Луна — бесстыжее создание, думается Аяксу в четырнадцать. Бесстыжее и безразличное — мраморный лик не дрогнул, когда он всё глубже проваливался в личный ад, и когда пытался дозваться хоть до одного божества, чтобы ему протянули руку помощи и помогли выбраться из бездны.

      Луна была всё это время рядом, безмолвно наблюдая за его отчаянной попыткой выжить, и даже не подумала спуститься со своих небес и спасти потерявшегося ребёнка.

      Аякс помогает себе сам, вырастая в новобранца Фатуи. Жизнь научила его тому, что спасение утопающих — пусть даже в свои четырнадцать он ни разу не видел другого водоёма, кроме замерзшей реки возле дома, и тонул исключительно во тьме, — это дело рук самих утопающих.

      И плевать, если эти утопающие — ни дать, ни взять обычные дети, не заслужившие подобной участи.

      Луна — бесстыжее создание, думается Чайльду в семнадцать. Бесстыжее и всевидящее — куда бы он не пошёл, в какой бы столице не растревожил чужой покой, Луна следовала за ним, присматривая, когда в этом уже не было смысла.

      Луна запоздало стучалась в окна, освещая своим фальшивым светом кабинет, и Чайльд всегда задёргивал шторы, оставаясь в родной тьме. В ней спокойно, словно в объятьях матери, и не было нужды отвечать ни перед собой, ни перед отвергнутым светом.

      За Чайльдом тянется кровавый след, тянет свои когтистые лапы раздор и разрушение, а ему это было лишь в радость. В радость до фальшивого смеха, потухшего взгляда и напоминающих о себе время от времени кошмаров, но ничего из этого не имело смысла.

      Чайльд больше не был ребёнком.

      И спасения не заслуживал.

      Луна — бесстыжее создание, думается Тарталье в восемнадцать. Бесстыжее и горделивое — отбросившее свою тень на маленькую деревню, дабы расстревожить размеренный быт и подарить миру своё людское воплощение.

      В восемнадцать Тарталья встречает Станиславу — гордую, самодовольную и воплощающую собой луну. Свет от её всепожирающего огня — не больше, чем отражение света всех тех людей, что встречались ей на пути.

      Каждый из тех людей сгорел, оставив после себя лишь тьму и разрастающееся отчаяние. Такова цена за то, чтобы быть отвергнутой матерью-луной. Такова цена за то, что за ней всю жизнь тянется кровавый след, всю жизнь по пятам следует зверь, названный смертью.

      Тарталью не пугала ни смерть, ни бездна, ни несчастье, преследующее их обоих.

      Потому он был готов отвергнуть тьму, чтобы вернуть свет в жизнь — и в свою, и в её.

      Луна — бесстыжее создание, думается Аяксу в двадцать один. Бесстыжее, абсолютно бесстыжее и многоликое.

      И он украл один из ликов Луны себе, отомстив за былое безразличие — украл самое живое, самое трепещущее и самое-самое наглое.

      И от того — самое дорогое сердцу, особенно — когда удаётся поймать её мимолётную улыбку в поцелуе.