Прозвучал последний звонок. Субин немного расслабился и сосредоточился на сцене. Раздались звуки оркестра, и через несколько минут свет погас, и раздались аплодисменты. На сцене появились двое и раскрыли занавес.

— Опера начинается с появления Духа Природы и Гения Огня, — шёпотом пояснил Ёнджун на ухо Субину. — Они представят нам главных героев: храброго Тарара и коварного Атара, чьи судьбы предопределены.

Субин внимательно смотрел на сцену. Он боялся упустить какую-то важную деталь, чего-то не понять, но, как и сказал Ёнджун, действие развивалось неспешно, поэтому он мог спокойно сосредоточиться на каждой части, и на исполнении, и на музыке, и на героях, и даже на костюмах и декорациях, которые он нашёл особенно прелестными. В роли Тарара он увидел гарпию, видимо, именно о нём и говорил Ёнджун; его сложенные золотистые крылья напоминали крылья ангела. Во время представления героев они были похожи на кукол, на марионеток, которые действовали лишь по команде божественных духов.

Изредка, Ёнджун шептал что-то на ухо Субину, сжимая его руку. Он обращал его внимание на любимые детали или переводил значение арий, а иногда пояснял происходящее. Субин почувствовал некое странное и неизвестное ему до этой поры смущение, приятное покалывание внутри, и каждый раз, когда он чувствовал дыхание Ёнджуна на своей коже, это покалывание усиливалось. Ему было невдомёк, что это за чувство — ведь он и так был влюблён в Ёнджуна, но почему-то время от времени дышать становилось всё труднее. 

— Смотри, — прошептал ему на ухо Ёнджун. — Это Астазия, супруга Тарара. Или, в данной постановке, супруг.

Так как роль Тарара исполнялась гарпией, роль его супруга тоже отошла гарпии. Субин заворожённо смотрел за развернувшимся перед ним театром теней: когда Астазию пленили, спеленали ему крылья, в теневом рисунке показали жестокую сцену, как крылья отрезали от тела.

— Дальше роль Астазии будет исполнять другой человек, — шёпотом проговорил Ёнджун. — Изначально крылья хотели сделать фальшивыми, но так и не смогли добиться нужного эффекта движения. В «Лебедином озере» роли Одетты и Одиллии исполняются одним человеком, здесь наоборот — одна роль двумя.

Астазию, потерявшего чувства, унесли прочь, а вероломный царь Атар, забравший у преданного ему Тарара супруга, послал убитого горем мужа вслед за несуществующими разбойниками, якобы укравшего его.

— Смотри, Кальпиджи, евнух, пытается подать Тарару знак, что царь Атар его обманывает, — прошептал Ёнджун на ухо Субину. — Это первый гомосексуальный персонаж в опере, который наделён не только комической, но и драматической ролью. Это было очень смело со стороны Сальери и Бомарше в то время.

— Хах… — Субин поднял брови.

Они продолжили смотреть. В храме жрец предупреждает царя, что Тарара нельзя убивать — он любим народом, а значит, нужно пойти на обман. А Кальпиджи тем временем всё-таки удаётся рассказать Тарару о том, что его Астазия томится в гареме Атара.

— И мальчик-прорицатель объявляет имя героя, который спасёт царство, — прошептал Субину Ёнджун. — Но это имя не Альтамора, приспешника Атара, а нашего народного любимца Тарара. Альтамор оскорбляет Тарара, указывая ему на его незнатное происхождение, а Тарар говорит, что Альтамор не участвовал ни в одной битве, и драку останавливает жрец. 

— Кажется, Тарар не умер до сих пор лишь усилиями бедного Кальпиджи, — пробормотал Субин.

— Ты не представляешь, как Кальпиджи полюбила вся французская публика, — улыбнулся Ёнджун. — А «Тарара» любил весь мир. Со всех концов света публика съезжалась, чтобы послушать эту оперу. 

Сцена сменилась на дворцовые покои. Царь Атар велел приготовить праздник, чтобы развеселить пленённого Астазию, и в это время ждёт новостей о поединке между Тараром и Альтамором.

— Я расскажу тебе, — проговорил Ёнджун. — Они явились оба на дуэль, и хотя Тарар победил Альтамора, он сохранил ему жизнь, лишь ранив. Однако рана оказалась смертельной, и Альтамор скончался, стоило Тарару покинуть поле битвы. Урсон, принёсший эти новости, также рассказывает царю, что Тарар знает об обмане.

Наконец появляется Астазия, полностью укрытый в полупрозрачное расшитое покрывало. Субин не может удержаться от смеха, видя, как Кальпиджи высмеивает Атара и кривляется у него за спиной. Праздник начинается, танцы и фривольные песенки, чтобы развеселить Астазию, но тот всё так же презирает Атара, а все усилия Спинетты по их сближению не дают никакого результата.

—Ох! — Субин вытаращил глаза, когда поднятые рукой Кальпиджи два символических бубенчика были отрезаны. — Я и не знал, что в опере такие вещи показывают…

— Не во всех, — тихо рассмеялся Ёнджун. — Кальпиджи рассказывает, что был кастрирован не будучи в плену, а своим собственным отцом, решившим сделать из ребёнка певца. Затем он попал в плен, потом к пиратам, а после его освободил Тарар.

Субин увидел, как от названного имени царь впадает в бешенство, а его пленник лишается чувств, и сцена снова переменилась.

— Кто это? — спросил он, увидев на сцене грязного оборванца, чуть не зарезавшего Кальпиджи.

— Это Тарар, — улыбнулся Ёнджун. — Он тайком хочет пробраться в гарем, чтобы освободить свою любовь с помощью Кальпиджи, но чтобы его не раскрыли, он тоже обрезал себе крылья.

— Господи боже! — Субин ахнул. Это было и жутко, и символично. Пленённый Астазия, которому оборвали крылья и посадили в золотую клетку, и её возлюбленный, который тоже решает отказаться от своих крыльев, чтобы спасти его. 

— Ирза, то есть, Астазия, с презрением отвергает царя, и тот хочет унизить пленника, подложив ему в постель раба, — пояснил Ёнджун. — Но он не знает, что под маской раба на самом деле прячется Тарар.

— Так он сам посылает одного супруга к другому! — развеселился Субин, чуть ли не хлопая в ладоши.

— Астазия в отчаянии хочет покончить с собой, но всё-таки решает этого не делать, — проговорил Ёнджун. — Мне это тоже очень понравилось. Во многих операх главные герои не выживают: таковы законы высоких жанров. Любое решение проблемы — либо убийство, либо самоубийство.

— А ты любишь хороший конец, — улыбнулся Субин.

— Люблю, — нежно ответил ему Ёнджун. Субин поцеловал его руку и потёрся щекой о ладонь.

План Кальпиджи привести Тарара к Астазии нарушаются Спинеттой, которая по уговорам Астазии решила занять его место, и Субин схватился за сердце, когда несчастный главный герой от издевательств Спинетты чуть не прыгнул со сцены в оркестровую яму.

— А теперь, чтобы спастись от казни по решению передумавшего царя, Тарару приходится раскрыть свою личность, — проговорил Ёнджун. — Солдаты горюют об увечье Тарара и о том, что если они будут просить царя за сохранение его жизни, то тот только ещё скорее отправит его на плаху. И пока Тарар покорно сдаётся в плен, говоря, что солдаты должны быть преданными царю, посмотри, что делает Кальпиджи. Он начинает задумывать государственный переворот! Подобная работа в Париже в восемнадцатом веке — буквально революционная.

С волнением Субин продолжил наблюдать за кульминацией. Тарара уже готовятся казнить, и злобный Атар торжествует и насмехается над ним. Он готовится разом избавиться от всех: и от героя, и тех, кто помогал ему. Астазия, узнав наконец Тарара, бросается к нему в объятия, и разъярённый Атар хочет лишить жизни их обоих. Но обвившимся друг об друга влюблённым всё равно, и Астазия поёт о том, что жизнь его была счастливой, и всем испытаниям они противостояли достойно. Но вдруг в тронный зал врывается стража!

— Несмотря на то, что его явились спасти, Тарар укоряет солдат за нарушение присяги и убеждает их сложить оружие. Они ему покоряются, но Атар, видя, что он больше не властен над страной, говорит, что не хочет быть царём по милости Тарара, и лишает себя жизни, — проговорил Ёнджун. — Тарар не хочет принимать власть, но в конце концов смиряется. Он коронует Астазию, а сам себя сковывает цепью с желанием народа, чтоб он был у них царём.

Все подданные поют о счастье и дают присягу новому царю, и на сцене снова появляется Природа и Гений Огня, говоря о том, что предназначение исполнено.

— Хотя б ты был рождён с короной на челе, тебя её сиянье не возвысит. О смертный, всё твоё величье на земле от свойств души твоей зависит, — проговорил Ёнджун, сопровождая финальную арию переводом. Артисты вышли на поклон, сопровождённые аплодисментами. Субин присоединился к овациям, хлопая в ладоши с невероятно впечатлённым видом. Ёнджун с тихой улыбкой покосился на его восторг — он был похож на ребёнка, которому впервые показали фокус, настолько он был искренне счастлив.

— Это чудесно, — вздохнул Субин и прильнул к Ёнджуну. — Спасибо, что всё мне объяснил. Я думаю, без тебя я бы ничего не понял! Как ты знаешь, что происходит?

— Я читал либретто, — ответил омега. — Хочешь ещё какую-нибудь посмотреть?

— Я хочу посмотреть все, — пылко ответил Субин и замялся: — Только… ты сказал, что большинство опер — это трагедии… А мне эта так понравилась.

— Тогда будем постепенно погружаться в это. Может, ты ещё захочешь сходить на театральные постановки? Или на балет? — предложил Ёнджун, закусив губу с улыбкой.

— Хочу, — незамедлительно ответил Субин.

— На Рождество отведу тебя на «Щелкунчика», — рассмеялся омега. — Кто тебе больше всего понравился?

— Кальпиджи и Астазия, — быстро ответил он. — Тарар немного… драматичный, и мне его очень жалко. Он в результате лишился крыльев, предал своего царя, каким бы плохим тот ни был, видно, что это Тарару не по душе, и занял трон, которого никогда не желал. Он слишком честный и прямолинейный, чтобы быть царём, — подвёл он итог. — А кто тебе больше нравится?

— Кальпиджи и Астазия, — улыбнулся Ёнджун. — Но Кальпиджи мне тоже жалко. В каком-то роде он остаётся рядом со своим любимым Тараром, но это же жизнь, полная невзаимной любви. Он искренне помогает Тарару, ставя его счастье выше своего, и именно он решает поднять восстание, пока Тарар самоотверженно пытается быть верным царю практически до самого последнего момента. А Астазия и Тарар, пусть и воссоединившиеся, теперь больше никогда не будут свободны. Они связаны узами долга и лишены крыльев. И всё же, это хороший конец. Я считаю, что эта опера была незаслуженно забыта.

— И верно, — Субин выглянул с балкона. — Даже зал не заполнен… Тогда какие же оперы популярны?

— Хм… «Богема», «Травиата», «Кармен», — проговорил Ёнджун. — «Макбет», «Евгений Онегин». Всех и не упомнить. «Волшебная флейта», безусловно… «Дон Хуан», «Турандот»… «Свадьба Фигаро»… «Отелло»…

— Тогда я просто положусь на тебя, — ответил Субин. Ёнджун прикрыл глаза.

— Будем ходить в театр раз в пару-тройку месяцев. Тогда нам хватит надолго.

Он улыбнулся и поднялся на ноги. Свет уже зажёгся, артисты ушли, зрители собирались на выход. Ёнджун взял Субина под руку и вывел из ложи; они снова встретились с леди Ан, немного обсудили оперу и её персонажей. Пожилая эльфийка затем простилась с ними и покинула театр, а Ёнджун попросил господина О подогнать машину ко входу.

— Мы поужинаем в отеле? — спросил Субин. Ёнджун кивнул.

— Пусть день был не очень активный, но весьма насыщенный. Не хочу увеличивать количество поездок. К тому же, ресторан в отеле достоен многих похвал. Скажи мне, ты уже проголодался?

— Я всегда охоч до вкусной еды, — Субин сам открыл дверь автомобиля, позволяя Ёнджуну сесть внутрь. Тот улыбнулся, и, когда альфа забрался в салон следом за ним, обнял его и поцеловал в висок.

— Я рад, что тебе понравилось, — прошептал он на ухо Субину. — Я так и думал, что тебе придётся по душе, но ты, кажется, мыслями ещё в «Тараре».

— Кстати, разве они не поют [Тарарэ], а не [Тарар]? — спросил Субин. Ёнджун щёлкнул его по уху.

— И это всё, что ты хочешь сказать?

Машина тронулась с места, и Субин вздохнул.

— Ладно, вот ещё, что я думаю. Хотя опера вышла драматичной, и некоторые вещи так даже ужасают, я не думал, что она будет ещё и такой… фривольной.

— Как тебе сцена со Спинеттой? — хитро улыбнулся Ёнджун. — Или ария Кальпиджи?

— Арию Кальпиджи я скорее отнёс бы к ужасающим вещам, — Субин вздрогнул, вспоминая сцену с отрезанными бубенцами и то, что происходило на фоне с несчастной Спинеттой. — Но там было столько шуток! А их лица! Я думал, опера — немного более… как бы выразиться? возвышенная, чуждая таким вот шуткам.

— Опера бывает разной, и такого рода, как ты описал, тоже есть, — ответил Ёнджун. — До изобретения кинематографа это и было одним из самых популярных развлечений: театральные постановки, балет, и опера. Конечно, людям были не чужды юмор и сарказм, и высмеивание злободневных тем. А одной из самых злободневных тем вечно является любовь — а так же ревность и супружеская неверность. Но есть и другие темы.

— Тогда, для разнообразия я бы хотел взглянуть на что-нибудь без любви, — ответил Субин.

— Думаю, можем в следующий раз посмотреть Макбета, — откликнулся Ёнджун. Машина остановилась.

— Мы уже приехали?..

— Да, милый, я же говорил, что не хочу много ездить, — улыбнулся Ёнджун. — Господин О, на сегодня всё. Завтра часам к десяти. Хотя… к полудню.

— Хорошего вам вечера, молодой господин, и вашему супругу, отдохните как следует!

С голосе шофёра Субину что-то послышалось, но он решил не заострять на этом внимания. Отель, к которому они подъехали, был действительно роскошным; изящная фигура, словно вся целиком сделанная из зеркального стекла, испускала мягкое сияние. В отличие от здания оперы, он был современного причудливого вида, и Субин на некоторое время застыл, разглядывая.

— Опять глазеешь, — промурлыкал Ёнджун, явно довольный произведённым впечатлением.

— Прости меня, дикаря такого, — усмехнулся Субин. Вход отеля был покрыт чёрной плиткой, начищенной до такого же зеркального блеска, и из-за стеклянных дверей сиял тёплый уютный свет.

— Добро пожаловать, молодой господин, — проговорила приветливая девушка на входе. — Ваш номер уже готов, желаете подняться в ресторан или сначала в комнату?

— В комнату, мне нужно переодеться, и освободите ресторан через полчаса, мне нужно поговорить с мужем наедине, — велел Ёнджун. Девушка кивнула и выдала ключ-карту портье.

— Чуён вас проводит. Прошу, молодой господин. Молодой господин, — она кивнула Субину, пропуская его вперёд.

— Тебя все знают, — заметил Субин. — Куда ни придём, тебя все знают.

— Конечно, они меня знают, — ответил Ёнджун. — Я завсегдатай и работодатель. Было бы странно, если бы они не знали, кто здесь главный.

— Этот отель принадлежит тебе?.. — Субин постарался сдержать удивление, но голос его всё равно немного подскочил. Они зашли в лифт, такой же тёмно-серебристо-стеклянный.

— Что тебя так удивляет? Я же сказал, что я очень богат; или ты думал, я удачно угадал лотерейный билет? — Ёнджун нежно улыбнулся ему. — И отель. И театр. И корабль, и причал. И много, много других вещей принадлежат мне.

— Я не думал, что ты настолько богат, — Субин, и правда, не думал. Если так посмотреть, возможно, собственный капитал Ёнджуна не только близок или равен, но даже превосходит капитал Субина, а может, и его родителей. В конце концов, недвижимость в мегаполисе всегда стоила куда дороже территорий на севере, а доход с таких заведений мог сравниться с прибылью от продажи самоцветов; одна ночь в подобном отеле явно могла стоить баснословных денег.

— Скажем так, я в каком-то роде непо-бейби, но имей в виду, мне это всё не за красивые глазки досталось, — улыбнулся Ёнджун. — Я умею с этим обращаться.

— Ничуть не сомневаюсь, — отозвался Субин, и омега довольно заметил:

— Наконец-то ты это имеешь в виду. А то твой скепсис меня раздражал.

Номер, который был им отведён, представлял собой апартаменты в пентхаусе. Спальня, кабинет, гостиная, роскошный балкон с видом на ночной город, своя собственная сауна в ванной комнате; на столике в гостиной уже были вещи, которые только могли бы им понадобиться, включая дневной дайджест, составленный специально для Ёнджуна, а на постели лежали комплекты домашней одежды и халатов — видимо, работники уже прекрасно знали требования этого гостя. В воздухе чувствовалась небывалая свежесть — работал очиститель атмосферы, видимо, с капелькой эфирного масла, совсем ничтожной, создающей лишь призрак намёка на аромат хвои и мяты.

— Молодой господин, вам что-нибудь необходимо? — обратился портье к Субину. Тот отрицательно качнул головой и, как только дверь за ними закрылась, он с облегчением скинул с ног туфли. Ёнджун с наслаждением потянулся.

— Я хочу сходить в душ и переодеться, а затем поднимемся наверх, — проговорил он. — Хочешь со мной?

— Принять душ? — переспросил Субин. — С тобой?

— Да, волчонок, сэкономим воду и внесём свою лепту в борьбу с климатическими изменениями, — игриво поддразнил его Ёнджун. — Раздевайся. Из-за жизни в горах я теперь прямо чувствую городской налёт на своей коже.

Субин послушно сбросил одежду, и они забрались в душ — вода капала просто прямо с потолка, и не нужно было тесниться под одной душевой насадкой. Ёнджун с наслаждением умылся, смывая краску с лица, и встряхнул волосами, запрокидывая голову назад и подставляя лицо воде. Невольно, Субин снова им залюбовался; и его непринуждённой, свободной позой, и его распахнутыми красивыми губами, жадно ловящими воздух в наполненном влажностью помещении, и дрожащими под каплями воды ресницами.

Альфа коснулся пальцами изгиба чужой поясницы и приблизился, потёрся щекой о его плечо. Ёнджун в красивой одежде и с убранными волосами посреди великолепного интерьера оперного театра был прекрасен, но что-то было особенное в том настоящем и диком Ёнджуне, который властвовал скрыто от чужих глаз, который был доступен только взору Субина.

— Ты такой красивый, — сбивчиво пробормотал Субин ему на ухо и провёл клыками по его плечу. Ёнджун расслабленно откинулся на него и спросил:

— Ты так и подумал, когда увидел меня?..

— Да, я так и подумал. Что ты холодный, как лёд, острый, как кинжал, и неимоверно красивый, — Субин вжался носом в его висок, скользя губами по его щеке и покрывая кожу поцелуями, и провёл ладонью по его животу и груди. Ёнджун положил свою руку на его ладонь, накрывая пальцами.

— Обычно альфы не считают меня привлекательным, знаешь, — проговорил он. — Я знаю, что я красивый. На меня нередко западают омеги. Человеческие женщины, эльфийки и русалки. Они видят во мне мужчину, которым я визуально являюсь. Альф я привлекаю, но гораздо реже.

— Как хорошо, что я не они, и у меня есть вкус, — промычал Субин, обхватив губами его ухо и чуть прикусив. Ёнджун хихикнул и ответил:

— Я же говорю, что знаю, что я красивый. У меня нет никаких претензий, волчонок, просто говорю. Я немного смахиваю на альфу, это же правда, — он развернулся к Субину и обхватил его лицо ладонями. — А вот у тебя красота эльфийская. Может, у тебя в предках затесались эльфы? Только волосы чёрные, а у всех эльфов они светлые.

— Кто знает, — шепнул Субин, подаваясь навстречу и сначала немного трепетно толкнувшись носом в щёку Ёнджуна, а затем накрывая его губы своими. Омега обернул свои раки вокруг его шеи, расслабленно отвечая на поцелуй, и улыбнулся ему в губы:

— Хороший вечер, но мы так может и захлебнуться. Давай выбираться, можем ещё поплавать потом.