Встреча подходила к концу, и Гермиона была измотана. До этого они встречались всего один раз, и на той встрече она установила основные правила:

• Никаких открытых обсуждений Армии Дамблдора;

• Любой желающий независимо от своего факультета может присоединиться к АД («Да, даже слизеринцы», — с раздражением сказала она);

• И их миссия будет состоять из двух частей. Они будут:

Во-первых, учиться оборонительным маневрам, которые можно будет использовать для защиты от Кэрроу и их приспешников;

Во-вторых, исследовать палочки, чтобы при возможности воссоединить их с их магглорожденными владельцами.

Исследованием крестражей же занималась она одна — Гермиона не доверяла это никому другому.

— Спасибо, Гермиона, — сказал Невилл, крепко обнимая её. Она слабо улыбнулась и постучала палочкой по его голове. Парня окутали дезиллюминационные чары.

— Поторопись, — сказала она ему и зачаровала следующую группу студентов. Их было очень много — возможно, двадцать или около того. Достаточно большая группа для того, чтобы им пришлось выходить по одному или по двое за раз.

Лаванда почему-то держалась в стороне, прикусив губу.

— Привет, — сказала она, тронув Гермиону за локоть. Это был явно дружеский жест.

Неужели Лаванда всегда была такой?

Гермиона помнила ее визгливой и жеманной, а не задумчивой и добродушной.

— С днем рождения.

Гермиона моргнула.

Какой сегодня день?

— Сегодня не мой день рождения, — глупо ответила она.

Лаванда нахмурилась.

— Сегодня девятнадцатое, верно?

Мерлин. Это был ее день рождения.

— О, — только и сказала Гермиона, покачав головой. — Что ж. Спасибо, наверное…

Ей исполнилось восемнадцать, а чувствовала она себя на сорок. Чувствовала ли она себя когда-нибудь по-настоящему юной? В последние годы дни рождения доставляли ей множество неудобств — день, который хотелось поскорее закончить, дата, которую никто не помнил. Ей нравилось притворяться, что это не имеет значения, закатывать глаза всякий раз, когда Гарри или Рон поднимали шум, но втайне она хотела, чтобы они постарались и поразили ее чем-то милым или заботливым. Они никогда этого не делали, и Гермиона из года в год послушно притворялась, что не была разочарована.

— Хочешь напиться? — Как ни в чем не бывало спросила Лаванда. Гермиона хохотала, пока не поняла, что та говорит серьезно. — У меня есть немного огневиски, если хочешь.

— О, я… — начала было Гермиона, но остановилась. Она чуть было не сказала, что ей нужно идти домой, вернуться в свои покои, но зачем? Было уже поздно, Северус не стал бы искать ее до утра. — Да, вообще-то, — решила она, — я бы с удовольствием.

◄••❀••►

— Ни разу, — настаивала Лаванда, и Гермиона снова покатилась со смеху. Мир был ярок и красочен, ее щеки пылали, голова слегка кружилась, и она чувствовала себя почти в бреду. Выручай-комната изменилась незаметно для них обоих: она стала меньше, уютнее, с множеством мягких подушек на полу.

— Да ладно, даже один разик? Он такой идиот, я не могу в это поверить.

Лаванда побагровела и прикрыла рот рукой.

— Просто много обжимались.

— Я не могу поверить, что ты никому об этом не рассказывала, — Гермиона все еще смеялась. Улыбаться было так приятно, что ей хотелось насладиться этим чувством, запереть его в бутылке. Должно быть, именно так ощущался Феликс Фелициус.

— Он хотел, чтобы все выглядело так, как будто мы это делали, — Лаванда икнула и сделала еще один глоток из почти пустой бутылки, — а я… я никогда никого не поправляла.

— Сумасшедшие, — сказала Гермиона, откинувшись на спинку кресла и глядя в потолок, — абсолютно сумасшедшие, вы оба.

Лаванда перевернулась на спину и облокотилась на одну из мягких подушек.

— Твоя очередь. То, что ты никогда никому не рассказывала.

Этого так много, подумала Гермиона. Было так много всего, что она видела или чувствовала, но держала при себе. Несмотря на свою репутацию болтушки, она не часто делилась тем, что творилось у нее на сердце, — в своих мыслях — она предполагала, что это никому не будет интересно. Кроме того, ее эмоции не редко лгали ей, к тому же они были непостоянными, и поэтому им нельзя было доверять: факты же были фактами, а то, что она узнавала из книг, всегда было безопасной темой для разговора. Эмоции было куда сложнее объяснить: по крайней мере, так всегда было с Гарри и Роном.

Гермиона повернула голову набок, и ей показалось, что в мозгу у нее все перевернулось.

— Я всегда немного… завидовала тебе, — призналась она.

Лаванда замерла.

— Что?

Она отвела взгляд.

— Совсем чуть-чуть. Ты всегда была такой… не знаю. Веселой. Вы с Парвати всегда казались какими-то нормальными, милыми, а я просто… не знаю, — Гермиона взмахнула рукой, неопределенно жестикулируя. — Обычными девушками. С макияжем, гламуром и всем прочим. Я хотела этого.

— Ты завидовала мне? — повторила Лаванда, на этот раз громче. Она смотрела на Гермиону так, словно у той только что отросла вторая голова. — Мы всегда завидовали тебе!

Гермиона снова беспомощно рассмеялась.

— Почему? — спросила она.

— Потому что ты — это ты! — ответила Лаванда, размахивая бутылкой. — Ты умная, красивая, всегда получаешь высшие оценки, и все тебя любят, и ты лучшая подруга Гарри Поттера…

— У меня зубы, как у бобра, — отметила Гермиона, — а мои волосы похожи на крысиное гнездо.

— Ты такая хорошенькая, — честно сказала Лаванда, и в этот яркий момент Гермионе так захотелось поверить ей, ей хотелось этого больше всего на свете, и она это почти сделала. — Ты могла бы заполучить любого парня, которого захотела, если бы только захотела.

Любого парня, которого хочу?

Гермиона снова представила себе Снейпа, его запрокинутую голову, длинные волосы, обнажающие челюсть.

— Я бы хотела, — сказала она с несчастным видом.

Лаванда придвинулась ближе, неуклюже опираясь на локти.

— Рон — идиот, — уверенно заявила она.

Гермионе снова захотелось рассмеяться, потому что Рон точно не был тем парнем, которого она хотела заполучить. Если бы она попыталась объяснить свою странную одержимость Северусом Снейпом, она бы решила, что заслуживает того, чтобы ее заперли в больнице Святого Мунго вместе с Роном.

И вообще, хочу ли я его на самом деле?

— Да, — пьяно решила Гермиона, вспоминая его длинные пальцы, обхватившие ее запястье.

Да, хочу. Всего один раз. Просто чтобы понять, каково это.

◄••❀••►

Она была ослепительно пьяна, ввалилась в их покои в половине второго ночи, изо всех сил, но безуспешно, стараясь вести себя тихо. Северус наблюдал, как она неуклюже демонтировала защиту, споткнулась в дверном проеме и с трудом избавилась от мантии, которую кучей бросила на стул.

— Где ты была? — прорычал он.

Она резко остановилась, наполовину стянув с себя джемпер.

— Ооо, — произнесла она, запинаясь, — прости, прости, прости, я тебя разбудила?

Он с трудом сдержался, чтобы не ответить, что теперь почти никогда не спит, и даже если бы он спал, ее возня наверняка разбудила бы его в первые же несколько мгновений.

— Я вижу, у вас была продуктивная встреча, — усмехнулся он. — Определенно, что-то достойное звания Армии Дамблдора.

— У меня сегодня день рождения, — вздохнула она, как будто это все объясняло, — я совсем забыла. А потом Лаванда сказала, ммм, что нам надо напиться, и я подумала, ммм, что да, почему бы и нет?

— Ты понимаешь, — процедил он, — что тебя мог видеть кто угодно? Любой из старост или профессор, совершающий обход, мог видеть твое нелепое состояние.

— Никто не видел, — ответила Гермиона, скривив губы как-то среднее между надуванием и усмешкой. Дерзко и одновременно язвительно. — А раз никто не видел, значит, этого как будто и не было.

Она вдруг стала очень серьезной, словно ее осенила идея, и, спотыкаясь, направилась к нему. Он поймал ее за локоть, когда она чуть не упала.

— Ты купил мне подарок? — спросила она, покачиваясь. Ее яркие, дикие глаза были полуприкрыты. — У меня день рождения.

— Ты пьяна, — сказал он ей, скривив губы.

— Да, — подтвердила она и улыбнулась ему так красиво и счастливо, что его чуть не затошнило. — У меня день рождения.

— Ты уже это говорила, — он огрызнулся и начал подталкивать ее к двери ее спальни. Гермиона, встав на цыпочки, обвила руками его шею, и он резко остановился. Она была так близко к нему, она улыбалась и, откинув голову назад, прикусывала нижнюю губу.

— Ты бы поцеловал меня? — спросила она.

Должно быть, он грезит. У него галлюцинация.

— На мой день рождения, — сказала она в качестве объяснения, — я бы хотела этого. Поцелуй, я имею в виду. От тебя, — она поднялась на цыпочки и обдала горячим дыханием его ухо, словно делилась самым восхитительным из секретов: «Если никто не увидит, то считай, что этого не было».

Он замер. Его измученный мозг пытался доказать, что это какой-то трюк или ловушка, хитрая уловка с ее стороны, чтобы заставить его ослабить защиту, но в ее лице не было ни намека на коварство, а расфокусированный взгляд говорил о том, что в данный момент она и вовсе не способна на обман. Все, что слетало с ее губ, было неприукрашенной правдой.

— Мы не обязаны, — серьезно сказала Гермиона, словно не желая навязываться и желая быть вежливой. — Я просто подумала… Мы же женаты. И это могло бы быть весело, — она снова улыбнулась. — И я хочу. Хотела этого. Уже какое-то время. Думала, что ты поцелуешь меня, когда мы поженимся.

— Ты пьяна, — повторил он с недоверием.

— Мммм, — согласилась она и рухнула на него. Северус поймал ее, и его объятия внезапно наполнились ведьмой, его женой, ее хихиканьем, кудряшками, изгибами и головокружением.

Он вспомнил, как выглядел в ее воспоминаниях, те отрывки, которые уловил во время уроков окклюменции, те чувства, которые она так отчаянно пыталась от него скрыть. И все же эта мысль была нелепой — она не могла увлечься им. Он, Северус Снейп, летучая мышь подземелий, шпион, убийца, ублюдок и трус. И вот она, Гермиона Грейнджер, одна из самых влиятельных пешек этой войны, пьяная и глупая, просит у него, как ни у кого другого, подарить ей поцелуй на свой день рождения.

Глупая. Глупая девчонка.

— Давай отнесем тебя в постель, Грейнджер, — сказал он ей, не обращая внимания на ее недовольство, и обнял ее за талию. Она почти ничего не весила, и когда она не проявила никаких признаков сопротивления, он просунул руку под её колени и поднял её. Гермиона пискнула от восторга, и он без лишних слов опустил ее на кровать.

— Иди в постель, — сказала она вызывающе, дерзко раскинувшись на матрасе с разметавшимися вокруг нее локонами. Ее темные ресницы кидали тень на румяные щеки. В его голове мелькнул образ обнаженной, выгнувшейся дугой, задыхающейся девушки, а затем он покачал головой.

Завтра ей будет ужасно-ужасно стыдно. Северус натянул на нее одеяло, оставив ее в юбке и джемпере, в которых, скорее всего, ей будет неудобно спать, и задумался, стоит ли одурманивать ее. Ей нужно было поспать, а ему — уходить.

Как оказалось, ему не стоило беспокоиться. Гермиона уже спала, открыв рот, слабо сжимая в руке волшебную палочку. Северус забрал ее у нее и положил на прикроватную тумбочку. Если завтра она вспомнит обо всем этом, то, скорее всего, бросится с гриффиндорской башни.

Это было бы милосердием, решил Северус и вытащил палочку. Ему нужно было только стереть из ее памяти последние полчаса.

— Обливиэйт.

◄••❀••►

Ей казалось, что ее голова вот-вот расколется.

На одну короткую, ужасающую секунду ей показалось, что ее поймали Кэрроу. Что их встреча была неудачной, что кто-то их сдал, и ее схватили. Но нет, это была ее кровать, и ее палочка — моя палочка! — ее палочка лежала рядом с ее кроватью, целая и невредимая. Чувствуя, что спала в одежде, Гермиона осторожно поднялась с кровати.

Как я здесь оказалась?

Она вспомнила встречу, вспомнила Лаванду…

Ах, да. Лаванда.

Это был ее день рождения, вспомнила она. Но теперь, когда ужас надвигался на нее, как стремительно удлиняющаяся после обеда тень, она поняла, что не помнит, как вернулась сюда.

Как я попала из Выручай-комнаты обратно в свои покои? Видел ли меня кто-нибудь?

Конечно, она должна была наделать шуму, спотыкаясь и падая, возвращаясь в подземелья, которые должны были патрулировать старосты и профессора. И потом, конечно, Северус отчитал бы ее, когда она вернулась домой, но… она ничего не помнила об этом. Этих воспоминаний просто не было.

Гермиона вздрогнула.

Я больше никогда не стану пить огневиски.

Она осторожно обхватила голову руками и была потрясена, обнаружив, что ее волосы скатались в один большой колтун на затылке. Черт бы побрал ее кудри. И прежде всего, будь проклят ее день рождения. Теперь, сфокусировав взгляд, она увидела на прикроватной тумбочке две бутылочки, аккуратно расставленные рядом с палочкой. К ним была прислонена маленькая записка.

Выпей это

С.Два флакона с зельями и без этикеток. Она вытащила пробку из одного из них и понюхала ее.

Имбирь. Скорее всего, зелье от похмелья. А в другой, очевидно, перечное. Значит, он был здесь, когда я вернулась домой вчера вечером. Но что он сказал?

Кричал ли он? И хуже того: уложил ли он меня в постель?

Она опустошила флаконы один за другим. Эффект наступил почти мгновенно: тошнота исчезла, голова перестала быть ватной. Но вместе с этим улетучились и разрозненные воспоминания: теперь она даже не могла вспомнить, о чем они с Лавандой говорили.

Рассказала ли я ей что-то важное о Гарри и крестражах?

Гермиона начала методично собирать себя по кусочкам, распутывая волосы и воспоминания. Было невообразимой глупостью и огромным риском напиться до потери сознания вместе с Лавандой, будь то день рождения или не день рождения. Что с ней было не так? Идти на такой неописуемый риск — это было на нее не похоже.

Неважно, — промурлыкал ей в ухо вкрадчивый голосок, — к концу года ты умрёшь.

Она прогнала эту мысль, отнеся ее к разряду правдивых, но бесполезных. Поступать безрассудно было не в ее характере, как бы весело ей ни было, и как бы ни была вероятна ее смерть.

При мысли о Лаванде в ней вспыхнуло маленькое, мерцающее пламя привязанности. Она так давно не общалась с другой девушкой, не болтала о всякой ерунде, о мальчиках, о жизни, о сплетнях — о вещах, не имеющих никакого значения и не имеющих никакого смысла для большого мира. Ей нужно будет поблагодарить Лаванду за их маленький девичник, в какие бы неприятности он ее не привел.

Гермиона еще очень долго будет хранить воспоминания об этой единственной нормальной ночи.

◄••❀••►

Игра началась так невинно, как только может начаться игра под названием «Метка для грязнокровки».

Она начала находить маленькие записки в своих карманах, в своих вещах, между страницами своих книг и нанизанные на свои перья. Грязнокровка. Всегда разные почерки, чернила разного цвета, а иногда и какие-то раздражающие чары, связанные с бумагой — некоторые записки вспыхивали пламенем, или взрывались конфетти, или птицами, которые раздражающе щебетали вокруг нее, но потом записки начали прилипать к ней. Снимать их становилось все сложнее. Однажды ей пришлось почти весь день проходить с подвернутым рукавом, пряча в подвороте клочок пергамента, который никак не хотел отклеиваться.

В основном это были слизеринцы. К тому времени, когда она нашла третью записку, Гермиона поняла, что осталась единственной магглорожденной студенткой, находящейся в Хогвартсе, даже если официально и не была ею. Вполне логично, что она стала объектом их жестокости, какой бы безобидной она ни была.

Северус нашел эти воспоминания во время одного из их уроков, и Гермиона почувствовала его неодобрение.

— Ничего страшного, — настаивала она, сметая их в кучу, словно пряча пыль под ковер, — просто дети глупые.

— Если ситуация обострится, обратись ко мне, — сказал он, понизив голос.

— Не обострится, — ответила Гермиона.

Но так и случилось.

Какая-то чересчур рьяная слизеринка нацарапала «ГРЯЗНОКРОВКА» на каждой странице ее учебника по арифмантике. Гермиона ошеломленно перелистывала его, поражаясь тому, с какой самоотдачей он был исписан. Учебник был немаленьким — в нем было несколько сотен страниц. Глядя на разнообразие почерков и видя это слово так часто, она начала сомневаться в себе.

Возможно, она все-таки была грязнокровкой, возможно, ее магия была менее… качественной, чем у других?

Она постучала палочкой по учебнику, и чернила исчезли.

С другой стороны, может быть, и нет.

Позже, в своей маленькой уединенной кладовке для зельеварения, она обнаружила, что кто-то изменил маркировку всех ее ингредиентов для зелий. Теперь все они гласили «Сущность грязнокровки». Устранение этой проблемы заняло больше времени, и Гермиона уже подумывала рассказать об этом Северусу. Но что он мог сделать? Ведь преступники точно бы не подписались под своими преступлениями.

Однако она специально оставила эти воспоминания на виду, чтобы он мог видеть. Во время очередного урока она почувствовала, как в нем поднимается гнев, который тут же был подавлен его железным самообладанием.

— Защити свою дверь, — проинструктировал он ее и ушел. На следующий день полдюжины слизеринцев после уроков были отправлены к Филчу, и Гермионе пришлось подавить улыбку, когда она увидела, как они, стоя на четвереньках, по-маггловски, оттирают пол Большого зала.

Джинни и остальные тоже стали замечать это.

— Они все время об этом говорят, — тихо сказала Уизли Гермионе, когда они были в библиотеке, — о метке… ну, ты понимаешь. Они думают, что это игра. Иногда они только об этом и говорят.

— Кто? — спросила она.

— Булстроуд. Притчард. Крэбб. Забини. Иногда Веллингтон. Это она придумала изменить названия всех ингредиентов для зелий, — на лице Джинни появилось жесткое выражение, отчего она стала выглядеть намного старше. Острее. — Мы должны отомстить им.

Всего на долю секунды Гермиона вздрогнула. Травля становилась постоянной, но не переросла в насилие. По крайней мере, пока. Перетасовка ярлыков и грубые записки были тем, с чем она могла справиться.

Все станет еще хуже. Ты не можешь позволить себе так легко поддаваться на провокации.

— Нет, — отмахнулась Гермиона. — Ничего страшного.

На лице Джинни что-то дрогнуло, и она отвела взгляд.

— Что?

— Мы должны делать больше, — огрызнулась Джинни, сердито откладывая книгу. — Протего не защищают от Круцио, Гермиона. Они выпороли Колина Криви. Выпороли его. Тростью. На глазах у всего класса. За то, что он не использовал проклятие Империус на равенкловце.

— Ты хочешь войны? — отозвалась Гермиона. — В Хогвартсе?

— Мы на войне, Гермиона! — Джинни настаивала. — Ты знаешь, что команда Слизерина по квиддичу сделала на отборочных соревнованиях? Они спросили: «Кто может ударить бладжером в сторону команды противника?» Любой, кто смог ударить, был выбран. Они животные, Гермиона.

Крошечные слезы навернулись на глаза Гермионы, и она отвела взгляд. Только теперь она поняла, что ее отсутствие на уроках было защитной мерой. Держать ее подальше от других студентов было лучшим способом обезопасить ее. Она подумала о Северусе и его вытянутом, рычащем лице, настаивающем на том, что он делает все возможное, чтобы сохранить ей жизнь.

— Я не учу их причинять вред другим людям, — сказала Гермиона. — Армия Дамблдора создавалась не для этого.

— Тогда в чем же смысл? — выплюнула Джинни, сжав кулаки. — Я не собираюсь больше терпеть побои, Гермиона. В следующий раз, когда я получу взыскание, а гребаный Амикус Кэрроу снова попытается меня ударить, я его пришибу.

Маленькая рыжеволосая девушка перед ней, трясущаяся от гнева, казалась ей такой неуместной. Джинни было шестнадцать, она все еще была просто девочкой, и все же она угрожала запытать темного волшебника. Ей следовало бы думать о школе, квиддиче и мальчиках, и все же она была здесь, думая о смерти и пытках. Гермиона в отчаянии подумала, что это Джинни и Лаванда должны были пить и сплетничать, а не она. Один-единственный вечер нормальной жизни заставил её взглянуть на всё с новой стороны, осознать, что она может потерять.

Но Джинни была права. Это было неприемлемо. Им нужно избавиться от Кэрроу.

— Если ты применишь Непростительное к одному из Кэрроу, они убьют тебя, — сказала Гермиона. — Мы можем избавиться от них. Но не таким способом.

— Тогда как, Гермиона? — спросила Джинни, едва не зарыдав. — Скажи мне, что делать, и я сделаю это. Только не говори мне ничего не делать. Я не могу больше сидеть и ничего не делать. Мы должны предпринять какие-то действия против них. Они не могут продолжать оставаться безнаказанными, они не могут…

— Единственный, кто может их убрать, — это Волан-де-Морт, — медленно произнесла Гермиона. — Они должны совершить что-то непростительное. Что-то глупое.

Младшая Уизли скорчила гримасу, напряженно размышляя.

— Может быть, что-то вроде причинения вреда чистокровному?

Гермиона покачала головой.

— Они уже делали это. Всем наплевать. Никому нет до этого дела. Ты просто станешь предательницей крови, — затем, более резко, более прямо: «Не делай глупостей, Джин».

Плечи Джинни поникли, и она отвела взгляд, ее шансы стать мученицей-эскаписткой таяли.

◄••❀••►

Он стал чаще обращать на нее внимание.

С тех пор как она бросилась в его объятия, пьяная, яркая, красивая и просящая поцелуя, она занимала крошечный уголок в его мыслях в каждый час каждого дня. Раньше было легко подавить ее, забыть, смять в нечто маленькое и подавляемое. Спрятать воспоминания об их браке в глубине мозга, спрятать их подальше от посторонних глаз. Она была проблемой, с которой поначалу было достаточно легко справиться из-за горы других обязанностей и соображений. Несмотря на его постоянные выговоры, поначалу она казалась достаточно осторожной, пугливо избегала его и покорно практиковалась в окклюменции. Каждый урок показывал прогресс — ее инстинкты были средними, но она была опытным исследователем и быстро училась.

Оставалось надеяться, что этого будет достаточно.

Но каждый урок искушал его все больше. Он хотел копнуть глубже, хотел найти ту ниточку притяжения, которая вилась через ее воспоминания, сияя золотом среди пугающего пурпура, но знал, что если сделает это, то раскроет ее. Им пришлось бы открыто обсудить маленькую влюбленность, которую лелеяла Грейнджер, а это было бы невероятно неловко.

Как неловко — он привлекает свою жену. Такое ненужное осложнение.

Но что-то интересное сжималось в его груди всякий раз, когда его мысли задерживались на ней. Она не была непривлекательной женщиной. И он не мог вспомнить, когда в последний раз его привлекала ведьма; эта мысль была для него чуждой и неприемлемой. Глупо было даже думать об этом, да и Северус Снейп не был склонен к мечтаниям, но все же. Он украдкой бросал на нее лукавые взгляды, и в груди у него замирало от волнения.

Она любила носить шерстяные джемперы крупной вязки. Она постукивала концом пера по губам, когда размышляла. Она любила сладкий чай с молоком и поджаренные тосты. Во время уроков Окклюменции, сидя на полу, скрестив ноги, лицом к нему и спиной к камину, она собирала в прическу свои буйные локоны, чтобы они не лезли в глаза, обнажая при этом длинную, прекрасную дугу шеи и челюсти.

Забавно. На протяжении последнего десятилетия или около того у него оставалось крайне мало времени и возможностей для плотских утех, они были настолько редкими, что он почти не вспоминал о них, тем удивительнее был тот факт, что его внимание привлекало не покачивание ее бедер, а скорее затененное пространство между челюстью и горлом, маленький розовый изгиб уха, изящный изгиб запястья, когда она взмахнула палочкой. Маленькие, очеловечивающие вещи.

Его поразило, что он видит в ней женщину, а не свою студентку. Он замечал ее так, как мог бы заметить женщину в пабе, магазине или на улице.

Она не была особой красавицей — чрезмерная физическая привлекательность не входила в число ее многочисленных талантов, и, возможно, именно это так бесило его. Если бы она была сногсшибательной, излучающей секс и уверенность красоткой, тогда его наблюдения имели бы больше смысла. В конце концов, он был всего лишь мужчиной.

Но она не была ни той, ни другой. Обычная, среднестатистическая фигура, в больших клетчатых джемперах с задранными до локтей рукавами и длинных плиссированных юбках, развевающихся вокруг колен. Но что-то в том, как она поправляла резинку на гольфах, быстро поднимая ее вверх одним маленьким пальчиком, засело в его мозгу. Он отложил это воспоминание на будущее, тщательно его каталогизировав.

Позже, на уроках окклюменции, он понял, что она делала то же самое. Он снова и снова видел себя ее глазами, то, как он пил огневиски, сидя на диване, запрокинув голову. Она обратила на него внимание как на мужчину, как на личность, и, возможно, в этом было все дело — она просто пыталась сместить его с пьедестала учителя и поместить в простые человеческие рамки.

И вообще, не были ли ее чувства остатками зазнайства, рабски преданного похвалам учителей ученика? Возможно, все так и было. Влечение казалось слишком широким понятием, слишком вульгарным. Девушка росла и приспосабливалась, познавая сложности человеческих отношений, вот и все.

Неважно, насколько он обесцветил ее, неважно, как изнурительно он работал над тем, чтобы запихнуть ее в мысленный ящик и выбросить от него ключ, она снова и снова прокрадывалась в его мысли. Он поймал себя на том, что в течение дня думает о том, какой была бы ее реакция на все происходящее.

И все же во время их занятий он не мог сдержаться.

Она остановила его, тяжело дыша, еще раз создав помехи, превратив свои воспоминания в снег.

— Ты не очищаешь свой разум, — резко сказал он ей. — Попробуй еще раз. Легилименс.

Он увидел ее оскаленные, стиснутые зубы и проник в ее разум еще легче, чем раньше. Воспоминания и мысли проносились мимо него, всегда пурпурные и голубые, страхи и тревоги, окутывающие каждый новый образ. Вдруг он увидел золотую искру и последовал за ней мгновенно, инстинктивно, вопреки здравому смыслу.

Его руки.

В ее глазах они казались длинными, ловкими, нежными. Он никогда не наблюдал за своими руками таким образом. Он, держащий ее за руку, исцеляющий ее сломанную кисть. Золотая искорка была связана с маленькой нитью, золотым воспоминанием того, как он держал ее. Деликатно. Нежно.

Он просто пытался не причинить ей боли. Но этого, по-видимому, было достаточно, чтобы она уцепилась за это воспоминание.

Она снова попыталась вытолкнуть его, попыталась укрыть золото, но теперь он был безжалостен, теперь он давил; Северус перебирал в памяти воспоминания с Лавандой, которые были слабыми и существовали лишь в виде обрывочных снимков.

— Рон идиот, — сказала Лаванда, тряхнув волосами, и ответная мысль Грейнджер была написана сияющим золотом:

— Рон не тот, кто мне нужен, — поверх изображения, где он закатывает рукава, и затем: «И вообще, хочу ли я его на самом деле?»

Гермиона запаниковала, пытаясь усилить помехи, но золото не исчезало.

Он откинувшийся на спинку дивана, запрокинувший голову. Блестящий, красивый… золотой.

Да, хочу. Всего один раз. Просто чтобы понять, каково это.

— ФЛИПЕНДО!

Грохот.

Северуса отбросило назад, он ударился об стену, его челюсть щелкнула и прищемила нижнюю губу. Он сильно тряхнул головой, пытаясь прогнать остатки фиолетового цвета, который все еще полыхал за его закрытыми веками, и выкинуть ее из головы. Гермиона тяжело дышала, стоя рядом с диваном, с палочкой в руке — в абсолютной панике.

Он вытер струйку крови, стекающую из губы, тыльной стороной ладони.

— Зачем? — спросила она прерывисто.

— Чтобы проверить твою защиту, — усмехнулся он, солгав. Она проделала ужасную работу, пытаясь скрыть это, пытаясь скрыть, как часто она думала о нем, что, к сожалению для него, было взаимно.

Он хотел знать. Он должен был знать наверняка. Не по какой-то серьезной причине, возможно, просто для того, чтобы успокоить свое собственное эго, убедить себя, что это не было ошибкой, это не был какой-то пьяный момент глупости и восторга. Или что ему это не привиделось.

Она заплакала.

— Это ничего не значит, — сказала Гермиона, и слова начали вылетать из нее сами собой, одно за другим, заставляя ее практически заикаться: «Просто, я не знаю, я замечала это и… и все было так ужасно и безрадостно, и никого нет, у меня никого нет, а ты… ты… ты…»

Наконец, она встретилась с ним взглядом, по ее лицу текли слезы. А ее глаза были полны боли и унижения.

— Ты другой, — закончила она, едва слышно прошептав: — Я не ожидала, не хотела, не думала, что все будет так.

Медленно поднявшись на ноги, он смахнул пыль со своего сюртука. Его нижняя губа пульсировала в том месте, где он рефлекторно ее прикусил. Гермиона мгновенно отпрянула от него, вздрогнув, как будто он собирался ударить ее или встряхнуть.

— Пожалуйста, не смейся надо мной, — сказала она срывающимся голосом, — я не смогу этого вынести. Пожалуйста.

Он навис над ней. Ее светло-карие глаза были полны слез, прилипших к длинным ресницам, когда она смотрела на него. Она дрожала. В этот момент, похожая на олененка и встревоженная, она выглядела самой собой: испуганной, дрожащей, готовой к худшему исходу девушкой. Все слои ее претенциозности растаяли, оставив после себя ведьму, которая остро нуждалась в безопасности и защите.

Очень осторожно он заправил локон волос ей за ухо, убирая его с глаз. Еще одна слеза тихо упала на пол, но она изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

— Не делай ничего безрассудного, Грейнджер, — тихо сказал Северус, его голос был как шелк. — И уж тем более не делай этого.

◄••❀••►

Даже плача и засыпая, она корила себя за собственное ребячество.

Глупая Грейнджер, — бушевала она внутри своего сознания, прижимая к ноющей груди подушку, — глупая Грейнджер, очевидная, безрассудная и глупая Грейнджер.

Она позволила ему посмотреть. Она хотела, чтобы он увидел, хотела, чтобы он знал, хотя бы на каком-то уровне, что он ей нужен.

Но потом на его лице появилось презрительное выражение, как будто он уже это знал, и то, что он увидел, только подтвердило его худшие подозрения. Она была слабой. Жалкой. Идиоткой. И когда он возвышался над ней, властный и повелевающий, и с величайшей осторожностью заправлял локон ей за ухо, ей хотелось рассыпаться в прах. Нет, она хотела рухнуть на него, рыдать у него на груди — она хотела, чтобы он погладил ее по волосам и сказал, что все будет хорошо.

Нет, это было не так. Она хотела поцеловать его.

Гермиона перевернулась на другой бок и закрыла глаза тыльной стороной ладони. Она хрипло шмыгнула носом, задыхаясь и изнемогая от рыданий.

Она была одурманенной, одержимой дурой, и теперь он это знал. Его мягкий отказ был едва ли не хуже, чем если бы он кричал на нее, швырялся вещами и глумился над ней.

Как будто он уже знал. Неужели это было так очевидно?

Конечно, это было очевидно.

Она все время смотрела на него. Она навязчиво следила за его расписанием и местонахождением, представляла его на совещаниях, за бумажной работой, произносящим заклинания; когда он находился в их покоях, она запоминала, как двигаются мускулы на его предплечьях, когда он закатывает рукава. Она была одержима. Официально, безумна и одержима.

Гермиона плакала, как маленькая девочка с разбитым сердцем, и ненавидела каждую минуту своей жизни.

◄••❀••►

Джинни Уизли подняла голову, волосы упали ей на лицо. Кровь хлынула у нее из носа и засохла в уголке рта и на подбородке, застыв коричневой коркой. Ее голова со стуком откинулась к стене.

— Эпискей, — неуверенно произнес Невилл, и кости хрустнули, сопровождаемые вспышкой жара, а затем льда. Гермиона вытерла кровь на подбородке Джинни.

— Я сказала не делать ничего безрассудного, — прошипела она, но в ее голосе было очень мало яда, только страх. — Что с тобой не так? Преследовать Гойла, серьезно?

Глаза Джинни были голубыми и огромными, а взгляд отсутствующим.

— Они придут за тобой, — хрипло сказала она. У Гермионы кровь застыла в жилах. — Они что-то замышляют. Он собирается причинить тебе боль.

Пауза затянулась, а затем Гермиона продолжила вытирать лицо подруги.

— Это не повод устраивать драки. Меня не волнует, что будет со мной, меня волнует, что будет с тобой. Как ты сможешь помочь Гарри выиграть войну, если тебя регулярно избивают до полусмерти?

— Я не могу здесь оставаться, — прохрипела Джинни. — Больше не могу. Мне нужно домой.

Гермиона опустилась на пятки, сведя брови вместе.

— Они не позволят тебе уйти.

Лицо Уизли сморщилось, и слезы потекли по ее щекам.

— Я хочу домой, — закричала она, и Невилл, упав на колени, обнял ее. — Пожалуйста, Гермиона, я просто хочу домой.

Гермиона закусила губу, судорожно перебирая варианты.

— Хорошо, — сказала она наконец, — хорошо, пойдем со мной.

◄••❀••►

Крик Лаванды был мучительным, высоким и пронзительным. Ее спина выгнулась дугой, натянулась, как струна, каждый мускул в ее теле напрягся.

— Где она?! — прорычала Кэрроу и снова взмахнула палочкой. — Круцио!

— ПОЖАЛУЙСТА! — кричала Лаванда, корчась, ломаясь и всхлипывая. — Пожалуйста, я не знаю!

Общая комната Гриффиндора была в руинах. Портреты в ужасе прятались за нарисованной мебелью или занавесками; мягкие диваны и кресла были разбросаны; камин давно остыл и покрылся пеплом. Второкурсники в пижамах в ужасе молчали, глядя на то, как их профессор маггловедения на глазах у всех пытает Лаванду Браун.

— Знаешь что, — выдала Алекто, тяжело дыша, — я, блядь, могу заниматься этим весь день и не устану!

— Пожалуйста, она не знает! — подала голос щербатая третьекурсница Алиса О’Райли. — Мы не знаем, куда она ушла! Никто из нас не знает!

Алекто Кэрроу повернулась к толпе, и дети испуганно сбились в кучу, защищая друг друга.

— Я собираюсь найти эту предательницу крови Джинни Уизли, — прорычала она, брызгая слюной, — и если я узнаю, что хоть один из вас, сопляков, знает, где она, это… — она указала на беспомощное, дрожащее тело Лаванды, — …покажется вам веселым воскресным днем, понятно?

◄••❀••►

Часы тикали, заполняя пустые покои, а огонь радостно потрескивал. Гермиона сидела в нескольких сантиметрах от огня и напряжённо смотрела на него, накинув на плечи одеяло. От жара огня её лицо напряглось и заблестело, готовое вот-вот сгореть. Возможно, это было бы лучше — может быть, она смогла бы хоть что-то почувствовать. Ее рука высунулась из-под одеяла и приблизилась к огню, проверяя его силу, впитывая его жар.

Больно. Хорошо. Это правильно.

— Полагаю, ты знаешь, где она, — спросил Северус, нарушив молчание. Она почувствовала на себе его взгляд.

— Да, — ответила она, ее голос дрогнул.

— Ты расскажешь мне?

Она смотрела в огонь, чувствуя, как пламя танцует на расстоянии вытянутой руки, но пока не может поймать ее. Боль нарастала. Жадное пещерное, все еще голодное существо в ее груди зевнуло.

— Нет.

Долгое молчание было теплым. Она чувствовала его одобрение — если бы она обернулась, то увидела бы легкую улыбку и запомнила бы ее, опьянев от ее вида.

— Хорошо.

◄••❀••►

Во время обхода Снейпа Гермиона послушно следовала за ним, как тень, не отрывая глаз от пола. Она слышала шепот студентов, слышала волны насмешек и шуток, которые они рассказывали друг другу, но хотели, чтобы услышала она. Быть бесполезной и послушной было утомительно. Раньше это казалось безопасным, тайным, скрытным — словно им двоим что-то сходило с рук, словно у них были общие дела, поиски. Теперь же это было слишком близко к истине. Она была бесполезна.

Слизеринка намеренно толкнула ее плечом, и Гермионе даже не нужно было смотреть вниз, чтобы понять, что к ее мантии была прикреплена очередная маленькая наклейка с надписью «Грязнокровка». Она спрятала ее в складке рукава, не желая, чтобы другие ее заметили.

— Эй, директор, — позвал Амикус с другого конца коридора. Она замерла.

— Профессор Кэрроу, — плавно произнес Северус, не сбавляя шага, — могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Кровожадный Пожиратель Смерти пристроился рядом с ним, игнорируя Гермиону.

— Что мы будем делать с пропавшей девчонкой? — спросил он вполголоса. — Родители будут болтать, и Темный Лорд…

— Темный Лорд не будет обеспокоен мелочными разговорами и нагнетанием страха, — проворчал Северус в ответ, — и я считаю, что если вы хотите, чтобы ученики перестали пропадать, вам нужно дать им причины остаться. Тебе была предоставлена огромная свобода действий, и ты использовал каждый ее дюйм, Амикус. Твои задержания превратились в упражнения по средневековым пыткам.

Впервые брат Кэрроу, казалось, заметил Гермиону.

— Не хочу, чтобы студенты думали, что мы размякли, — усмехнулся он ей. — Как только они начнут следовать правилам, как твоя маленькая женушка, не будет никакой необходимости в задержаниях.

Маленькая женушка?

Ненависть вскипела в ее груди, внезапная и злобная, но она подавила ее, прежде чем это отразилось на ее лице.

Пустота. Гладкость. Очисти разум.

Вместо этого она испуганно свела брови, прижавшись к Северусу.

— Мы продолжим этот разговор позже, профессор Кэрроу, — сказал Северус и свернул в коридор.

Когда Амикус ушел и они остались одни, Северус очень тихо сказал: «Ты умница, Грейнджер».

Она слишком устала, чтобы радоваться его похвале, но запомнила, как мурлыкал его низкий голос, когда он говорил «умница».

◄••❀••►

После исчезновения Джинни и пыток Лаванды Гермиона чувствовала себя так, словно попала в ловушку какого-то жуткого танца, будучи трагической марионеткой на цепях вместо веревочек.

Проснись. Попробуй поесть. Учись. Готовь домашнее задание. Придерживайся наименее используемых коридоров. Избегай слизеринцев. Попробуй снова поесть.

По ночам она пыталась обучать Армию Дамблдора, и это оставляло ее опустошенной. Они все были так напуганы — и она тоже. Она не могла сказать им ничего, что вселило бы надежду, страсть или свет, — их окружали только ужас и страдание. Сам Хогвартс рыдал, оплакивая мучения своих учеников.

Почти все изъятые у магглорожденных волшебные палочки были каталогизированы. Ее исследования крестражей ни к чему не привели. Гарри и Рон были где-то там, и, возможно, уже мертвы, у нее не было возможности это узнать.

Нет, — сухо сказала она себе, — я бы узнала, если бы Гарри был мертв. Это было бы во всех газетах.

Только когда Северус ввалился в их общие покои, окровавленный и изможденный, она очнулась от своих грез.

Он, пошатываясь, доковылял до кресла и рухнул, делая влажные, неглубокие вдохи. Гермиона проснулась внезапно, мгновенно, так, как не просыпалась уже несколько дней.

— Что случилось? — спросила она, машинально вызывая его набор для лечения.

Откуда взялась кровь?

Передняя часть его мантии была залита кровью.

Северус издал сдавленный горловой звук, который при других обстоятельствах мог бы сойти за смешок.

— Поттер, — вот и все, что он смог выдавить.

Глаза Гермионы округлились, и она стала рыться в аптечке. Не спрашивая, она оттолкнула его руки в сторону и разорвала на нем мантию.

— Сними, — приказала она, и он позволил ей, сосредоточившись на своем затрудненном дыхании.

На его груди и животе виднелись три глубокие раны, изогнутые, как будто на него напал какой-то дикий зверь. Его кожа была такой бледной. А кровь такой темной. Ее было так много — на животе, груди, горле.

Не обращая внимания на его бесполезное сопротивление, она нашла зелье, восстанавливающее кровь, и влила его в ему горло.

Что случилось?

Дюжину исцеляющих заклинаний спустя, когда от порезов остались только зловещие красные струпья, он смог говорить.

— Поттер и Уизли воссоединились, — сообщил он ей, его голос наполовину состоял из рыка. — Он ворвался в больницу Святого Мунго. Они сбежали, прихватив по пути нескольких Целителей.

Облегчение охватило ее, и она почувствовала, как ее плечи опустились от его силы.

— Мерлин, — выдохнула она.

Неужели он улыбнулся?

— Они нашли крестраж, — сказал Северус, — случайно.

Вся история выходила наружу по кусочкам. Гарри замаскировался и ворвался в больницу Святого Мунго, оглушив целителей, которые должны были охранять Рона, и освободил его. Они вместе пробивали себе путь наружу и по чистой случайности наткнулись на Долорес Амбридж, у которой на шее, как какая-то безделушка, висел медальон самого Салазара Слизерина. Почему она оказалась в больнице Святого Мунго, можно только гадать, но Рон напал на нее и ограбил явно не самым мягким образом. Розовая жаба все еще была без сознания и, возможно, никогда уже не придет в себя.

Мысль о том, что Рон мог жестоко напасть на кого-то, была немыслима.

— Почему? — услышала она свой вопрос.

Снейп откинул голову назад, закрыв глаза.

— Его пребывание в больнице Святого Мунго не было приятным.

Разлучить их троих было эффективным шагом — мучить Гарри, Рона и ее саму было гораздо проще, когда они были порознь. Вместе для них не было ничего невозможного, но порознь…

Она представила себе Рона, его бледное веснушчатое лицо, искаженное яростью, надвигающегося на Долорес Амбридж.

Узнаю ли я его, когда мы воссоединимся?

Если мы воссоединимся…

И, что было ещё более тревожно: узнает ли он меня?

Она осознала, что все еще стоит на коленях перед Северусом, наполовину между его ног, а его рубашка и сюртук распахнуты. Казалось, что она вскрыла его грудную клетку, раздвинув защитную броню одежды и пуговиц, оставив его голым и уязвимым. Он был таким бледным. Слишком худым, на грани недоедания; между его ребрами виднелись неглубокие впадины. Наблюдать за тем, как при каждом вдохе вздымается и опускается его грудь, — это казалось ей чем-то священным, украденным, тем, чему она не должна быть свидетельницей. Несмотря на все слухи, у Северуса Снейпа действительно было сердце. По крайней мере, чисто механическое, которое поддерживало в нем жизнь. Она могла видеть его. На его груди виднелась небольшая россыпь черных волос, которые спускались к пупку и исчезали под поясом брюк.

Гермиона решительно отвела взгляд и поднялась на ноги.

Во рту у нее было очень сухо.

— Выпей это, — сказала она онемевшими губами и протянула ему Укрепляющее зелье. Он, казалось, заметил её пристальный, голодный, хищный взгляд и медленно принялся застёгивать рубашку.

◄••❀••►

— Все палочки отсортированы, — сказала Парвати с чувством, близким к радости.

— Осталось только сверить их со списком магглорожденных студентов. Все они распределены по категориям и готовы к воссоединению со своими владельцами.

— Это ведь не повлияет на них, верно? Я имею в виду, что их сначала забрали, а потом мы их трогали и все такое, — спросила Джинни, сидя со скрещенными ногами в гамаке.

Выручай-комната, ставшая ее постоянным домом, а также местом встреч Армии Дамблдора, снова перестроилась, развесив на стенах гриффиндорские знамена и соорудив кровати и гамаки. Под гамаком лежал сундук Джинни, обклеенный наклейками с символикой квиддича. В целом, обстановка была довольно уютной, но Гермиона не обратила на это внимания, уткнувшись носом в книгу.

— Ммм, что? — сказала она, отрываясь от своего исследования крестражей. — Нет, это так не работает. Преданность палочки не меняется простым разоружением. Волшебные палочки выбирают волшебников, вы не можете просто…

Она замолчала и склонила голову набок, задумавшись.

— Если только палочка не выбрала одного из нас, — сказала она, глядя на аккуратно сложенные артефакты, — в чем я сомневаюсь. Но простое разоружение кого-либо не изменит преданности волшебной палочки.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила Джинни, наполовину высунувшись из своего гамака. Теперь, вдали от Кэрроу, она больше походила на себя прежнюю, ухмыляющуюся и игриво-капризную.

— Из книг, — сухо ответила Гермиона и сделала еще одну маленькую пометку на полях своей книги.

Снаружи, в коридоре, поджидая, притаился Притчард. Гриффиндорцы исчезали, как и легкомысленная маленькая жена директора. Рано или поздно он узнает, что именно происходит.

◄••❀••►

Северус прислонился к стене коридора перед своими покоями, безуспешно пытаясь выровнять дыхание.

К черту Люциуса Малфоя.

К черту Темного Лорда.

К черту всю их шелудивую, клыкастую свору, весь их оглушительный хохот и зубастые ухмылки восторга от его страданий.

Яма похоти в его животе становилась все глубже, все болезненнее.

Пошли они все нахуй.

Как и следовало ожидать, жажда крови Темного Лорда была утолена пытками нескольких его последователей, в частности самого Северуса, за то, что он не предоставил информацию о местонахождении Поттера. Эта фаза его гнева длилась несколько дней. Но пролить немного крови и услышать несколько криков было далеко не так приятно, как покопаться в нескольких умах и раскрыть несколько секретов. Чем больше у него было рычагов воздействия на своих последователей, тем увереннее Лорд себя чувствовал; и в этом отношении Северус всегда был его любимой мишенью. Возможно, потому, что он никогда полностью не доверял Северусу, даже в его самые юные, горделивые и оттого преданные годы.

Северус тяжело сглотнул и вознёс молитву всем богам, какие только существовали, о том, чтобы его тоскующая жена уже спала и не заметила его прихода.

Убедить своих товарищей-Пожирателей Смерти в том, что он регулярно издевается над женой, было довольно просто — достаточно было просто промолчать, когда они открыто фантазировали и расспрашивали, поскольку их собственное извращенное воображение делало за него большую часть работы. Но сегодня Темный Лорд был в особенно скверном настроении и желал причинить боль любому, кто хоть как-то был связан с Гарри Поттером.

И, конечно, Северус Снейп был его любимой комнатной собачкой. Кто лучше укусит Гермиону Грейнджер, чем послушная, немного недоверчивая правая рука Темного Лорда?

Какие бы боги ни слушали его, они были либо глухи, либо вообще не существовали, потому что, войдя в свои покои, он увидел, что его жена читает, сидя на диване. Сказки Бидла Барда. Боль пронзила его грудь. Одинокая, тоскующая, покинутая всеми Гермиона Грейнджер дремала на диване у камина, завернувшись в вязаное одеяло, читая детские сказки.

Даже несмотря на то, что он почувствовал укол вины и стыда, вожделение охватило его, горячее, как ветер пустыни. Копна ее вьющихся волос была убрана и собрана на затылке; на ней был один из тех чертовски больших джемперов, который соскальзывал с одного плеча, обнажая изящную линию плеча и ключицы. Ему хотелось вонзить зубы в точку пульса, хотелось поцеловать маленькую ямочку на ее подбородке.

Будь проклято это проклятие.

Она посмотрела на него, удивленная и испуганная.

— Северус? — неуверенно произнесла она. — Ты… ты в порядке?

Он с силой захлопнул за собой дверь, сжав ручку так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Убирайся, — прохрипел он. Она вздрогнула, как будто он закричал на нее. — Сейчас же.

— Нет, — сказала она, поднимаясь на ноги, — что случилось? Ты ранен?

Он чуть не рассмеялся. Нет, ему не было больно — это не то, что она могла бы вылечить с помощью его набора зелий и нескольких лечебных заклинаний. В его голове смутно проплыл образ девушки, стоящей перед ним на коленях и смотрящей на его обнаженную грудь расширенными зрачками.

Она хотела его. Она все еще хотела его. Почему бы тогда не взять ее? Почему бы не взять ее здесь, на этом проклятом диване, у этого камина? Она была его женой.

Она была его женой.

Она была его.

Северус резко тряхнул головой, как будто это могло прогнать поток почти порнографических изображений Гермионы, которые обрушились на его сознание. Какой милый маленький трюк, — злобно подумал он про себя. Наложить на него заклинание похоти и натравить на пленную супругу. Остальные Пожиратели Смерти, должно быть, предполагают, что он разорвет ее на части.

Мерлин, он хотел этого.

Гермиона потянулась к нему, пытаясь проверить, нет ли у него повреждений, но его рука метнулась вперед и поймала ее запястье.

— Не надо, — хрипло сказал он. — Не трогай меня.

— Ты меня пугаешь, — сказала она, озабоченно сдвинув брови. — Что с тобой случилось?

Он рассмеялся — коротким, невеселым смехом, больше похожим на рваный вздох.

— Оставь меня в покое, — прорычал Северус и оттолкнул ее.

— Я не смогу тебе помочь, если ты не скажешь мне, что случилось! — воскликнула она, запинаясь. Локон выбился из ее прически, и боги, но он хотел убрать его, хотел поцеловать ее, хотел разрушить ее.

— Ты, — сказал он, кипя от ярости, — не можешь мне помочь.

— Почему бы и нет? — настаивала она, а потом все-таки прикоснулась к нему, и, черт возьми, это была пытка, это было страдание. Он так сильно хотел ее. Его самоконтроль был хрупким спасательным кругом, уводящим его в пропасть невообразимой тьмы. Если он упадет, назад дороги не будет. Ее рука оказалась на его руке, чуть выше Темной метки, наполовину обхватив его локоть, и он сердито стряхнул ее.

— Нет, — прошипел он.

Она была сбита с толку, ее рот сжался в тонкую линию.

— Ты можешь мне сказать? Ты проклят? Это было… — Ее голос упал, и затем она поняла. — Что случилось?

Северусу хотелось кричать. Ему хотелось плакать, хотя он не плакал уже много лет, но самое главное — ему хотелось погрузиться в стоящую перед ним ведьму, хотелось трахать ее до тех пор, пока она не сломается надвое, и он совершенно не доверял себе. Ему нельзя было прикасаться к ней.

Слова не приходили на ум. Не было времени. Ему нужно было, чтобы она ушла, убралась подальше, нужно было предупредить ее об опасности, но он не мог сформулировать связное предложение. Вместо этого он грубо схватил ее, выдернул палочку из ее волос и вложил ей в ладонь.

Он, тяжело дыша, дрожа, теряя последние остатки самоконтроля и молясь, чтобы она поняла, поднес кончик ее палочки к своему виску.

Она это сделала. Конечно, она это сделала. Ее глаза были огромными золотисто-карими озерами.

— Легилименс, — вздохнула она.

Она заскулила от непривычного чувства, с головой погрузившись в его разум и воспоминания, но ему было все равно, он почти ничего не замечал. Теперь она сможет увидеть, он сможет заставить ее понять.

Волдеморт, развалившись на кресле, которое можно было назвать троном, жестоко смеется над Снейпом, сгорбившимся перед ним. Лица Пожирателей Смерти, воющих от смеха, как стая гиен, послушно тявкающих, чтобы утихомирить безумие своего хозяина.

— Кое-что, что можно подарить жене, — прошипел Волан-де-Морт, и она, должно быть, увидела это, почувствовала этот безошибочный обжигающий жар вожделения, распространяющийся по нему.

Обрывочные, отфильтрованные, выдуманные образы ее, обнаженной и распростертой, выгнувшейся дугой под ним, его руки на ее горле, в ее волосах, жесткая хватка на ее бедрах, следы ногтей его на ее плоти, причиняющие ей боль. Желание.

— Благодарю вас, милорд, — выдохнул он, и слова показались ему ядом на вкус.

И, пожалуй, самый ужасный образ ее, который он хранил у себя в груди и о котором думал чаще всего, — ее руки вокруг его шеи и пьяные, восторженно счастливые, просящие его о поцелуе глаза.

— У меня сегодня день рождения, — она сияла, такая счастливая, такая искренняя и юная, — всё, чего у него никогда не было и не будет. Воспоминания проносились слишком быстро, Гермиона видела слишком много, все ее частички, которые он забрал себе, фрагменты, которые он изо всех сил старался спрятать подальше и игнорировать, маленькие кусочки человечности, которые он похоронил в себе.

Проклятие похоти, то, чем он мог бы мучиться некоторое время, то, что можно было бы использовать, чтобы причинить боль своей жене. Единственному человеку, которому он так старался не навредить. Единственному человеку, которого он изо всех сил старался защитить.

Она отстранилась, задыхаясь, и попятилась назад. Он крепко ухватился за спинку дивана.

Он показал ей слишком много.

— Ты предал меня забвению? — по какой-то безумной причине это были первые слова, слетевшие с ее губ. Не «Темный Лорд проклял тебя, чтобы ты пришел домой и изнасиловал меня», а «Ты предал меня забвению?», вот на что она обиделась.

— Я подумал, что так будет лучше, — выдавил он, но его челюсть была так плотно сжата, что слова прозвучали как рычание.

Она была так взволнована, глядя на него круглыми и печальными глазами. Это сломило его.

— Мне так жаль, — прошептала она.

— Убирайся, — повторил он срывающимся голосом. Она должна была понять, она должна была знать — она должна знать, какой опасности она подвергается. Он видел ее разум, он знал, насколько она напугана, как боится боли, как страх управляет каждым ее действием.

Он почувствовал облегчение, когда она медленно повернулась и направилась к двери своей спальни. Как только она уйдет, как только дверь закроется, она будет в безопасности. Она сможет защитить себя.

Но, о ужас, она обернулась.

— Как снять проклятие похоти?

◄••❀••►

Глупая девчонка, Грейнджер, — глухо сказала она себе, вновь столкнувшись с Северусом Снейпом. Выражение его лица было сродни ужасу; он был потрясен. Но эти глаза, эти тёмные глаза, чёрные, как океан, достаточно глубокие, чтобы в них утонуть, — они прожигали ее с того места, где он стоял. Гермиона никогда не испытывала на себе проклятия похоти, но, по её мнению, его самоконтроль, необходимый для того, чтобы не превратиться в судорожно сжимающуюся кучку, должен был быть огромным.

И, что самое важное, она знала, что он никогда не причинит ей вреда. Сколько бы он ни огрызался, ни оскорблял, ни отталкивал ее, она знала, что он никогда этого не сделает. Даже под действием этого проклятия. Сама эта идея была нелепой. Ее вера в него, укрепленная маленьким огоньком притяжения, теперь была непреодолимой.

— Есть ли контрзаклинание? — спросила она, высунув язык, чтобы быстро смочить пересохшие губы. — Или оно разрушается… при освобождении? — Ее голос дрогнул, несмотря на все ее лучшие намерения.

Вместо ответа он выругался себе под нос.

— Тогда отпусти, — сказала она наполовину про себя и сделала шаг навстречу.

— Не надо, — тут же сказал он, — я сделаю тебе больно, — каждое слово звучало так, будто вырывалось из него с болью.

— Сделаешь? — спросила она, приблизившись еще ближе, слишком близко, настолько близко, что он, должно быть, почувствовал, как сильно бьется в груди ее сердце. — Я в это не верю.

— Глупая девчонка, — сумел вымолвить он.

— Я знаю, — сказала она и толкнула его на диван. Он упал, как будто она ударила его по коленям, как будто его ноги были бесполезны, и поднял на нее глаза, полные страха.

В основании ее позвоночника образовался нервный узел, глубокий, лихорадочный зуд, до которого она не могла дотянуться. Без предисловий она упала перед ним на колени, сложив руки на коленях, как послушная девочка, которой она и была. При виде ее, стоящей перед ним на коленях, он громко застонал.

— Ты… — попытался он, но она оборвала его, положив руку ему на бедро. Звук, который он издал, был таким, словно она вышибла из него дух.

— Просто не двигайся, — сказала она ему и нащупала пуговицы на брюках. Он, казалось, пытался что-то сказать, пытался остановить ее, но она была слишком быстра: его член был твердым, натягивал переднюю часть брюк, и она успела наполовину вынуть его, прежде чем Северус успел сделать полный вдох.

Гермиона снова облизала губы, глядя на член в своей руке. Он был таким твердым, таким горячим, но при этом странно мягким; покрывающая его кожа была такой бархатной.

Я действительно собираюсь это сделать? Позволит ли он?

У нее внезапно закружилась голова, она занервничала. Импульсивно Гермиона поцеловала слезоточащий кончик, и Северус издал гортанный стон.

Звук прокатился дрожью по ее позвоночнику и разлился чем-то теплым в животе. Каким бы ни был этот звук, она хотела, чтобы он повторился, поэтому слегка лизнула головку члена, для пробы, просто кончиком языка. Ей нужно было действовать быстро, пока она полностью не потеряла самообладание и пока он не заставил ее остановиться, но… раньше она этого не делала. Он был немного солоноватым, немного мускусным, от него слегка пахло сандалом и мужчиной, и, не раздумывая, Гермиона раздвинула его колени еще шире, чтобы удобнее устроиться между ними.

Его рука взметнулась, возможно, чтобы оттолкнуть ее, но вместо этого запуталась в ее волосах, схватив пригоршню локонов. Гермиона посмотрела на него снизу вверх, ее карие глаза потемнели, и очень демонстративно провела полоску по нижней стороне его члена кончиком языка.

Он снова застонал, громко и грубо, и Гермиона практически вдавила этот звук в свой разум, навсегда запечатлев его в памяти. Возможно, он никогда больше не будет с ней таким открытым. Она должна была запомнить все это. Ее губы приоткрылись, и она очень осторожно втянула кончик его члена в рот, слегка оттопырив нижнюю губу. Его бедра дернулись вверх, загоняя член глубже, и она издала тихий испуганный звук, инстинктивно отступив назад.

Северус поправил хватку в ее волосах, казалось, пытаясь отпустить ее, но она не позволила ему — Гермиона нашла его другую руку и поднесла к своему затылку, прежде чем, сосредоточившись, снова приняла его длину, на этот раз втягивая его член глубже.

— Черт, — задыхаясь, произнес он, пропуская свои длинные пальцы сквозь ее кудри с такой силой, что ей стало больно. Она затрепетала, ожив от плотских ощущений, свирепости и едва сдерживаемого отчаяния в его голосе.

Когда она посмотрела на него из-под ресниц, его живот подрагивал, а на лице появилось выражение, которое она не смогла разобрать, но потом она скользнула ещё ниже и провела языком по местечку прямо под головкой его члена, и Северус издал звук, который можно было описать как скулеж.

О, молодец, Грейнджер, подумала она и повторила это снова, вызвав у мужчины еще один полный нужды стон. Она почувствовала, как что-то внутри нее сжимается, как возбуждение охватывает ее, и опустилась еще на дюйм, взяв в рот примерно половину его члена.

Он был слишком велик, чтобы она могла справиться с ним сразу, и она была нескоординированным, неряшливым новичком, но отсутствие изящества, казалось, не сильно мешало ей; или, возможно, Северус был очень близок, возможно, вообще ничего не потребуется, чтобы довести его до конца. Его бедра снова дернулись, казалось, несмотря на все его усилия, и Гермиона попыталась расслабиться.

Позволь ему, — сказала она себе и подчинилась его рукам, позволив челюсти отвиснуть.

Его глаза были дикими.

Продолжай, — подумала она, поощряя его сосательными движениями, водя языком взад и вперед, — продолжай, возьми, что хочешь. Я твоя.

Его бедра снова приподнялись, а руки в ее волосах сжались, дергая. Это могло бы быть унизительно, размышляла она, если бы я не хотела этого так сильно. Если бы он не был так измучен собственным наслаждением.

Если бы это было унизительно, — обнаружила она с удивлением, — то, возможно, я получила бы еще большее удовольствие.

И даже когда он толкнулся вверх полдюжины раз, она знала, что захочет этого снова, знала, что хочет, чтобы это произошло при лучших обстоятельствах. Она хотела не торопиться, понаблюдать, как он распадается на части, почувствовать, как он получает от нее удовольствие; но так было почему-то лучше, тот факт, что он нуждался в ней. Мысль о том, как Северус по самую рукоятку погружается в ее рот, была настолько яркой, что ей пришлось сжать бедра, извиваясь. Она издала сладострастные звуки, мокрые и захлебывающиеся, и это, как она поняла, стало его концом.

Ему почти не потребовалось времени, чтобы кончить, Гермиона узнала об этом только потому, что Северус ослабил свою железную хватку, позволяя ей отстраниться, позволяя ей выбирать — не задумываясь, она плотно сомкнула губы, посасывая, причмокивая, и именно это уничтожило его, направило его в ее горло дюжиной толчков, и она сглотнула, как будто была одной из тех застенчивых, но все знающих семиклассниц, к которым тянулись парни, она сглотнула, уступив его приказу, исполнив его безмолвную просьбу.

Звук, который он издал, навсегда испортит все их уроки Окклюменции. Гермиона никогда не забудет этот звук.

Она отстранилась, тяжело дыша, осознав, что не делала полного вдоха больше минуты, и вытерла рот тыльной стороной ладони. Она попыталась подавить кашель, но безуспешно. Его пальцы все еще были запутаны в ее волосах, как будто он не хотел, чтобы она уходила, но она могла видеть, как проклятие покидает его, и как его снова окружает окклюменционая стена.

— Ты не причинил мне вреда, — сказала она, ее голос стал хриплым.

Северус попытался выпутаться из ее волос, костяшки его пальцев все еще были белыми.

— Мисс Грейнджер, — начал он, но она оборвала его.

— Я бы сделала это раньше, — сказала Гермиона, — если бы ты не предал меня забвению.

Она снова вытерла рот, как будто там все еще оставались какие-то следы того, что она только что сделала, но не было ничего, кроме слабого привкуса во рту. Жар прилил к ее щекам, и она больше не могла смотреть на него — она прижалась щекой к его бедру, чувствуя, как его шерстяные брюки приятно царапают ее лицо.

Ее охватило головокружительное чувство.

Я только что отсосала профессору Снейпу, — ошеломленно подумала она, — я сделала это, и ему понравилось. Ему понравилось.

Это чувство дало ей странное ощущение силы.

Не поднимая глаз, она сказала ему: «Я бы сделала это снова. Если бы ты попросил».

— Этого больше никогда не повторится, — сказал, как отрезал Северус, его голос был таким грубым, что она почти поверила ему.

◄••❀••►

…Крэбб поймал ее, когда она меньше всего этого ожидала…