— Я не думала, что мне придется соблазнять своего собственного мужа, — парировала она. — Насколько я помню, Министерство выразилось достаточно ясно: они будут проверять нас каждую неделю, чтобы убедиться, что мы трахаемся.

Тон его голоса стал глубже, увереннее, и Гермиона с содроганием поняла, что именно так Северус звучит, когда возбужден. Напряженно. Жестко контролируемо.

— Тебе нравится этот титул, не так ли?

— Какой? Муж? — Гермиона на мгновение задумалась. — Да.

— И тебе это не противно? — спросил он, наполовину искренне. — Быть моей женой?

Она смотрела на него, изучая его длинный крючковатый нос и то, как его черные волосы обрамляют его точеный подбородок, и тяжелую дугу его темных бровей. Его глаза, осколки обсидиана, сверлили ее ответным взглядом. Он не был привлекательным мужчиной — он мог даже внушать ужас. Ей следовало бы испугаться. Она и боялась, совсем немного, но не испытывала отвращения. Нет, она очень сильно хотела его, а этого не могло случиться, если он был ей противен.

— Нет, — честно ответила Гермиона, — не противно.

Он нахмурился.

— Почему?

Гермиона сделала то, что у нее получалось лучше всего, — задумчиво ответила:

— Я думала, что буду. Я имею в виду, испытывать отвращение. Но ты оставил меня в покое, и я подумала, что это очень мило — настолько любезно, насколько это было возможно, учитывая ситуацию. Ты был добр.

Она на мгновение прикусила нижнюю губу, а затем продолжила:

— А потом я увидела тебя той ночью, когда ты пил огневиски, ты был… другим. Ты был… усталым. Человечным. Я никогда не видела тебя таким. И ты был нежен со мной, когда я была ранена. Мне это понравилось.

Да ты безнадежный романтик, Грейнджер, — сердито сказала она себе, потому что, когда эти ее мысли были озвучены вслух, они прозвучали как самая маленькая возможная ниточка притяжения, вместо того, чтобы олицетворять ее всепоглощающее желание уткнуться лицом в изгиб его шеи.

Отвернуться от него сейчас было невозможно, потому что голод на его лице был осязаем.

— Я увидел очень мало нежности в тех воспоминаниях, которыми ты только что мучила меня.

Гермиона Грейнджер всегда была никем иным, как клубком противоречий, и не приносила за это никаких извинений. Никто и никогда не пытался понять ее, и уж тем более она сама.

Как объяснить это?

Она хотела, чтобы он был и нежным, и жестоким. Его слова были такими резкими, но его руки… его руки всегда были нежными. И она хотела и того, и другого.

Нет, она хотела того взгляда, которым он смотрел на нее перед тем, как поцеловать. Она хотела вновь ощутить это чувство, когда она стояла в его кабинете окровавленная после пыток, а он смотрел на нее с благоговейным обожанием. Именно этого она и хотела. Она хотела его обожания. Разве не этого она всегда хотела? Виктор, Рон… Она кайфовала, когда они смотрели на нее так, словно она была единственной женщиной в мире. Вот чего она хотела.

Почитания.

— Я не из тех, кто любит нежность, — сказала Гермиона, как будто это все объясняло.

— Я тоже, — ответил Северус.

— Нет, ты не… — она остановилась, перевела взгляд на него и попыталась снова. — Я всегда хотела большего. Всего. Больше знаний, больше магии, больше времени. Мне всегда удавалось получить желаемое, так или иначе, но его никогда не хватало. Мне никогда не было достаточно. Я не знаю… не знаю, почему я такая.

— Я — пустота, — хотела сказать она, но не смогла подобрать слов. Я — пустота, которую никогда не заполнить. Я никогда не буду удовлетворена. Никогда ничего не будет достаточно, и единственное, что может заполнить пустоту во мне, — это стремление к чему-то лучшему и более смелому, чем я сама. Ты — единственное, что почти наполнило меня, и, возможно, это потому, что ты больше и опустошеннее меня.

Его глаза были очень, очень темными, и Гермиона поняла, что не может отвести взгляда.

— Я хочу от тебя большего, — вот что вырвалось из нее. — Всего тебя. Я хочу то, что показала тебе, потому что хочу тебя.

Северус встал, и она почувствовала неприятное ощущение в животе, как будто пропустила ступеньку на лестнице. Он возвышался над ней, одной рукой опираясь на спинку ее кресла, словно загоняя ее в угол, но она не отпрянула.

Он приподнял пальцем ее подбородок, наблюдая, как румянец разливается по ее щекам.

— Иногда мне кажется, что мы слишком сильно разошлись во времени, — сказал он, словно что-то вспоминая, а затем поцеловал ее.

У нее не было времени анализировать это загадочное послание, сказанное за несколько мгновений до того, как он впился в ее рот, поскольку все рациональные мысли вылетели из ее головы, когда Северус прильнул к ее рту и раздвинул ее губы своим языком. Это было отчаянное, неистовое соприкосновение губ, языков и зубов, как будто они были подхвачены каким-то диким подводным течением, тонули друг в друге, беспомощные перед течением, которое несло их вниз, вниз, вниз к неудобному каменному полу.

Гермиона Грейнджер, непревзойдённый планировщик, руководствующийся логикой и идеалами, раньше представляла себе свой первый раз сладким и чувственным, уютным и романтичным. Она предполагала, что это будет с кем-то её возраста, возможно, с Роном, который будет неуклюж и серьёзен; но это была лишь туманная фантазия, которую теперь прогнала горячая реальность Северуса Снейпа, кусающего её за шею и ищущего зубами пульсацию на её горле. Каменный пол впился ей в поясницу там, где задрался ее джемпер. Одна из его обтянутых брюками ног оказалась между ее бедер, и она инстинктивно прижалась к ней.

Изданный ею звук не походил на человеческий, когда она перебирала пальцами его длинные темные волосы, очарованная идеей вот так прикоснуться к нему. По какой-то причине его руки, скользнувшие с ее бедер вверх под свитер и огладившие контуры ее грудной клетки, ощущались более интимно, чем если бы он запустил ладонь ей под юбку. Ощущение было щекочущим, и Гермиона зажмурилась, его горячее дыхание коснулось ее уха, заставив ее задрожать.

— Сними, — приказала она, отрывая пуговицы от его рубашки, и Северус, повинуясь ее приказу, залился беззлобным смехом. Она смотрела, как он раздевается, любуясь тем, как перекатываются мышцы на его плечах, когда он стягивает ткань со своего торса. В слабом свете камина, когда он наклонял голову, он был похож на картину эпохи Возрождения: золотой треугольник света затемнял половину его лица.

Она провела рукой по его груди, чувствуя биение его сердца. Выражение его лица было угрожающим, едва сдерживаемым, но он был неподвижен, как хищник, выслеживающий свою жертву.

— Ты хочешь меня? — спросила Гермиона, ее голос был задыхающимся и тихим. Ей нужно было услышать его ответ.

Его темные глаза сверкнули. Ответ прозвучал как прерывистое, сиплое шипение.

— Дааа.

Она раздвинула ноги и провела руками по его груди, вцепившись ему в бока. Ее ногти впились в поджарые мышцы, полумесяцами вгрызаясь в его плоть.

— Тогда продолжай, — с вызовом сказала она и с силой провела ногтями по его бокам, заставив мужчину вздрогнуть. Вдоль его ребер появились розовые линии, следы от ее ногтей.

— Чертовка, — сказал он без злобы, с благоговением, и, прильнув к ней, яростно поцеловал. Ее джемпер бесцеремонно задрался, и его большая рука грубо коснулась груди. Гермиона замерла. Рана на ее груди не была болезненной, но была видна, и, конечно же, он не захотел бы смотреть на это, не захотел бы…

Его голова склонилась к ее груди, оставляя на чувствительной нижней стороне груди засос. Она ждала, что он перевернет ее, чтобы не смотреть на ее лицо и изуродованное тело, чтобы суметь хотя бы притвориться, что она — та, кого он хочет…

Но его длинные пальцы нежно коснулись выпирающей, сморщенной плоти ее шрама, который все еще был воспаленным и выглядел свежим.

— Такое осквернение, — пробормотал он и захватил зубами ее сосок.

Она словно упала со скалы. Осквернение. Она боялась, что он сочтет ее уродливой, но нет, он счел ее оскверненной, словно она была святыней. Совершенной вещью. У нее перехватило дыхание, когда он поцеловал ее в бок приоткрытым ртом, настойчиво, но не грубо.

Слезы навернулись у нее на глазах, но Гермиона усилием воли прогнала их.

Глупая девчонка. Глупая Грейнджер. Не плачь из-за минутной нежности ужасно грубого мужчины.

Обычно «ужасно грубый мужчина» провел рукой по внутренней стороне ее бедра, и она почувствовала, как его мозолистые пальцы прикоснулись к ее чувствительной коже. Нащупав резинку ее трусиков, он потянул, срывая их, и она послушно согнула ногу, чтобы помочь ему в этом. Как только ее белье оказалось вне игры, он прижал ее левое колено к полу, заставив ее раскрыться, и она задрожала, почувствовав себя незащищенной. Он только что ласкал ртом ее сосок, почему же она так беспокоится о том, что он пялится на ее киску?

— Что… — начала она, и тут его губы оказались на ее губах. Половых губах.

Она вскрикнула от неожиданности, почувствовав влажное тепло у средоточия своего женственности, и инстинктивно попыталась сомкнуть ноги.

В голове промелькнула странная мысль: почему?

Он легко закинул ее правую ногу себе на плечо и зарылся лицом между ее ног, его язык был настойчив и медлителен. Это было новое ощущение, гораздо лучшее, чем ее быстрое кружение пальцев вокруг клитора, которое было ее излюбленным методом мастурбации. Это было эффективно. Быстро. Так она могла бы кончить меньше чем за три минуты.

Северус же был чертовски медлителен, почти сиропообразен, и чувствовать, как его челюсть двигается над ней, а проклюнувшаяся щетина царапает внутреннюю поверхность бедер, было почти невыносимо. Она зашевелилась, в животе у нее нарастала дрожь, а когда он сомкнул губы на ее клиторе, Гермионе пришлось зажать рот ладонью, чтобы не закричать.

Он сразу же остановился и внезапно пугающе навис над ней. Он оторвал ладонь от ее рта и, одной рукой обхватив оба ее запястья, прижал ее к полу над ее головой, другую при этом не отрывая от ее мокрой киски.

— Я хочу тебя слышать, — сказал Северус, и его шелковистый баритон был подобен рычанию. — Не двигайся.

Ее сердце бешено заколотилось в груди, когда он скользнув вниз по ее телу, разглядывал свой приз. Его пристальный взгляд прожигал ее насквозь, Северус безмолвно приказал ей раздвинуть ноги, с громким хлопком шлепнув по внешней стороне бедра.

Она захныкала, подчиняясь. Это было скорее боязно, чем болезненно, но тем не менее от этого удара ее пронзила волна удовольствия. Он увидел это на ее лице, и его ухмылка исчезла меж ее намокших бедер.

— Посмотри на себя, — пробормотал он, его голос вибрировал на ее коже, — ты вся раскинулась и ждешь меня, — что-то сильно сжалось и болезненно ударило ее изнутри, когда его язык прошелся по ее складочкам снизу вверх, останавливаясь, чтобы поласкать чувствительный клитор.

Два пальца, намного толще ее собственных, лучше, глубже, но недостаточно, вошли в нее, и она вскрикнула.

— Превосходно, — выдохнул он. — Именно так, Грейнджер.

Гермиона хотела поправить его и уже начала это делать, но тут он приник к ней ртом и согнул погруженные в нее пальцы вверх подушечками, нащупывая какую-то тайную точку; вырывая вместо этого из нее прерывистый, пронзительный стон.

Его пальцы двигались в медленном, ловком ритме, а язык был неумолим.

Язык, лихорадочно подумала она, и мышцы ее живота дернулись, когда его пальцы снова коснулись того заветного места. Она хотела прикоснуться к нему, может быть, оттолкнуть его, но он приказал ей не двигать руками, поэтому она сжала в кулаках свои волосы, выгнув спину дугой, выглядя абсолютно ненормальной.

— Пожалуйста, — всхлипывала она, — пожалуйста, пожалуйста, я…

— Пожалуйста? — Он приостановился, глядя на нее снизу вверх. Его рот был открыт, а губы покраснели и блестели от ее соков, в этот момент он выглядел совершенно диким. Изображение вспыхнуло белым в ее статичном сознании и навечно запечатлелось в ее памяти. — Пожалуйста, что?

Какая-то маленькая, глупая, девичья часть ее души была глубоко озабочена тем, как она выглядит и звучит в этот момент. И какова она на вкус. Что, если она звучит по-идиотски? Отвратительна на вкус? Но мысли мгновенно вылетели у нее из головы, как только Северус снова начал трахать ее пальцами, все сильнее и сильнее, толкая ее вверх.

— Ответь мне, Грейнджер, — сказал он, обдав ее горячим дыханием, — пожалуйста, что?

Слова вырывались из ее уст бессвязно и отрывисто.

— Пожалуйста, прости меня, просто… просто… пожалуйста!

Еще одна маленькая, беззлобная усмешка.

— Кончи для меня, — приказал он и возобновил свои ласки.

Это был ритм, подобный толчкам прилива, медленные движения его пальцев, горячие удары его языка. Гермиона чувствовала, как оргазм нарастает в ней, достигая апогея, и когда Северус слегка пососал ее клитор, она перестала заботиться о том, как звучит ее голос, фактически она вообще перестала думать о чем-либо, чего никогда прежде не случалось с Гермионой Грейнджер. Держать ноги раздвинутыми внезапно стало невыполнимой задачей, она сильно брыкалась, пытаясь свести ноги вместе, ее спина выгнулась практически идеальной дугой, когда он толкнул ее за край.

Мир качался и пульсировал, когда она спускалась с пика своего удовольствия, и при каждом головокружительном обороте оргазмической спирали напряженные мышцы ее ног расслаблялись. Гермиона чувствовала себя бескостной и опустошенной, как будто все хрящи в ее теле были заменены жидкостью. Каждое прикосновение его языка к ней заставляло ее хныкать от перевозбуждения. Слезы потекли из ее глаз, скатились по вискам, исчезли в волосах, но он все еще не позволил ей успокоиться, его пальцы все еще двигались в том же бесконечном темпе.

— Вот так, — пробормотал Северус, касаясь атласной кожи внутренней стороны ее бедра, словно видел ее в первый раз.

Он вырвал у нее еще два оргазма, и последний был из них почти болезненным — Гермиона пыталась втянуть воздух, но вся ее внутренняя пустота была заполнена им. Она чувствовала себя ненормальной. С каждым новым оргазмом она чувствовала себя все более жадной; она думала, что хотела его раньше? Теперь она нуждалась в нем. Это было все равно что сравнивать ежедневный голод с голодной смертью.

Позже, полусонная, лежа в его постели, Гермиона думала, что у него наверняка болят челюсть и запястье. А его колени и спина, должно быть, страдают от немилосердного каменного пола. Но он ни разу не пожаловался, останавливаясь лишь для того, чтобы бесцеремонно поставить ее на колени и перекатиться так, чтобы она могла оседлать его лицо. (Похоже, это было его любимое занятие, и вскоре оно стало любимым и для нее — она чувствовала его под собой, по ее позвоночнику пробегали толчки адреналина, и она получала такое удовольствие, что пьянела, и не могла удержаться от того, чтобы не потереться об него, издавая при этом неровные, животные вздохи. Он каждый раз вознаграждал ее, впиваясь зубами в мягкую плоть ее бедра).

И еще позже, как раз перед тем, как заснуть, Гермиона подумала, что Северус, должно быть, видел, как перекатывался ее животик, когда она насаживалась на его член, должно быть, видел, как краснело и сморщивалось ее лицо, когда она нависла над ним. Но это не имело значения, потому что Гермиона достаточно быстро поняла, что всякий раз, когда Северус трахал ее, весь его мир рушился, и абсолютно ничего больше не имело значения. Он трахал ее так, словно это было привилегией. Как будто это было честью.

И хотя ни один из них не произнес этого вслух ни в ту ночь, ни в любую следующую ночь до конца войны, они оба знали: теперь они уничтожены. Они оба стали неспособны к каким-то другим отношениям. Никто другой теперь и близко не подошел бы ни ей, ни ему.

◄••❀••►

Синяки были вытатуированы на ее бедрах, горле и груди. Фиолетово-пурпурный след от засоса даже хранил в себе четкие черные очертания его зубов, уродуя нежную коричневую кожу вокруг ее сосков. Ее волосы были хаосом, спутавшимся в комок на затылке.

Она продолжала рассматривать себя в зеркале, обнаженная и ничего не подозревающая, когда Северус вошел в комнату. Она встретилась с ним взглядом через зеркало, и на его лице мгновенно отразилось чувство вины, острое, как нож, прорезавший глубокую морщину меж его нахмуренных бровей.

— Я просто любуюсь работой твоих рук, — сказала Гермиона, стараясь сохранить мягкость голоса. Она слегка улыбнулась. — Думаю, эти мне нравятся больше всего, — она указала на голубые отпечатки у себя на бедрах. Сколько людей лишились девственности во время такого священного действа? — Хотя мне нравятся и эти, — добавила она и приподняла груди, чтобы показать ему цепочку коричнево-желтых отметин под ними.

Северус осторожно, словно проверяя ее реакцию, подошел к ней сзади.

— Они мне нравятся, — сказала она ему. Заверяя. — Они помогают мне вспомнить.

Они помогли ей вспомнить то выражение его лица, потерянное и возбужденное, тонущее в водовороте удовольствия, с которым он впивался зубами в ее кожу. Эти черные глаза, полные восторга.

— Мерлин, — тихо произнес он, проводя рукой по ее боку.

В зеркале отражалась женщина — обнаженная, покрытая синяками и любовными укусами, с великолепной раной на груди, которая кричала о том, что она ГРЯЗНОКРОВКА, женщина, которая ликовала от самой себя. Вот кем она была на самом деле — не маленькой занятой школьницей, помешанной на оценках и книгах. Впервые в жизни Гермиона выглядела так, как чувствовала себя: избитой. Свирепой. Ей захотелось запечатлеть себя на портрете. Его можно было бы назвать «Королева, рожденная в войне».

Она потянулась к нему и положила его руку себе на талию.

— Это случится сегодня вечером, — сказала Гермиона. — Возможно, ты захочешь подождать.

◄••❀••►

Словно хищник, преследующий свою жертву, Гермиона злобно наблюдала за Притчардом из-за стопки книг. Он смеялся над какой-то глупой шуткой Забини. Слишком легко было предположить, что шутка была о ней, или, возможно, о их «наказании», которое им назначили Кэрроу — эти двое вместе с Крэббом должны были отбывать наказание в каждый вечер пятницы до конца учебного года, а Забини «бонусом» лишили значка капитана по квиддичу, но не выгнали из команды. Воистину, достойное наказание за то, что они похитили однокурсницу и вырезали на ее голой груди оскорбление.

Она чувствовала, как ее пульс отрывисто бьется в висках, и приказала себе успокоиться. Дышать и ждать развязки. Ее чары сокрытия были хороши, она могла бы, если бы пришлось, ходить за Притчардом весь день.

Но тут, словно сама судьба прислушалась к ее мыслям, Забини встал и начал собирать свои вещи. Притчард же не сделал ни единого движения, чтобы последовать за ним. По крайней мере, на мгновение он остался один, наслаждаясь своей неуязвимостью, откидываясь на спинку стула, просто чтобы почувствовать свое превосходство.

Еще мгновение. Его стул снова качнулся назад, балансируя на двух задних ножках, пока зеленоглазый слизеринец поигрывал своим пером.

Как раз перед тем, как он наклонился вперед, чтобы удержаться от падения, Гермиона набросилась на него.

◄••❀••►

Придя в сознание, Притчард обнаружил, что связан по рукам и ногам. Он мог только двигать ярко-зелеными глазами, которые метались по комнате, судорожно ища выход. Он никак не мог понять, где находится. Может быть, в старом классе? Всё, что он мог видеть, — это своды каменного потолка с широкими паучьими стропилами. Посмотрев вниз, он увидел свою школьную форму, все еще небрежно застегнутую, с развязанным галстуком. Всего мгновение, несколько водянистых секунд, он не понимал, что происходит. Несколько миллисекунд неопределенности. Даже не полный вдох-выдох.

А потом он увидел ее.

И все понял.

— Привет, Притчард, — сказала Гермиона Грейнджер, присаживаясь рядом с ним. На ней была школьная форма, но без галстука, и то, что она не была в гриффиндорском красно-золотом, не было самым тревожным в ней. Это была ее улыбка — почти дружелюбная, даже успокаивающая, за исключением того, что она даже не пыталась коснуться ее глаз. Ее золотисто-карие глаза были холодными и немигающими.

Он знал, что его действия повлекут за собой какие-то последствия, но предполагал две вещи: во-первых, Гермиона Грейнджер слишком робка и находится в слишком шатком положении, чтобы по-настоящему отомстить. А во-вторых, его статус чистокровного слизеринца защитит его, пока Кэрроу правят Хогвартсом.

Он ошибался по обоим пунктам.

— Я подумала, что нам стоит немного поболтать, — сказала Гермиона. Когда она встала, в ее карманах что-то звякнуло. — Хотя, полагаю, большую часть разговора буду вести я. Но это ничего страшного. Мне больше нравится, когда мальчики молчат.

Она начала расхаживать, кружа вокруг него, как акула. Притчард проверил сковывающие его чары и веревки. Они не поддались. Безнадежно. Ему повезло, что он мог дышать.

— Я хочу поздравить тебя с победой в игре. «Пометь грязнокровку». Забавно, — ее голос был ломким. — Это ты придумал? Крэбб? Забини? Полагаю, это был приятный способ скоротать свободное время. Но все же я была удивлена, когда узнала, что ты сделал все это ради денег.

Она сунула руки в карманы и что-то снова зазвенело. Монеты? Что-то металлическое? Крышки от бутылок?

— И в самом деле, десять галеонов — это своего рода… ничтожная сумма, не так ли? Не очень много по сравнению с карманными деньгами твоих друзей, — Гермиона сделала ударение на последнем слове, передразнивая змеиное шипение. — Или тебе так тяжело? Не можешь угнаться за другими богатыми слизеринцами? Тебе приходится прибегать к небольшим пыткам, чтобы добыть деньги?

Притчард попытался изобразить презрительное выражение лица. Попытался плюнуть в нее. Единственным результатом было сначала бешенное расширение, а затем сужение его зрачков.

Казалось, грязнокровка купалась в его панике.

— Я думаю, когда мы делаем что-то из любви к делу, деньги не имеют значения, — продолжила Гермиона безмятежным голосом. — Но в любом случае, десять галеонов — это не пустяк. Это все равно что-то да значит, не так ли?

Он даже не смог уклониться, когда Грейнджер опустилась на колени и начала стягивать с него галстук. Она намотала его на кулак, а затем снова встала.

— Диффиндо, — сказала она, и его одежда рассыпалась в клочья. От порыва холодного воздуха по его коже побежали мурашки, и слизеринец почувствовал, как его яички испуганно втягиваются в мошонку.

Он не потрудился подумать о том, как ужасно было для Грейнджер оказаться в ловушке и не иметь возможности двигаться. Это было по-настоящему страшно. Быть неподвижным и напуганным, когда опасность, готовая причинить тебе невообразимую боль, нависает над тобой. Притчард сосредоточился только на боли — конечно, это будет больно, но он был быстр, сказал он себе. И Больничное крыло сотрет любые шрамы. На самом же деле он просто хотел дать понять остальным слизеринцам, что именно он готов пойти дальше всех.

Он попытался сказать ей, что это была всего лишь забава, но его губы не двигались, и слова не покидали его рта. Они не причинили ей никакого реального вреда. Они просто хотели немного напугать ее.

Звяканье в ее карманах оказалось галеонами.

Взмахом палочки она смахнула остатки его одежды и стала задумчиво раскладывать монеты на его обнаженной коже. Холодный металл на ощупь напоминал кусочки льда. Гермиона положила четыре галеона ему на живот, начиная с груди и заканчивая пупком. Еще два были положены на бедра. Ещё два — на ступни. И наконец, склонившись над ним с нежной заботой любовницы, она положила два последних галеона ему на веки.

Потеряв зрение, он запаниковал. Ему хотелось биться, но он оставался неподвижным, а наложенные Грейнджер телесные путы были совершенны и неумолимы.

— Сейчас будет жечь, Притчард, — сказала она, и голос ее был сладким. Добрым. — Обычно они не очень горячие, но это мои монеты, и я могу нагревать их так, как захочу.

Она собиралась обжечь его. Его желудок перевернулся. Повсюду выступил холодный пот. Галеоны в его глазах казались якорями, придавливающими его к земле.

— Я попросила бы извинения, — сказала Гермиона, — то есть, если бы я этого хотела. Но я не хочу. Я просто хочу, чтобы тебе было больно. Это единственное извинение, которого я хочу… Я хочу, чтобы тебе было больно, и ты не мог кричать. Это ужасное чувство, правда? И потом, сознаешься ли ты в этом или нет, я знаю, ты пожалеешь.

Следующие слова прозвучали прямо у него над ухом.

— Я хочу, чтобы ты запомнил, каково это, Притчард, — прошептала она, — я хочу, чтобы ты запомнил, что это сделала грязнокровка. Я хочу, чтобы ты знал, что это была я.

◄••❀••►

Именно Пэнси Паркинсон нашла Притчарда час спустя, оставленного снаружи гостиной Слизерина. Она чуть не споткнулась о него, когда выходила, направляясь на свой дневной урок. Ее пронзительный крик переполошил половину подземелий, и по пятам за ней гнались несколько третьекурсников, один из которых упал в обморок при виде ужасной сцены.

Притчард был без сознания, голый, с засунутым в рот галстуком. Его тело было покрыто круглыми большими волдырями, а лицо представляло собой кровавое месиво. Кровавые ожоги на ногах и распластанное тело создавали впечатление, что его каким-то образом распяли. В его вытянутой руке была невинная кучка галеонов — десять штук, если быть точным.

На его груди лежала записка, написанная красными чернилами. Почерк был восторженным, воинственным, а все буквы были заглавными.

ПОЗДРАВЛЯЕМ! ТЫ ВЫИГРАЛ ИГРУ «ПОМЕТЬ ГРЯЗНОКРОВКУ!»

◄••❀••►

Гермиону рвало и рвало до тех пор, пока не осталось ничего, пока она не начала выплевывать в унитаз желчь. У нее было такое ощущение, будто она проглотила зажженную спичку. Глаза, опухшие от слез, казалось, прожигали ей череп, как будто это она была обожжена. Шум, с которым она отплевывалась в унитаз, эхом разносился по холодной кафельной ванной, напоминая собачий лай. Сколько бы она ни пыталась опорожнить желудок, жадная, кровожадная тварь в ее груди не двигалась. Она застряла у нее в горле, неподвижная и горячая.

Она не знала сколько времени пролежала в ванной, обнимая белый унитаз, всхлипывая и задыхаясь, но она знала, что была уже глубокая ночь, когда ее муж вошел в дверь и присел рядом с ней. Его рука была прохладной на ее разгоряченном лбу.

— Они придут за тобой, — сказал он ей.

Ее мускулы превратились в сталь.

План сработал.

О, Мерлин, план сработал.

— Ты способна на великую храбрость, — сказала ей Шляпа, — а она невозможна без великого страха.