В жизни всё меняется. Вот и Вьяна сейчас, несмотря на поглаживания, продолжала преспокойно лежать на небольшом двухместном диванчике и не спешила показывать Глебу, как она рада его видеть. Только вытянула лениво свою трёхцветную лапу и растопырила когти. Привыкла к домашней жизни и забыла, кто её на улице кормил.
— Совсем тут про меня не вспоминаешь, да?
— Ты приходи почаще, и будет вспоминать, — посоветовал Андрей, подойдя сзади к присевшему на корточки Глебу.
— Я ж не виноват, что у нас выходные редко совпадают. А после работы не всегда время есть.
— Приходи, когда меня нет, — пожал плечами Андрей. — Дать тебе ключ?
— Да ну, — отмахнулся Глеб. Он поднялся. — Мы ведь не…
— Что мы «не»? — Глеб не отвечал, и Андрей продолжил: — Или ты можешь просто переехать ко мне.
— А вдруг…
— Вдруг твой брат всё же согласится опять жить вместе? Если бы хотел, то давно б согласился.
Верно. С братом Глеб помирился больше полугода назад, как раз в тот день, когда Андрей решил забрать Вьяну с улицы, но жить тот вместе всё равно не захотел. Сказал, что Глеб своим гиперконтролем напоминает ему родителей. А быть похожим на родителей Глебу не хотелось, так что жил сейчас брат на другом конце города, с другом.
— Мне и у себя хорошо. Привык уже один жить.
— Как знаешь. Пойдём есть.
И Глеб поплёлся за Андреем. На стуле, где обычно сидел Глеб, раскинулась огромная чёрная тушка — кошка Бася, у которой в роду явно были мейн-куны. С Вьяной она подружилась спустя какую-то неделю, а вот нового друга — друга или?.. — своего хозяина продолжала всячески терроризировать. Наверняка считала, что это он её место вечно занимает, а не наоборот. Впрочем, если подумать, так оно было. Бася здесь — константа, а вот Глеб… случайность.
Андрей поднял кошку, тут же недовольно замахавшую хвостом, и опустил на пол. Глеб сел на освободившееся место.
Ели они в тишине. Они вообще часто молчали, и молчать с Андреем Глебу нравилось даже больше, чем разговаривать. Молчащий Андрей был предсказуем. Он спокойно ел, или читал, или смотрел какой-нибудь фильм, или играл с кошками. Глебу не приходилось подбирать слова — или же, наоборот, убирать их, — и, незаметно поглядывая на Андрея, на такие привычные глазу русые волосы, нос с едва заметной горбинкой и всегда выбритый подбородок, он почти чувствовал себя частью этого дома.
Глеб отвёл взгляд от Андрея, ногой играющегося с Басей, которая теперь лежала под столом, и уткнулся в тарелку. В некоторые дни он чувствовал себя особенно чужим — не только Андрею, скорее всему миру. И этот день был из таких. Когда он впервые себя так почувствовал? Когда в свои восемь увидел новорожденного брата и осознал, что заменим, что родителям, которых он, несмотря на все их недостатки, отчаянно любил, не хватило одного сына? Когда не смог подружиться с ребятами в первом классе? Или всё началось в детском саду? А может, это произошло ещё раньше — в тот самый момент, когда он родился?
Тарелка вдруг пропала. Как и всё остальное. Квартира погрузилась в темноту. Уличные фонари, только успевшие включиться, погасли вместе со спиральными лампочками люстры.
— Ого, — первым отозвался Андрей. — Свет вырубили. — Он потянулся к лежавшему на столе телефону. — А у меня всего девять процентов.
— Блин… — Глеб откинулся на спинку стула. Глаза немного привыкли, и очертания предметов стали проступать в темноте. — У меня тоже около того. Забыл на работе поставить, хотел у тебя подзарядить.
С минуту они подождали, надеясь, что свет вернётся, но чуда не произошло. Пришлось кое-как доесть в полумраке овощное рагу, которое, к удивлению Глеба, вышло у Андрея вполне сносным. Затем перебрались на диван.
— Пишут, что авария какая-то, — сообщил Андрей. Он пробежался напоследок по телеграм-каналам, выключил телефон и кинул его в угол, к набитой декоративной подушке. — Вряд ли скоро дадут.
Если света не было здесь, то на Глебовой улице его тоже скорее всего отключили. Глеб поднялся.
— Я, наверное, пойду, пока окончательно не стемнело.
— В смысле? — Андрей схватил его за руку и усадил обратно на диван. — Оставайся.
— На ночь? И где мне спать, на этом крохотном диванчике?
— Зачем на диванчике? На кровати. Не в первый раз ведь остаёшься.
Ну да, было дело. В тот вечер, когда они притащили Вьяну с улицы — или скорее от вета, к которому они притащили её с улицы, — сюда, Глеб остался на ночь. Да, тот раз и был первым. И пока последним, потому что… А почему, он не мог объяснить ни себе, ни Андрею. Наверное, Глеб слишком привык к одиночеству — он к нему всегда быстро привыкал. Наверное, он устал отвыкать и потом вновь неизбежно привыкать.
Вьяна, которой надоело охотиться на Басю, запрыгнула на диван и втиснулась между ними, уткнувшись носом в руку Глеба. Андрей погладил её за ухом, и она тихо замурчала.
— Ладно… Останусь, раз уж тебе так хочется, чтобы тебя ночью с кровати спихнули, — наконец сказал Глеб. — Я бы в душ сходил. У тебя есть фонарик?
— Фонарик… — Андрей нехотя поднялся, подошёл к тумбе, на которой стояла микроволновка, пошарил в одном из шкафчиков и вытащил что-то наружу. Бледный луч маленького чёрного фонарика разделил комнату на две части.
— Не уверен, что он тебя от темноты спасёт. Можем вместе сходить, если боишься.
Глеб фыркнул. Он забрал у Андрея фонарик и, подсвечивая себе путь, пошёл в ванную. Мыться страшно не было — темноты Глеб боялся разве что в далёком детстве. Страшно стало, когда в дверь со сломанным замком постучали. К счастью, Андрей всего лишь принёс одежду. А Глеб уже было испугался, что он и вправду решил составить ему компанию. По нему ведь не поймёшь, всёрьез говорит или нет.
Когда ванная освободилась, её занял Андрей. Глеб лежал на кровати, вслушиваясь в шум воды и звуки кошачьей возни. Ему вспомнилась его первая ночь здесь, та, что теперь не последняя. Андрей тогда, как и пообещал (хотя опять же, поди разбери, шутит он или нет), не приставал, только болтал без умолку. Потом он уснул, а Глеб ещё с полчаса точно так же вслушивался в шум воды — первый снег таял и ручейками бежал по водостокам, — недовольное мяуканье Баси и копошение Вьяны в лотке.
Но что-то явно изменилось за эти полгода. Даже если кажется, что всё по-прежнему, даже если каждый день похож на предыдущий, жизнь не стоит на месте. Что-то точно изменилось, причём в самом Глебе. Как там это называется в буддизме?.. Тонкое непостоянство, да. Хотя дело было не в каких-то там умирающих клетках или мечущихся частицах, а в мыслях, пусть пока и неоформленных, и в чувствах, пусть пока и непринятых.
Вода смолкла. Глеб прикрыл глаза и провалился в совершенную темноту.
— Ты спишь? — тихо спросил Андрей, войдя в комнату спустя пару минут.
— Нет, — отозвался Глеб, открывая глаза. — Не хочется пока. Не настолько устал.
— То же самое, — вздохнул Андрей и бухнулся рядом. — Ещё и взбодрился после душа.
Какое-то время они лежали молча. Потом Андрей пожаловался:
— Не помню, когда я в последний раз в телефоне перед сном не сидел. Скучно.
— Угу, — согласился Глеб, хотя ему скорее было тревожно, чем скучно. В темноте дыхание Андрея было как-то особенно хорошо слышно, и от каждого вдоха-выдоха по телу бежали мурашки. Хотелось включить свет. — Какие же мы жалкие. Не можем и часу без электричества провести.
— Надо чем-нибудь себя занять.
— Чем же?
Андрей перевернулся набок. Глеб, всё ещё смотревший на полоток, на отделявшую его от стены бледную полоску галтели, кожей чувствовал внимательный взгляд. Хотя что там, казалось бы, Андрей мог разглядеть?
— Можно поиграть в слова.
— Я в них в последний раз в классе седьмом играл, — фыркнул Глеб. — Бессмыслица же какая-то.
— Тогда можем поговорить, раз тебе нужен смысл.
— О чём, например?
— М-м… — Андрей придвинулся ближе, и Глеб скосил глаза на него. Видно на самом деле было лучше, чем хотелось. — Например, о страхах.
— Я боюсь больших собак, — сказал Глеб.
— А я маленьких, — усмехнулся Андрей. — Но я вообще не об этом… Я ведь вижу, что ты боишься меня. Так и не привык ко мне за эти месяцы. Хотя я даже не кусаюсь, в отличие от собак. Ну, только если в порыве страсти. Хотя если ты такое не любишь, то не буду.
Опять шутил. Или нет. Глебу никогда не нравилась такая неопределённость. От неё начинало чесаться где-то за лопатками.
— Да… да с чего мне тебя бояться?
— Это ты мне расскажи, с чего.
— Я не боюсь тебя, — отмахнулся Глеб и вернул взгляд к потолку. Потом, подумав, всё же продолжил: — Вернее, я боюсь не тебя. Я боюсь того, что ты с собой принесёшь. А потом заберёшь.
— Помню-помню, ты не любишь перемены. Но куда же без них? И я вообще не из тех, кто после расставания забирает подарки и просит вернуть деньги за кофе и такси. — Андрей коротко рассмеялся. — И от меня ещё надо постараться избавиться.
Конечно, все так говорят. И Глебу такое говорили, и он сам такое говорил. В начале всегда кажется, что конца не будет. Но вот — Глеб уже трижды один. И это только в романтическом смысле.
— Иногда я себя чувствую листком, которого вот-вот сорвёт с дерева, — признался Глеб. — И которого будет вечно носить по ветру. Ни корней, ни опоры… Только бесконечный вихрь.
— Тогда, — Андрей коснулся пальцами его ладони, потом скользнул под неё и крепко сжал, — мне просто нужно держать тебя за руку. Чтоб не унесло.
Ладонь у него тоже была влажноватая. Вряд ли Андрей плохо вытерся после душа. Значит, тоже волновался. Или, может, ему просто было жарко? Лето ведь.
— А если… нас обоих унесёт?
— Ну и пусть, — пожал он плечами, и Глебова рука проехалась вверх по простыни вслед за рукой Андрея. — Зато вместе.
Глупости какие. Не стоило и рта открывать. Это всё темнота, решил Глеб. Когда собеседника почти не видно, кажется, что можно говорить всё что угодно. Он попытался высвободить руку, но Андрей только крепче сжал.
— Ветер, кажется, подул, — каким-то будничным тоном сказал Андрей. Словно речь действительно шла о погоде. — Но я тебя удержал, видишь?
— Я же так, образно… — пробормотал Глеб. Он ещё раз дёрнул руку. — Не отпустишь теперь, что ли?
— Не-а.
Андрей притянул его к себе. Закинул ногу на Глебово бедро и задышал куда-то в шею. Руки оказались зажатыми между их телами. Хорошо хоть, что оба в футболках были.
— Я так-то обещал, что не буду к тебе приставать... Но всё ведь меняется, да?
Теперь дыхание опалило щёку. Глеб испуганно замер. Сказать что-то означало сделать выбор. Соблазнительно. Перемены, которые можно было хоть как-то контролировать, Глебу нравились больше, чем просто перемены. С другой стороны, все явления возникают из-за других явлений. Действительно ли Глеб мог сделать выбор? Где сам Глеб, а где — его страхи? А может, Глеб — это одни только страхи?
— Я ж по нахмуренным бровям вижу, что ты там опять загнался, декадент ты несчастный, — прошептал Андрей.
— Декадент? — возмутился Глеб.
— Тебе же не нравится, когда я тебя пессимистом называю. Поэтому декадент.
— Я не пессимист. И не декадент… Буддист я. — Глеб кашлянул. Буддистом он себя не считал, потому что так и не смог им стать. Во многом потому, что особо и не пытался. Но многое из буддистской философии ему отзывалось. Помогало оформить в мысли то, что раньше он только ощущал, не в состоянии объяснить даже самому себе. — Типа.
— Что-то страдать ты не перестал и просветления пока не достиг. Будда бы был тобой недоволен.
— Я только в начале своего восьмеричного пути, — отшутился Глеб.
И их вновь накрыло молчанием. Молчание это было не обычное безопасное, а тревожно-щекотливое. Андрей вроде бы не двигался, даже дышал тихо, размеренно, но Глеб понимал, что выбор всё равно придётся сделать. Оставить всё, как было (но в его ли силах «оставить»?), или снова нырнуть с головой в пучину моря под названием «отношения», надеясь, что его не выкинет на берег при первом же волнении.
Глеб свободной рукой потянулся к лицу Андрея. Прошёлся пальцами по гладкому подбородку, по скуле и щеке. Положил руку на плечо, прикрыл глаза — с открытыми он бы не решился даже в полной темноте, — и подался вперёд. Губы прижались к чужим губам, тёплым и сухим. Поцелуй получился коротким, совсем невинным. Глеб отодвинулся, но всего на пару сантиметров. Затем медленно открыл глаза. Сердце под рукой, зажатой у груди, дико колотилось. Что одно, что другое.
— По-моему, надо им почаще свет отключать, — пробормотал Андрей. И потянулся за новым поцелуем.