Исповедь созидателя

Растворились слёзы в дожде,

В звуке ветра слышно дыхание;

Листва и ветви стали руками,

Оплетают тело сети корней.

Я дождусь весеннего Солнца,

Снег растает, песня прольётся;

Вот же, погляди:

Твои незабудки расцвели!

Onsa Media – βίος

Вы когда-нибудь боролись с Господом? Вот я — с самого рождения. Я был уверен, что не должен был рождаться. Мне внушали это с самого первого вдоха. Прекрасно помню и крики отчима, и звонкий стук каблуков матери, выбегающей куда-то прочь из квартиры. Я научился отличать их шаги, читать каждую морщинку на их лицах, дышать так тихо, чтобы отчим не обратил свой суровый взгляд на меня. Синяки после его побоев рано или поздно проходили, но не уроки, которые я выносил раз за разом. А я ясно усвоил, что не нужен был никому, даже собственной матери, которая предпочла гулянки и подружек заботе о ребёнке. 

Однако причиняло боль даже не это её безразличие и не постоянные побои отчима, нет. Главной болью и разочарованием был я. Сам по себе. Я смотрел на себя в зеркало, и мне хотелось плакать из-за длинных чёрных кос. И как же горько было осознавать, что их-то мать успевала заплести перед очередной пьянкой... Потому что именно из-за них я не мог весело бегать с остальными во дворе, именно из-за них я был чужим, и именно из-за них меня поднимали на смех. На улице я отчаянно пытался быть как другие, нормальные мальчишки, а дома за это получал очередную пощёчину под озабоченное улюлюканье матери, что девочки себя так не ведут. Но однажды я просто не выдержал: взял ножницы и отрезал эти проклятые косы. Всю жизнь буду помнить, как отчим заносил надо мной свою руку, крича, что если я, эдакое дьявольское отродье, ещё хоть раз их ослушаюсь, буду гореть в Аду.   

Про религию я знал не очень много, но достаточно, чтобы сдаться и усвоить урок: я ничтожество. А так как Господь создал каждого человека, то он создал и меня: слабого, мерзкого и неполноценного. Мальчика в виде девочки. Он отрёкся от меня, будто хотел, чтобы я страдал. Значит, я действительно дьявольское отродье, думал я. Никому не нужная и всеми презираемая Божья тварь, даже самим Творцом. Моему детскому разуму казалось, что отчим просто говорит как есть. И смысл тогда возникать?  

Вот я и замолк. Молчал и даже глаз не поднимал — сквозь слёзы, боль и ненависть к себе. Только так я лишний раз мог не попасться на глаза отчиму, только так мог избежать насмешек от других детей. Думал, может, стану нормальным, когда вырасту. Но не сказать, чтобы я этого очень хотел. Меня пугали и мать с отчимом, и сверстники. Все они были какими-то... озлобленными, что ли. Для себя маленький я объяснял это Божьей волей, которую они, нормальные люди, исполняли. 

И всё равно дома мне не нравилось. Даже когда мать была рядом и он напоминал скорее стерильную поликлинику, а не комнату страха. Но когда она уходила, а отчим отсыпался после очередной попойки, я всё-таки выбегал оттуда и коротал свои дни между узких неаполитанских улочек, грязных и душных. Я отлично изучил город и, хоть и не мог в пять лет помнить названия всех улиц, где гулял, хорошо ориентировался на местности.

Во время одной из таких вылазок я забрёл в какую-то узкую и тёмную подворотню. Даже солнце заслонялось крышами стоящих рядом зданий. Там, недалеко от канализации, на поросшей мхом плитке, я увидел его. Увидел и ужаснулся. Это был бледный мужчина в чёрном костюме и с элегантной широкополой шляпой. Его лицо было скорчено в гримасе, а сам он лежал в луже крови, совсем один. Конечно, Неаполь никогда не был безопасным городом, и с возрастом я это понимал всё чётче — я часто натыкался на лежащих в переулках людей, иногда пробегал мимо чужих пьяных драк; но настоящую кровь тогда увидел впервые. Стало страшно. Когда мужчина едва слышно простонал от боли в той тёмной подворотне, я почувствовал какую-то схожесть с ним. Словно он был таким же дьявольским отродьем, как и я: брошенный всеми, даже Богом, под навесом от плотной тени городских крыш. Я протянул слабую маленькую ручонку в немом желании помочь. Но как только я собрался с мыслями, меня окликнули откуда-то со спины:   

— Эй, малáя! Тут мужик пробегал, такой со шляпой чёрной. Не видела?   

Это были полицейские. Высокие, как скалы, с острыми фуражками на головах и пистолетами с крепких руках. Вот она — власть. Суровая и беспощадная. Воплощение справедливости на этой земле. Вихрем она примчалась сюда в погоне за грешником и вот-вот готова была встрепенуться и улететь дальше. Я взглянул на этих гигантов и почему-то не захотел отводить глаза; будто бы понимал, что от моего ответа сейчас зависит что-то важное. 

— Он побежал туда, — уверенно ответил я и указал пальцем куда-то в сторону.   

— Эй, беги туда, а ты — за ним. На развилке разделяйтесь. Живее! — оглушительно выкрикнул один из них.    

И они тут же унеслись прочь, будто стадо диких зверей. А я остался стоять как вкопаный, тяжело дыша. Когда я опомнился и опустил глаза на дорогу, я увидел там заросли маленьких тёмно-голубых цветочков. Я застыл. Что-то было здесь не так... Сокрытый в цветочных зарослях мужчина тяжело закашлял. Тогда я испугался и рванул как можно дальше с той подворотни то ли из-за шока — не знал, что смогу так нагло наврать полиции, — то ли из-за страха, что полицейские обо всём догадаются и вернутся за мной.

Дома отчим опять наорал на меня за очередной побег и отвесил несколько подзатыльников. Я скрылся в своей комнате, зарылся в книжки и не отсвечивал вплоть до следующего утра, когда снова юркнул наружу сквозь приоткрытую входную дверь и затерялся среди плотных городских улочек и двориков, — там всяко было спокойнее, чем дома. Я ещё не до конца понимал, что случилось в тот день. Тот мужчина явно никому не угрожал. К тому же, он был ранен. Зачем тогда полиция гналась за ним? Они же должны защищать людей, думал я. Мне же так говорили в школе...   

Петляя по городу на следующий день, я наткнулся на ту же самую тёмную подворотню, где был вчера. Мужчины там уже не было. А вот цветы были. Они были всё такие же яркие, как и тогда. В них причудливо переплетались лиловые и голубые оттенки, которые почему-то застали меня врасплох. Я коснулся нежных лепестков: на ощупь они оказались мягкими и едва тёплыми, хотелось зарыться в их приятной свежести и больше никогда не вылезать. Словом, эти цветы были прекрасны. Из детской книжки про природу я узнал, что они назывались незабудками. Я смотрел на это чудо и чувствовал себя... странно. И тут до меня дошло: вчера они появились сами по себе и как по щелчку пальцев. Я снова протянул руку, хоть и не понимал, зачем. И тут же заросли поблекли и слились воедино, став бездушным куском камня. Я дотронулся до него. Он был совсем как настоящий: серый, гладкий и холодный. Неужели это я сотворил нечто подобное? 

Я прошёлся по городу, проверяя своё новое открытие. И действительно: у меня получалось «выращивать» и затем убирать розы, камелии и даже небольших насекомых вроде бабочек или божьих коровок. Тогда я впервые понял, что у меня есть необычная способность, которой нет у других. Почему-то я почувствовал себя радостнее. Даже парочка подзатыльников дома меня не пугала.    

Каково же было моё удмвление, когда отчим в ярости замахнулся на меня, а потом вдруг опустил руку и рявкнул, чтобы я убирался прочь в свою комнату. А вскоре я мог абсолютно спокойно гулять по Неаполю, не боясь ни сверстников, ни мелких преступников. Ребёнком я был неглупым и, заметив однажды за поворотом знакомый силуэт, почтительно снимающий шляпу передо мной, быстро понял, что к чему. Так, меня взял под опеку мафиози. Возможно, именно тогда я стал ненормальным окончательно. Но что было мне, ребёнку, который просто хотел жить свою жизнь, до каких-то там законов? Я просто был рад своей свободе. Учился (особенно зачитывался книжками по биологии), нелегально подрабатывал, чтобы не зависеть хотя бы частично от непутёвой «семьи» и, в общем-то, ни о чём не думал. Может, я и был неполноценным человеком, но осознание своей отверженности больше не причиняло никакой боли, а даже наоборот: во мне теплилось стремление созидать и защищать таких же брошенных, как я. Я твёрдо решил в свои шесть лет: я стану таким же, как мой покровитель — настоящим гангстаром! Ведь только так я смогу одолеть иерархию, навязанную нам, грешникам, свыше.

Но потом случился пубертат. И он давался мне тяжело. Очень. Я смотрел на себя в зеркало с невозмутимым лицом, хотя в душе мне хотелось кричать от боли и отчаяния. Конечно, я читал учебник по биологии и знал, что рано или поздно это произойдёт, но до последнего хотел верить, что случится чудо и меня пронесёт. Однако Господь в лице природы беспощадно брал надо мной верх и совсем не собирался считаться с моими желаниями. Я не мог смотреть без смятения на девушек. Искренне не понимал: как можно жить в женском теле и быть счастливым? Неужели я один хочу избавиться от этого всего? Почему они все как одна с таким восхищением и предвкушением говорят о взрослении? Все эти чувства были чужды мне. Однако лицо держать я умел с малых лет. Поэтому всякий раз, когда мне рассказывали о радостях превращения в женщину, я готов был расхохотаться на месте. Пока мои сверстники — те самые, что громогласно насмехались надо мной ещё несколько лет назад — становились прекрасными юношами, я был поглощён паразитом. Паразитом, который травил мне жизнь день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем и год за годом. Иногда так и тянуло вспороть себе живот и выскрести оттуда всё, что так мешает жить. Останавливало меня только нежелание умереть от кровопотери раньше, чем успеть хоть как-то насладиться собой. Каждый раз, глядя на счастливых мужчин на улице, я задавался вопросом: как можно так не ценить собственное тело? Не паразита, что навязал тебе Всевышний непонятно ради чего, а настоящее, что поддерживает тебя всю жизнь, денно и нощно, что никогда не предаст тебя, как сделало это моё при первой же возможности? Тем хуже для меня выглядели алкоголики, курильщики и особенно наркоманы. Будь я на их месте, я бы ценил каждую минуту, каждую секунду своей молодости!     

И ведь я не мог сделать ничего. Я быстро понял, что бегать от своих пристрастий бессмысленно. Но, к сожалению, даже гормональная терапия не смогла бы исправить всего. Я всегда буду отличаться от нормальных мужчин, хочу я того или нет. Остаётся только смириться с этим в надежде когда-нибудь отомстить Всевышнему за такую унизительную шутку. Раз Господь обрёк меня на эти страдания, заточив в ненавистной клетке собственного тела, то я проломлю её и даже глазом не моргну. Раз уж я исчадие Ада, то я использую это против Него. Я такой же беглец от правосудия, как и приютивший меня мафиози. Но бегу я к справедливости. Потому что знаю, что невиновные не должны страдать. И плевать я хотел на все законы, Божьи или человеческие, коль они плюют на таких, как я. А мафия поможет мне освободить других и стать свободным самому. Вопреки своей губительной природе. Я контролирую жизнь, а не жизнь меня. В этом и суть моей способности — Gold Experience.  

Хотя, наверное, я бы справился и с переходным возрастом — всё-таки я мог достать бинты и все нужные мне препараты с рук. Надо сказать, мне очень помогли мои знания по биологии. Но на этом мои беды только начинались. Однажды я узнал о смерти пригревшего меня мафиози. Точнее, об убийстве, ведь в мафии по-другому быть не может. По крупицам информации, что мне удалось собрать, причина смерти вырисовывалась ясная и понятная — он перешёл дорогу боссу. Но задело меня даже не это. Как думаете, за что же он умер? Повод был не менее ясен — он попытался предотвратить продажу наркотиков детям. Однако власть имущим было слишком невыгодно отказываться от такого прибыльного бизнеса. Именно это и вызвало мой праведный гнев. Чем виновны эти дети? Они ведь совсем не познали жизни, чтобы так цинично её им ломать. Я всегда был уверен, что никто не заслуживает быть брошенным и нелюбимым, а уж тем более так нагло использованным бесчестными наркодилерами. Ведь ничто так не ломает новую невинную жизнь, как наркотики. Жизнь не такую, как у меня, а потенциально счастливую, без дисфории и самоненависти. Раз уж я неполноценен от рождения, пусть таких, как я, станет меньше, пока не поздно. И в тот роковой день я решил, что достигну этого, ведь вся суть жизни — в моих руках. Если надо будет — пойду по головам, но цели своей добьюсь любой ценой!

Уже давно я хотел перебраться в интернат при своей школе и подрабатывать в аэропорту. Туристы обычно не очень осмотрительны, так что запудрить им мозги под видом таксиста и задрать цену за проезд, а затем и стащить багаж — дело техники, тем более с моим Gold Experience. Конечно, в пятнадцать лет никакого водительского удостоверения у меня не было, но водить я уже умел. За оставшиеся от моего покровителя деньги я бы мог подкупить полицию и свободно зарабатывать. 

Помню, однажды вечером, когда я планировал свой побег, мать застала меня на кухне. Я уже и не припоминал, когда мы виделись с ней в последний раз, потому что днём дома не было меня, а по ночам — её. Но когда она всё-таки зашла на кухню, где я сидел в окружении схем и планов, то ахнула и выронила стакан с водой:  

— Господи, ты... — её тихий голос дорожал.

Я обернулся и посмотрел на неё. Она будто успокоилась, увидев моё лицо, но всё ещё стояла истуканом в другом конце кухни.

— Что-то не так? — я хотел быстрее прослушать долгие восклицания и нотации о том, как я предал свою женскую сущность, поэтому сам решил её подтолкнуть.    

— Харуно, ты... — ей явно тяжело было закончить мысль. — Совсем как твой отец.    

«Дожили», — подумал про себя я. — «Действительно, где это видано, чтоб дети походили на родителей». Но всё-таки промолчал, чтобы не провоцировать очередной скандал.   

— У тебя сейчас волосы такие... — вдруг тревожно продолжила она. — Прям как у него. Светлые совсем стали, не как в детстве, — немного погодя, она добавила: — И длина у него была примерно такая же.    

Мне почему-то мерзко было от этих рассуждений. Зачем вообще было спать с человеком, который нагоняет на тебя ужас, а потом ещё и рожать от него? Наверняка ж ещё какой-нибудь алкаш или наркоман был. М-да, если бы она сделала аборт, я, может, и не мучался бы сейчас от этого грёбаного тела... Впрочем, в чём-то она была права: мои волосы за последние месяцы действительно посветлели. Причём настолько, что я из брюнета стал блондином. Постричься я может и рад был бы, но после смерти моего покровителя денег становилось всё меньше, а то, что я получал с подработок, уходило на терапию или откладывалось на потом. Да и лицом лишний раз светить не хотелось, мало ли чего.    

— Да, наверное, — апатично отозвался я, надеясь, что на этом разговор закончится.

— У тебя от него есть какая-то странная... решимость, что ли, — она встала и уже собиралась уйти с кухни, но будто бы ждала от меня чего-то ещё. 

— Что-то ещё? — абсолютно спокойно спросил я, уставившись на неё исподлобья.

Она вздрогнула и тут же направилась обратно в прихожую, бормоча себе под нос что-то из серии: «Как же быстро они растут!»

«Да уж», — с тяжёлым вздохом подумал я. — «Особенно если ты блядствуешь круглыми сутками и видишь их только спящими».

В коридоре на полу я нашёл неизвестный фотоснимок мужчины, похожего на меня. Вроде и обычный, но почему-то тронувший меня до глубины души. Фото я положил в кошелёк и с тех пор волосы решил не стричь.

***

В Неаполе я легко затерялся среди местных воришек и карманников. Всё-таки Джорно Джованна всегда умел втереться в доверие людям. А ещё он решительно следовал за своей мечтой. Всего за пару дней я умудрился приблизиться к самой мафии.

Оказалось, что в первую же неделю своих «подработок» меня заметил мафиози, который отвечал за территорию аэропорта. Никаких необычных способностей у него не было, орудовал он только лопатой, так что большой преградой он для меня не стал.

Но и возмездие не заставило себя долго ждать. Оно пришло ко мне в лице молодого мужчины. Впрочем, своей тяжёлой и пугающей поступью он напоминал кого-то неземного, потустороннего. Сидя напротив меня, скрестив руки, он пытливо глядел сверху вниз. И взгляд этот был такой пронзительный... Никогда раньше я не встречал такого человека. Он прожигал меня синевой своих грозных глаз, выворачивал мою душу наизнанку. Он почувствовал меня с самого начала.

— Это вкус лжеца, Джорно Джованна! — тот яростный вскрик и начал нашу битву. Он тоже использовал сверхспособность, как и я. А впрочем, это меня уже не удивило — буквально тем же утром я встретил в аэропорту туриста, похожего на нас. Правда, принцип действия у способности незнакомца был совершенно другой: она рассекала пространство надвое с помощью молний.

Мы вихрем пронеслись по улицам Неаполя, даже впутали какого-то школьника (судя по абсцессе на руке — наркомана). Но всё же это была битва умов, в которой существовали только двое. И я дождался смятения в синих глазах мстителя. Удар нанёс без колебаний. И впервые в жизни ощутил вкус истиной победы! Ведь что может быть сильнее человеческой решимости? Даже вся Божественная мощь не способна её затмить, ведь она никогда не ведала вкуса настоящей борьбы, с какой сопротивляется отчаянный человек; человек, которому уже нечего терять. Вот и я знал, что не сдамся, пока ведом своей мечтой. Но как же опустошённо мой поверженный соперник глядел на сгиб локтя у мальчишки! И его глаза стали такими глубокими, будто ожили. Именно в этом взгляде — моя погибель. Тогда я сразу понял — этот человек мне нужен. За тяжестью мутных глаз преданного мафиози скрывалась настоящая жизнь. Я не стал убивать его. Может, именно в тот миг я и почувствовал какую-то непонятную тягу к нему. 

После битвы незнакомец представился как Бруно Буччеллати и отметил, что я был неплохим противником. Врать не буду, похвала такого эмпатичного человека мне чертовски льстила. В душе он был живым, полноценным мужчиной. Таким, каким я бы не стал никогда. А у него шанс был, в отличие от меня. И мне даже хотелось ему помочь. Сам я ведь никогда до этого не знал таких искренних чувств и потому не считал себя способным на них. Меня изначально обрекли на личное несчастье, так что мне просто оставалось посвятить себя другим. Мне было куда проще созидать с холодной головой.

А Буччеллати всё удивлённо спрашивал, почему я пощадил его. Но я уже всё решил: зачем воевать с колеблющимся человеком, когда можно просто перетянуть его на свою сторону? Наверняка у него есть связи, которые позволят мне влиться в мафию или даже неплохо продвинуться. Но не подумайте, обманывать его я не собирался. Это был бы всего лишь взаимовыгодный обмен. Буччеллати нужен был толчок, а я готов был ему его дать. Поэтому я без страха рассказал ему о своих планах. Он задумался, но будто воспрянул духом. Из грозного мстителя Буччеллати вмиг стал обычным человеком, полным противоречий. 

В конце концов он сказал, что мешать мне не будет, но и помогать в случае чего не станет. А я видел сомнения и смятение на его прежде непоколебимом лице, и этого мне было достаточно. Он рассказал немного о мафии и сверхспособностях — точнее, стендах, если говорить корректнее. И тогда в моей душе воспылало вдохновение. Буччеллати виделся мне отличным инструментом для достижения моей мечты, но ради формирования доверия между нами надо было ещё поработать. Вступить в мафию было не так просто, как я себе представлял, но лишь одного взгляда на наглую рожу каппо Польпо мне хватило, чтобы понять — я сделаю это. 

Я должен был поддерживать пламя на включённой зажигалке двадцать четыре часа, а затем вернуть её Польпо. К сожалению, пламя всё-таки потухло, и мне пришлось сразиться с его стендом. Зато я понял, как остальные мафиози получают стенд — «достойных» пронзает стрела Польпо. Но у меня-то стенд уже был, поэтому я не стал рисковать. Тем более, что на моих глазах убило дедушку-уборщика у интерната. В итоге я выстоял и вернул каппо зажигалку, а он определил меня как раз в банду к Буччеллати. Я же оставил ему небольшой «подарочек». Но об этом позже.

Буччеллати тепло улыбнулся, снова увидев меня. «Так и знал», — читалось в его светлых глазах. Это меня даже немного задело. Нет, ну а как иначе? 

Он отвёл меня в небольшой ресторанчик и представил своей банде. За столом сидели четверо мужчин. Причём двое из них готовы были прибить друг друга на месте, вооружившись столовой вилкой и раскладным ножиком. Но даже они притихли, услышав голос Буччеллати. Все мафиози сразу же уставились на меня. Он отлучился по каким-то своим делам, а я остался с его командой наедине. 

Светловолосый юноша в кислотном костюме, что минуту назад чуть не порешил своего соседа вилкой, так и метал в его сторону молнии. Он демонстративно закинул ногу на ногу и скрестил руки, будто бы пытаясь сохранить контроль над ситуацией, но на его лице отражалась безудержная ярость. Я почти улыбнулся, когда взглянул на его оппонента в ярко-оранжевой бандане, который прямо за столом оттирал рукой свежую кровь на щеке. Он просто материл Фуго (как оказалось, так звали того блондина) себе под нос и вообще ни о чём не думал. Он выглядел (да и вёл себя) как ребёнок, поэтому когда я позже узнал, что его зовут Наранча, то подумал, что это имя полностью отражает его характер — приятный, но с кислинкой.

— Ну садись, новенький, — сказал ещё один парень — Гвидо Миста, как я позже узнал. Он свободно расположился на стуле, широко расставив ноги и уложив одну руку на столик. Из всех Миста выглядел самым расслабленным. А ещё его голову укрывала чуднáя цветастая шапка. 

Исподлобья на меня взглянул другой тип — это был Леоне Абаккио. Он выглядел самым старшим в компании. Может, из-за длинных и почти седых волос, а может из-за вечно хмурого взгляда и мрачной громоздкой одежды. Он приспустил на плечи тяжёлые наушники и прочистил горло. Разглядывал он меня с дотошностью мента. А затем откуда-то вытащил и поставил на стол чайник.

— Чай будешь? — пытливо спросил он. По его интонации я понял, что меня пытаются взять на слабо. Остальные тоже уставились на меня в ожидании ответа.

Не на того напали. 

— А как же, — ответил я и легко улыбнулся. 

Абаккио налил мне чая. 

Впрочем, я с самого начала понимал, что в той чашке был нихрена не чай. По цвету скорее напоминало мочу, если честно... Но кто сказал, что я непременно должен это выпить?

Я взял чашку и залпом запрокинул её в себя под ошарашенные взгляды мафиози. 

— Нифига! Неужто выпил?! — воскликнул первым Наранча.

— Да ну ладно, это же какой-то трюк, не?.. — удивлённо спросил Миста. 

И он был прав. Я просто воспользовался стендом и превратил свой передний зуб в медузу, которая впитала эту неизвестную жидкость как губка.

Но им я, конечно же, этого не сказал, а только легко ухмыльнулся. А чего они хотели? Я тоже не лыком шит. 

— Так, чем вы тут занимаетесь? — я обернулся на голос и увидел Буччеллати. Он подошёл к столику. 

— Да так, чай пьём... — протянул Миста и отвёл глаза. 

Буччеллати вдумчиво оглядел стол.

— Что ж, не суть. Я по какому поводу отходил... — и начал пересказывать нам свежие новости. Когда он рассказал о так называемом самоубийстве ублюдка Польпо и взглянул на меня, моя душа заликовала. Мой «подарок» сработал. Ещё и Буччеллати это заметил. Кто знает, сколько ещё невинных жизней Польпо унёс своей стрелой и сколько мог бы!.. Власть нужна для того, чтобы созидать, а не разрушать. Но Польпо созидание было чуждо. Так что я просто передал ему привет из своего личного Ада.

Но самой важной новостью было даже не это. Дело в том, что мертвец оставил после себя немаленькое наследство: целых десять миллионов лир. За такие деньги можно было бы легко занять место каппо. И Буччеллати знал, где искать этот клад. Он немедля повёл нас к порту. Там мы арендовали яхту, а его банда закупилась всякими сладостями и безделушками. 

Сначала все просто валяли дурака: Фуго опять чуть не убил Наранчу, Миста ржал с этого, уплетая очередную пачку чипсов, а Абаккио скрывался в теньке где-то на другом конце яхты. Я тщательно наблюдал за ними. Среди чужих людей всегда нужно оставаться начеку, никто из них не должен узнать обо мне и моих истинных мотивах, хотя бы раньше времени. Но я всё равно не злился на них за ту выходку в ресторане. А смысл? Я бы тоже не принял мутного новичка в свою компанию с распростёртыми объятиями. Хотя Абаккио к примеру вообще никак меня не воспринимал. Когда Буччеллати позвал нас всех на палубу, мы столкнулись по пути. Вот казалось бы — столкнулись и столкнулись, ничего необычного. Но он с таким презрением смотрел на меня сверху вниз, будто бы я ел котят по ночам.

— Не путайся под ногами, — процедил он и обошёл меня, как прокажённого.

На палубе Буччеллати рассказал, куда именно мы держим путь и где будем искать деньги — ведь именно он, как доверенное лицо Польпо, прятал их. Слушая, я понимал, почему именно Бруно Буччеллати лидер банды. Каким-то образом в его воодушевляющей речи сочетались исполинская твёрдость и высшая форма созидания — любовь к ближнему. Даже мне, несмотря на свою гордую натуру, хотелось восхвалять его. В нём я видел всё то, что в богобоязненном обществе никогда не любили. Наверное, я уже тогда подсознательно чувствовал, что мне не хватает его добродетельной чуткости и сострадательности. А может, всё дело было в его пьянящих глазах. Ясным днём они в своей простой чистоте походили на летнее цветочное поле, объятое лучами солнца. Его харизма просто притягивала к себе. Глядя на него, я самодовольно улыбался — я не просто проучил ублюдка Польпо и вступил в мафию, но ещё и помогу своему новому союзнику занять место каппо. Впрочем, я в принципе был горд, что мне достался такой союзник. Кажется, наше сотрудничество обещало быть плодотворным.

Пока остальные ликовали и мечтали о счастливом будущем, мы с Буччеллати незаметно пожали друг другу руки и он тихо проговорил: «Спасибо, Джоджо». Тогда он впервые назвал меня этим придурковатым прозвищем. И всё равно что-то в этом было. Что-то такое доброе и сокровенное... Мне всегда было наплевать на такие высокопарные слова, как «дружба» или «любовь», но Буччеллати был особенным. В то время мои чувства к нему не вмещались ни в одно из общих понятий о человеческих отношениях. Я просто чувствовал с ним какую-то странную связь. Это было похоже на смесь белой зависти и какой-то извращённой гордости. Меня восхищала его мужественность, его опыт да и просто он сам, но при этом я всегда пытался прыгнуть выше него. Ведь у него нет моей пламенной решимости, нет желания бороться за мечту. А у меня есть! И раз уж даже у меня получилось найти такого партнёра, как он, то я смогу и затмить его.

Когда мы всё-таки забрали сокровища Польпо, я окончательно уверовал, что способен на куда большее, чем просто неполноценный мальчишка с улицы. Сам по себе, ибо другие мне не нужны. Они все были моим инструментом для достижения власти. Но и платил я им соответствующе: дрался я наравне с остальными, ещё и брал на себя документацию и другие технические моменты в свободное время. Свою физическую и психическую неполноценность я с лихвой компенсировал упорностью, смышлёностью и, конечно же, решимостью. Всё-таки это был ценный опыт, который очень помог мне в будущем. А для Буччеллати я стал важной фигурой в команде. Бывало, улыбнётся, глядя на экран моего рабочего ноутбука, бывало, похвалит за раздобытые деньги или информацию. И я бессовестно ликовал внутри, глядя на свет в его обычно тусклых и суровых глазах. Кто ещё может создавать жизнь из ничего, как не я, Джорно Джованна? 

Но не прошло и двух недель с его назначения каппо, как нам дали серьёзное задание: доставить боссу его дочь в целости и сохранности. Девушка оказалась с характером — уже за первые десять минут с нами она успела унизить горделивого Фуго и отшить бессовестно пялящегося на неё Мисту, который даже и слова вставить не успел. Но всё-таки Триш Уна была обычным подростком, которого случайно затянуло в криминальный мир после смерти матери. Она то и дело испуганно оглядывала нас и обстановку вокруг, сжавшись в углу машины.  

Мы ехали в старый виноградник, где должны были спрятать дочь босса и ждать его дальнейших указаний. Когда мы добрались до места, на дворе был тёплый мартовский вечер, в воздухе будто царила сама жизнь. Для меня это было порой новых надежд. Казалось, что сам ветер нёс мне долгожданный успех. Да, я буду свободен от собственной неполноценности и сделаю свободными других! Мне, обречённому, может, и нечего терять, но я могу положить свою жизнь на благо других. Ведь я — Джорно Джованна, и у меня есть мечта! 

Из раздумий меня вырвал Наранча: 

— Эй, сумку возьми, — пробурчал он. — А то чего я один таскаю?

Замечание, в общем-то, было справедливым, потому что все были чем-то заняты. В машине остались только Фуго с Мистой, чтобы не охранять Триш. Бруно и Абаккио после проверки дома пошли обследовать виноградник с помощью стенда последнего — Moody Blues. Он мог воспроизвести прошлое в виде записи, так что мы бы заметили, если бы на месте до нас побывал кто-то посторонний. Одним словом, нам с Наранчей оставалось только перенести вещи из багажника в дом.

Когда мы вошли внутрь, он сразу же бросил сумки и взял пустой стакан со стола. Налив туда воды из-под крана, он жадно выпил всё залпом. 

— Ох, хорошо, зараза! — довольно протянул он, распластавшись на диванчике у лестницы. В принципе, неудивительно, что он устал — он полдня носился сначала за Фуго, а потом от Фуго. 

Это зрелище меня даже забавляло. Я немного удивился, когда узнал от Буччеллати, что Наранча старше и меня, и Фуго. Потому что по сути — ребёнок ребёнком. Он радовался и печалился, удивлялся и злился каждый раз как в первый. Знаете, такой тип людей, у которых вся душа нараспашку. Раньше я к подобным людям всегда относился настороженно: никогда не знаешь, что они выкинут, да и мотивы у них слишком примитивны, чтобы обсуждать что-то серьёзнее механизма раскладного ножика. 

— Сейчас бы пиццы... Маргариты!.. — мечтательно произнёс он. Я невольно усмехнулся. Как всё-таки мало человеку для счастья надо!

Но Наранча, заметив мою ехидную улыбку, абсолютно беззлобно продолжил: 

— Не, ну а что? — он уставился на меня, как на пачку соды в фиолетовой упаковке. — А ты сам разве есть не хочешь? 

— Да не знаю даже, я как-то не думал об этом, — честно признался я. 

— Ой, да всё с тобой ясно! — он пренебрежительно махнул на меня рукой. — Ничё ты не понимаешь.

Я аж опешил от такого заявления, но ничего не ответил. 

— Ты вообще странный, — продолжил он. — Вот вроде с нами уже больше недели, и я ни разу не слышал, чтобы ты хоть о чём-то, кроме мафии, говорил. Вот ты о чём мечтаешь?

— А ты? — я решил ответить вопросом на вопрос, потому что откровенно не доверял ему.

— Пф, ну как и все! — воскликнул он и откинулся на спинке стула, устремив взгляд в приоткрытое окно. — Поесть пиццы повкуснее, поспать послаще на мягкой кровати да прогуляться к порту, — он слегка замялся. — Может, и не одному даже... — он вздохнул. — Ещё жалко, что я читать не умею. Но мне очень нравится, когда Фуго мне читает «Трёх мушкетёров»... — мечтательно пробормотал он. 

Мне стало некомфортно. Я личным делиться не привык, поэтому почувствовал, что ещё немного — и я влезу туда, куда постороннему не следует. 

— Ладно, пойду я, — я встал и направился к лестнице. 

— Нет, подожди, — Наранча вдруг схватил меня за рукав. — Ну чего ты молчишь? Ты как будто вообще ничё не понимаешь!

Иронично, что я сначала был о нём точно такого же мнения. Я легко улыбнулся:

— Поверь, у меня на всё свои причины.

— Вот вы, ребята, вечно всё усложняете, — пробубнел он. — Жизнь — это такой пиздец на самом деле! — его писклявый голос резал мне уши как ногтем по стеклу. — Почему никто не говорит о таких маленьких радостях, как вкусная еда или хороший сон? Зачем себя же добивать?

Внутри меня что-то болезненно сжалось. Как-то слишком стремительно мы перешли от таскания вещей к разговорам по душам. Будто бы Наранча сам хотел высказаться и искал повод. Я и до сих пор не знаю, через что ему пришлось пройти, но выглядело всё так, будто бы недолюбленный ребёнок отчаянно цеплялся за любого человека, который мог бы ему эту любовь дать. А может, он хотел проверить какие-то свои наблюдения. Хоть Наранчу и было жаль, но из меня психолог так себе, если честно, поэтому я решил не вмешиваться в чужие проблемы — в итоге себе дороже выйдет.

Я уже хотел просто вырвать рукав, но вовремя появились Буччеллати с Абаккио, и Наранча отпустил меня сам.

— Так, ну вы с вещами закончили? — поинтересовался Бруно. 

— Да, — ответил я. Абаккио взглянул на меня с каким-то подозрением. Мне стало ещё некомфортнее.

— Джорно, зайдёшь ко мне, как закончишь с картой? — спросил Бруно.

Я кивнул. Вообще, мне нужно было составить максимально заковыристый маршрут до ближайшего супермаркета, чтобы можно было без хвостов ездить хотя бы за едой. Но я был благодарен Буччеллати уже просто за то, что он вытащил меня из неловкого разговора с Наранчей. Хотя всё же небольшой осадочек никуда не исчез. Что-то изнутри давило, хотя я был твёрдо уверен, что речь Наранчи никак не относится ко мне и моей реальности. 

Собственно, к чему я всё это рассказал? Дело в том, что в тот же самый вечер его слова вдруг приобрели для меня смысл. 

Уже была глубокая ночь, когда я зашёл к Буччеллати по поводу маршрута. Все спали, разве что Миста обхаживал территорию виноградника на случай, если кто-то нападёт. Слабый свет от настольной лампы горел только в комнате Буччеллати. Она была хоть и маленькая, но уютная: второй этаж, красивый вид на виноградные кусты снаружи и звёздное небо. Сам обитатель комнаты стоял над рабочим столом и копался в каких-то бумажках.

— О, Джоджо, — снова это забавное прозвище, — Ты уже здесь... Сейчас посмотрим тогда, садись. 

В комнате сесть можно было только на кровать, что я и сделал. Он присел рядом и взял у меня карту. Наверное, это был первый раз, когда мы просто спокойно сидели рядом друг с другом. Пока Бруно смотрел на маршрут, я смотрел на него. Его изящные, но мужественные черты лица подчёркивал мягкий желтоватый свет. Особенно причудливо на нём поблёскивали прямые иссиня-чёрные волосы. А эти глубокие синие глаза под навесом густых чёрных ресниц! Такие... незабудковые. Бруно Буччеллати прекрасное изваяние античного скульптора, с которого ещё не сошли все яркие краски. И это произведение искусства столь же притягивало, сколь и вдохновляло. Им хотелось обладать. Полностью.

— Ты отлично справился, — похвалил он меня. Бруно добродушно улыбался и глядел на меня так, словно я сам по себе что-то значил. 

Мы просто сидели и смотрели друг на друга, как приворожённые; пока он почему-то не коснулся меня. Я уже не помню зачем, да и это не важно. Важно, что у меня снесло крышу от его тёплых, шёлковых ладоней.

Как сейчас помню, как мы начали целоваться — жадно, грязно и напористо. И хотелось только больше, дольше и ближе. Бруно лишь запустил руку в мои волосы — и мы вместе рухнули на кровать. Мы обнимались, и внутри меня всё расцветало, хотя Gold Experience был вовсе не причём. Это было нечто абсолютно новое; нечто, что вопреки всем невзгодам из промёрзшего подземелья стремилось наружу, к свету. Хотелось вдохнуть это чувство полной грудью, отдаться ему без остатка. 

Но когда я окончательно понял, к чему всё идёт, и отстранился от него. Ещё немного — и он узнает, какой я на самом деле... Стоит ли продолжить? Да, он вряд ли как-то навредит мне — если бы действительно хотел, уже устранил бы. Но заслужил ли я такие чувства? Нормально ли поддаваться этому примарному зову ненавистного и мерзкого тела? Чёрт, как же больно эта примитивная похоть бьёт по моей гордости! Совсем близко, нависнув надо мной, Бруно тяжело дышит и прожигает меня насквозь своими глазами. Синева в них так и пышет жизнью, словно сама природа после суровой зимы. Уже один его взгляд говорит: сопротивление бесполезно. Я чувствую себя бессильным перед его мужественной красотой. Мне не хватает её так отчаянно, что я готов уже наплевать на все правила приличия — только бы обладать ею!

— Всё нормально? — спрашивает Буччеллати, склоняясь ещё ближе ко мне.

— Стой, я... — в голове вдруг всплывают слова Наранчи о простых радостях жизни, и я невольно думаю: раз уж бежать бесполезно, то может стоит просто дать волю своим желаниям? Мы ведь просто используем друг друга, как обычно.

Естественно, мне пришлось рассказать ему правду о себе. Он внимательно слушал, пока я пытался выдавить из себя что-то внятное. Вообще, непривычно и боязно было делиться с кем-то посторонним, но Бруно удалось смутить меня ещё больше. Он озадаченно спросил:

— И что с того?

— То есть? Я неполноценен как мужчина.

— Чушь, — как отрезал. 

…И я растаял окончательно. В тот момент я ощутил между нами совершенно особенную связь. Эти слова, как и его нежные прикосновения, затрагивали мои самые потаённые слабости. Мы беспорядочно ёрзали по кровати в приступе страсти, целуясь и обнимаясь, пока я, совсем размякнув, не упёрся локтями и коленями в простынь. Бруно осыпáл поцелуями мои щёки, шею и плечи, а я и пошевелиться не мог. Свободной рукой он копался, кажется, где-то в тумбочке. Предвкушение дурманило меня, тёплое и вязкое чувство разливалось внутри. Он сбивчиво шептал что-то мне томным голосом, но я уже не соображал. Только чувствовал. 

Впрочем, когда он вошёл, мне стало всё равно. Вообще ничего не хотелось, только ощущать его слишком, чёрт возьми, аккуратные толчки снова и снова. Бруно будто пытался свести меня с ума этим медленным темпом. Он ещё и спрашивал так тихонько, хоть и с дрожью в голосе: «Тебе хорошо?» Я только тяжело выдохнул, едва не застонав, — к чёрту разговоры! — и попытался ускориться. Бруно шумно охнул в ответ, и я невольно ухмыльнулся, представив его лицо. Останавливаться я точно не собирался — хотелось довести его до экстаза. Он подхватил мой темп, приобняв меня одной рукой и опираясь второй на постель. Он обжигал мою кожу своим жаром. Клянусь, в тот момент мы были так близки, что я чувствовал даже его сердцебиение. И всё это было так грубо и по-животному... Но с каждым движением мы сильнее и сильнее сливались в одно целое. Словно не было в мире никого, кроме нас.

Лампа мягко подсвечивает наш силуэт, а кровать под нами заходится в скрипе. Я чувствую его неровное дыхание вперемешку с тихими постанываниями у своих ушей. Впору бы напомнить, что нас могут услышать, но мне и самому-то тяжело сдерживаться... Я непроизвольно выгибаю спину и сжимаю простынь. С каждым рывком внутренности всё приятнее потряхивает, а внизу живота завязывается тугой узел. Я вжимаюсь в кровать и подавляю подступающий стон. Мы кончаем одновременно, и я чувствую себя на высоте во всех смыслах. Я вообще не думал, что когда-нибудь окажусь с кем-то в одной постели. Тем более с кем-то вроде него...

Обессиленные, мы рухнули на смятую простынь, тяжело дыша. Он приобнял меня и едва слышно прошептал прямо на ухо: 

— Ты невероятен, Джоджо.

И я самодовольно улыбнулся. Почувствовал себя победителем, хотя и не соображал, почему. В приятной истоме свободно раскинулся на мягком матрасе впервые за долгое время. В интернате и близко не было так хорошо. Меня будто отпустило. В глазах-незабудках напротив я снова видел свободу и утешение, как в самую первую нашу встречу.

Бруно оживился первым. Он отошёл в душ, чтобы привести себя в порядок и выбросить использованный презерватив, а полусонный я уселся на кровати, улыбаясь, как дурак. В комнате было тепло и уютно, в голове медленно тянулись вязкие мысли. Не хотелось даже двигаться, не то что думать.

Но когда Бруно вернулся в комнату, я встрепенулся и бросился подбирать свои вещи.

— Можешь остаться тут, — тихо предложил он. — Зачем тревожить всех лишний раз? Ты же обычно рано встаёшь, просто перебежишь утром к себе.

Я поднял голову и взглянул на него. Он улыбался. Тепло. Так, как ещё никто и никогда не улыбался мне. Предложение звучало более-менее логично, хотя куда больше походило на нелепую отговорку. И я видел. Всякие оправдания там были лишними. Но я всё равно согласился — переться к себе в другой конец дома не хотелось. Да и с Бруно было как-то спокойнее, чем одному.

Приятно было после душа занырнуть в свежую (ну, относительно, учитывая, что мы уже здорово смяли её полчаса назад) постель и завернуться в мягкое одеяло. Я засыпал и думал: возможно, Бруно и не был таким гордым и свободолюбивым, как я. Наверняка ему нужно было время, чтобы полностью проникнуться моими идеями, мной. А мне — понять его. Он никогда ничего не скрывал, но его бесхитростная доброта казалась мне самой загадочной вещью на свете. Особенно в нашей профессии... Всё-таки тяжело понять нормального человека, будучи глубоко искалеченным. Но я засыпал со стойким чувством, что вместе наш тандем способен на всё.

Проснулся я не сам, а от шумов за дверью. Там были и крики Фуго с Наранчей, и звуки включённой воды из ванной, и какая-то суета на кухне. Когда я посмотрел на одинокие настенные часы и увидел там пятнадцать минут десятого, остатки сна как рукой сняло. Чёрт, все уже встали... Вчерашняя идея Бруно «быстро перебежать к себе рано утром» не сработала. Хотя, справедливости ради, я действительно выспался — таким отдохнувшим не чувствовал себя уже давно. Оглядев мирно дремлющего Бруно, я ухмыльнулся. А ночь‐то действительно была весёлая...

Я уселся на кровати и начал приводить себя в порядок. Засыпая накануне, я думал, что наутро рефлексия ударит меня обухом по голове, но нет. Чем больше я раздумывал над вчерашним, тем легче становилось на душе. Не то что бы я изначально переживал: ну переспали и переспали. Через это многие проходят. Я работал с одиннадцати — вот это страшно. А тут я впервые чего-то захотел сам. И не для других, а для себя. Может, это и неправильно, но плевать я хотел на чужое мнение. Что тогда, что сейчас. Главное ведь, что мы хорошо и безопасно провели время. Я подумал: может, не так уж всё и плохо? Раз я даже в этом теле смог получить какое-то удовольствие, то, наверное, и у меня ещё есть шанс на какое-никакое счастье. Хотя бы мимолётную радость... Ведь меньше всего этого хотели бы мои противники, кто бы это ни был. В то утро я готов был рассмеяться в лицо даже самому Творцу: «Да, я всё ещё здесь и всё ещё жив. И даже счастлив!»

Я заплетал волосы, когда услышал шорохи сзади. Обернувшись, я увидел потягивающегося в постели Бруно. Спокойно улыбаясь, он протёр глаза и прислушался. 

— Я так понимаю, вернуться к себе ты не успел? — уточнил он.

— Ага, — ответил я и снова отвернулся к окну. — Я недавно проснулся.

Утреннее тепло объяло весь виноградник. Солнце, казалось, грело каждую дорожку, каждое деревце, каждую ягодку на каждой виноградной лозе. Глядя в окно, я чувствовал, как его лучи ласкали меня. Было легко и радостно на душе, как не было, наверное, лет с пяти. 

— Ты как Солнце, — послышался голос Бруно сзади. — Путь освещаешь своей решимостью. 

Не знаю как, но комплименты Бруно всегда трогали меня. Я гордо заулыбался. Уже хотел было что-то ответить, но в дверь постучали. 

— Буччеллати, еда уже почти готова, спускайся, — это был Миста. 

— Да, хорошо, — ответил Бруно. Он повернулся ко мне и сказал: — Слушай, беги к себе, пока он и тебя не позвал. 

Вскоре за дверью воцарилась тишина: шаги Мисты затихли, даже вода в душе уже не лилась. Я наспех собрался и уже приоткрыл дверную ручку, когда Бруно вдруг сказал: 

— Спасибо за ночь, — он взглянул мне прямо в глаза. — Если ты не против, можем как-нибудь повторить. 

Я ухмыльнулся и кивнул ему, выходя в коридор. А я бы действительно повторил...

Но из приятных раздумий меня выдернул резкий толчок. 

— Да твою мать, опять ты, — раздражённо прошипел Абаккио сквозь зубы, закрывая за собой дверь ванной. Кажется, я не учёл, что там мог кто-то быть. 

«Блять, он же всё слышал», — пронеслось у меня в голове. Хотя, если бы нам было так уж важно не спалиться, наверное, я бы ушёл к себе ещё ночью. Но я не Бруно, и банду его тогда знал ещё очень поверхностно, поэтому пытливый взгляд Абаккио меня напряг. Но скрываться или оправдываться я не стал. Просто смотрел ему в глаза так нагло и уверенно, как только мог. Нахмурившись, он с презрением и брезгливостью на лице отвернулся от меня и направился к лестнице. Напряжение спáло, мне даже стало смешно с этой ситуации. Абаккио болтливым человеком не выглядел, поэтому я не переживал о слухах.

С кухни несло фриттатой, весь дом уже стекался туда. Миста носился со специями вокруг большой сковородки с горячей стряпнёй. Он вообще выглядел слишком бодро для человека, не спавшего всю ночь. В торце стола сидела Триш, деловито подперев рукой голову, и наблюдала за ним. Наранча бурчал, что ещё хочет спать, Фуго пытался заткнуть его. Абаккио расположился у края стола, я тоже сел рядом. 

Но когда на лестнице появился Бруно, все обратили внимание на него. Даже Наранча сразу притих. В комнате воцарились только уважение и трепет. Лишь Миста замешкался, несясь со сковородкой прямо к столу. Поставив её на стол, он резко отдёрнул руки: 

— Ай! Горячо, зараза! — воскликнул он. Тряся руками, он бормотал: — Погодите немного, я сейчас всё разрежу.

— Не стоит, Миста, я сам, — тепло улыбнулся Бруно. — Садись пожалуйста, — он действительно грациозно прошёл к столу, взял ножик и принялся разрезать фриттату. 

Он аккуратно поделил блюдо на семь частей, и каждый из нас взял по одной. Триш скривилась, глядя в тарелку. Она с брезгливостью тыкнула вилкой во фриттату, Миста застыл в ожидании. 

— Бля, дафе афефит пояфилфя, — прокомментировал Наранча с набитым ртом. — Офень вкуфно! 

— Ешь давай, дегустатор, — шикнул на него Фуго. — Подавишься же сейчас. 

Триш глубоко вдохнула и съела кусочек. Распробовав, она расслабилась и спокойно приступила к завтраку. Миста довольно улыбнулся. Эта немая сцена меня даже смешила. Вообще, Миста действительно парень рукастый: кроме готовки он мог запросто собрать и разобрать любой механизм, начиная от нашей машины и заканчивая своим револьвером. А его еда и правда была вкусной: тёплая, она приятно обжигала язык и таяла во рту. Я вообще впервые за последние годы нормально поел и поспал. И всё же не о фриттате я думал весь завтрак. 

Бруно сидел напротив меня. Его изящное лицо выглядело по-особому нежным и тёплым тем ясным утром. Причудливо выделял его чёрные волосы солнечный свет. Он был прекрасен. Просто любоваться им было приятно. Но когда Бруно взглянул на меня в ответ, внутри что-то с треском сломалось. Тогда я убедился: в его глазах — мой рассвет. Перед этим рассветом я чувствовал себя бессильным. Он притягивал к себе, согревал самую хрупкую часть моего тела — одинокую и грешную душу. Я чувствовал: нечто новое поджидало меня, нечто такое грандиозное, чего не описать словами. Что же, мне кажется, я наконец дозрел до этого нечто. Да, тогда я впервые почувствовал себя хозяином жизни. И это было очень приятное чувство.

— Чел, да ты выспался, я гляжу! Прям посвежел, — вдруг воскликнул Миста. 

Я уже хотел согласиться, но мне помешал Наранча. Он всё-таки подавился, и Фуго, вздыхая и ворча на него, протянул стакан с водой.

Абаккио всё утро пялился в мои горящие глаза, будто что-то подозревая. Но мне, честно, было как-то всё равно. Я даже гордился собой: я смог превзойти самого себя, смог по-настоящему насладиться своим телом. Тогда я чувствовал, будто все мои мечты — уже дело решённое. Я был счастлив и думал, что всё остальное придёт за моим счастьем. 

После завтрака мы с Наранчей снова остались одни на кухне. Мы в тишине убирали стол, как вдруг он заговорил: 

— Ты прости, что я вчера так... докопался до тебя. Просто... устал. 

— Да всё нормально, — отстранённо ответил я. Если честно, гораздо больше я тогда думал о стопке тарелок у себя в руках. Но потом неожиданно даже для себя добавил: — Вообще, ты мне даже помог. 

— Правда? — Наранча просиял. — Ого, приятно. 

Я слегка улыбнулся. 

— Я не знаю просто, — продолжал он. — Ты вот вроде и не делаешь ничего, но всё равно почему-то хочется знать твоё мнение. Спорить что-то, переубеждать, если надо... Не знаю, харизма какая-то, наверное. 

Эти слова мне очень льстили. После таких комплиментов я ещё сильнее убеждался, что на верном пути. 

— Что ж, спасибо, — самодовольно ответил я. — Учту.

Он молча забрал у меня тарелки.

***

В полдень Наранчу отправили в магазин. Сначала вообще хотели отправить Фуго как хорошего водителя, но всё упиралось в стенд Наранчи — его Aerosmith в случае прямого столкновения меньше всего навредил бы гражданским, в отличие от неконтролируемого Purple Haze Фуго. Самому Фуго это решение явно не нравилось. Впрочем, лично для меня за громким «Нельзя его за покупками отправлять!» скрывалось искреннее беспокойство. 

И отчасти он даже оказался прав. 

Наранча появился в дверях, опираясь на косяк и прихрамывая. Естественно, без покупок. Его одежда и лицо были в крови. Оказалось, что за ним увязался член некой банды, которая охотилась за Триш. Бруно предположил, что это те самые предатели, которых упоминал босс. Ещё Наранча признался, что в битве поджёг целую улицу. Даже у сдержанного Абаккио от его рассказа полезли глаза на лоб. 

— Ты сделал ЧТО?! — кричал Фуго, услышав о пожаре. — Идиот! Ты же понимаешь, что они теперь знают наше примерное местоположение?! 

Тут я вмешался:

— А что ему надо было сделать? — спокойно спросил я, а Наранча закивал, будто бы оправдываясь. — Главное, что хвоста не привёл. У нас ещё есть время скрыться. 

Фуго тяжело выдохнул и потёр виски, бурча что-то про безалаберность и риски. Наранча глядел на напарника так виновато, словно это Фуго пострадал в стычке, а не он сам. Абаккио прочистил горло и исподлобья взглянул на стоящего рядом Буччеллати, как бы ожидая приказа.

— Ладно, давайте пока не будем рисковать и подождём реакции босса, — предложил он. — Раз уж враги могли заметить пожар, то он точно узнает об этом первым.

Все притихли. И сразу же на моём ноутбуке высветилось новое сообщение. Все уставились на меня. Бруно подошёл со спины и положил руку мне на плечо. Внутри меня что-то шелохнулось, но я не подал виду. 

Сообщение прочитали мы вместе, но он прошёл в середину комнаты и объявил: в Помпеях находится некая подсказка, мы должны поехать туда, забрать её и ждать дальнейших указаний. 

На сей раз решили отправить Фуго, Абаккио и меня. Остальные остались в винограднике — кто восстанавливаться, а кто защищать Триш. Фуго уселся на место водителя, Абаккио — назад. Как только я подсел рядом, он демонстративно от меня отодвинулся. Его лицо выражало такую неприязнь, что я даже на миг подумал, что он как-то узнал про меня. Ехали в тишине, только Фуго изредка материл всяких идиотов на дороге. 

В Помпеях я до этого ни разу не был, а вот Абаккио, похоже, приезжал не впервые — как только Фуго остановился, он сразу вышел из машины и направился к руинам. Мы последовали за ним. Впрочем, этот мёртвый город вполне подходил Абаккио: такой же лиминально пустой, монотонный и закостенелый. Оба они смотрели на проходимцев вроде меня с высоты своей гордости и величия; оба навевали тоску и сожаления, если размышлять о них слишком долго. И ведь очевидно, что так было не всегда. Когда-то оба они были полны воле к жизни. Да, даже ворчун Абаккио — от хорошей жизни в мафию не вступают. Но если о городе можно было прочитать в книге или услышать от гида, то чужая душа навсегда осталась для меня загадкой. 

Выйдя к небольшой развилке, мы остановились, чтобы изучить обстановку и решить, как будем искать дальше. Абаккио говорил так решительно, словно он здесь самый главный, хотя мы все знали ровно столько же, сколько и он. Поэтому я не удержался и возразил. В споре мы даже как-то забыли о существовании Фуго, пока он вдруг не крикнул:

— Джорно, Абаккио, сзади!

Мы резко обернулись, но никого не увидели. Было по-прежнему тихо и пусто, только ветер гулял между старыми колонами. 

— Фуго, ты что-то напу... — начал было Абаккио, но, обернувшись, мы уже никого не увидели. Фуго просто исчез, как сквозь землю провалился. Напротив ещё одной колоны стоял только его Purple Haze и пялился в зеркало на ней. Меня это насторожило и направился вперёд, но меня окликнул Абаккио:

— Джорно, живо отойди оттуда! 

Его императивный тон меня взбесил. Да кто он вообще такой, чтобы указывать мне? Хвалится опытом и возрастом, хотя самому всего двадцать! У меня вообще-то цель есть, в отличие от этого недоциника. Я уже не маленький, и чужие нотации мне не нужны. Короче, я чисто назло ему пошёл дальше, но он подлетел ко мне и крепко схватил за запястье:

— Идиот! Вот на кой чёрт ты на рожон лезешь? Совсем жить надоело?!

— Да что? — возмутился я и выдернул руку из его цепкой хватки. — У стенда Фуго дальность пару метров, он где-то тут. 

— Мы должны забрать подсказку и вернуться. Фуго спасём потом, если получится. 

Я слушал, как он распинался о своей нелёгкой жизни, но подчиняться не собирался. Уже мы оба заметили краем глаза что-то блестящее между плитами за углом. Казалось бы: хватай и беги. Но что-то подсказывало мне, что это ловушка. Да и Фуго был умным и ответственным человеком, такие на дороге не валяются. Я был достаточно уверен в своих силах, чтобы рискнуть. «Ведь я Джорно Джованна, и я контролирую жизнь, а не жизнь меня», — казалось тогда мне. На каком-то подсознательном уровне я словно считал себя бессмертным. Однако Абаккио моё мнение не разделял: 

— Ты меня слышишь вообще? Как будто совсем в другом мире. Идеальном, блять. Бесишь, — процедил он. — Вот я бы на месте Фуго хотел, чтобы мои товарищи выполнили задание. 

— Мы и выполним. Только сначала надо одолеть врага, — спокойно проговорил я. 

Он закатил глаза.

— Яйца курицу не учат. Я всегда знал, что именно ты будешь главной помехой для Буччеллати, — бросил он и побежал к «подсказке». 

Я опешил от его слов. На какой-то миг даже захотелось погнаться за ним и переубедить. Впервые в жизни, если так подумать! Но это было бы не кстати. Да и я всегда был выше таких перебранок. Если человек не верит, чёрта с два ты его переубедишь. Я просто знал, что прав.

И в этот раз тоже не ошибся. Потому что сам Абаккио попался в ловушку вражеского стенда. Тогда я понял, что вся ответственность за миссию и жизни товарищей лежит на мне. Я полностью сосредоточился на враге, чтобы забрать нашу цель — золотой ключ с ярко-красным камнем на ручке, — и спасти ценных союзников. Дрались мы долго, и это утомило. Я ожидал многого, но не того, что выкинул Абаккио под конец битвы. Он отрезал свою собственную руку, в которой держал ключ, и это лишь для того, чтобы он достался мне. 

— Беги, дурак! — кричал он, но я всё равно не думал повиноваться. Пусть меня и впечатлила его преданность банде. 

Но и я не лыком шит. Я спас всех их и достал ключ. Ради этого даже заразился смертельным вирусом стенда Фуго. Но не бойтесь: я нашёл противоядие. И хотя я корчился от боли, но выжил. Насколько я знаю, я вообще единственный, кто пережил столкновение с Purple Haze. Снова с помощью своих способностей я перехитрил Господа... 

Уже после битвы Абаккио нехотя протянул мне обрубленную руку. И хотя мне неприятно было это признавать, но всё же не один я мог решиться на подобное безумство. И если так подумать, эта мысль меня даже обнадёжила.

— Спасибо, — пробурчал он едва слышно, когда я закончил. — Извини, был не прав, — отчеканил он и встал как ни в чём не бывало. 

Руины Помпей окутывали закатные лучи. В их тенях размывались очертания руин, стирались неприглядные остатки прошлой жизни. Вместо этого вечер давал городу новое, волшебное время, сокрытое от глаз любопытных туристов. Мы подобрали ключ и снова сели в машину. Уже на сей раз Абаккио чуждаться меня не стал. А я про себя довольствовался этим хрупким миром. 

***

Когда мы вернулись в виноградник, остальные уже ждали нас во дворе. Наранча, затаив дыхание, глядел на тонированные стёкла машины. Он радостно заулыбался, когда её двери открылись и снаружи показался Фуго. Мы сложили вещи и усадили в машину Триш. Бруно сказал, что ехать надо на вокзал. Он сел рядом со мной. Хоть машина была и просторная, нам семерым всё равно было тесновато внутри. Но мы тронулись. Бруно подпёр голову рукой, прислонившись к двёрке, и устало глядел вперёд. Его прежде живые глаза помутнели. Периодически он клевал носом, но сразу же выпрямлялся, будто стараясь не засыпать. Мне странно было наблюдать за ним. Я хотел что-то сделать, но сам не понимал, что. Бруно заметил, как я прожигаю его взглядом, и тихонько проговорил: 

— Так заметно, что я устал?

— Да, — подтвердил я.

— Ты не против, если я... — начал было он. 

— ...Да, — внезапно для себя выпалил я, словно чувствовал, чего именно он хотел.

...И он положил голову мне на плечо. В машине всё работало как прежде: шумел двигатель, Наранча громко комментировал каждое деревце в окне под нервное шиканье Фуго, Миста что-то разъяснял Триш, в наушниках у дремлящего Абаккио шумела музыка. И только внутри меня что-то сломалось. Я замер с непривычки, в ушах зазвенело. Вот он, Бруно, такой тёплый и беззащитный, совсем рядом; живой и настоящий; настолько, что я даже чувствовал его спокойное и размеренное дыхание. Не такое, как накануне. Он будто... доверял мне. И едва ли в такой момент я посмел бы думать, как использовать его. Нет, это было что-то совершенно новое. Что-то, что прорывалось наружу из самого сердца; такое трепетное и хрупкое, что и взглянуть на него страшно лишний раз. 

— Джорно, купим что-нибудь перекусить по пути? — вырвал меня из рассуждений Миста. 

— Да, можно, — с виду безразлично отозвался я.

До того дня я не дал бы ни одной живой душе узнать о том, что происходит у меня в голове, но в тот миг внутри меня что-то перевернулось. Вспоминая, как отчаянно Абаккио боролся против врага, видя, как все вместа мы движемся навстречу общей цели, я всё яснее осознавал — я не один. Конечно, я не мог предвидеть будущего и не знал, кто поддержит меня в моей бунтарской мечте, но почему-то я почувствовал какое-то странное единство с бандой. В одночасье перестали быть пустыми слова о долге и семье, ведь они существовали, пока мы все вместе придавали им смысл. И Бруно не побоялся поделиться ими со мной. Он, не гнушаясь моей сущности и не боясь предательства, всё равно раз за разом протягивал мне свою руку. Так пускай Бруно и дальше спокойно спит на моём плече, а я — защищаю его сон. Ведь я здесь контролирую жизнь, а не жизнь меня. 

Когда мы приехали на вокзал и машина остановилась, Бруно зашевелился. Приоткрыл вновь расцветшие глаза, похлопал мягкими чёрными ресницами, соображая. Он уселся, повертел головой и, прочистив горло, как ни в чём не бывало, начал: 

— Так, приехали... Идите все в вагон тогда, ключ у меня, я найду подсказку. 

Мы подчинились и вышли из машины, и я двинулся к поезду за ребятами. Оглянулся назад, увидел, как он застыл на месте у столба. «Его на части разрывать будут, а он и слова не скажет», — пронеслось в голове. Я предчувствовал неладное. 

Так и случилось. На нас напали уже в поезде, но мы укрылись в оставленной боссом... черепахе. Да, именно так. И это была не простая черепаха, а такой же обладатель стенда, как и люди. Собственно, нам поэтому и понадобился ключ — он активировал её стенд. Я понятия не имел, как босс до такого додумался и как воплотил, но тем больше мне хотелось завладеть его знаниями и мощью. Чтобы жить и мыслить так же свободно, как и он. Мне не хватало покоя с самим собой и миром. Вообще, за те долгие недели, что мы бегали и прятались по всей стране, не было ни одного спокойного дня. Мы постоянно сталкивались с кем-то из вражеского отряда убийц. Я атаковал каждого мудака, который посмел покуситься на кого-то из нас или тем более Триш. (Разъярённей меня сражался, пожалуй, только Миста.) Но как бы враг не силился прикончить меня, он не мог меня сломать. Я же прошёл и прохожу через слишком многое, чтобы так вот просто сдаться. Я не сдамся, пока не буду уверен, что каждый ребёнок в Неаполе — нет, во всей Италии! — сможет счастливо расти и жить. В душе меня самого порой одолевала ненависть ко всему вокруг, особенно к своему телу, но всякий раз я напоминал себе: я пришёл в этот мир ради справедливости. Поэтому никто, даже Всевышний, не сможет разрушить мою волю к созиданию. Ведь Господу чуждо самое ценное, что есть у человека — преданность. Он — лицемерная сущность, которая лишь прикрывается ею, чтобы пользоваться доверием человека. 

Но у любой медали есть вторая сторона. Я уже говорил, какую губительную силу источал доселе даже один незабудковый взгляд Бруно. Моего союзника и, кажется, верного друга. О большем я думать не смел. Но этот омут с каждым разом затягивал всё сильнее и сильнее. Я всегда прекрасно знал свои слабости. Но они мне не были преградой, потому как я также знал, как извлечь из них прок. А если и не знал, то прятал их настолько глубоко, что и враги не узнали бы никогда. Но вот Бруно был совсем другим. Иначе почему я каждый раз вздрагивал от страха, когда видел на его кристально-чистом белом пиджаке кровь? Почему боялся взглянуть в его прежде живые глаза и увидеть там пустоту? Бруно стал той моей слабостью, которую скрывать становилось всё тяжелее и тяжелее. Это было уже не желание обладать идеалом, а желание хранить его. Я будто бы ходил по маковому полю, что так и норовило задурманить меня своим пьянящим ароматом. Но мне было не до сновидений, потому что я понимал, что если усну, то уже не проснусь. И тогда пойдёт всё прахом: и сам Джорно Джованна, и его мечта. А этого я допустить не мог. Я восстал против самого Творца, в моих силах был дар самой жизни, так почему я должен сдаться и дать Ему взять надо мной верх из-за глупой привязанности? Не бывать же этому. Недаром же великие считали, что любовь — это боль. Особенно в нашем непростом деле. Любимый человек в первую очередь — тот, кем будут шантажировать, через кого будут давить, подчинять. Поэтому любить — это страшно. Это было для меня неоправданным риском. Однако даже в такой, казалось бы, безвыходной ситуации я нашёл решение. 

Хотя, уместнее будет сказать, что это оно нашло меня. Мы тогда ехали по какой-то полузаброшенной дороге на север, в Венецию, где должна была завершиться наша миссия. Тогда был самый разгар весны, день постепенно набирал полную силу, и в девять вечера только-только начинало темнеть. Мы прибыли на окраину города где-то в это время и остановились, чтобы сменить транспорт и замести следы. Ребята оживлённо спорили на парковке, решая, что делать, Бруно с Триш скрывались в черепахе, а я держал её. Мне было неспокойно. На душе будто тяжёлым камнем висели мои собственные терзания. Я спрашивал себя: может ли любящий человек считаться свободным? А самодостаточным? Одно дело, когда ты просто берёшь от жизни всё приятное — хорошую еду, огромные хоромы, красивых мужчин и женщин. Здорово, когда ты можешь с кем-то разделить своё величие, но зачем независимому человеку привязываться к кому-то одному? Может, эволюционно это и имело смысл, но мне сейчас это зачем? Эти мысли неприятным шумом отдавались в голове, держа меня в напряжении.

И вдруг за моей спиной что-то пронеслось. Казалось, будто это мои страхи вырвались наружу и вот-вот поглотят меня. Успокоившись, я обернулся и уставился на лесополосу сзади. Остальные стояли метрах в десяти от меня и не могли ничего слышать, но за нами точно кто-то следил. 

— Бруно, тут, кажется, кто-то есть, будьте начеку там, — пробормотал я. 

И вдруг я всматриваюсь в ключ, но... Пусто. Там никого нет! 

Чёрт, нас атаковали. Мы в опасности. Бруно в опасности.

Но вскрик застревает у меня в горле. Буквально. Из горла вылетает кусок плоти и хлещет кровь. Чёрт, надо бежать. Но едва я разворачиваюсь, как враг подрезает мне ногу. Хватаюсь за ближайшую стену и машу руками, чтобы достучаться хоть до кого-нибудь. Наранча замечает меня и что-то говорит Мисте.

— Блин, да просил же не торопить! — бурчит он в ответ. 

Дерьмо. Похоже, придётся разбираться самому. Так, думаю, стенд — это ведь жизненная энергия человека... мысли в голове не идут. Вроде я ещё и не признал, что люблю, но мне уже страшно. Вот тебе и боль. Но паниковать не время, от меня слишком многое зависит. 

Враг вырезает из меня ещё и глаз, мои лицо и руки в крови, я понимаю, что вот-вот потеряю сознание. Чисто интуитивно вытягиваю из черепахи ключ. По идее, всё живое должно выйти наружу. Может, я хоть покажу товарищам истинный облик нашего врага... Вверх вылетает огромный деревянный шкаф из убежища. Сначала он оборачивается непонятной серой массой, а после крошечным камнем бросается вниз. Хозяина стенда нигде не видно. Больно мощная сила для дистанционного управления... Краем глаза вижу, как он подходит ко мне и вырезает ещё один кусок горла. Последний удар. «Неужели всё?» — думаю я. — «Вот так просто, стоило мне лишь мысленно дать слабину... Нет, должен же быть какой-то выход!.. Не может сокровенная мечта просто так обернуться прахом!» В глазах темнеет. Я вижу, как он поглощает своей ладонью кусок моей плоти. В его слепящих до слёз глазах — ни капли сострадания, искренности или любви. Воплощение жестокой кары на земле. Живое и одушевлённое становится частью мёртвого и бездушного. Сила абсолютного разрушения.

Но что можно противопоставить разрушению, если не созидание?

Может, я действительно несовершенен и подвержен бессмысленным человеческим чувствам, но тогда я превращу свою слабость в свою силу. Да, я не могу так же легко и просто кромсать и поглощать своих врагов, но моя сила в другом: я поднимусь, как первый росток подснежника из промёрзлой земли, я стану предвестником новой жизни! Я буду бороться за свою мечту и за свою любовь. Мои чувства — моя сила. Только поэтому я ещё живой. 

Если он может превращать живое в мёртвое, то почему я не смогу сделать мёртвую плоть живой? Ведь в моих руках сила созидания, я ничуть не хуже самого Творца! Ведь я Джорно Джованна, и у меня есть мечта. 

И стоит мне приложить холодные камни к горлу и применить свой Gold Experience, как они сразу же теплеют и, подрагивая, сливаются с моей раной. Прикладываю камень к повреждённой ноге — и вот, я уже уверенно стою на земле. Одно лишь прикосновение к бездушному врагу — и победа моя. 

Даже его истошный крик не трогает меня. Этот вопль такой же фальшивый, как и сам стенд. В агонии он высвобождает Триш и Бруно. Их бессознательные тела глухо падают на землю. Я тяжело дышу, приходя в себя. На шум уже бежит банда с обеспокоенными возгласами, но я никак не воспринимаю их слова, пересказываю произошедшее чисто на автомате. Миста настаивает, чтобы мы все скрылись в черепахе, а я даже не сопротивляюсь. Всем троим нужно отойти от этой стычки, а мне — ещё и всё обдумать.

Но погрузиться в эти тяжёлые размышления я так и не успел. Бруно пробудился очень скоро, даже раньше Триш. Всё так же сморено потянулся и огляделся по сторонам. Я даже улыбнулся, вспоминая ту ночь в винограднике. Захотелось повторить её, только уже как-то по-человечески: без спешки, нежно и трепетно. Чтобы он почувствовал, насколько я предан ему. 

— Мы же победили, да? — полушёпотом спросил он. 

— Да, — гордо ответил я и подвинулся к нему. — Я победил. 

Он улыбнулся мне и заглянул прямо в глаза. Снова эти яркие незабудки были полны жизни. 

— И как же тебе это удалось? 

О, как я ждал этого вопроса! Как хотел, чтобы он вот так приворожённо слушал меня и восхищался моей силой и смекалкой! Ничего блаженнее этого чувства я не испытывал ни до, ни после. В его глазах — спокойствие и счастье, такое простое, прямо передо мной. И не нужно больше думать о себе и своей неполноценности, не нужно больше бороться с Богом. Он — сущий пустяк в сравнении с тем, что есть у меня. Настоящее, неподдельное счастье, которое не сможет отобрать никто. Потому что я буду рядом и всегда успею его защитить. Ведь я Джорно Джованна, созидатель со своей мечтой.

— ...Я даже глаз смог восстановить себе! — хвастался я, а он слушал и тихо радовался за меня. — Мне теперь не страшен даже сам босс. 

После этой фразы воцарилась тишина. Бруно опустил голову, задумавшись. Но я оценил решительный блеск в его глазах. 

— Джоджо, — начал он. — Ты уникальный человек. По-моему только ты можешь так легко увести других за собой. Мне кажется, ты заразил меня своей решительностью. 

— Заразил? — переспросил польщённый я. 

— Хм, ну... — снова призадумался он. — Скорее даже пленил.

На секунду я забыл, как дышать. Вот как у него получается осчастливить меня одной своей фразой?

— Спасибо, — только и вымолвил я. 

— Но это я к чему... — продолжил он. — Я понимаю, что это безумно, но можно с тобой? 

И я без уточнений понял, о чём он. Пожалуй, именно этот разговор я до сих пор считаю своей главной гордостью. Ничто так не греет сердце, как согласие дорогого человека на твоё безумство. 

— Просто я так долго пытался выживать, что даже забыл, каково это — жить... Постоянно нужно договариваться, искать компромисс между делом и моралью. И я не знаю, куда приведёт нас этот тяжёлый путь, не знаю, хватит ли мне решимости дойти до конца, но... я доверяю тебе, Джоджо. И я готов помочь.

— И мне очень льстит это, — сказал я. — Что ты готов помочь такому отбросу, как я. — Бруно явно хотел возразить, но я сменил тему: — А впрочем, неважно. Давай лучше подумаем, что мы можем сделать. 

Пока Триш спала, мы рассуждали о свержении босса, о том, как далеко Бруно может зайти, прежде чем станет предателем. Он внимал мне, и именно в тот вечер я начал понимать, откуда у Бруно взялось столько сочувствия ко мне. Да что там, ко всем. Он просто... умеет любить. И подумать только! Даже если мир вокруг жесток и страшен, у каждого из нас есть нечто, за что можно бороться. Даже у простака Наранчи и циника Абаккио есть свои принципы, если так подумать. Значит, я тоже могу созидать. Не только своей силой и своим разумом, но и своими чувствами — только этим мы все и будем едины. И именно Бруно помог осознать мне эту простую истину. В то время мне уже становилось всё равно и на своё немощное тело, и отвратное прошлое, и безутешное будущее; его пример вдохновлял меня, я хотел рассказать больше о своей мечте, вывернуть всю свою душу наизнанку, чтобы хоть как-то отблагодарить его. Для меня уже не существовало богов и дьяволов; лишь мы, мы и снова мы. И кажется, что ты способен целый мир покорить, если только с ним; кажется, что он всегда будет рядом, такой же неуязвимый, как и ты сам.

Под ночь Бруно опять заснул на моём плече, а рано утром мы уже прибыли в Венецию.

***

Молниеносно неслись мы на моторной лодке из порта Венеции. В одинокой базилике на острове Сан-Джорджо-Маджоре свою дочь ждал сам босс. Мы получили последний приказ: лифтом доставить Триш в сопровождении одного из нас на вершину колокольни. Для всех это было важной миссией, но для нас с Бруно — шанс на победу. Шанс узнать истинную личину босса; шанс, который поможет одолеть его. Не зря же мы накануне продумали чёткий план действий. Бруно ступил на каменную лестницу и помог выйти Триш. Мы переглянулись, он попросил меня дать свою брошь — «на удачу». Хотя на самом деле с помощью Gold Experience в брошь я поместил клетки нашей черепахи со стендом. Бруно тоже воспользовался Sticky Fingers и спрятал внутри себя мобильный телефон. Они с Триш ушли, а я сел на край лодки и открыл ноутбук с планом здания. Ребята расслабились и уже обсуждали, что будут делать с наградой за миссию. Чем дальше уходил Бруно, тем тяжелее мне становилось на душе. Но всё же я сосредоточился на экране ноутбука и стал ждать. 

Сначала всё было нормально. Я глядел на ноутбук и чувствовал брошь. Абаккио пробурчал, что выходить на берег запрещено боссом. Фуго попросил подать ему бутылку воды. Я поднялся направился в другой конец лодки. И тут начался какой-то сюр. Я стоял рядом с Фуго. Он уже осушил всю бутылку. Я напрягся, потому что не помнил, как дошёл до него и вручил воду. Словно из моей жизни вырезали пару секунд. Но вдруг из телефона послышался голос Бруно, и я тут же метнулся к ноутбуку под недовольные возгласы Абаккио. Бруно звучал рвано, на фоне что-то шумело. Я посмотрел на местоположение броши и бросился к храму. 

— Будь осторожнее, здесь какая-то чертовщина творится! — только и успел крикнуть я, прежде чем связь оборвалась. Я бежал и чувствовал: происходит что-то страшное. Что-то подсказало мне обратить брошь в черепаху. Я надеялся, что что бы там ни происходило, удача будет на нашей стороне. 

На полу в церкви я обнаружил Триш без сознания с молнией Sticky Fingers на руке и Бруно в луже собственной крови. Свет с потолка издевательски глядел вниз, точно над нами насмехались сами Небеса. Времени на раздумья не было, я ускорился. Припав на колени рядом с Бруно, я ужаснулся. Его тело стало одним сплошным кровавым месивом. Неестественное алое пятно распустилось на белой ткани пиджака резким цветком ликориса. Руки его безвольно раскинулись, глаза были закрыты, а губы побелели. Удивительно, что Бруно вообще ещё дышал с такими ранами. Но с моей способностью это всё виделось такой мелочью — главное же, что я успел. Словно снова сработала незримая связь между нами.

Я аккуратно приподнял его тело и, уложив себе на колени, призвал Gold Experience. Я чувствовал, как мои брюки пропитываются его кровью. Клянусь, ни до, ни после я не касался никого и ничего так осторожно. Держал его ослабевшую ладонь как самый нежный цветок. Казалось, часть себя отдал, чтобы исцелить Бруно. Я нервно оглядывал костёл, ожидая то ли пробуждения Триш с Бруно, то ли новой атаки босса. Но Бруно всё не просыпался. Комом в горле встала паника. Но волю эмоциям в нашем деле давать опасно. Я попытался его разбудить, но тщетно. «Как же так... Я ведь вылечил все его раны!» — пронеслось в голове. Тревога нарастала. 

И тут я увидел, как с руки Триш исчезла молния Sticky Fingers.

Его образ расплывался в моих глазах. 

— Чёрт, Бруно, нет... Как же так?.. Я ведь вылечил тебя!.. Проснись! — мой голос дрожал; я аккуратно уложил его на холодные плиты храма и отвернулся, будто боялся, что мои слёзы кто-то увидит. 

Внезапно сзади послышался тихий, но такой родной голос: 

— Хватай Триш и бегите! 

Я обернулся. За моей спиной никого не было, но сбоку снова заговорили, только громче. 

— Джорно, я же сказал: хватай Триш и бегите! — Бруно вдруг поднялся как ни в чём ни бывало и взял на руки бессознательную Триш. На её запястье вновь появилась молния.

Я застыл как вкопанный, но отреагировать уже не успел. У распахнутых дверей стояли парни. Они бросились к нам, Бруно сразу же предупредил о вражеском стенде и приказал бежать к лодке. Я так и не смог выдавить из себя ни слова. Он выжил! Всё-таки я снова перехитрил Бога!.. Мы перехитрили! И хоть я ни в чём не был уверен, всё равно было радостно от осознания, что он рядом. Постепенно я приходил в себя. Даже думать не хотелось, как погано я бы себя чувствовал, если бы Бруно всё-таки не проснулся. 

Уже у лодки ему, как лидеру, пришлось объяснять всё: и почему Триш ещё с нами, и кто на нас напал, и как так вообще получилось. 

Бруно сокрушался: 

— Изначально мы с Джорно собирались просто узнать, как он выглядит. Но я не сдержался, когда он чуть не убил Триш. Родную дочь! — Бруно едва ли не кричал, и я прекрасно понимал и даже разделял его праведный гнев. Если раньше босс казался всего лишь препятствием на пути к осуществлению моей мечты, точно таким же, как полиция или закон, то сейчас я видел лишь исчадие Ада. Дьявола во плоти. Ранее я считал себя таким же отверженным противником Господа, как и всякий грешник, но сейчас я всё явственнее осознавал: Бог и Дьявол в сущности одно лицо. Лицо, которое маскирует свою беспринципность и жажду власти добрыми намерениями. Для одних оно предстаёт всесильным добром, для других — всепоглощающей злобой. Но корень всегда один — цинизм и самовластие. 

Банда смотрела на нас двоих ошарашенно. А Фуго так вообще готов был рвать и метать. Он всё твердил, что нужно оставаться разумными и что мы на одних идеалах выжить не сможем. Абаккио с ним соглашался. Впрочем, я готов был доказать обратное не словом, а делом. Если для этого надо восстать против Всевышнего, будь то Господь или Дьявол — пожалуйста. Я всё смогу, пока Бруно рядом со мной. 

Все замолкли. Каждый задумался, что делать дальше. Вдруг я услышал глухой звук и обернулся. Бруно стоял на земле, опираясь на руки. 

— Всё в порядке, Буччеллати? — взволнованно спросил Миста.

— Да, всё нормально, — ответил Бруно и поднял голову. Его лицо всё ещё было мертвенно бледным. — Просто голова кружится. Я потерял много крови. 

«Почему он страдает от кровопотери, если я полностью восстановил его раны?» — пронеслось в голове. 

Ладонью Бруно напоролся на какой-то гвоздь, но даже не скривился от боли. А когда он поднялся, с раны не проступило ни капли крови. Я встряхнул головой. Наверное, просто показалось. Мне хотелось так думать.

Он подошёл к лодке, я за ним. 

— С этого момента всякий, кто ступит в лодку, станет предателем, — провозгласил Бруно. — Я понимаю, что пошёл на поводу у эмоций и не требую того же от вас. Решайте сами. 

— Но союзники нам не помешают, — добавил я. 

Я приятно удивился, когда Абаккио подал мне руку. Я помог ему спуститься к нам. Он качнул головой в благодарность и стал рядом. Согласие Мисты воодушевило ещё больше. Фуго упрямо твердил, что у нас ничего не получится, а побледневший Наранча содрогался от страха и волнения, глядя то на нас, то на него. Но в конце концов даже Наранча переступил через свой страх и пошёл за нами.

В общем, мы впятером (включая Триш) бежали из Венеции. Дни закрутились бешеным калейдоскопом из битв и побегов. Даже сама Триш превратилась из слабой жертвы обстоятельств в сильную женщину с непокорным боевым духом. Да что там говорить, её стенд однажды спас всем нам жизнь! Прошло всего пару дней, но всё былое уже казалось нам прошлой жизнью, далёким туманным сном. В постоянных побегах от мафии всех нас накрывало отчаяние, но это отчаяние только закаляло мою решимость. Всё точнее банда осознавала: мы в этом мире одни. Даже Бруно стал флегматичнее, словно всё ещё не мог прийти в себя после битвы с боссом. И только я видел путь к нашей свободе. Ведь над нами не было больше ни Господа, ни Дьявола — только любовь друг к другу и к людям. Мы стали семьёй. Не такой, как раньше, — настоящей. Вместе с верными товарищами летели мы навстречу переменам: вот сидим и мирно распиваем Castle Silent, а вот уже рысью несёмся на родину Триш, в Сардинию. Ведь именно там, с её слов, и познакомились родители в июле 1985 года. Мы ходили по острию ножа, и я раз за разом убеждался: мы непобедимы. А я буду созидать ровно столько, сколько он, Бруно, будет рядом со мной.

Кто ж знал, что именно на Сардинии нас настигнут первые потери...

У нас была одна зацепка: фотография матери Триш, сделанная на Изумрудном берегу шестнадцать лет назад. Оставалось только проиграть повтор с помощью Moody Blues Абаккио и выяснить, как же выглядит наш враг. Когда нам всё-таки удалось оторваться от хвоста и попасть на остров, мы с Триш остались в черепахе, а остальные вылезли наружу, чтобы подстраховать Абаккио и исследовать берег. Кажется, Aerosmith Наранчи засёк что-то подозрительное, потому что они с Бруно побежали куда-то наверх. 

Немного покопавшись на склоне, ребята уже, кажется, возвращались к Абаккио, когда мы с Мистой услышали испуганный вскрик Наранчи. Миста строго наказал Триш сидеть в черепахе и ждать нас. Точно случилось что-то плохое. Мне стало страшно. Особенно за Бруно. Но я всё-таки взял себя в руки и вылез из черепахи вслед за Мистой. Тут же меня за плечи схватил перепуганный Наранча: 

— Джорно, там... Абаккио!.. — его голос дрожал. 

Я прошёл вперёд и действительно увидел Абаккио. Только вот он лежал на холодном камне, весь в крови. Рядом стоял хмурый и бледный как смерть Бруно. Я подошёл ближе. Рана была в точности такой же, как и у него после битвы с боссом. От такого все внутренние органы точно превратились в кашу. Сзади от меня Наранча лепетал, что Абаккио нужно вылечить как можно скорее. 

Абстрагируюсь от внешнего шума и призываю Gold Experience. Заношу над ним руку, касаюсь стендом его раны, но... ничего. Абаккио не дышит. Я не чувствую тепла его души, лишь холодную плоть. Слишком поздно.

Время замирает. Я оборачиваюсь, нервно сглатываю, смотрю на остальных. Миста улавливает мой растерянный взгляд и склоняет голову. Бруно молча отстраняется, не проронив ни слова. Я сам еле держусь на ватных ногах. Это всё так... вероломно и несправедливо. Может, мы с Абаккио и не ладили, но он был ценным союзником. 

И как ни странно, я ощутил самую настоящую боль от этой потери. Меня сковал ужас. Я просто сидел возле холодного тела и не знал, как нам дальше быть. Неужели я не смогу осуществить свою мечту, не смогу одолеть свою природу? Смысл в моей силе, если я даже Абаккио не смог спасти? Одного из своих товарищей... А ведь на его месте мог оказаться и Бруно...

— Джорно, ты ведь вылечишь его, да? — Наранча был на грани истерики. — Правда?! Он же сейчас поднимется и всё будет хорошо, верно?!

Самое ужасное, что я не мог ему ответить. 

— Джорно, чёрт тебя дери! — он схватил меня за воротник и встряхнул. — Вылечи его сейчас же, а не то я... я... 

— Успокоились немедленно! — отрезал Бруно. — Наранча, Абаккио мёртв. Джорно уже ничего не может сделать. 

— Да почему?! Он же... мы же!.. — Наранча схватился за голову и попятился назад. Его отчаянный возглас разразился на фоне умиротворённого побережья Сардинии как гром среди ясного неба. Он кричал и плакал так отчаянно, что даже у нас с Мистой сдавали нервы. 

А Бруно стоял, всё так же пряча взгляд, закусив нижнюю губу. Вы бы, может, приняли это за чёрствость, но я точно знаю: он переживал не меньше нас. Всё-таки на его губах впервые за эти дни проступила кровь... 

— Мы должны идти. Раз враг засёк нас, оставаться здесь уже не безопасно, — таким тяжёлым его голос я не слышал ни до, ни после. — К сожалению, после смерти Абаккио мы уже ничего тут не найдём. 

— Но как?.. Мы оставим его здесь, совсем одного? — не унимался Наранча. 

— У нас нет выбора, — Бруно направился к лодке. 

Но вдруг я заприметил в одной из ладоней Абаккио кусочек камня. 

— Подожди, Буччеллати! — крикнул я. — У него что-то в руке. 

Я сразу же оживил кусочек камня. Он взвился ввысь божьей коровкой и полетел к каменной колонне с фотографии матери Триш. Мы пошли за ним и обнаружили на колонне лицо мужчины и отпечатки пары ладоней. 

— Да это же прощальный подарок Moody Blues! — воскликнул Миста. — Ай-да Абаккио! Я знал, что он выполнит приказ! 

Я глядел на лицо в камне и улыбался сквозь слёзы. Абаккио шёл за нами даже под гнётом страха и опасности за свою жизнь. И ведь согласился самым первым! Пусть он и не пылал оптимизмом и решимостью, но оставил нам нечто действительно бесценное. Он, как и всякий бессмертный скульптор, запечатлел в камне своё стремление к истине. Абаккио подарил нам лицо и отпечатки пальцев босса. 

Наверное, всё было не зря. 

***

Босс был очень осторожным человеком. Мы поняли это, когда попытались прогнать его лицо и отпечатки пальцев через базу преступников, а потом и пропавших без вести, и умерших. Бруно стоял сзади меня и буравил взглядом экран ноутбука. Но вообще ничего не было. 

Я уже хотел было выключить ноутбук, как вдруг оттуда донёсся незнакомый нам мужской голос. Представляться незнакомец отказался, но утверждал, будто давно ждал «смельчаков, которые осмелятся восстать против Дьяволо» (м-да, красноречивое имечко выбрал себе босс, однако). Он рассказал чуть больше о стреле, дающей стенды: оказывается, у неё было некое тайное свойство, которое могло бы помочь нам, уже имеющим стенды, победить Дьяволо. Он готов был рассказать нам больше и даже передать стрелу, но только если мы приедем к нему в Рим. Встречу он назначил в Колизее. Посовещавшись, мы поняли, что выбора-то у нас особо и нет. Больше просто не оставалось зацепок. 

А в деревеньке на подъезде в Рим нас уже поджидали люди босса. Это был просто адский дуэт: один насылал убийственную плесень на всё живое вокруг, а другой плавал по земле как по морю. И лечить эту плесень было сложно даже с моим Gold Experience. Это я понял, когда Наранча с черепахой по глупости спрыгнул в нашу лодку и его чуть не разъело прямо на лету. Бруно прикрикнул на него и приказал передать Мисте черепаху, а самому залезть внутрь и не мешаться. Они с Мистой отправились искать машину, чтобы сбежать из деревни до того, как вирус охватит всю округу. 

В черепахе Триш пожаловалась пострадавшему Наранче: 

— Почему он накричал на тебя? Ты ведь хотел как лучше! 

— Да слушай, он же прав, — отвечал ей Наранча. — Я поступил по-идиотски. Мы все могли погибнуть из-за меня. 

— Тебе не кажется, что он стал слишком чёрствым к нам в последнее время? Мисту жалко... — она нахмурилась.

Уже не помню, что тогда ответил Наранча, но, если честно, с Триш я мысленно согласился. С каждым днём изменения в Бруно было всё тяжелее игнорировать. После той битвы он и выглядел, и действовал как слабая тень самого себя, словно у него отняли все эмоции, кроме апатии. Даже боли он не чувствовал. Много раз его атаковали, пытались обезвредить или убить, но тщетно. Там, где любой другой человек уже вырубился бы от кровопотери, он всё ещё стоял на ногах и продолжал отдавать нам приказы. И лечиться отказывался наотрез, как бы я не просил. 

— Не нужно, — два дня тому твердил Бруно после очередной стычки. — Даже крови нет. Лучше Мисту подлатай. 

— Вот именно. Это очень странно. Тебе чуть руку не отсекли, давай я посмотрю хотя бы, — настаивал я, легко касаясь его плеча.

— Да отстань, — он отмахнулся от меня, как от надоедливой букашки. — Я в порядке, — как отрезал.

Опешив, я отступил назад. Если раньше его незабудковые глаза пылали жизнью, то в тот миг я видел лишь отцветший и сухой гербарий. 

И ведь не сказать даже, что его подменили. Он продолжал оставаться таким, каким мог быть только Бруно Буччеллати — справедливым лидером, думающим о подчинённых. Но что-то всё равно было не так. Я боялся думать о странностях Бруно, будто несознанность уберегла бы меня от страшного. Всё ещё помня, как больно мне было глядеть на холодный труп Абаккио, я не хотел опять чувствовать эту боль. У нас ведь всё только-только наладилось! Я же был рядом, тогда почему?.. Хотя забавно, как в отношении Бруно я терял способность здраво мыслить... Да и не до размышлений было, нас на каждом шагу поджидали враги. Поэтому я списывал все неприятные подозрения на недосып или излишнюю настороженность. Но когда уже даже Триш заподозрила что-то, я понял, что мои опасения были не просто паранойей. Я решил сам поговорить с Бруно и не провоцировать панику в команде. Странно было и дальше упорно не замечать слона в комнате. 

К счастью, вскоре мы остались наедине в угнанной ребятами машине. Ну, как... Если не считать дремлющего рядом Мисту с черепахой под боком. Бруно сидел за рулём, я — сзади. Я сразу почувствовал неладное, когда увидел свежую рану на его руке. Уже давно стемнело, поэтому мне тяжело было различить, осталась ли в ране плесень. Я подумал, что это отличный повод завязать разговор. Было страшно, но я собрал всю свою решимость в кулак и начал:

— Бруно, дай руку. В ранах опасно оставлять плесень, она может перекинуться на нас.

Но он только молчал в ответ. Я попросил ещё раз, но он снова не ответил. Не хочет говорить? Или не слышит?

И тут до меня наконец доходит. Чёрт, ну как так... Сердце заходится в страхе. Но это всё объясняет!

Протягиваю дрожащую от волнения руку к его шее, чтобы нащупать пульс. Касаюсь его, но... ничего. Снова. И кожа холодная, как лёд. Чёрт, я оказался прав... Конечно, Бруно походил на ходячего мертвеца. Он же умер ещё в Венеции! 

— Ты что-то говорил, Джоджо? Повтори пожалуйста, я не расслышал. 

Весь мир замирает. Нет, нет, не может быть! Ну почему именно он? Именно тот, кто давал мне силы, тот, кто сподвигал меня на великие свершения? Нет, этого не могло случиться! Мы ведь сильнее всего этого. Вместе! 

— Бруно, я... — пододвигаюсь ближе, чтобы он точно услышал. — Ты... Давай я тебя вылечу, — только и выдавливаю из себя. 

— Это бесполезно, Джоджо, — его тон убийственно спокоен. 

— Как же так Бруно, я ведь... Я впервые в жизни... — слова встают в горле комом. Казалось бы, что может быть целительнее и созидательнее любви? Да в сущности ничего. Почему же тогда так тяжело произнести три простых слова?

Он кладёт руку поверх моей. 

— Я знаю, Джоджо, — и так обличающе мягко звучит это прозвище с его уст! — Моё время вышло ещё тогда, в Венеции. Я слабею и теряю ощущения. Однако ты всё же смог отсрочить неизбежное своей любовью. Спасибо тебе, — он замолкает. — Но мне кажется, что твой Gold Experience понимает лучше нас с тобой, что не все раны можно исцелить. 

— Но...

— Не говори никому, ладно? Я буду рядом до конца, обещаю, — Бруно сжимает мою ладонь ещё крепче.

Холод его руки будто вонзает нож в моё сердце. А выцветшие, словно покрытые кромкой льда незабудковые глаза в отражении на лобовом стекле разбивают мой дух окончательно. Но ответить я уже не успеваю: в машину на полной скорости влетает заплесневелый труп. Успеваю разглядеть над нами вертолёт. Бруно теряет управление и машина врезается куда-то в столб. Не знаю зачем, но цепляюсь за бегунок на рубашке Бруно и срываю его.

Мы с Мистой отлетели в одну сторону, Бруно — в другую. Он отдал приказ бороться с хозяином стенда-плесени, а сам убежал вслед за его дружком. Я проводил его взглядом и постарался запечатлеть в памяти таким, какой он есть. Пусть даже мертвенно бледным и холодным как лёд. Я спрятал бегунок в карман и повернулся к Мисте, который уже выпустил по вертолёту врага очередь из своего револьвера. 

Сражаться мы закончили уже в Риме, как раз недалеко от Колизея. Триш вылезла наружу, и мы направились к месту встречи. По дороге в моей голове наконец-то всплыли мысли, которые я старательно задвигал на подкорку до разговора с Бруно. Всё кончено. Да, мы ещё даже не видели босса вживую, но я уже чувствовал себя проигравшим. Потому что они, кто бы это ни был, Господь, Дьявол или природа, забрали у меня самое ценное — забрали его. Что толку от решимости созидать, если я остаюсь всё таким же обыкновенным слабым человеком? «Не все раны можно исцелить», — отдавались в моей голове слова Бруно. Чёрт, ну почему именно он? Почему не я? Он бы точно смог воплотить мою... нет, нашу мечту! Я бы жизнь на это положил!

Но мои отчаянные размышления прервал Дьяволо. Точнее, его способность. Он опять вырезал время. Мы поднимались по лестнице Колизея, когда вдруг оказались на несколько ступенек выше, не помня об этом. Миста напрягся и встал перед Триш, держа наготове револьвер. 

 — Босс точно где-то поблизости! — воскликнула она. — Я его чувствую. 

Мы побежали ещё быстрее и добрались до огромной арены. Посреди неё лежало ослабленное тело, которое я, конечно, сразу же узнал. 

— Бруно! — кричу в пустоту. Ответа не следует. Я одёргиваю себя. Никогда ещё не было так тяжело сохранять самообладание, но бросаться к нему неразумно, как бы ни хотелось. Это могло быть ловушкой. Чёрт, мне уже даже себя контролировать тяжело, что уж говорить об остальном!..

Тело вдруг тяжелеет. Всё кругом мутнеет, мысли растворяются в голове. Протягиваю руку вперёд, к нему. Тяжело сопротивляться внезапной тяжести, и я закрываю глаза. 

***

Сладкий сон не хотел меня отпускать. Реальность отталкивала своей хаотичностью и неопределённостью. Надо мной тяжёлым куполом нависли небеса, вокруг были лишь стены и яркий свет, что слепил до слёз. Поднявшись, я осмотрелся. Слегка кружилась голова. Я был в черепахе, хотя заснул у Колизея. А из зеркала на меня глядел не я, а Наранча. Чертовщина! Я чувствовал себя так, будто у меня выбили табуретку из-под ног. Что же теперь будет? Я познал настоящее созидание — любовь. Я так долго бегал от неё, что даже не думал, что она вот так покинет меня. Пропала надежда на счастье, на стабильность... Казалось, что и мечта моя вот-вот падёт под натиском обстоятельств. 

Вопросов стало только больше, когда я вылез из черепахи. Я ощущал себя подопытной крысой, на которую сверху вниз смотрел венец эволюции. Все души перемешались, а Колизей будто стал нашей ареной. Телами поменялись Миста и Триш, а Наранча оказался на моём месте. Что ж, хотя бы по стендам можно было понять, где кто. Мне уже даже было всё равно, что меня могут раскусить. Впрочем, едва ли Наранча думал сейчас обо мне. Единственное, что не давало нам всем покоя, так это то, что Бруно нигде не было видно. Очевидно, он сейчас тоже с кем-то поменялся, но его тело не двигалось. Просматривая местность с радара, Наранча вдруг зафиксировал точку, движущуюся прямо к нам. То был совершенно незнакомый мужчина, и мы уже приготовились нападать, как вдруг я увидел за его спиной Sticky Fingers. Бруно! Живой! Когда он подошёл, мы разглядели его новое лицо поближе и поняли: это абсолютно то же лицо, что оставил нам Абаккио, лицо Дьяволо. Это лицо вызывало у меня смешанные чувства: с одной стороны, моя душа трепетала от страха при взгляде на него, но с другой стороны — в венах закипал крик отчаяния и боли. Фактически именно этот человек был воплощением всех моих проблем. Именно он воплощал ненавистную мне высшую власть, именно он пудрил мозги людям своими манипуляциями и ложью и, наконец, именно он лишил меня самого ценного — верного союзника, любовника и родственной души. И тогда, когда я видел и чувствовал внутри этого чужого тела родное тепло, я терялся ещё больше. А Бруно глядел на меня и всё понимал. И я уверен, что он узнал бы меня среди тысячей.

А затем заговорила черепаха. Точнее, в ней заговорил наш новый знакомый — Жан-Пьер Польнарефф. Он говорил что-то о раздвоении личности у босса, стреле Реквием, которая пронзила его стенд и устроила весь этот хаос... Сейчас не вспомню подробностей, да и тогда, если честно, слушал в пол-уха. Предвкушение победы уже не вызывало никакой эйфории. Ничья смерть, даже Дьяволо, не могла восполнить все мои потери и разочарования. Но я радовался, что по крайней мере для ребят всё скоро закончится. Хотя бы у них будет счастливая жизнь. 

Несмотря на то, что Триш не чувствовала присутствия босса в теле Бруно, он настаивал, чтобы Миста подстрелил его; твердил, что я в любом случае залатаю его потом, если что. Для меня это звучало как издевательство — мы оба прекрасно понимали, что никакое лечение Бруно уже не понадобится. Мне только и оставалось стиснуть зубы, когда Миста занёс над его телом свой пистолет. 

— Merda, патроны кончились, — проговорил он. — Триш, передай, пожалуйста, они у тебя... то есть у меня в правом сапоге.

Пока Триш копошилась в сапогах Мисты, радостный Наранча кружился по арене и всё мечтал: 

— Ну вот, уже почти всё! — хоть он был уже почти взрослым человеком, его детская непосредственность всегда грела нам души и обнадёживала. — Когда вернёмся в Неаполь, я обязательно пойду в школу. А ещё попробую домашней пиццы. Настоящей Маргариты прямо из духовки, ребят! И... — он замялся. Все мы непроизвольно улыбались, слушая его. — Увижусь с Фуго, конечно же. Он дочитает мне «Трёх Мушкетёров»… И пускай ругает меня за неправильные решения задач и примеров, какая разница!..  

Триш протянула патроны Мисте. Но миг — и они уже у Мисты в руках. Стоп.

Что только что случилось?

Сзади что-то капало. Мы застыли на месте от ужаса. За моей спиной раздался пронзительный крик.

— НАРАНЧА! 

Резко оборачиваюсь назад и бегу прямо к кровавым лужам. Ещё мгновение тому там стоял живой и счастливый Наранча. Но тогда я увидел лишь его — своё — тело на металлических прутьях ворот Колизея. 

— Джорно!.. Спустите его! Быстрее!.. — кричал Миста высоким голоском Триш, и этот писк только больнее бил по голове. 

И вот Бруно отрезает своим стендом часть ворот, и холодное тело падает на землю. Касаюсь торчащих из него прутьев, превращаю их в плоть. Но всё напрасно. Опять. Уже хочется взвыть от отчаяния: «За что, Всевышний?» 

— Ну что там? — взволнованно спрашивает Триш. 

— Я не чувствую его внутри, — признаюсь я, уже заходясь в слезах. — Я вылечил своё тело, но оно пустое, — набираю воздуха в грудь. — Наранча погиб. 

«Спи спокойно», — думаю я, бережно окутывая Наранчу цветами флёрдоранжа. — «Больше никто тебя никогда не обделит». Обещаю себе вернуться за ним, если всё-таки выживу. 

Триш и Миста оба дают волю чувствам и заливаются слезами, прижимаясь друг к другу, Бруно сильнее сжимает кулаки. Я возвращаюсь обратно в своё тело. Первый вдох даётся невероятно тяжело. Чувствую себя таким слабым и ничтожным, каким не чувствовал никогда раньше. Я снова заперт в этом мерзком теле, снова одинок и отвержен. Сквозь мои пальцы безжизненным ручьём утекает всё, что было мне дорого: свобода, мечты, близкие люди...

Но горевать было рано. Мы решили разобраться с убийством Наранчи потом и бросились за Реквиемом в надежде отобрать стрелу и вернуть всё на круги своя, но тщетно. Все наши атаки отражались, а сам Реквием будто не замечал нас и упорно шёл вперёд. Никто из нас понятия не имел, что с этим делать, а потому мы тупо бежали за ним. А я всё думал о Наранче. Выходит, Дьяволо ещё жив. Если вспомнить теорию Польнареффа о раздвоении личности, то в теле Бруно была другая душа босса, которую мы и убили. Тогда как Дьяволо атаковал нас и где скрылся? 

И вдруг меня осенило.

— Стойте, ребята!

— Джорно, ты сдурел? Мы же упустим его! — рявкнул Миста. 

— Нет, ты не понял. Дьяволо сидит в ком-то из нас. 

Все обернулись и уставились на меня. Я предположил: Дьяволо собирался приблизиться через нас к Реквиему и в решающий момент забрать стрелу. Посторонний человек просто не успел бы приблизиться к Наранче так близко. Радар Aerosmith'а был для него самой большой проблемой, ведь мог бы засечь его. А так как в своём теле я никого не чувствовал, то оставалось проверить остальных. Решили начать с Бруно. Я полоснул лезвием по своей ладони, чтобы по каплям крови отслеживать вырезанное Дьяволо время, и медленно направился к нему. 

Бруно тяжело глядел на меня, я пытался сдержать плач. Нужно быть сильным. Все слёзы — потом. Шаг, капля, шаг, капля... протягиваю к нему руку... 

Капель уже пять.

Триш мгновенно выпускает стенд, и Дьяволо тут же сжимает его горло. Чёрт. Это была ловушка. Теперь он захватит душу Триш и будет контролировать её действия.

— Как ты только посмел тронуть её, ублюдок? — яростно кричит Миста и выпускает в Дьяволо всю обойму разом, но без толку — тот уже несётся по улице прямо за Реквиемом. Мы — за ним. 

Бруно бежит впереди нас, отчаянно протягивая руку, будто это поможет изгнать освободить Триш. Мне страшно смотреть на него и чувствовать себя таким бесполезным. Но вдруг он замирает. Я тоже останавливаюсь. Он глядит на Реквием, и лицо его выражает какую-то дикую решимость. Решимость, которую подарил ему я. Но теперь Бруно вызывает у меня не гордость или восхищение, а только ужас. 

— С какой бы стороны мы не подошли к Реквиему, — начал он. — Его тень всё равно лежит впереди нас. Будто сзади нас есть какой-то источник света. 

Нет. Не смей! Я вижу, к чему ты клонешь.

В этот момент до меня дошло: мы сами позволяем Реквиему владеть стрелой. Реквием — это мы. Именно поэтому все наши атаки отражаются от него. Мы сами — заложники собственных тел, собственных предрассудков и страхов.

Точно, я знаю, как уничтожить Реквием! Нужно уничтожить свой источник света — то, что держит нас на этой земле; то, чем может воспользоваться наш враг. Нужна такая решимость, которая позволила бы отречься от своего источника света, своей мечты во имя других. 

— Бруно, нет!

Но поздно.

Бруно оказался сообразительнее меня. Едва я успеваю коснуться его, как сзади, над его головой, расходятся молнии Sticky Fingers. Яркий след ослепляет мне глаза, и я отлетаю назад. 

Ни до, ни после мне не было так тяжело вставать. Раскрываю глаза, но слёзы беспощадно застилают обзор. Смотрю на небо и не вижу ничего. Лишь в ушах раздаётся близкий, но такой неуловимый голос:

— Не печалься, Джоджо. Я лишь возвращаюсь туда, где мне положено быть. Оставляю его на тебе. Просто поверь в себя так, как я верю в тебя. 

Точно.

Я забыл.

Ведь я Джорно Джованна, и у меня есть мечта.

Слёзы обжигают кожу, но я не подведу его. Не сейчас. Поднимаюсь с колен. Пожаром во мне пылает неумолимая ярость. Всевышний мог забрать у меня всё, но я всегда был сильнее его. Потому что я хочу созидать. Потому что я буду бороться. Я уже оставил в этой борьбе свой след. Предав Дьяволо, я предал самого Создателя. Я считал себя неполноценным, но кто вообще придумал понятие полноценности? Почему я должен трепетать перед ним? Предатель здесь отнюдь не я. Это Дьяволо предал человечность ради мнимого всемогущества. И доказательство тому — стрела Реквиема! 

Она отторгает Дьяволо. В нём нет истины. Стрела проходит сквозь его ладони, словно жидкость. Она падает в руки мне. О Бруно, милый, молю, придай мне силы! Пусть же моя отчаянная скорбь станет обоюдоострым клинком! 

Закрываю глаза и вонзаю стрелу прямо в себя. 

***

Очнулся я уже в каком-то совсем другом месте. Комната была самой обычной: кровать, на которой я лежал, тумбочка, где покоилась стрела, а также стояла ваза с цветками жёлтой герберы и флёрдоранжа, табуретка с какой-то одеждой, небольшой шкаф у стены и распахнутое настежь окно. Солнце слепило едва ли не до слёз, занавески развевались под натиском лёгкого бриза — где-то неподалёку точно было море. Рядом с кроватью на стуле дремал Миста, сложив руки на спинке. Как только я зашевелился, он тут же встрепенулся и распахнул глаза. 

 — О, Джорно, ты наконец-то проснулся! Как же ты напугал нас, stronzo! — Миста улыбался так лучезарно, что казалось, будто он вот-вот расплачется от радости. 

Я приподнялся на кровати, одеяло слегка сползло с меня. Вдруг до меня дошло, что на мне нет рубашки — одни лишь бинты. Я замер в немом ужасе.

— А, ой, — Миста будто прочитал мои мысли. — Твоя рубашка была вся в крови, Триш закинула её в стирку. Ты же не против? 

Я посмотрел на него с недоумением. То есть они вот так вот меня приняли? У них даже вопросов не возникло?

— Не переживай, мы могила, — продолжил он, словно вторя моим мыслям. — Тупо было бы после всего этого отвернуться от тебя, Джорно. 

— Спасибо, — только и смог выдавить из себя я, слабо улыбаясь. Наверное, всё действительно не так уж и плохо, как мне казалось раньше, подумал я.

Если честно, я не помнил вообще ничего после того, как пронзил себя стрелой, но почему-то на душе стало невероятно легко и спокойно. Я был уверен: всё позади. Пришлось попросить Мисту рассказать, что же всё-таки случилось. 

Оказалось, что находились мы в доме Триш на Сардинии. Решили остановиться здесь, а с делами мафии разобраться потом. Миста рассказал, что после контакта со стрелой я «впал в режим берсерка и отделал этого coglione так, что на нём и места живого не осталось». При этом мой стенд будто переродился во что-то совершенно новое и нереальное, что я сам окрестил Gold Experience Requiem. Со слов Мисты, я, спустив Дьяволо в ближайшую реку, утверждал, будто он больше никогда не постигнет истины и конца его страданиям не будет. Мне лишь предстояло понять, что именно это означает, но когда я призвал Gold Experience Requiem, что-то в моей памяти начало всплывать. Но со всем этим мне предстояло разобраться только потом.

Миста рассказал, что после того, как Бруно выбил стрелу из рук стенда Польнареффа, весь хаос вокруг прекратился, а следом за битвой я подлатал их с Триш. Дух Польнареффа всё-таки остался в черепахе, а стрелу я решил оставить себе. Это меня совсем не удивило. Кощунственно было уничтожать то, ради чего пожертвовал собой любимый человек. 

— А потом мы решили вернуться в Колизей за телами Буччеллати и Наранчи, — говорил Миста. — Я сначала реально думал, что Буччеллати выжил, но когда ты подошёл к нему, оглядел его тело и вдруг грохнулся на землю, я всё понял. 

— С чего вдруг? — ухмыльнулся я.

— Блин, ну... — он замялся и почесал затылок. — Ты так на него смотрел, что... — я заметил лёгкий румянец на лице Мисты. — Короче, мы… то есть я просто вспомнил, как этот уёбок чуть не убил Триш. Даже не представляю, каково тебе сейчас. Мне очень жаль.

Мы оба молчали. Я задумался. Прошёл гнев, иссякла жажда мести, осталась только пустота. Пришло время жить дальше.

Я положил руку Мисте на плечо: 

— Слушай, — он снова поднял на меня голову. — Раньше я хотел отомстить Всевышнему, который сделал меня таким... неполноценным. Я искал «полноценность» в мечтах, в мирских удовольствиях, в других людях, но только сейчас, добившись всего этого, понял, что... не нужны человеку боги. Мы сами себе боги, покуда можем созидать. А что такое созидание, если не проявление любви? Я думаю, именно это он и хотел донести до всех нас. 

Миста уверенно кивнул мне в ответ. Я улыбнулся и достал из кармана бегунок от молнии Бруно. Лёгким прикосновением Gold Experience Requiem он обернулся цветами незабудки, всё такими же живыми и прекрасными в своей нежности. И лепестки их, пылающие жизнью, тянулись к солнцу так высоко, как только могли.

Не было больше ни природы, ни Бога, ни Дьявола — намедни мы с Бруно одолели их.