Её убило безразличие

Глядзеў, як шчыльныя рады

Зь ягонай песьняю ідуць,

А песьня глухне, глухне, глухне,

А муры растуць, растуць…

Марии было страшно. Незнакомая аудитория, полутихие говоры и шуршание бумагами — всё это неприятно отдавалось в её голове, словно долгий скрежет ногтями по стеклу. Хотелось зарыться в свою тёплую и не по размеру большую толстовку и крепко-крепко зажмурить глаза. До начала занятия оставалось пять минут, до его конца — мучительных шестьдесят пять. Она хотела вихрем умчаться домой с этого чёртового польского — туда, где не будет этого затрёпанного съёмного помещения с обшарпанными обоями и грязным линолеумом; туда, где будет только чашка чая и старенький ноутбук; туда, где на уши не будет давить этот противный полушёпот окружающих, только бабушка с разговорами обо всём на свете. Но самое главное, что там почти не будет никакого Марка.

Мария никогда не любила Марка. Все двадцать два года её существования он мешал ей жить. Все, кто её окружал — воспитатели, затем учителя, даже любимая бабушка! — видели исключительно этого мерзкого Марка, звали только его, все игрушки, одежду и другие вещи покупали именно ему. Марию страшила даже сама возможность просто показаться и сказать, что она тоже существует. Ей было понятно, как окружение относится к такому.

— Молодой человек, пересядьте, пожалуйста, поближе, — крикнула преподавательница, и Марии пришлось встать и пересесть.

На новом месте её глаза снова начали буравить всех присутствующих в аудитории. Какие-то люди сбились по группкам и компаниями обсуждали розданные учебники, другие молча сидели в телефонах, и только ей было неспокойно. Она бы очень хотела просто взять и выйти отсюда, но нельзя. Бабушка будет недовольна.

Её раздумья вдруг прервал стук в дверь. После брошенного преподавательницей краткого «войдите» в дверях возникла молодая девушка. Первое, что заметила в ней Маша — непривычно длинный подол белого платья почти до пят. Девушка села недалеко от неё. На вид она выглядела примерно ровесницей Маши, казалось только, будто она сошла со страниц какой-нибудь былины или сказки. Маше в глаза сразу же бросились её неестественные худоба и бледность. Наверное, из-за них лицо незнакомки приобретало заострённые черты и казалось осунувшимся, а васильковые глаза выглядели гораздо бóльшими, чем были на самом деле. Она заплела свои светлые волосы в тугую косу длиной примерно по пояс. Маша пригляделась к ней и заметила, что её красивое белое платье украшено многочисленными оборками и кружевами. Наверное, оно было не очень удобным и практичным, но для Маши оно выглядело просто прекрасно. Девушка сложила руки, подперев ими голову, и сосредоточила свой взгляд на доске с записанными на ней польскими словами.

Преподавательница попросила пришедших на курсы открыть учебники и начала что-то объяснять. Машин слух честно пытался уловить, как звучат польские буквы и слоги, но получалось не очень. Хотя, чего она ожидала-то… С её техническим складом ума изучение любого языка превращалось в пытку. Маше нравились определённость и предсказуемость, поэтому с такими абстрактными вещами ей было не по пути.

— Разбейтесь, пожалуйста, по парам и выполните третье упражнение, — чётко произнесла преподавательница. Маша мысленно взвыла — опять люди! — Нужно составить диалог на польском языке.

Слова лезвием прошлись по её ушам, она вспомнила ужасные уроки английского в школе, когда она, будучи в подгруппе с мальчиками, вынуждена была выполнять такие же задания. Но Маша встряхнула головой и глянула в сторону, ожидая, что кто-то сам к ней подсядет. Собственно, так и случилось. К ней подошла та самая необыкновенная блондинка. Она села на стул, придерживая подол своего платья, а затем уложила тонкие бледные руки себе на колени. На одной из них виднелась бело-красно-белая фенечка.

— Добры дзень, спадар, — Маша почувствовала себя неловко. Мужской род явно задел что-то внутри неё, но ей было не привыкать. Гораздо больше её удивила беларусская речь.

— Здравствуйте, — ответила Маша, стараясь как можно быстрее отойти от дискомфорта.

— Тады я пачну, добра? — спокойно спросила собеседница.

— Хорошо, — сказала в ответ Маша и опустила глаза.

Девушка поздоровалась по-польски, и Маше пришлось вникать в её речь, но, кажется, она была не так внимательна предыдущие десять минут, как собеседница. Незнакомка явно была способна к языкам. Странно только, что говорила она отрывисто, даже хватала воздух ртом. Машины ответы были бережны, ей было страшно ошибиться.

— Прыемна было з вамі паразмаўляць, — наконец закончила она и взглянула Маше в глаза. — Як вас завуць?

— Марк, — ответила Маша, стиснув зубы, хоть ей и невероятно сильно хотелось промолчать. — А Вас?

— Вераніка, — тихо представилась девушка и протянула руку, которую Маша нехотя пожала. — Вы таксама цікавіцеся польскай культурай?

— Не совсем. Мне просто нужно сдать язык на карту поляка, — её тело заёрзало на сиденьи. Вероника хоть и не говорила громко, — она тяжело дышала — но всё ещё чётко.

— А, зразумела, — кивнула Вероника и опустила взгляд. — Тады да наступнай сустрэчы?

— Так, — ответила Маша по-беларусски, и на её лице появилась робкая полуулыбка.

— Да пабачэньня, — Вероника мило улыбнулась в ответ, пару раз кашлянула и привстала со своего места.

После занятие проходило для Маши вполне обыденно: снова попытки во что-то вникнуть, снова перекати-поле в голове. Она нервно щёлкала ручкой и поглядывала время на телефоне. Она безвольно уложила руки на стол, одной из них подперев голову. Маша ужасно хотела спать. Возможно, именно из-за скуки, которую навевал непонятный говор преподавательницы польского. Такую скуку она могла припомнить только на лекциях по философии в университете и уроках беларусской литературы в родной школе.

Маша невольно поглядывала чуть правее доски и что-то вещающей преподавательницы — прямиком на Веронику. Она была окружена ореолом какой-то инаковости, однако вопреки этому, не была похожа на что-то сверхъестественное — просто необычная обычная девушка. Её образ завораживал Машу так, как лампочка накаливания — мотылька. Она запомнила её нарядное белоснежное платье и длинные светлые волосы. Вероника слегка повернула голову, и её роскошная коса легла как раз вдоль спины, так, что Маша зацепилась глазами за её длину.

И застыла.

Светлая коса достигала самого пояса и аккуратно укладывалась на скамейку, где сидела сама Вероника. Маша подумала, что такие длинные волосы Вероника наверняка отращивала ещё с юности, и от этого она заплакала ещё сильнее. При Веронике было всё, чему она по-белому завидовала: женственность, чувство прекрасного и свобода, — но самое главное, что было у неё и чего не было у Маши — это время. То самое время, которое когда-то забрало у Маши относительно спокойное, хоть и неприятное детство, а взамен подарило чужое и оттого ненавистное тело; то время, которое делало всех мужчинами и женщинами, а её превращало в непонятное бесформенное нечто без прошлого и без будущего. И больнее всего ранило даже не это — всегда можно купить женской одежды, поменять имя, начать пить гормоны и сделать какие-то операции. Добивало именно то, что уже никогда не вернуть то беззаботное детство, когда все просто играли друг с другом в мяч и классики; не вернуть и беспечной юности, когда все сбиваются в группки и проводят время вместе, обсуждая экзамены и свою первую любовь. Это время Маша уже потеряла безвозвратно. Оно уходило вместе с чистыми солёными слезами по её щекам. Ей пришлось натянуть на себя капюшон толстовки, чтобы этот плач был не так заметен. Ну вот, она опять восхищалась какой-то почти незнакомой женщиной и ревела от собственной никчёмности… Зависть разила её молнией, проходила электрическим зарядом по её никчёмной душе.

Домой Маша ехала с угрюмым видом. Бабушка вроде ушла в магазин, а это надолго. Она тешила себя надеждой усесться дома за ноутбук и просто тихо кодить, пока никто не мешает, но когда ноги наконец-то донесли её беспомощное тело до квартиры, она просто распласталась на кровати в своей комнате. Старая кровать скрипнула. После тяжёлого дня в университете и курсов польского ей в принципе не хотелось шевелиться.

Ор соседей за стенкой ещё больше давил на мозги и не позволял Маше вздремнуть, но ей пришлось к нему привыкнуть. Наверное, она так бы и пролежала до ночи, но ей послышался поворот ключа в замке. Бабушка зашла в квартиру.

— Марк! Ходи сумки помоги бабке донести, а то я их на третий этаж пёрла! — речь бабушки с характерным беларусским «г» трелью отдалась в Машиных ушах, и она невольно поморщилась. — А то чувство, будто это я мужик в доме!

— Да, бабуль, уже иду. — Кровать снова противно скрипнула, когда Маша поднялась и быстрым шагом подбежала к бабушке.

— Ходи отнеси продукты на кухню. Молочку поклади в холодильник, мясо — в морозилку, фрукты — на стол, — объясняла бабушка Маше, снимая куртку и разуваясь.

— Да, бабуль, — Маше пришлось взять пакеты в руки и уйти с ними на кухню.

— Ты представляешь, что мне Никитична сёдня казала? — кричала бабушка Маше вслед.

— Что, бабуль? — отозвалась она.

— У ней дочь невестки младшего сына от первого брака повесилась, представляешь? Ну эта, — было слышно, как она щёлкала пальцами, пытаясь вспомнить, — которая Катька. Вот молодая девка была ж! Восемнадцать годов только стукнуло! В БГУ училася на географическом. Помнишь, ты ещё казал, что вы пересекалися пару разов?

— Угу, — пробубнила Маша, — что-то припоминаю.

— Ну и чего ж ей не жилося? Оценки добрые, хлопец тоже был, мне Никитична казала.

— Не знаю, — отозвалась Маша. Бабушкины слова будто скрежетом проходились по её слуху в таких разговорах.

— Да ты постоянно ничего не знаешь, — проворчала бабка себе под нос. — Ты там хоть пакеты донёс? Горе моё луковое…

— Да, уже почти, — ноги Маши уже несли её обратно к бабушке, в прихожую.

— И как польский? — спросила старушка.

— Нормально, — нехотя ответила Маша.

— Это хорошо. Вот сейчас сробишь карту поляка и сможешь уехать в Польшу работать. Всё-таки полезные эти ваши компьютеры! — бабушка одобрительно и мечтательно улыбнулась.

— Да, — Маша кивнула.

***

Вероника снова сидела перед ней и спрашивала о её предпочтениях в еде на чистом польском, разве что периодически останавливаясь и прочищая горло. Маше тоже надо было бы что-то отвечать, но она безбожно путалась в окончаниях.

— Што, зусім цяжка з канчаткамі? — ненавязчиво поинтересовалась Вероника, но Маша всё равно стушевалась и опустила голову.

— Угу, как видите, — ответила она. — Путаю Dopełniacz и Biernik.

— Так, гэта праблема, — Вероника подпёрла рукой подбородок и взглянул Маше в глаза. — Я таксама іх спачатку блытала, але мне брат паказаў добрую схему пра тое, як іх адрозьніваць. Мабыць, вам скінуць дзесьці?

— Не знаю, можно, — инертно согласилась Маша.

Они обменялись контактами. Вероника рассчитывала связаться с ней через «Телеграм», но Маша не была там зарегистрирована, поэтому Вероника спросила её профиль во «ВКонтакте». Как бы Маше ни было неприятно произносить своё паспортное имя — Марк Смирнов — ей пришлось.

Дома она действительно увидела новое сообщение от пользователя с именем Вераніка Сакалоўская. Это была фотография из какого-то потёртого учебника, не похожего на тот, по которому они занимались на курсах. Он в принципе походил на детский — на развороте были изображены яркие, хоть и немного выцветшие птички, которые объясняли тему. Маша невольно улыбнулась. Теперь она точно запомнит разницу между падежами. Но вдруг она заметила ещё одно сообщение от Вероники:

Ці вам усё зразумела? Калі не,

то магу патлумачыць. Я

сёньня вольная:)

Пока что вроде да

Добра

Маша ещё раз глянула на фото из учебника. Ей почему-то стало интересно, откуда он появился у Вероники.

А откуда у вас эта книга?

Она же вроде не новая

А, гэта майго брата старэйшага.

Ён цікавіцца мовамі, таму

вучыў польскую яшчэ ў школе.

Гэта яго сябр падручнік яму

падарыў, калі яму 16 споўнілася

Интересно

Так, мой брат наогул вельмі

цікавы чалавек. Ён ведае

шмат моў, не лічыла

дакладна, колькі

А вы тоже хотите как он?

Ну, языки учить

Я б не сказала, што мы вельмі

падобныя… Мяне болей культура

цікавіць. Я б хацела вучыцца на

кагосьці тыпу антраполага

Маша задумалась. Вероника выглядела примерно на её возраст. Получается, она не учится сейчас в университете? Или уже выпустилась?

А сейчас вы на кого учитесь?

Или выпустились уже?

Не, у мяне няма вышкі наогул

Маша напряглась. Вероника показалась ей довольно умной. Почему тогда у неё нет вышки? Как она живёт вообще без образования?

А почему?

Ну, я не змагла паступіць на

спецыяльнасць, на якую жадала

А почему не пошли на что-то другое?

Или в следующем году не попробовали?

А навошта мне нешта іншае,

калі я не цікаўлюся гэтым?

Я бы паспрабавала яшчэ раз,

але нас з братам бацькі выгналі

з хаты, трэба было працаваць,

каб было што есьці

Маше даже стало жалко Веронику. Но она не понимала, что должно было произойти, чтобы родители выгнали из дома родных детей.

А за что они вас с братом так?

Ой, там доўгая гісторыя. Калі

карацей, то проста погляды

на жыцьцё не супадалі

Сочувствую

Ня трэба. Мне зараз лепш тут,

чым у іх

А вот этого Маша не поняла вообще. Она была бы на седьмом небе от счастья, если бы ей хоть на минуту дали увидеть маму и папу. А Вероника по ним даже не скучает. Какая-то она странная.

Мабыць, пяройдзем на «ты»? А то

ў мяне адчуваньне, быццам я

размаўляю з кімсьці па працы)))

Хорошо

Тады ўдачы табе)

И тебе

Маша отложила телефон и нахмурилась. Эмоции были… смешанные. Вроде приятная девушка, но весьма своеобразная. Про таких её бабушка обычно говорила «притыренные». Хотя, они уже неплохо так познакомились, поэтому если сейчас прервать общение, то это будет странно выглядеть. Да и Маше хотелось узнать её поближе, понять, почему она так себя ведёт. Почему она так странно одевается? Почему говорит на беларусском языке? Почему родители её выгнали? Почему она так и не поступила никуда? Для Маши Вероника казалась одной сплошной чарующей загадкой.

После следующего занятия они снова разговорились, даже забежали в какое-то кафе неподалёку. Они сидели за одним столиком, попивали чай и обсуждали всё подряд. Маша узнала, что Вероника, оказывается, шьёт и вяжет на заказ, а ещё обожает Богдановича.

— А табе што падабаецца? Чым займаешся ў вольны час? — Вероника снова подпёрла голову сложенными ладонями. Пышные, как бы воздушные белые рукава её очередного платья подчёркивали неестественную худобу её рук.

— Да я как-то ничего не делаю. Учусь, подрабатываю в Маке и всё, — Маша пожала плечами. — Мне ещё писать дипломную в этом году, вообще ничего не успеваю.

Они поговорили ещё минут двадцать, пока Вероника не взглянула на часы и сказала, что ей пора домой. Маша побоялась спросить почему, да и Вероника, кажется, не собиралась тратить своё время на её расспросы. Она подозвала официанта, и к их столику подошёл молодой человек в спецодежде. Он взглянул на Веронику, которая, очевидно, сразу бросалась в глаза из-за своего необычного вкуса в одежде и имиджа, и спросил:

— Вы пополам платите или только ваш молодой человек?

Через Машу будто пропустили электрический заряд. Ей захотелось накинуть капюшон своей куртки и прочно-прочно затянуть шнурки, так, чтобы её мужского лица даже не было видно. Но на деле она лишь отшатнулась от столика, будто бы стараясь отстраниться от Вероники. Она не хотела походить на парочку. Они просто друзья. Тем более, что Маша даже не лесбиянка или бисексуалка. Её всегда интересовали мужчины и только мужчины, как и большинство женщин. Она уже устала изображать из себя парня, но единственное, на что у неё сейчас хватало сил, это лишь беспомощно теребить пальцы рук…

Однако Вероника, похоже, тоже не была в восторге от вопроса. Она нахмурила свои светлые брови, тяжело вдохнула и негромко ответила, что платит каждый сам за себя. Маша мысленно поблагодарила её. Они рассчитались и вышли на улицу. Ноги ступали в февральскую слякоть на тротуаре.

— І цябе таксама раздражняюць такія пытаньні? — устало спросила Вероника. — Гэта ўжо нават сьмешна, у дваццаць першым стагодьдзі…

— Да, наверное, — Маша не знала, что ещё можно добавить.

— «Так» — гэта ў сэнсе ты са мною згодны, ці і цябе таксама раздражняе?

— И то, и другое.

— А, ну зразумела. Стэрэатыпы ёсьць стэрэатыпы, на жаль…

Они прошли пару шагов в тишине, пока Вероника не заметила тропинку, ведущую в парк Челюскинцев, и не сказала:

— О, як сёньня памятаю: мы з дзяўчынай гуляем, яна суне мне ў рукі марожанае, а я ўсё аднеківаюся.

Маша шелохнулась. Ей не послышалось? Вероника только что упомянула свою девушку? Может, спросить об этом?

Однако Вероника продолжала рассказывать о самых разных вещах, как ни в чём не бывало. Она будто потеряла то ли страх, то ли стыд, то ли вообще всё и сразу, но эта открытость обезоружила Машу подчистую. Она просто молчала и шла следом за Вероникой. Но несмотря на необычные рассказы спутницы, Маша не чувствовала ничего, кроме лёгкости. Даже резиновые сапоги на её ногах перестали казаться кандалами — она вдруг вспомнила, что может даже свободно ступать по слякоти и не бояться промочить ноги.

— У меня всегда было такое странное чувство, — компания Вероники явно раскрепостила Машу. — Будто бы я… — она всё ещё боялась сказать о себе в женском роде, — будто бы мне надо было родиться кем-то другим.

Вероника взглянула Маше в глаза, и той захотелось в них потеряться. Она чувствовала себя будто гадкий утёнок, смотрящий на прекрасного лебедя в прозрачной водной глади.

— И… — Маша зашаркала ногами по мокрому асфальту, — я думаю, что это… вместо меня должна была быть женщина. Я будто в клетке в этом теле… Я словно не я, не знаю… боже, Верони…

— Не хвалюйся, — спокойно пресекла собеседница Машино волнение. — У жыцьці ўсякае можа здарыцца.

— Да, наверное, ты права, я просто хочу сказать…

— Як цябе зваць? — Вероника приблизилась к ней на пару шагов.

Её вопрос будто мелодичным звоном проникает в Машины уши, а весь воздух вокруг них, кажется, становится бесполезным углекислым газом. Маша чувствует сильный прилив крови к щекам и думает, что всему виной февральская прохлада.

— М-м-маша, — стушёвано отвечает она, и теперь на неё нападает чувство долга и вины перед Вероникой за свои проблемы.

Но ту, кажется, вообще ничего не смущает. Она продолжает вглядываться в Машины глаза и опускает их только тогда, когда у неё самой начинается какое-то подобие одышки. Она отстраняется.

— Прыемна пазнаёміцца, Маша.

Сердце невольно ёкает, когда кто-то произносит её имя впервые в её же жизни. Особенно кто-то такой прекрасный, как она. Вероника протягивает ей свою ладонь, и вот уже Маша пожимает её исхудалую изящную руку, а уголки её губ непроизвольно поднимаются вверх. В её душе разгорается тихое ликование, которым она боится спугнуть Веронику, а потому и радуется лишь внутри. Она не хочет показаться странной извращенкой в глазах Вероники. Она не такая, как все эти манерные дрэг-квин на западе… Во всяком случае, ей хочется в это верить; верить, что она — настоящая женщина. И поэтому она счастлива, что кто-то кроме неё признаёт это.

Маша будто сбросила со своих плеч какой-то невидимый груз, и они дошли до дома Вероники относительно спокойно. Это была какая-то старенькая хрущёвка недалеко от проспекта Независимости. Вероника двинулась навстречу своему подъезду, тогда как Маша стояла на другом конце дорожки, ведущей к дому её подруги. Она уже собиралась было уходить, но вдруг увидела, как Вероника резко скрючилась, прижав одну руку к груди, и готова была уже упасть на землю, но нажимала что-то на домофоне второй рукой.

Маша оцепенела и застыла на месте.

С одной стороны, хочется куда-то убежать и не знать никаких страданий Вероники, но с другой стороны, можно ли хорошему человеку так поступить?

Но вдруг дверь подъезда распахивается, и на пороге появляется худощавый молодой человек с длинными чёрными волосами и густой бородой. Маша видит, как Вероника опирается на него, и облегчённо вздыхает. Теперь Маша не обязана беспокоиться о подруге. Должно быть, это тот самый старший брат Вероники.

Маша облегчённо выдохнула и зашагала к автобусной остановке. Инцидент с Вероникой быстро выветрился из головы, и на Машином лице снова появилась глуповатая лёгкая улыбка. Она будто улетела в какую-то сказку вместе с Вероникой. Ей казалось, что у каждой женщины должна быть подруга, теперь такая появилась и у неё… Самая первая подруга! Она была счастлива. Её ботинки специально ступали по лужам, и она радовалась всплескам, как маленький ребёнок. Даже на остановке ей хотелось пританцовывать, но она себя сдерживала — она же не умалишённая.

Приподнятое настроение подпортили только дотошные расспросы бабушки о том, где это её любимый внук пропадал. Маша сказала правду: «С подругой». На что бабушка вкрадчиво заметила:

— Того и гляди, до свадьбы унуковой доживу…

И что-то неприятно кольнуло внутри. Не настолько ей Вероника симпатична, да и сама Маша гетеро, как и многие женщины. Это точно исключено.

Однако как только она взглянула на панель уведомлений в своём телефоне и увидела там входящее от Вероники, то невольно улыбнулась.

Они, на удивление, начали общаться только ближе, даже когда Маша разобралась с падежами польского языка. Вероника много рассказывала ей о культуре славянских народов, толковала, словно ведунья, традиционные орнаменты и национальные танцы. Теперь Маша даже знала, что цвет смерти вовсе не чёрный, а белый, а цвет жизни — красный; эти цвета причудливо сплелись в историческом флаге Беларуси, которым особенно восхищалась Вероника.

После занятий они частенько гуляли, в основном недалеко от дома Вероники, чтобы в случае чего та могла легко добежать до квартиры. Как оказалось, ещё в январе у Вероники диагностировали хроническую сердечную недостаточность. Машу особо это не тревожило — мало ли чем люди болеют. Сама Вероника отнекивалась от любой Машиной жалости: «Ад гэтай хваробы насамрэч больш дыскамфорту, чым болю». И Маша пару раз замечала в её сумке всякие лекарства, но не особо обращала на них внимание.

На дворе был конец марта, осталось всего два занятия по польскому. Маша ждала, когда ей вручат сертификат, Вероника читала «Ведьмака» в оригинале прямо на занятиях… Иногда Маше казалось, что ей уже и не нужны были все эти курсы. С её братом-то! Но когда она спросила, зачем Вероника вообще приходит на курсы, если занимается сама, та ответила прямо: «Хацела з табой пабачыцца». За три месяца общения они никогда не заходили дальше порогов квартир друг друга, поэтому встречались только на курсах. Маша избегала расспросов от бабушки, поэтому не решалась пригласить к себе Веронику. Вот как потом объяснить, что Вероника — просто подруга? Она‐то пару раз приглашала Машу к себе, но та отказывалась — понимала, что не сможет отплатить тем же. Ей всё ещё казалось, что Вероника общается с ней из жалости или вроде того. В каждом её жесте, движении и взгляде читалось тихое величие; как она плавно, но уверенно ступала, как одним движением бледной руки перекидывала свою сумку через плечо, как смотрела на неё, Машу, своими «блакитными» глазами…

Именно Вероника подбила Машу отращивать волосы и создать ещё одну страницу во «ВКонтакте», но уже подписанную своим именем.

— Не турбуйся, Марыся, — почему‐то каждый раз её душа трепетала, когда Вероника называла её по имени. — Я нешта прачытала пра тваю дысфарыю, табе павінна стаць лягчэй.

— Но я думала, что займусь всем этим только когда университет закончу… — нервничала Маша.

— Ну, доўгія валасы і старонка ў ВК ня нешта непапраўнае, — утверждала Вероника. — У мяне брат таксама не стрыжэ валасы, але гэта не робіць яго жанчынай. Ты ў любы момант зможаш адказаць так, калі спатрэбіцца.

Ну, в общем-то Вероника была права, но Маша всё равно побаивалась, что кто-то что-то заподозрит и предъявит ей. Бабушка скептически отнеслась к отросшим кудрям, но не настаивала на стрижке. Вероника предположила, что это из-за их прогулок — мол, бабушка чуть ли не свадьбу уже им нафантазировала. Маша кривилась, когда слышала такие мысли, но была бесконечно благодарна подруге за помощь в своей личной жизни. Однако даже тогда она опасалась, что Вероника подсознательно воспринимает её как мужчину. Имела ли Маша право вот так свободно говорить о себе в женском роде рядом с такой женщиной? Аристократическая бледность и худощавость Вероники почему-то напоминала Маше внешность княжон и царевен, к которым сама Маша и в подмётки не годится. Порой только лишь взглянув на её длинную белую косу, Маша чувствовала укол вины и стыда. Кто она такая, чтобы называть себя женщиной? В лучшем случае она выглядит просто жалко в сравнении с Вероникой, а в худшем — уродливо. Маша радовалась, замечая в зеркале подросшие русые пряди волос, но теперь её угловатая грубая фигура казалась ей ещё противнее на их фоне. Она видела фотографии трансгендерных девушек до и после начала приёма гормонов. Кто-то из них выглядел более женственно, другие сохраняли некоторые мужественные черты. Больше всего на свете Маша боялась двух вещей: так и остаться непонятным бесформенным чем-то даже после трансгендерного перехода, или — ещё хуже — вдруг оказаться обычным парнем, который просто запутался в себе. Она боялась врачей, слышала, что бывали случаи отказа в терапии, и именно это страшило больше всего; что вдруг выяснится, что никакая она не женщина и вообще просто шизофреник. Тогда она больше не сможет жить. В тот же самый день пойдёт и сбросится прямо с крыши своего дома. Она всегда была трусливой, но в тот момент точно не испугалась бы. Потому что это бы значило, что она никогда не избавится от дисфории, а если и избавится — то это уже будет не она, а он. Маша не видела смысла в подобной жизни.

Хотя, Вероника вот говорила, что у неё всё получится, даже если не так скоро, как ей хотелось бы.

И это внушало надежду. Маша была будто зачарована Вероникой. Даже её рассказы о книгах или шитье было интересно слушать. Сама Вероника, наверное, испытывала удовольствие от того, что может с кем-то поделиться. Маша замечала, что если у них завязывается беседа, то глаза Вероники наполняются каким-то чудным азартом при каждом её вопросе. Маша не спорила с ней почти никогда, боясь оттолкнуть её своими мыслями. Впрочем, она почти и не хотела ей возражать — Вероника прекрасно понимала, о чём говорит, и всегда рада была ответить на её вопросы.

Когда наступил апрель и закончились курсы, видеться они стали реже. Иногда могли договориться встретиться недалеко от дома Вероники на выходных, но в основном Маша занималась дипломной работой и картой поляка. Даже на размышления о чём-то другом ей не хватало сил, чего уж говорить о каких-то действиях. Ещё и бабушка постоянно трещала на фоне, что надо поторопиться, потому что защита уже на носу (хотя она была только в июле). Вероника иногда писала ей, делилась своей вязаной и шитой одеждой. Маша поражалась её мастерству, даже жалела, что не умеет так. К сожалению, Вероника не позвала её прогуляться на выходных, хотя Маше очень хотелось бы развеяться впервые за месяц.

Однако в первую субботу мая ей вдруг пришло сообщение от подруги:

Добры вечар! Прабач, што пішу

ня так часта, але таксама працую,

як і ты;) Калі ты ня супраць, давай

сустрэнемся заўтра?

Конечно, Маша согласилась. Они договорились о времени, и на следующий день она уже стояла у порога подъезда Вероники, нетерпеливо полистывая ленту ВК в ожидании подруги. Но вот уже шесть. Потом пять минут седьмого, потом десять… А Вероники всё нет. Маша нервно зашуршала ботинками по земле. Может, написать?.. Или лучше подождать ещё минут пятнадцать?

Маша наворачивала круги возле подъезда, когда вдруг столкнулась с кем-то и чуть было не упала, но её придержали за плечи. Она подняла голову и заметила того самого черноволосого и бородатого мужчину, который в одну из их встреч помогал Веронике войти в подъезд. Должно быть, это был её брат. Машина догадка подтвердилась, когда незнакомец подал голос:

— Глядзіце, куды ідзецё, калі ласка, — раздражённо процедил он, — а то так у шпіталь трапіце аднойчы.

— Извините пожалуйста, что я так невнимательно… — неуверенно начала Маша. — А вы случайно не знаете Веронику Соколовскую?

— Ну, ведаю, гэта сястра мая малодшая, — ответил мужчина, нахмурившись. Его светло-голубые глаза были точь-в-точь как у сестры, только глядели более подозрительно. — А навошта яна вам?

— Ну, как бы объяснить…

— Кажыце як ёсьць.

— Мы просто дружим, а сегодня должны были встретиться, но почему-то её всё нет.

— А, — безразлично протянул он. — Вы та самая Марыся, так?

— Да, — робко ответила Маша. Ей было некомфортно, когда брат Вероники испытующе прошёлся по ней взглядом.

— Яна ў шпіталь трапіла, — спокойно ответил он. — Пра вас я ўжо ад яе чуў. Яна зьбіралася вам напісаць, калі ёй стане лепш.

Маша ещё хотела бы спросить, что именно случилось, но угрюмый вид брата Вероники давал понять, что он не был настроен на долгие разговоры. Поэтому она просто поблагодарила его и зашагала обратно к остановке. Уже в автобусе она увидела несколько сообщений от Вероники, которые сразу же принялась с упоением читать. Оказалось, что сегодня утром Веронике стало плохо, причём настолько, что понадобилось вызвать скорую. В больнице её осмотрели и предположили, что её сердечная недостаточность прогрессирует. Вероника также написала, что пробудет в больнице пару дней, пока врачи будут уточнять её состояние и корректировать лечение по данным анализов. Она долго извинялась за то, что из-за неё изменились их планы на день, но Маша не сильно расстроилась. В конце концов, она не имела право чего-то требовать от Вероники. Но почему-то она всё-таки не удержалась и, вопреки правилам приличия, написала:

А когда можно будет тебя навестить?

Маша не видела, но Вероника улыбнулась, читая это сообщение.

Прыходзь у любы дзень, толькі

да сёмай гадзіны, бо пазьней

нельга наведваць хворых

Теперь уже улыбнулась и Маша.

Она рассчитывала по-быстренькому разобраться с дипломом и показать его научруку, но всё не получалось. Она никак не могла выследить своего научрука с понедельника по среду. Выловить его и всучить флэшку с дипломом получилось только в четверг, и Маша со спокойной душой собиралась отправиться к Веронике в больницу. Они уже списались, договорились, что Вероника будет ожидать Машу в коридоре. Маша буквально вымыла руки в антисептиках и натянула на лицо маску. Перед выходом она взглянула на себя в зеркало и подумала, что так её можно даже принять за женщину, пусть и очень высокую. От этой мысли ей стало приятно и горько одновременно. Она опять вспомнила хрупкое телосложение Вероники и её длинную косу. «Так, — сразу же возразила она самой себе, — я не должна сейчас грузить её своими проблемами. Надо перестать думать о всякой ерунде».

Но всё-таки она постаралась как можно глубже закутаться в одежду, натянув капюшон и замотавшись шарфом.

Бабушка пожелала удачи ей вслед, и Маша наконец вышла из квартиры. Расстояние от дома до больницы она, казалось, преодолела за пару шагов. Как же Маша хотела встретиться с Вероникой! Пускай по календарю с их последней встречи прошло всего три недели, по ощущениям казалось, будто все сто лет. Она вошла в больницу и сразу же выцепила глазами Веронику. С таким же нетерпением она подбежала к сидению, где расположилась её подруга. Её голова была опущена, руки — сложены на груди, а она сама будто скрючилась, слегка поджав коленки. На сей раз её хрупкая фигурка казалась объёмнее обычного, наверное, за счёт не по размеру большой одежды.

Маша подошла ближе к ней и слегка отшатнулась. Она выглядела бледнее и печальнее обычного.

— О, Марыся, — Вероника подняла голову и выпрямилась, её глаза будто ожили. — А я сумавала, паміж іншым!

— Привет, — ответила Маша и присела рядом. — Как ты себя чувствуешь?

— Та больш-меньш, жыць можна. Чытала навіны сёньня…

— И что там было?

— ЦВК анансаваў новыя выбары, — с ноткой грусти в голосе произнесла Вероника и опустила голову.

— И как? — Маша искренне не знала, как можно продолжить такой диалог. Она вообще политикой не особо интересовалась — в любом случае это грязное дело.

— Ну, як… — задумалась Вероника. — У жніўне плануюць правесці гэтыя выбары, але мне здаецца, што ізноў людзі нікуды не выйдуць.

— Ну, так было всегда, — пожала плечами Маша. — Конечно, протестующие очень смелые люди, и вообще они молодцы, но я не думаю, что это всё имеет какой-то смысл, только опять пересажают всех.

— Чаму? — Вероника одёрнулась. — Калі спрабаваць і змагацца, то няма нічога немагчымага.

— А ты сама пошла бы на митинг? — приподняла Маша бровь.

— Ну так, а чаму не?

Маша хотела что-то ответить, но не знала, как реагировать. Она впервые в жизни говорила с человеком, который хотел бы пойти на митинг. Вероника, впрочем, продолжала:

— Пакуль у чалавечых сэрцах жыве абыякавасьць, насамрэч мала што зменіцца, — она говорила шёпотом и быстро, поэтому походила на какую-нибудь ведьму. — Хутка і лёгка нічога не атрымаецца, аднак калі мы не зробім тое, што павінны, нашым нашчадкам прыдзецца рабіць тое ж самае, толькі павольней і цяжэй. Таму і выбару ў нас, на жаль, няма.

Маша потупила взгляд и ответила что-то вроде «не знаю, может быть». Люди, заинтересованные в политике, её почему-то пугали. Она решила перевести тему разговора на что-то более насущное:

— Так сколько именно ты ещё пробудешь тут?

— Ня ведаю, Марысь, — непринуждённо ответила Вероника. — Мабыць, тыдзень, мабыць — меньш.

— Вы с братом как-то слишком спокойно относитесь к этому. Ну типа, я бы переживала, если бы я или моя сестра попала в больницу.

— А, Янка казаў мне, як вы нечакана спатыкнуліся ў нядзелю, — Вероника усмехнулась. — Ну слухай, я амаль усё жыцьцё па шпіталях цягаюся. Для мяне з маім букетам хваробаў наогул дзіўна, што гэтая ХСН зьявілася толькі зараз.

— Это же больно, наверное, — робко предположила Маша. — Да и что теперь с тобой будет?

— Ну, я маладая яшчэ ўсё-такі. — Вероника улыбнулась уголками губ. — Мабыць, атрымаецца стрымаць гэтае захворванне.

— А если нет? — тревожно спросила Маша.

— Калі спрабаваць і змагацца, няма нічога немагчымага, — она продолжала улыбаться, как вдруг уставилась на лицо Маши.

— Что? — испуганно спросила она.

— У цябе валасы ўюцца, — Вероника очарованно взглянула на слегка выпирающие из-под её капюшона завитки. — Міла.

— Ну да, наверное, — слабо улыбнулась Маша.

— Пачакай, — напряглась Вероника, а затем легонько выпустила из-под Машиного капюшона пару кучерявых прядей. — Вось так. Прыгожа, — она пригладила русые кудри своей нежной рукой.

Лицо Маши залилось краской, и даже несмотря на то, что Вероника не смогла бы увидеть её алеющие щёки из-за маски, она всё равно опустила голову, будучи больше не в силах смотреть подруге в глаза. Ещё немного, и она точно провалится сквозь землю прямиком в Ад от стыда и удовольствия. Маска становилась всё более душной и тесной для неё.

— Дзякуй, — едва слышно прошептала Маша в ответ.

***

Когда Веронику, наконец, выписали вместе с новыми рецептами лекарств, они снова договорились встретиться в субботу. На сей раз Вероника обещала показать Маше свои работы и, возможно, даже несколько видов швов. Когда они созванивались накануне встречи, она попросила Машу взять с собой какую-то старую одежду, свою или чужую, чтобы можно было над ней поработать. Маша была рада, что кто-то уделяет ей внимание, тем более Вероника.

Когда она копалась в старых шкафах в спальне, её застала бабушка.

— Марк, что ты шукаешь? — Маша повёрнута к ней спиной, но ощущает, как бабушка подбоченилась и сверлит её спину своим взглядом.

— Да так, Вероника хочет немного поэкспериментировать с шитьём, попросила принести что-нибудь старенькое, что можно было бы освежить.

— А, она же на заказ робит одежду, помню, — бабка расслабилась. — Почакай. Зараз достану кое-что.

Она вдруг подошла к своему шкафу, открыла его, что-то пробубнила себе под нос и достала оттуда длинное лёгкое белое платье на лямках.

— Гэто платье тваёй мамы, Царство ей Небесное, — с грустью в голосе произнесла бабушка, глядя прямо Маше в глаза.

Что-то внутри Маши встрепенулось, она будто потеряла дар речи.

— Чисты лён, — восхищённо продолжала она. — Твоя жёнка ещё носить будет, — бабушка разгладила небольшую складку на подоле и протянула Маше. — Тольки аккуратнее.

— Да, бабуль, — она с замиранием сердца взяла платье, боясь даже вдохнуть. Бабушка тоже замерла. Она пожелала Маше удачи и отошла назад, умиротворённо улыбаясь.

Маша слышала, как бабушка постепенно отдалялась от спальни. Она невзначай глянула на своё отражение в зеркале и опустила голову, чтобы не видеть угловатые черты своего лица. Она бережно прижала мамино платье к груди одной рукой; вторая же придерживала его подол, делая аккуратные и робкие взмахи. Маша слегка закружилась и прошлась по комнате, не помня себя от немого воодушевления. Казалось, она слышала даже биение собственного сердца, а извечные крики соседей и бабушкины разговоры по телефону с трепетом проплывали мимо её ушей. Само, платье, вероятно, ей не по размеру, но как же хочется его примерить! И дело даже не в самом платье. Оно — лишь ключ к открытию её истинно бурной души, которая уже устала сидеть в своей безнадёжно прогнившей клетке. Клетке, которую ей даровала сама природа. Даже она издевалась над Машей, нечего удивляться, что издеваются и другие. Она должна заслужить общественное признание, чтобы окружающие не видели в ней фрика и ошибку природы.

Она часами могла бы крутиться по комнате, воображая себя в красивой одежде и с нормальным телом, но её отвлекла вибрация телефона на тумбочке. Маше пришлось поднять его.

— Добры дзень! Я так разумею, усё дагэтуль у сіле? Сустракаемся ў мяне а шастой гадзіны? — послышался в трубке Вероникин голос.

— Да, всё в силе, — ответила Маша, а её лицо робко засияло. — До встречи.

Вероника положила трубку и улыбнулась. Она глянула в окно и взяла с подоконника сборник стихотворений Богдановича.

— Так што, прыйдзе твая Марыся? — подал голос Ян из соседней комнаты.

— Так, — ответила Вероника.

— І здалася яна табе, далібог, — проворчал Ян. — Зь ёй жа нават гаварыць няма пра што, яна толькі ківаць і згаджацца будзе, калі табе верыць.

Вероника закатила глаза и положила едва открытую книгу себе на колени.

— А калі і так, Янка, то што табе не падабаецца? Так, яна, мабыць, не самая эрудзіраваная, але зь ёй я, разумееш, неяк адпачываю душой.

— І няўжо цябе ўсё задавальняе? — раздражительно спросил Веронику брат.

— Ну так. Я ўпэўнена, што насамрэч яна вельмі добрая і ўдумлівая, аднак зараз яна быццам спіць… Ня ведаю, як табе растлумачыць…

— А табе надта трэба зь ёй цацкацца? Сур'ёзна? Яна ўсё роўна нічога не зразумее, як самы звычайны нармальны чалавек, — он опёрся на дверной косяк и взглянул на Веронику сверху вниз.

— Ёй цікава мяне слухаць, а мне цікава, што мяне нехта слухае, я не зьбіраюся на яе давіць, — Вероника сидела в кресле, почти не двигаясь. — Я лічу, што з часам яна зразумее мяне. Зараз яшчэ нешта адбудзецца, хутка выбары…

— І што? Сама ж казала, што трэба ісьці на вуліцы, а большасьць людзей не захочуць гэтага, таму што думаюць, як яна.

— Ну так, і гэта трэба зьмяняць. Больш размаўляць і прасьвятляць іх. І самім выходзіць, каб прыцягнуць увагу.

— Якая ж ты наіўная, у мяне слоў няма… Колькі можна размаўляць? — гневаясь, он постукивал кулаком по дверному косяку, как сейчас. — Пакуль ня ўзяць зброю ў свае рукі, гэта ўсё пустое.

— Ты лічыш, што на штыках зброі магчыма пабудаваць дэмакратыю? — спокойно взглянула Вероника Яну в глаза.

— Да заўсёды так было. Зьмяняюць нешта не словы, а справы. Табе ў твае двадцать тры ўжо трэба гэта разумець.

— Калі на вуліцы будзе выходзіць кожны, хто здольны, то краіна зьменіцца, — она подпёрла рукой подбородок и глянула в окно.

— Ну-ну, танцуй з бубнамі вакол сваёй Марысі, калі табе так падабаецца. — он развернулся и вышел из комнаты. — А я ня буду ў гэтым удзельнічаць.

— Добра, — ответила Вероника и снова уткнулась в книгу.

Зная брата, тот быстро остынет — не привык подолгу злиться на больную сестру. В конце концов, у них никогда не было никого, кроме друг друга.

— Табе гарбаты заварыць? — донёсся с кухни голос Янки.

— Так, дзякуй, — Вероника усмехнулась. Её догадка в очередной раз подтвердилась.

Она всё-таки отложила книгу и взяла с подоконника коробку со швейными принадлежностями, чтобы подготовиться к приходу Маши. Вероника уже примерно придумала, чем они будут заниматься, только лишний раз взглянула на катушки красных ниток разных оттенков и иголку, которую она выбрала для Маши — короткая, но с довольно большим ушком, чтобы проще было продеть сквозь неё нить. У неё завалялась какая-то юбка, которую можно было бы и выбросить, но Вероника решила подучить Машу шить именно на ней.

В комнату вошёл Янка и поставил на прикроватную тумбочку чашку чая.

— Дзякуй, — ответила она и легко улыбнулась. В коридоре вдруг зазшумел дверной звонок.

— Я адчыню, — сказал было Ян и пошёл в прихожую.

— Ня трэба, я сама, — прервала его Вероника и медленно поднялась с кресла, опираясь руками на подлокотник.

Она прошагала до входной двери, Ян последовал за ней. Её лицо расплылось в приятной улыбке, когда она увидела Машу с небольшим рюкзаком на пороге. Та, заметив крупный силуэт за Вероникой, опустила голову и молча вошла в дом, стараясь не пересечься с братом Вероники взглядом. Его внушительность (как внешняя, так и внутренняя) пугала Машу. Она глядела только на Веронику и, честно говоря, не могла оторвать от неё глаз: девушка не заплела свои длинные светлые волосы, и они расползались по её плечам и спине светлыми нитями. Маше было просто приятно смотреть на них. Как она хотела себе такие же!..

— Ну, праходзь, Марысь, не саромейся, — спокойно произнесла хозяйка, задавив зарождающийся в Маше приступ зависти.

Маша переступила порог и всё-таки встретилась глазами с Янкой. Тот смотрел на неё недоверчиво, нахмурив свои густые чёрные брови. Для приличия она кивнула ему в знак приветствия.

— Добры дзень, — процедил Ян в ответ и попятился куда-то вглубь квартиры.

— Пойдзем у мой пакой, — Вероника направилась вправо от входной двери, легонько касаясь Машиной руки.

Маша смущённо последовала за ней, осматривая квартиру — маленькую, но уютную. Комната Вероники казалась больше крохотной прихожей и узенького тёмного коридора, но даже она не выглядела огромной, а напоминала тёплый замкнутый кокон: несколько шкафов высотой до потолка, часть которых была напичкана огромными книгами, старый мягкий ковёр, простиравшийся по всему полу, картины с вышивками на стенах, одноместная кровать с тумбочкой в углу комнаты и три кресла, двое из которых были увешаны самой разной одеждой, а третье — придвинуто к единственному окошку с захламленным всякими коробочками и книжками подоконником. Всё это производило впечатление по-приятному сумбурной обители, под стать хозяйке самой комнаты.

— Сядай у крэсла, — сказала Вероника и медленно приблизилась к одному из увешанных одеждой кресел. Она начала ворошить его в поисках чего-то, а через пару минут вытянула из-под нескольких слоёв наброшенного какую-то светло-голубую одежду.

— Пей гарбату, калі хочаш, — улыбнулась Вероника. — Я тут табе сваю старую юбку знайшла, павучымся шыць на ёй. Там на падаконніку стаіць скрыначка, у ёй ніткі і іголкі. Я зараз падайду і растлумачу, пачакай крыху, — сказала Вероника и вдруг принялась толкать одно из кресел ближе к Машиному.

Маша тупила взгляд на коробку, пытаясь понять, что именно с ней делать, пока Вероника кое-как волокла кресло.

И только когда подруга начала тяжело дышать, Маше стало неловко, что больной человек таскает тяжести, и она подошла к Веронике помочь. Вдвоём они управились гораздо быстрее, чем могла бы одна Вероника.

— Извини, что не сразу сообразила, — сказала Маша, облегчённо оставляя кресло у другого края окна.

— Не турбуйся, ты не абавязана, — выдохнула Вероника и сразу же опустилась прямо в усланное одеждами кресло, её одышка резала Маше слух. — Калі ласка, прынясі мне падушку з калідора. Там, на крэсле, каля дзьвярэй ляжыць.

— Ой, да, конечно, — испуганная Маша поспешила в коридор. Ей стало стыдно, что она довела Веронику до такого состояния.

Однако выскочила из комнаты Маша настолько сильно, что врезалась во что-то гораздо крупнее, чем она сама.

— Халера! Куды вы ўвесь час нясецеся? — прямо возле Маши громом раздался крик, а когда она слегка попятилась и взглянула на Яна, то казалось, будто его грозные глаза действительно метали молнии.

— Извините, пожалуйста, — испуганно пробормотала Маша. — Просто Вероника… — попыталась оправдаться Маша.

Вдруг Ян подуспокоился, на его лбе разгладились морщины, а в глазах уже не бушевал шторм, но размеренно плескалось море. Он глубоко вдохнул и перебил:

— А што зь Веранікай?

— Она попросила принести ей подушку из коридора, и я…

Ян выдохнул и произнёс:

— А, падушка… — он снова нахмурился, но на сей раз с каким-то странным сожалением. — Добра. Тады перадайце ёй, калі ласка, што я ўжо сыходжу.

— Хорошо, — тихо промямлила Маша и скрылась в дверях комнаты Вероники, захватив с собой одну из подушек.

— Нешта здарылася, Марысь? — спросила Вероника, оторвавшись от разглядывания какой-то ткани в своих руках. — Ян нешта непрыемнае сказаў?

— Да так, — Маша напряжённо держалась за дверную ручку, будто бы боясь, что Ян прямо сейчас войдёт сюда. — Он уходит уже.

— Ён у мяне запальчывы даволі, так что не саромейся, — спокойно сказала Вероника. — Што яшчэ здарылася?

В коридоре послышался скрип ключа, и Маша разжала руку. Она выдохнула и не спеша подошла к подруге.

— Мне как-то перед ним неудобно, я ж тут чужой человек, а хожу по вашему дому…

— Ну-ну, не бяры ў галаву, — Вероника махнула рукой, как бы подзывая Машу подойти ещё ближе. — Садзіся.

Маша послушалась и опустилась в кресло, отдав Веронике многострадальную подушку и принявшись разглядывать её светло-голубую юбку.

— Што ён табе сказаў ужо? — Вероника подложила подушку себе куда-то под спину, устроившись поудобнее, и взглянула Маше прямо в глаза.

— Ну, он просто… — Маша не могла и слова из себя выдавить, хотя и очень хотела. Но вместо этого она просто теребила нижнюю ткань у себя в руках. — Я просто с ним столкнулась в коридоре, а он на меня немного прикрикнул, — Маша приподняла голову. — Да так, чуть-чуть совсем.

Вероника тяжело вздохнула и ответила:

— Ну так, ён умее…

Они какое-то время просто сидели и неловко молчали, пока Вероника не прервала тишину:

— Марысь, — и от этого обращения у Маши почему-то сразу отлегло от сердца. — Прабач Янку калі ласка, ён гэта не са злобы. Проста… Мы з табой і ўявіць не можам, як яму цяжка.

— А что случилось? — искренне поинтересовалась Маша.

— Я, здаецца, не расказвала табе, але наша сям'я была вельмі бедная. Акрамя мяне і Янкі ў нашых бацькоў было яшчэ трое дзяцей. Ён быў самым старэйшым, таму шмат працаваў нават з падлеткавага ўзросту. Пакуль маці з бацькам займаліся чорт ведае чым, мы былі адданыя самі сябе.

— Оу, — Маша напряглась. — Извини, это слишком личное, наверное…

— Не, усё добра, — заверила её Вероника. — Дык вось. Я нарадзілася з заганай сэрца. Не буду цябе грузіць дыягназамі і гісторыяй маіх паходаў у шпіталь, але галоўнае тут вось што: Янка быў адзіным, хто клапаціўся пра маё здароўе. У нас розніца цэлых адзінаццаць гадоў, але калі я падрасла, то нам стала цікава нават проста размаўляць. Увогуле, менавіта ён дапамог мне зьбегчы ад бацькоў у васямнаццаць гадоў. І тады мы пачалі зьнімаць тут кватэру. Ён працуе ў бібліятэцы і займаецца рэпетытарствам, я — шыю і вяжу на заказ. Як бачыш, на аднушку нам грошай хапае. У апошні час мне яшчэ спецыяльныя лекі спатрэбіліся, дык ён зараз працуе ўдзень і ўноч, таму можа і выйсьці з сябе. Ён ужо проста стаміўся цярпець…

Маша как-то виновато опустила глаза и заёрзала в кресле. Ей казалось, будто она не имеет права так глубоко копаться в человеческой душе, а уж тем более — в душе Вероники.

— Да, хорошо, я поняла, — стыдливо ответила она.

— Так, ну тады давай пачнем ужо з вышыўкай.

Вероника протянула Маше свою старую юбку и указала на несколько мест, в которых разошлись швы. Маша понимающе кивнула и достала мамино льняное платье из своего рюкзака. Вероника аккуратно приняла его из Машиных рук и, поднявшись с кресла, развернула его.

— Прыгожая, — проговорила она себе под нос.

— Это моей мамы, — стеснительно добавила Маша и вжала голову в плечи.

Вероника будто уловила неловкость в её голосе:

— Хочаш паразмаўляць пра гэта?

— Не знаю. Просто родители погибли в аварии, когда я была в седьмом классе, — Маша заметно стушевалась и сжала юбку Вероники. Она не помнила, когда в последний раз хоть с кем-то говорила об этом. — Я поэтому с бабушкой и живу.

Вероника внимательно смотрела на Машу, но сразу же после этих слов понимающе кивнула:

— Зразумела. Ня буду на цябе ціснуць.

Маша поджала губы и робко улыбнулась, как бы благодаря Веронику.

— І што ты хочаш зрабіць з гэтай сукенкай? — спросила Вероника, разглядывая платье. — Я буду працаваць з ёй як мага акуратней.

— Не знаю, бабушка в принципе доверила его мне… Может, как-то освежить? Приукрасить?..

— О, прыдумала! — Вероника щёлкнула пальцами одной руки. — А давай я яго перашыю пад цябе. Што думаеш?

— Ну, не знаю, как-то неудобно… Оно же не совсем моё всё-таки. Да и вон какое красивое…

— Ня бойся, перараблю пад цябе так, што будзе як роднае сядзець, — Вероника повернулась к Маше. — Таксама хачу паспрабаваць тут арнамэнт вышыць, калі ты не супраць.

— Ну как-то непривычно просто. Я ещё ни разу не… — она запнулась, её ногти впились в ткань, лежащую на коленях. — Ни разу не надевала платье, — Маша вроде бы не сказала ничего страшного, но всё равно чувствовала себя извращенкой, которая делится своими противными фантазиями. Уж тем более в сравнении с Вероникой, которая была будто создана для красивой одежды. Глубоко в душе она отчаянно мечтала хоть раз одеться так же, но что-то постоянно шептало ей на ухо, будто она того не заслужила.

— Тц, усё добра будзе. Вопратка павінна быць такой, якой ты сама жадаеш. Паспрабуй забыцца пра таракана ў сваёй галаве, — Вероника тепло улыбнулась. — Толькі ён перашкаджае тваёй унутранай прыгажосьці.

И почему-то у Маши на душе стало невероятно тепло. Что-то глубоко внутри заставило её выдохнуть и расслабленно улыбнуться. Даже ладони расслабились и выпустили из цепкой хватки гладкую ткань юбки.

Вероника бережно уложила льняное платье на подлокотник своего кресла и не спеша подошла к одному из шкафов у кровати. Она копалась в одном из выдвижных ящичков, пока не выудила оттуда метр. Маша приподняла голову и с трепетом следила за ней. Вероника снова подошла к креслу, бросив на Машу добрую улыбку и слегка смутив её, а затем вытащила из-под груды книг на подоконнике какую-то тетрадку и взяла платье. Она положила его на кровать. Маша внимательно следила, как Вероника вертела принесённую одежду и измеряла её, что-то записывая в тетрадку. Но потом Вероника зазвала её рукой:

— Падыдзі сюды, Марысь.

Маша стеснительно поднялась и подошла к Веронике. Та обернулась и сказала, что ей нужно замерить и Машины параметры тоже. Маше ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Пришлось снять свой уютный свитер и положить его на кровать.

Она распрямляет спину и приподнимает руки, стараясь не смотреть на свое угловатое и несуразное тело; чувствует, как лента опоясывает её талию, а Вероника еле касается её своими тонкими пальцами. Маша прикрывает глаза в попытке абстрагироваться от внутреннего дискомфорта. Она слышит, как Вероника кружит вокруг неё с метром и что-то проговаривает себе под нос. Успокаивают только её мягкие прикосновения, такие лёгкие, что Маша даже не успевает прочувствовать их на своём теле и немо ужаснуться. Когда она всё-таки приоткрывает глаза, то видит бледное лицо Вероники с обрамляющими его светлыми нитями волос прямо у своего туловища. Маша может разглядеть Веронику максимально близко. Её длинные ресницы приопущены вместе с веками, а сами глаза сосредоточены на метре; острые скулы сужают её изящное лицо. Но вдруг Вероника приподнимается и они с Машей встречаются взглядами.

И у Маши вмиг перехватывает дыхание.

— Так, ну я, здаецца, скончыла. Зараз запішу ўсё і сядзем працаваць.

— Да, — Маша расслабленно выдохнула, как бы стряхивая с себя напряжение. Она быстро натянула на себя привычную толстовку. В целом ей было некомфортно, но где-то внутри неё теплились и другие непонятные ощущения: трепет, восхищение или, может быть, лёгкость? Если бы Маша начала копаться в этих мыслях, то окончательно бы запуталась в их природе и в том, что они означают, так что она просто встряхнула головой и мысленно задвинула их подальше.

— Табе ж ня дужа дыскамфортна было? — аккуратно спросила Вероника. — Я чытала, што вам бывае з гэтым уісм нязручна...

— Всё нормально. Давай уже шить, — нетерпеливо проговорила Маша.

— Так, канешне, — Вероника зашагала к окну и села в своё кресло. Маша последовала её примеру.

Вероника попросила Машу развернуть юбку, часть швов на подоле которой протёрлась и разошлась. Пока Маша осматривала дыры и саму юбку, Вероника достала с подоконника коробочку со швейными принадлежностями. Маша внимательно следила за иглой и нитью в руках Вероники. Та начала новый шов, а потом взяла Машину руку и продолжила шить уже ей. Когда она наконец взяла иглу самостоятельно, Вероника сидела рядом и что-то чертила в тетради у себя на коленях, с добродушной улыбкой поглядывая на Машу. Та чувствовала непривычную теплоту, которая разливалась по её телу и окрашивала ей щёки. Никто никогда раньше не учил её ничему, даже банальному умению штопать одежду. Но Вероника почему-то проявила к ней жалость и решила помочь. Такая идеальная! Маша готова была боготворить её только за этот вечер.

Вероника смотрела на свою «подопечную» и по её лицу растекалась блаженная улыбка. Она наконец-то отдыхала душой. Да и не одна, а вместе с Машей; с той, кто готов будет её выслушать и разделить с ней одиночество. Невероятное сострадание охватило душу Вероники. Она не понимала, как Маша могла настолько сурово относиться к себе. Почему-то ей казалось, что Машу нужно лишь немного поддержать, и тогда поднимется на свои собственные ноги её истинная натура, которая робко поглядывала сквозь неуклюжую телесную оболочку — ответственная, кроткая и милая. О, как же счастлива была она помогать ей! Наблюдать за тем, как та прощупывает всё новые и новые почвы, невольно улыбается, глядя на свои отросшие локоны в зеркало на телефоне. Ей нужно это повседневное спокойствие. Такое, в котором можно будет забыть и про своё здоровье, и про постоянное чувство тревоги. Глядя на счастливую и сосредоточенную за шитьём Машу, она думала про себя: может, и не нужно никакой вселенской справедливости для простого человеческого счастья? В конце концов, возможно, стоит оставить знамя борьбы за свободу во имя таких вот радостей жизни?

Вероника набрасывала схему для нового платья, периодически направляя Машу в шитье и перебрасываясь с ней словами. Та исподлобья косилась на неё, боясь допустить даже малейшую ошибку, однако никакие оплошности не смущали Веронику. Ей в принципе казалось, что Машу гораздо больше тормозила её собственная неуверенность, чем незнание дела. Они даже не столько работали, сколько болтали о жизни за приятным делом. Казалось, что не существует мира за пределами комнаты.

Прощаясь, они договорились встретиться снова. Вероника улыбалась, глядя ей вслед. Она настояла, чтобы Маша забрала с собой её юбку, и даже всучила ей ещё две катушки ниток и иглу, которой та работала целый вечер. Вероника приняла таблетки от сердца и опустилась в своё кресло, сонная, но счастливая.

Ян пришёл домой через пару часов, укрыв своим тёплым пледом уснувшую сестру.

Бабушка уже стояла у двери, скрестив руки на груди, когда Маша вошла в квартиру.

— Ну як посидели? — сразу же спросила бабка.

— Нормально, — ответила Маша, стараясь не встречаться с бабкой глазами, хотя лёгкая улыбка не сходила с её лица с того самого момента, как она покинула дом Вероники.

— Ну добра, — ухмыльнулась бабушка, прожигая Машу взглядом. — Понравилася хоть?

Машу как молнией пронзило. Она боялась думать о подруге в таком ключе. Конечно, бабушка не знала о её проблемах, а если бы и знала, то, наверное, не поняла бы, но менее обидно от этого не становилось.

— Ну, нормально.

— Ну тое добра, — бабушка смотрела на Машу и улыбалась. — Ну иди тогда диплом повторяй, а то защита хутко буде.

— Да, бабуль, — ответила Маша и поспешила к себе в комнату. На самом деле, до защиты было ещё достаточно времени, но Маша не хотела спорить с бабушкой или тем более обсуждать посиделки с Вероникой. Неприятное послевкусие от разговора свербело в горле тяжёлой горечью, и Маша поспешила уйти в работу.

Старенький ноутбук расположился на коленях, чашка чая — на тумбочке возле кровати. На ней же горел маленький светильник. Вроде бы всё было привычно, но учёба в голову не лезла вообще. Глаза плыли по строчкам и закрывались, хотелось уйти куда-то в себя и не выходить в реальный мир больше никогда. Она до сих пор видела перед глазами светлые ресницы Вероники, приопущенные над бледными щеками; её волосы, спадающие лентами на худые плечи; руки, регулирующие ленту вдоль её тела…

Ей определённо нужно отдохнуть.

Она закрывает ноутбук, скручивается калачиком на кровати под раздражающий скрип и, наконец, кладёт будто налитую свинцом голову на подушку. Сон приходит к ней быстро.

В глаза Маше бьёт яркий солнечный свет. Она дивится пейзажу вокруг: под её стопами расстилается ярко-зелёный травянистый ковёр, его пронзают только кристально-прозрачные речные воды; небеса девственно чисты, пышно цветут кустарники и деревья, среди которых, кажется, затесалась вся красота земной природы: от робких цветков сирени до алых шипастых роз. И сама Маша чувствует себя пустой и рудиментарной на этом празднике жизни.

Но вдруг из-за огромного дерева выскальзывает она. Вероника. Её худощавое тело не нагружено ничем, лишь длинные волосы расстилаются шёлком по плечам. Она поднимает голову и смотрит на Машу. Улыбается. Тепло улыбается. Маша отводит взгляд. Когда она осмеливается снова взглянуть на Веронику, то замечает, что та уже приближается к ней. Кажется, будто даже трава выстилает тропу под её ногами, а реки меняют своё русло под её шаги. Она идёт спокойно, с ровной спиной, плавно перебирая ногами и лишь слегка покачивая бёдрами. Машино сердце трепещет в невозможности оторваться от обнажённой Вероники. Она похожа на ожившую статую из чистого мрамора своей размеренной походкой и воистину аристократической бледностью. Её талия тонка, грудь мала, а бёдра узки, и для несуразной и угловатой Маши аккуратная фигурка Вероники — предел мечтаний.

Идеал.

Богиня.

Вероника наконец доходит до неё. Сердце Маши замирает от соприкосновения с её ладонями, а в глазах мутнеет от её нежной улыбки. Она чувствует, как травяной ковёр будто рассыпается под её ногами, и они с Вероникой погружаются во тьму. Их руки всё ещё переплетены.

Слабый свет едва проникает туда, куда они опускаются. Маше тепло, она чувствует под собой какую-то мягкую поверхность, которая, кажется, окутывает их своеобразным коконом. Машу пугает эта темнота, эта пустота и неизвестность; её пугает даже явно нависшая над ней Вероника, чьё горячее дыхание опаляет ей лицо и чьи длинные волосы свисают прямо на неё. Машины ладони совсем вспотели, но она всё ещё сжимает руки Вероники в попытке выцепить себе хоть какое-то спокойствие.

И вдруг сердце вмиг выпрыгивает прямо из грудной клетки — Вероника целует её прямо в дрожащие губы своими обветренными и холодными губами. И Маша чувствует, что не способна этому сопротивляться. Она будто бы не в ответе за своё тело сейчас.

А Вероника прижимается к ней. Маша не видит почти ничего, но чувствует, как её обволакивают Вероникины волосы, ощущает каждую складку её жаркого и худого тела. Вероника нежно целует её снова и снова, постепенно соскальзывая с уже влажных губ на нетронутые до сих пор щёки и шею. Её руки блуждают по Машиной спине, заставляя ту содрогаться от волн мурашек и поддаваться вперёд, в её объятья.

О, так Маша себя не чувствовала ещё никогда! Слава богу, она не видит этого кошмара, который в реальности точно вызвал бы приступ дисфории. Их тела трутся друг о друга, пока Вероника покрывает, кажется, всю её поцелуями. Дышать становится невыносимо тяжело, и Маша громко и протяжно стонет, жадно захватывая ртом воздух. Она чувствует и тяжёлые вдохи Вероники, и то, как едва содрогается уже её тело. Где-то внизу собирается комочек теплоты, приятно потряхивающий все внутренности.

Она чувствует, как Вероника снова прижимается к ней в поцелуе, обхватывая всё тело. Маша громко стонет прямо в поцелуе — и приятное тепло разливается по всему телу. Она вздрагивает, и без того слабовидящие глаза полностью застилает пелена.

Она проснулась. Первое время Маша просто сидела в тишине, глядя в никуда и тяжело дыша. Под плед она даже не заглянет — и так ясно, что она там увидит. В растерянности она прижала руку ко лбу: «Как я могла опуститься до такого!»

Конечно, Маша предпочтёт схоронить в закромах памяти этот странный и непонятный сон. Однако тело всё равно запомнит эфемерные касания другой женщины.

***

Злосчастный день «икс» наступил… нет, навалился на Машу всем своим необъятным весом. С утра она уже была в вузе, перечитывала дипломную работу и до крови срывала заусенцы на пальцах.

Самой сдачи Маша тоже не запомнила — аудитория плыла перед глазами, она что-то бубнила на тему продукта своей дипломной, потом отвечала на какие-то мутные вопросы… Всё будто проходило мимо неё. Во время огласки результатов руки тряслись чисто из-за страха перед бабушкой. Девятка как вердикт абсолютно устроила Машу, и она радостно поспешила домой.

— Ну як твоя дипломная? — в предвкушении высунулась бабушка из соседней комнаты.

— Девять, — Маша стеснительно заулыбалась. В душе она рассчитывала на какую-никакую похвалу, но с бабушкиного лица тотчас исчезло всякое предвкушение.

— Гэто як?

— Ну, вот так.

— Як-то ты меня разочаровал, — вздохнула бабушка.

— Извини, — Маша опустила взгляд.

— Ну что извини, Марк? Надо с гэтим что-то робить, — запричитала бабушка. — Жаль, что не поправить канешне, но Марк, тебе уже пора бы взяться за голову.

— Почему?

— Ты витаешь в облаках постоянно, на важные вещи энергию не копишь.

— А что мне надо делать?

— Вот ты хотя б Веронику свою позови к нам, — пробурчала бабушка. — А то чё у вас всё не как у людёв? Мы с дедом уже в браке были в вашем возрасте! — возмутилась она.

— Ну бабуль…

— Не бабулькай мне тут, — отрезала бабка. — Завтра же позови её.

— Но…

— Господи, Марк, ну не мямли! Если б не я, вообще один бы сейчас в кампуктере сидел у себя в комнате.

— Хорошо, — расстроенно сказала Маша.

— Что хорошо? Лепше позвони ёй.

— Да, бабуль, — Маше было неприятно, но она всё-таки не стала спорить.

Маша не хотела звать Веронику к себе, не хотела, чтобы бабушка разочаровалась в ней и уж тем более не хотела, чтобы слишком сильно полюбила её и вынесла Маше мозг со свадьбой, семьёй и всем остальным. Но с другой стороны, сама Маша в гостях у Вероники уже была. Надо было как-то отплатить ей.

Вероника несколько раз уточняла, точно ли Маша этого хочет, но Маша соглашалась. Про давление бабушки она умолчала. Встретиться договорились тридцать первого числа, в воскресенье. Утро того дня выдалось тревожным. Маша видела то и дело всплывающие в интернете сообщения о митингах и шествиях по всей стране. Про себя она даже подумала, что в такое время лучше не выходить на улицу, чтобы не быть принятой за протестующую. Она слонялась по дому, не зная, куда себя деть — бабушка хлопотала по дому и на кухне, не подпуская к приготовлениям нерадивого внука.

Маша вздрогнула, когда из прихожей раздалась трель дверного звонка. «Марк, ну иди отчини!» — прокричала бабушка, и Маша поспешила к двери.

Вероника стояла на пороге в лёгкой ветровке, из-под которой была видна очередная длинная юбка. Её длинная белая коса лежала на плече. Маша сама опешила от её вида. Эх, хорошо было бы поговорить с ней наедине! Гостья кивнула Маше в знак приветствия и вошла в квартиру. Тут же в прихожей появилась бабушка с полотенцем в руках, и Маша замерла.

— Здрасте! — бабушка постаралась выцепить глазами Веронику, а Маша будто вжалась в стенку, чтобы не мешать.

— Добры дзень, пані, — поздоровалась Вероника, и бабушка заулыбалась, прижав полотенце к груди.

— Ну ты распранайся, Марк курточку повесит, — бабка кивнула в Машину сторону. — Да?

— Да, — ответила Маша, стушевавшись. Несмотря на то, что Вероника бабушке вроде как понравилось, у Маши было плохое предчувствие — как бы никто из них не перешёл черту.

— Шчыра дзякую, але ня трэба, — закачала головой Вероника. — Я ж не маленькая дзяўчынка, — она легко улыбнулась.

— Ну гляди сама. Обожди, я зараз тольки там курицу с духовки достану, — радостно пробормотала бабушка и снова убежала на кухню. — А вы с Марком идите на кухню, как разденетесь.

За стол сели спокойно. Маша ковыряла куриное крылышко в тарелке, когда бабушка вдруг оставила столовые приборы и подпёрла рукой подбородок:

— А чем ты, Вероника, занимаешься?

Маша напряглась — сейчас явно начнётся допрос.

— М, — Вероника тоже отложила еду и, отдышавшись, ответила: — Я шыю и вяжу на заказ.

— А образовання какого нема? — поинтересовалась бабушка, буравя гостью взглядом.

— Нет, — спокойно сказала Вероника.

— Ну, — бабка потупила взгляд и опустила голову. — Хозяйственность — это тоже добре. Я вот тоже люблю вязать после працы.

Маша чувствовала нарастающее за столом напряжение. Она глядела на бабушку в ожидании следующего вопроса.

— А якие у тебя планы на будущее? — с надеждой спросила бабушка.

Маша перевела взгляд на Веронику.

— Я зараз у мовы ды культуры паглыбляюся, — она приподняла руку и начала активно жестикулировать, объясняя собеседнице свои планы по саморазвитию. На её запястье показалась бело-красно-белая фенечка.

— Не, мовы — гэто добра. Гэто наша гордость. Я заметила, ты на беларусской говоришь. Похвально.

— Ну так, — кивнула Вероника. — А то русіфікацыя.

— Ну да, ну да, — пробормотала бабушка. И тут же её глаза зацепились за фенечку. Маша заметила это и стыдливо опустила глаза. Бабка продолжила:

— Не, ну ты молодец, конечно, Вероника, молодец, — она нахмурилась. — А то вон молодёжь не робит ничога, только требует. Им же всё дай: и еды, и образовання — а они всё недовольны! Ничего им не надо — хотят вон, как Марк —в компьютере сидеть всю жизнь.

Маша сморщилась, напряжение подступило комом к горлу.

— А што дрэннага ў працы за камп’ютарам?

— Да если б это хоть что давало! — возмутилась бабушка. — А то двадцать три года, нет ни жонки, ни дитёв, ничего!

Маша замерла, даже не пытаясь возразить мнению старшего.

— Ну, я лічу, што шчасьце ў кожнага сваё, — спокойно ответила Вероника. — І калі вам чужое шчасьце не падабаецца, — она взглянула на Машу, которая тут же раскраснелась то ли от стыда, то ли от смущения, — гэта толькі вашыя праблемы.

Бабушка неодобрительно посмотрела на Машу. Той уже хотелось сквозь землю провалиться.

— Кали кожный будет думать тольки про себя, то нас все перебьют. Будем сидеть одни в старости, как у Еуропе. А кругом только гей-парады, жах...

— А што такога? Людзі выйшлі і адстойваюць сваю свабоду, — Вероника уверенно смотрела в глаза собеседницы.

Машина бабушка выпучила глаза в немом гневе. Маша встала из-за стола и молча вышла из кухни в ванную. Только там она наконец-то дала волю эмоциям и тихо заплакала. Ну за что ей всё это? Почему два самых близких ей человека ругаются не понятно за что? Почему бабушке непременно надо ко всему прикопаться? А Вероника почему на её провокации реагирует? Она же умная!

Слёзы текли по щекам, но Маша старалась не сорваться на крик — бабушка не поймёт. После истерики наступила апатия. Маша не считала времени, что просидела в ванной, но так или иначе, это не могло длиться вечно. Всё-таки ей пришлось собрать себя в кучу и выйти. Бабушка и Вероника по-прежнему сидели за столом. Причём обе делали вид, что другой за столом нет: бабушка смотрела в окно, сложив руки на столе, Вероника что-то увлечённо печатала в телефоне. Маша присоединилась к ним и молча продолжила есть, будто ничего и не произошло.

Где-то через полчаса все потихоньку поднялись со стола, чтобы проводить Веронику домой. Маша глядела ей вслед в надежде обсудить всё позже. Когда за Вероникой после пары слов прощания закрылась дверь, Машина бабушка с тяжёлым вздохом опустилась в кресло:

— Ох, внучек, неси тонометр, — она закрыла глаза и приложила руку ко лбу. Маша побежала за тонометром.

— Совсем ты меня не жалеешь! — от бабушкиного вскрика Маша чуть не выронила прибор. — Она ж зусим с головой не дружит!

— Да, бабуль, — кивала Маша, будучи не в силах спорить. — Дай руку пожалуйста.

— Вот умру я, — Маша села на табуретку у кресла, а старушка протянула руку. — И что, она о тебе заботиться будет? Она ж об учебниках своих больш переживает, чем о ком-то там.

— Ну бабуль… — протянула Маша.

— Что ну бабуль?! — воскликнула она так, что Маша аж подпрыгнула. — Видел, какая она худенькая? Даже детей народить не сможет. Ей стольки же, скольки тебе, а она даже нормально не працует. Ну что, шить и вязать чужим людям за деньги — это работа что ли? Так, продажа таланта, — она замолчала, Маша сидела и следила за тонометром на её руке. — Ну что ты застыл? Прибор снимай!

— Здесь сто пятьдесят на восемьдесят пять, — озвучила Маша. Бабушка тут же изменилась в лице — нахмурилась и поджала губы — и жалобно произнесла:

— Эх, смотри сам. Всё-таки взрослый уже, не обязан с бабкой считаться… Я же уже своё отжила! Ну ходи, ходи, я тут одна посижу…

Маша забрала тонометр и ушла к себе. Она упала на диван от усталости и вот-вот готова была снова разреветься, но увидела во «ВКонтакте» непрочитанное сообщение от Вероники:

Ты занятая? Магу я табе

патэлефанаваць?

Недолго думая, Маша ответила подруге:

Да, конечно

Вероника сразу же позвонила ей, а Маша мгновенно ответила.

— Ну ты як? — спросила Вероника.

— Нормально, — тихо ответила Маша, хотя самой хотелось расплакаться.

— А чаму такім сумным голасам? — не унималась Вероника.

И тут Машины эмоции сдали. Она снова заплакала. Хоть и тихонько. Она рассказала и как нервничала, когда Вероника была дома, и как бабушке стало плохо после её ухода, и как Маша грохнулась на диван, уставшая. А Вероника всё внимательно слушала и уже задумалась, стоило ли оно того.

— Марыся, Сонейка маё, ну не плач, — успокаивала она Машу, и той действительно становилось легче. Плач сменялся просто тихими всхлипами. — Прабач мяне калі ласка, я не хацела цябе пакрыўдзіць.

— Ну просто распёрло, понимаешь? — дрожащим голосом говорила Маша. — Ну почему просто нельзя спокойно посидеть?

— Прабач, — повторила Вероника. — Разумееш, Марысь… ну мне проста жаль было глядзець на тое, як яна цябе прыхіляе. Табе ж ужо не пяць гадоў. Хаця нават дзяцей нельга крыўдзіць. Я… я проста хацела, каб табе было камфортна ў той час, — она замолчала, но затем добавила: — Ты ж мне не чужая.

— Да? — недоумевающе спросила Маша.

— Так, — подтвердила Вероника.

Маша перестала плакать, но ничего не говорила. Они молчали пару минут, пока Маша всё-таки не подала голос:

— Спасибо тебе.

И Веронике стало невероятно тепло на душе от этих слов. Ей казалось, что Маша впервые сама начала диалог с ней. Вероника нежно улыбнулась:

— Няма за што.

Они ещё перекинулись парой слов о планах на следующие дни и, договорившись встретиться, попрощались. Маша положила телефон на тумбочку и разлеглась на диване. Несмотря на недавние слёзы, она была довольна.

***

Маше всё сильнее и сильнее хотелось видеть Веронику. Сама для себя она оправдывала их долгие и чисто дружеские прогулки тем, что без учёбы сидеть дома днями напролёт скучно. Бабушка, конечно, косо посматривала на внучка, но на пару часиков в неделю всё-таки отпускала. Постепенно ветровки Вероники сменялись свитерами и шалями, а её сумка всё больше наполнялась лекарствами и таблетками. Но Маша всеми силами старалась не замечать этого — она лишь слушала рассуждения подруги о книгах, языках и культурах разных народов, особенно беларусов.

— …На Купальле нашыя продки ўсхвалялі Сонца. Верылі, што душа чысьціцца ў гэты дзень пад яго ўплывам. Пасьля гэтага дня ноч станавілася ўсё больш і больш доўгай, таму Купальле было яшчэ і апошнім шансам выкарыстаць энергію Сонца перад цяжкімі часамі зімы, — увлечённо делилась Вероника, активно жестикулируя.

— Ты так интересно рассказываешь, — улыбнулась Маша.

Вероника прочистила горло и остановилась на месте, Маша остановилась вслед за ней.

— Марысь… — она старалась смотреть прямо на Машу, хоть её взгляд то и дело клонило куда-то в сторону. — А ты калісьці была на Купальлі?

— Нет. А что?

— Мы проста тут з сябрамі плануем пагуляць па-за горадам, — она замедлила тем речи. — Адсвяткаваць Купальле, так сказаць. Мабыць ты з намі? — она шире распахнула свои голубые глаза. — Гэта пасьлязаўтра.

— Не знаю, — Маша задумалась. Сходить вроде как и хочется, но не факт, что бабушка отпустит… Но Вероника же просит. Да и это целый вечер с ней! Ладно, Маша что-нибудь придумает. — Но вообще я не против.

— Файна, калі ня супраць! Тады давай ты да нас з Янкам заедзеш а дванаццатай гадзіне, — Вероника будто облегчённо улыбнулась, но ни одна часть её тела не дёрнулась. Маша восхищалась её самообладанием, но в тоже время заподозрила что-то неладное.

При попытке отпроситься погулять на весь день у бабушки чуть ли не началась истерика.

— Я так помирать буду, а тебя дома нет!

— Извини, бабуль…

— Делай что хочешь! — жёстко произнесла бабка. — Хоть заночуй там со сваёй Вероникой!

Маша отступила от бабушки на пару шагов и юркнула из зала в коридор. Что ж, формально её отпустили… В конце концов, Вероника же говорила, что ей уже не пятнадцать лет, чтобы не мочь выбраться из дома без разрешения. Надо быть самостоятельнее!

Маша и Вероника ещё раз созвонились и кратко обговорили предстоящий вечер: днём они приедут и подготовят поляну, а вечером будут отмечать. Кто-то из компании возьмёт еду, кто-то — гитару. Маша впервые была на празднике в чужой компании, поэтому жутко нервничала. Но слова Вероники были для неё успокоительным, а её нежный голос — как бальзам на душу (если, конечно, не задумываться, что у самой Маши такого никогда не будет).

Вероника отложила телефон и с улыбкой разгладила национальные костюмы на кресле.

— Ты торбачку зь лекамі сабрала ўжо, або мне дапамагчы? — послышался из прихожей голос Яна.

— Сабрала, — ответила Вероника. — Я ўжо гатовая ў цэлым.

Ян медленно подошёл и остановился у порога Вероникиной комнаты. Сам он уже давно был одет в расшитую красным орнаментом белую рубаху.

— Ці ты ўпэўнена, што хочаш на гэтае сьвята?

— Так, — без колебаний ответила Вероника.

— І што, нават Марысе сваёй не перадумала сказаць?

— Не, — не менее уверенно подтвердила она снова.

— Ну глядзі сама, — сказал Ян.

Несмотря на тяжёлую интонацию, в голосе брата читались только беспокойство и забота.

***

Полянка, на которую они пришли, была укромной и довольно живописной. Окружённая большими и самыми разными деревьями, с одной стороны она вела к реке, а с другой — к широкой асфальтированной дороге, через которую они сюда добрались. Доехали без приключений, на месте их уже ждала компания друзей Вероники и Яна. Маша разглядывала новые лица, стараясь отвлечься на красоту местных юношей. Ян сразу же ушёл помогать ребятам складывать костёр и разбирать еду; Вероника же взяла Машу за руку и утащила глубже в лес.

— Зачем мы зашли сюда? — спросила Маша, оглядываясь по сторонам.

— Я бы хацела сплесці з табой вянкі, — сказала Вероника, исподлобья взглянув на Машу. — Ну, потым увечары запусьцім іх па рацы, як жанчыны робяць на Купальле, — уточнила она.

Маша застыла на месте:

— Я… я думала, что просто в сторонке постою.

— Глупства! — всплеснула руками Вероника.

Маша улыбнулась и в её глазах блеснули слёзы. Вероника тихонько подошла к ней и взяла за руку.

— Ну не плач, калі ласка, — прошептала Вероника. — Я ж наадварот хацела, каб табе добра было. Ці я штосьці ня так зрабіла?

— Нет, — сквозь слёзы пробормотала Маша. — Просто я растерялась, и…

— Ну ня трэба, Сонейка, ня трэба… — Вероника немного попятилась и закопошилась в сумке. — Лепш накінь вось гэта паверх адзення, і сядзем за вянкі.

Маша утёрла слёзы и взяла из рук Вероники красно-белое платье, похожее на наряд из книжки с народными сказками. Она, хоть и смутившись, накинула его поверх своих шорт и футболки.

— Ты такая прыгожая! — Вероника прижала руки к сердцу.

— Правда? — тихонько переспросила Маша.

— Праўда, — нежным голосом подтвердила Вероника и снова взяла Машу за руку. — А зараз прысядзь.

Маша послушалась Веронику. Они обе сели на густую траву и принялись плести. Маша, конечно, слабо понимала, как смастерить из кучи травинок хоть какое-то подобие венка, но, внимая нежному голосу Вероники и следя за её изящными руками, даже она смогла сплести венок.

А потом Вероника повела её на опушку танцевать… Сначала они просто пели народные песни и водили хороводы вокруг костра в сумерках. Маша явно не вписывалась в компанию вдохновлённых интеллигентов, но, даже несмотря на это, никто не сказал ей ни слова. Она сама кружилась в танце, не замечая ни времени, ни заката Солнца. Если бы не пару косых взглядов, то она и вовсе забыла бы, что чем-то отличается от нормальных девушек.

Когда полностью стемнело, Купаловский костёр воспылал так ярко, что Маша перестала замечать всё вокруг. Но ярче всего вокруг была Вероника, которая затмевала собой и кострище, и всех милых юношей, на которых Маша украдкой поглядывала. Целый вечер Вероника держала её за руку, всё показывала и поясняла. Какой-то парень даже удивился активности Вероники, но Маша не предавала значения нарастающей тревоге.

И вот одна девушка схватила за руку юношу и помчалась прямо к костру. Пара весело смеялась на бегу и задорно кричала в прыжке, пока огромное кострище не осталось за их спинами. Вслед за ними пускались ещё и ещё люди: кто-то прыгал в одиночку, другие — парами или втроём. Краем глаза Маша замечала грозный взгляд Яна, всё её внимание было устремлено на Веронику, которая крепко-накрепко держала её за руку.

— Пойдзем і мы? — прошептала она Маше на ухо.

— …Да, — после недолгих раздумий согласилась та.

Земля мелькает под их ногами, но оглядываться некогда — они несутся прямо к костру, к неизвестности. Маша поджимает под себя ноги, от неожиданности её глаза расширяются, а руки немеют. Ещё через мгновение её босые ноги наконец-то чувствуют траву. Позади неё — кострище. Она не может поверить, что сделала это. Она перепрыгнула через костёр!

Кто-то воскликнул, послышались быстрые шаги. Маша обернулась и охнула. Позади неё на траве лежала Вероника, а к ней уже сбегались многочисленные знакомые. Она заливисто кашляла, пытаясь захватить ртом как можно больше воздуха. Маша оцепенела. К Веронике подбежал Ян. Он взял её на руки и попытался аккуратно усадить. Взгляд Яна будто пронзил Машу насквозь, и она приблизилась на пару шагов.

Какой-то парень поднёс Веронике сумку, она же выудила оттуда какую-то пачку таблеток, а Ян уже держал пол-литровую бутылочку с водой. Вероника приняла лекарство и попыталась встать, опираясь на брата. Замеревшей Маше было больно глядеть на мучения подруги, и она, неожиданно даже для себя, протянула руку, чтобы помочь ей.

Часть друзей тоже захотела помочь Веронике подняться, но та только покачала головой в ответ — «никаких проблем». Она прошлась по траве навстречу к Маше. Та опешила, но всё-таки встряхнула головой и откинула все негативные эмоции. В конце концов, Вероника здесь, живая и относительно здоровая. Она слегка опёрлась на Машу, а та в свою очередь поддержала её за талию. Ей показалась, что Вероника поднабрала вес с марта, когда они познакомились. Но всё же Маша ощутила её нежность и расслабилась. Хотелось прижаться к Веронике ещё плотнее, слиться с ней в одно целое и неделимое.

Компания расселась по местам, один юноша достал гитару и начал играть. Мелодия была жалобной, но завораживающей. Вероника пояснила Маше, что это так называемая «Купалінка». Маша слабо подпевала. Хоть суть песни она и слабо понимала, но ей нужно было что-то такое — спокойное и вдумчивое. Особенно по сравнению с динамичными и громкими песнями, под которые они водили хороводы и прыгали через костёр. Вероника положила Маше голову на плечо, а та даже приобняла её. Мыслями Маша полностью утопала в Веронике, даже не замечая прожигающий их фигуры взгляд Яна.

Потом некоторые девушки прошли к реке — гадать на венках. Маша и Вероника остались сидеть на полянке с остальными, прижавшись друг к другу. Маша прикрыла глаза. Мысли в её голове текли подобно реке близ опушки, а теплота в её душе горела Купаловским костром.

Было темно. Люди уже потихоньку разъезжались и расходились по домам, и тогда Вероника поднялась и, взяв Машину ладонь, повела её к реке. Они обе сели на опустевшем прибрежном склоне. Если бы Маша расправила свои согнутые в коленях ноги, то её стопы тронула бы вода. Маша глядела на Веронику. Глаза её блестели, когда она опускала свой венок на воду.

— Звычайна вянкамі гадалі на шлюб, — поясняла Вероника, то и дело взмахивая белыми ладонями. Маша вся внимала ей. — Калі вянок паплыве далёка па вадзе, гэта да шлюбу; калі патоне — каханы чалавек схлусіць ці адштурхне. А калі вянок раптам распляцецца — трэба чакаць наступнага года.

— Красивая традиция, — прошептала Маша. — Ты, Вероника, столько всего знаешь, — она задумалась. — Я тобой восхищаюсь.

Вероника радушно улыбнулась и придвинулась ближе к Маше, которая только что отпустила свой венок по реке.

— Мне вельмі прыемна, — тихо произнесла она и приобняла Машу за талию. Та трепетно вздохнула и побагровела. — З табою я амаль забываю пра сваё хворае сэрца…

— Да? — настороженно спросила Маша.

— Так, — подтвердила Вероника.

Они молчали. Маша задумалась, а Вероника глядела в небо.

— Глядзі, якая прыгожая! — Вероника указала пальцем на одну из звёзд. — Прама як ты, — она взглянула Маше в глаза и снова ласково улыбнулась:

— Зорка Венера ўзышла над зямлёю,

Сьветлыя згадкі з сабой прывяла…

Помніш, калі я спаткаўся з табою,

Зорка Венера ўзышла.

Маша напряглась. Она не могла вспомнить, где слышала этот отрывок, процитированный Вероникой, но он определённо точно её тревожил. Ей показалось, будто бы она переступила невидимую черту — слишком далеко отошла от рамок приличия, что бы они не значили… Когда Вероника снова прижалась к ней, она будто протрезвела. «Нет, — подумала она. — Так нельзя. Надо быть ответственней». Она аккуратно отодвинулась от Вероники, смахнув с себя ласку её объятий, и поднялась.

— Усё добра, Марыся? — встревожилась Вероника.

Маша тупо глядела на реку с двумя венками: один уже едва показывался из-под воды, а другой совсем распустился.

— Я… — она старалась не смотреть на Веронику. — Уже поздно, бабушка будет ругаться, — она развернулась к лесу. — Я пойду.

— Ну што жа, — печально вздохнула Вероника. — Добрай ночы тады, Маша…

И именно в тот момент внутри Маши что-то надломилось. Она проронила какое-то скомканное прощание, оставив Веронику на берегу в одиночестве. И тут же её ноги потяжелели, будто налитые свинцом; даже дубы и берёзки, на которые так хотелось опереться, отпугивали одним своим видом; Маша хотела забыть всё это; забыть, чтобы не искушать судьбу. В конце концов, можно же просто сделать вид, что ничего не происходит, как всегда, правда же?

Ян заметил, как Маша на ходу сбрасывает с себя лёгкое платьице и садится в такси. Его и без того хмурое лицо посмурнело ещё сильнее. Он тут же направился к реке. Вероника сидела, уткнувшись головой в колени, и едва вздрагивала. Когда Ян подошёл, он понял, что сестра плачет.

***

Маша неохотно открыла глаза. Голова была такой тяжёлой, словно налилась свинцом. Сначала была пустота, но постепенно из глубин разума всплывали события вчерашнего дня: неудачное Купалье, бабушкины обиды на из-за её побега... Хотелось снова закрыть глаза и не открывать уже никогда, но нельзя — надо на работу в Макдональдс.

Как только Мария умудрилась уйти настолько далеко в свои фантазии из сухой реальности? Она уже давно поняла, что со встречи с Вероникой её жизнь начала меняться. Она сама начала меняться... Но правильно ли это? Всё вроде началось пару месяцев назад, а она уже обижает бабушку; уже сбегает из дома; уже влюбляет в себя женщин... Мария чувствовала каждую мысль в своей голове, каждое нежное слово подруги из воспоминаний. И ответственность её пугала. Она не хотела думать о будущем, думать, что она сама чувствует; хотелось лишь снова зарыться в свою огромную толстовку и не вылезать оттуда в реальный мир, полный противоречий и конфликтов.

Она посмотрела на себя в зеркало. На его ровной глади она увидела страшное и непонятное нечто: угловатое, несуразное и мерзкое. Мужик с длинными волосами. Кем она себя возомнила, кого она хочет обмануть? Нет, до гормонотерапии даже мечтать нельзя ни о каком принятии. Нужно браться за ум и жить по-человечески, пока она не сделала ещё хуже.

Она открыла мессенджер в телефоне и увидела одно непрочитанное сообщение от Вероники:

Ты як?

Прабач, што ўчора ўсякага

нагаварыла. Не бяры ў галаву

Вероника... она прекрасна, но Маша ей не ровня. И никогда не будет. Она — всего лишь обычный человек, ей не нужны никакие свободы, если для этого придётся лезть на баррикады. И незаконченную юбку её Мария спрячет где-то в недрах балкона...

Всё в порядке

Маша напечатала коротко, не желая вываливать на дорогую подругу свои проблемы. Больше она не будет грузить её, а заодно и себя. Всё это — бессмысленно, так ведь?

Но если бы только можно было выбросить все неприличные и тайные желания из головы! Мария могла работать часами, выслушивать бабушкины нотации хоть каждый вечер, даже нашла компанию, которая готова была взять молодого программиста без опыта работы; но всё время в её голове безумной мечтой возникала Вероника: её хрупкая фигурка, изящные тонкие руки, обветренные потрескавшиеся губы и, конечно, шелест вышитой ткани бесконечных юбок и белых воздушных рукавов... Словно цветок (или сорняк, как самой Марии хотелось его окрестить) в её душе прорастала жажда видеть Веронику, поддерживать её. В конце концов, именно она, Мария, разбила ей сердце. Но как иначе, когда Маша просто не может себе позволить нежные чувства к лучшей подруге? Вероника звонила ей, а Мария просто слушала, соглашалась и помалкивала — как бы не сделать всё ещё хуже, хотя, думала она, куда ещё хуже?

Но хуже всё-таки можно было. Однажды Маша возвращалась домой со смены поздно вечером. День не задался с самого начала: по улицам шествовали толпы людей, произошло какое-то там объединение оппозиции (Мария старалась максимально оградиться от любых громких новостей). Вероника тоже что-то в перерыве говорила об этом то ли разочарованно, то ли безразлично. В общем, и в стране, и у неё на душе было неспокойно. Топчась на пороге, Мария устало выудила из кармана ключи и попыталась открыть входную дверь, но вдруг обнаружила её открытой. Весь сон как рукой сняло. Она дёрнула ручку и вошла в квартиру, с опаской оглядывая комнаты одну за другой. Прихожая, кухня, ванная с туалетом, её комната — нигде не было бабушки. И лишь в её спальне на тумбочке была разворошена сумочка с таблетками и лекарствами. В коридоре о стенку подъезда стукнулась входная дверь. Маша застыла на месте в страхе. Что случилось? Где бабушка сейчас? И живая ли?..

В дверях послышался хриплый кашель. Маша резко обернулась. Она увидела соседку и бабушкину подругу — Инессу Никитичну.

— Вы не знаете, где бабушка?

— Знаю, — ответила она, вольно облокотившись на дверной проём. — Врачи увезли. Инсульт, вроде, казали... — соседка опустила голову. — Не день, жах... — пробормотала она, разворачиваясь и уходя к себе.

Маше оставалось только молча глядеть ей вслед. А уже следующим утром её разбудил звонок из больницы, который подтвердил Машины волнения: бабушка скончалась от инсульта ночью накануне. После разговора Маша сжалась в клубок, обняв руками колени, и горько-горько заплакала. Да, с бабушкой иногда было тяжело, но хотя бы понятно. А теперь она осталась совсем одна. Не осталось последней опоры, последнего оплота спокойствия и постоянства.

Она сидела и плакала, как вдруг телефон подле неё снова зазвонил. На экране высветилось: «Вероника». И Маша не могла не взять трубку. Выговориться хотелось, а больше было некому.

— П-п-привет, — она подняла трубку, а голос её дрожал.

— Добрага вечара, — поздоровалась Вероника и обеспокоенно спросила: — Ці ўсё добра, Марысь?

— Бабушка умерла... — Маша всхипнула.

Вероника вдруг замолчала, дав Маше немного проплакаться.

— Мне так шкада, Марыся, — сказала она, и её нежное прозвище резануло Машу по самому сердцу.

А Маша её словам больше не доверяла.

— Я ня ведаю, штó магу зрабіць для цябе, — пробормотала она. — Але... мне здаецца, што твая бабуля не хацела б, каб ты сумавала. І я таксама не хачу... вось, — у Вероники словно в кои-то веки заканчивались слова. И Маше уже казалось, будто она не очень-то и сочувствует её горю.

Они перебросились парой дежурных фраз и распрощались. Вероника, положив трубку, подпёрла рукой подбородок и крепко задумалась. В первую очередь ей хотелось, чтобы Маша быстро оправилась от такой, безусловно, нелёгкой потери; потери человека, который тебя пригрел и вырастил. Но, похоже, она не нуждалась в Вероникиной поддержке. Что ж, раз так, то больше она не проронит ни слова. Вместо этого Вероника поможет своей любимой делом.

— Янка, можаш падысьці да мяне, калі ласка?

***

Словно мутная вода утекало время из Машиных ладоней. На неё вдруг свалилось столько всего: и документация, и организация похорон, и навязчивая скорбь дальних родственников и соседей. Как ни парадоксально, но именно в такие моменты яснее всего ощущается одиночество. Ничто не отражается в потоке времени так отчётливо, как человеческое лицемерие. Толпа никогда не порадуется за твоё счастье, но всегда будет рядом, чтобы разделить его; а вот в печали всё переворачивается с ног на голову: никто никогда не поддержит и не утешит, но вечно будет слёзно оплакивать твоё горе наравне с тобой. Это могла понимать Вероника, но никак не еле стоявшая на ногах Маша. Вероника не хотела нарушать её покой своей слишком навязчивой помощью (да и не могла уже), но вот молчаливый и угрюмый Ян пришёлся как раз кстати. Конечно, чужой человек не мог помочь так, как родственник, но даже его присутствие и короткие диалоги с врачами, нотариусом или ритуальными агентами иногда очень здорово помогали. Он, несмотря на всю личную неприязнь, смирно исполнял просьбу сестры, даже если Маша своей инфантильностью и рассеянностью бесила его настолько, что хотелось психануть и всё бросить. Но нельзя — больной сестре не стоит переживать лишний раз. Пусть спокойно отсыпается в чужих больничных стенах и снит себе эту Марысю, лишь бы живая и здоровая. В конце концов, Маша ведь абсолютно обычный забитый человек, коих в стране, к сожалению, отнюдь не три процента, что с неё взять? Если бы только хоть чуть-чуть соображала!..

И вот, вдвоём стояли они у могилы возле похорон. Мария — тоскуя, а Ян — ощетинившись. Врачи не прогнозировали Веронике ничего хорошего, и Яну было абсолютно наплевать на чужого, ещё и такого — со слов сестры — неприятного человека.

— І што зьбіраешся рабіць? — спросил Ян.

— Не знаю. Работать. Может, квартиру продам и уеду в деревню, — тихо ответила Маша.

— І ўсё? — недоумевал Ян, испытывающе заглядывая Маше в глаза.

— Да.

— А як жа Вераніка? — Ян нахмурил брови как бог-громовержец, готовый в тот самый миг метать молнии.

— А что Вероника? — удивлённо переспросила Маша.

— Яна спадзяецца на цябе. І вельмі клапаціцца, нават у шпіталі.

— Я не она, не могу ничего сделать.

— Нельга так, — бросил, почти прорычал Ян.

Маша опустила голову.

— Она уже не нужна мне, пусть лечится и живёт спокойно. И я буду, — в горле застряло несказанное «наверное».

— Якая ж ты... — Ян замялся, всеми силами пытаясь сдержать свой гнев. — Няўдзячная.

Он резко развернулся и направился к кладбищенской ограде, тяжело шаракая ботинками по холодной земле.

Калитка звонко стукнула о заборчик, и по сухим щекам Маши холодными дорожками побежали слёзы сожаления. Но она была уверена: скоро всё устаканится, и им обеим станет легче.

***

Вышивать было тяжело, но она боролась. Она обещала Маше перешить платье её матери. Ослабевшие пальцы как можно крепче сжимали иглу, выводя красных птиц в окружении маленьких деревьев. Оставалось только закончить орнамент на подоле. В этой блаженной тишине, когда соседки по палате ещё спали, а за окном занималась заря, она чувствовала себя счастливой, создавая. Для неё и для себя.

Одним таким утром, когда к ней должен был прийти Ян с передачкой из дома, ей написала Маша:

Спасибо большое, что помогли с похоронами.

Даже не знаю, как благодарить вас

Маша не писала уже недели две, видимо, отходила от горя, поэтому Вероника была счастлива видеть даже такое холодное сообщение.

Ня трэба нам дзякаваць, Марысь.

Галоўнае, жыві й будзь шчаслівая

Табе, спадзяюся, ужо лягчэй?

Да, мне гораздо лучше

И всё-таки, может, я могу что-то для тебя сделать?

Ну, я зараз у шпіталі. Калі

хочаш, прыходзь да мяне

После обеда можно же, часа в 3?

Так, прыходзь! Буду чакаць цябе

зь нецярпеньнем 😊

Маша отложила телефон и уставилась в никуда в задумчивости. Она снова нервно затеребила пальцы рук. Ей было страшно идти к Веронике. Страшно было столкнуться с её чувствами. Но Господи, как же было тяжко без неё! Маша понимала, что у них не может быть никакого совместного будущего, но уже не могла забыть милую подругу, которой всегда восхищалась. Они общались куда меньше, чем раньше, Маша стала гораздо больше работать, но даже тогда Вероникин светлый образ не покидал её: он приходил к ней во снах, в фантазиях и долгих-долгих тоскливых рассуждениях после тяжёлого дня. Маше казалось, что она уже слишком сильно погрязла в нём, чтобы противиться. И, тем не менее, эта тяга казалось противоестественной, она отказывалась воспринимать её как позыв своего сердца. Избегание казалось ей единственным выходом. Но будущую встречу Маша оправдывала для себя желанием Вероники, а не своим собственным. И конечно она, Маша, как хороший человек, исполнит это пожелание больной подруги.

Она даже не взглянула в зеркало перед выходом. Просто спешно расчесалась, надела маску, накинула ветровку да так и выскочила на улицу в жажде поскорее пережить этот тревожный день.

В дверь палаты раздался стук. Маша приоткрыла дверь и оглядела палату. В центре сидела Вероника с какой-то вышивкой на коленях, на другой кровати справа от неё дремала соседка. Увидев Машу, она ловко приподняла одеяло, накрыв им свою работу.

— Добры дзень, Марыся, — спокойно сказала она с улыбкой.

— Привет, — Маша и сама улыбнулась, но быстро одёрнула себя, даже несмотря на маску. Она ведь просто пришла проведать подругу, ничего особенного.

Вероника подозвала её изящным движением руки, и Маша подошла ближе, словно приворожённая. Присев на край постели, она заметила, что её прежде тонкие руки словно распухли, а сама кожа посинела, утратив свою былую бледность. Но её глубокие синие глаза оставались прежними: тёплыми, как летнее озеро, коих в на просторах Беларуси было не счесть. И волосы её оставались такими же густыми и белыми, как раньше. Она снова заплела их в тугую косу, как при первой встрече. Вероника улыбалась. Слабо, словно из последних сил — и Маша поймала себя на мысли, что не может отвести от подруги глаз, пусть она и выглядела куда хилее и немощнее обычного.

Вероника тихонько положила свою ладонь на Машину, и та сразу же пришла в себя, завидев знакомую броскую бело-красно-белую фенечку.

— Ладно. Ты как? — холодно спросила она.

— Ну як... як звычайна, нічога новага. Галоўнае, што табе ўжо лягчэй, — ответила Вероника и сменила тему: — Ці ты чула навіны? — она вдруг оживилась, а Маша — наоборот, поморщилась.

— А что там?

— А там плануюць у дзень выбараў агульны мітынг. Уяві сабе, уся краіна выйдзе на вуліцу, каб абараніць сваю свабоду! — воскликнула Вероника, словно давя из себя прежнюю улыбку. — І ўсё гэта — абсалютна мірным шляхам!

Маша Вероникиного воодушевления и веры в беларусский народ не разделяла — явно ведь пару человек задержат и всё закончится ничем, как обычно. Но до выборов оставалась всего неделя, Вероника в больнице (хоть Маше и не хотелось думать, почему), стало быть, никуда не пойдёт, так что она даже мысленно успокоилась. Не хватало ещё, чтобы дорогую подругу задержали или избили силовики, как это было с протестующими в 2010 году.

— Ну... — Маша призадумалась и решила сменить тему. — Сама знаешь, я всё это не особо читаю, сейчас особенно. Похороны, бумажки, вот это всё...

— Ну так...

— Я вообще квартиру продавать собираюсь. Может, перееду куда на окраину города.

— Ну, глядзі сама, — сказала Вероника. — Мне здаецца, я ўжо не пажыву спакойна, — она взглянула в окно слева от себя. Светило солнце, в чистом небе кружили птицы.

— Да... — Маша склонила голову. Думать о сердечной недостаточности Вероники не хотелось. — Не надо только на себя наговаривать всё-таки, я думаю. Ты ведь и раньше в больнице лежала...

— Ой, да ня ў гэтым справа, — она махнула рукой. — Я маю на ўвазе, што ня будзе ў гэтай краіне жыцьця, пакуль ня скінем дыктатара. Я павінна прыкласьці да гэтага сваю руку.

Маша промолчала. После этой фразы она стала мрачнее тучи. Оставалась слабая надежда, что Ян её не пустит. Хотя, кто этого революционера знает...

Больше политику они не обсуждали. Говорили на нейтральные темы, вроде книг, работы и быта. Пару раз Вероника даже порывалась обнять Машу, утешая, но та отнекивалась, мол, ты лучше сиди, не напрягайся. И Вероника слушалась. А Маша старалась не смотреть ей в глаза — они каждый раз больно резали по её сердцу, словно лезвием.

— Пачакай, — вдруг сказала она.

— Что?

Вероника потянулась рукой к оцепеневшей Маше и выпустила пару вьющихся прядей из-под капюшона её толстовки.

— Валасы ўюцца. Прыгожа, — прошептала она, и Маше стало ещё грустнее прежнего.

Вероника даже встала проводить Машу, и та ужаснулась: подруга еле ходила.

— Возвращайся в палату, — сказала Маша ей у выхода на лестницу, стоя вполоборота. — Не стоит тебе перенапрягаться.

— Добра, — Вероника слегка приподняла уголки губ как раз тогда, когда Маша глядела на неё. Подруга сразу же отвернулась в смущении. — Я буду сумаваць па табе, Марыся.

Маша ничего не ответила, лишь сильнее натянула капюшон себе на голову.

Кое-как доковыляв до палаты, Вероника тяжело опустилась на кровать, взяла телефон и набрала Янку:

— Ты яшчэ дома?

— Так. А што?

— Калі будзеш зьбірацца да мяне, вазьмі з сабой паперы і ручку, калі ласка, — попросила Вероника. — У мяне ў пакоі на стале павінна ляжаць, — уточнила она.

— Добра. А навошта?

— Ліст хачу напісаць.

***

Ночь была неспокойна. В квартире Соколовских горел слабый свет одинокой лампочки, изредка моргая. Окна в комнате Вероники были плотно зашторены, словно оберегая хозяйку от тяжести грузного беззвёздного неба.

— Ня трэба табе туды ісьці, — настаивал Ян. — Хопіць ужо таго, што ты дамоў напрасілася.

Но Вероника не сдавалась:

— Ты ведаеш, што гэтая барацьба значыць для мяне.

— Але ж ты можаш памярэць! — воскликнул Ян.

— Быццам у мяне ёсьць выбар... Мне ўжо зусім няма чаго губляць.

Ян замолчал. В глубине души он знал: Вероника, по большому счёту, права. Врачи лишь смотрели на Яна грустными глазами и настаивали, чтобы больная оставалась в стенах больницы. Уже всем, в том числе и самой Веронике, была ясна её судьба — она еле ходила и порой кашляла кровью. Как и ясно, что она чего-то не договаривает. Однако ещё не родился такой человек, который смог бы укротить её жажду к свободе. И Ян, прекрасно зная свою сестру, всё-таки пошёл у неё на поводу — ещё не известно, что изобретательная сестра придумала бы, откажи он ей.

— Я хачу зрабіць нешта карыснае, — продолжила Вероника. — Каб маё жыцьцё не прайшло дарма. Я хачу пакінуць свой уклад у вольнае грамадства, — она на миг притихла. — І ня факт, што там нешта здарыцца. Людзей шмат будзе, хтосьці можа і хуткую выклікаць...

Ян задумался.

— Я так разумею, што ты ўсё роўна зьбяжыш?

— Так, — твёрдо сказала Вероника. — Цябе і так заўтра на зьмену ісьці, а свае ключы я схавала, ня знойдзеш. Таму або ты мяне праводзіш, або я іду сама.

Ян раздражённо закатил глаза, однако подошёл ближе и крепко обнял сестру, не проронив ни слова. Она слабо обхватила его спину своими руками, и он почувствовал влагу на плече через лёгкую ткань своей футболки. Сам Ян тоже хотел расплакаться, но не мог — он должен быть сильным.

Вероника так и не сказала брату, что ей нужен настоящий человек, а не идеальная опора.

Она лишь попросила передать Маше какие-то два пакета, если вдруг что-то случится.

А Маша стояла у окна спальни теперь уже своей квартиры и смотрела в никуда, будто бы ожидая, когда все ответы свалятся на её голову с неба, как падающие звёзды. Но шли секунды, минуты, а ответов всё не было — минское небо было таким же пустым, как и всегда. Маша нервно шаркала по полу подошвами своих домашних тапок, сцепив руки за спиной. Она думала: писать ли завтра Веронике? Получится ли остановить её? С одной стороны, Маша уже давно поклялась себе, что забудет эту странную подругу и будет жить своей обычной жизнью — жизнью без постоянного страха и изнуряющей борьбы. В конце концов, что может случиться? Они обе просто продолжат свою жизнь как раньше, друг без друга.

Но боже, как же отчаянно её душа требовала этой дружбы! Как она яростно противилась, как требовала взять в руки телефон и написать по давно известному контакту! Каждый миг, что Маша стояла у окна, а затем и что ворочалась в постели, приходила она со своими навязчивыми вопросами: «Где она? Где Вероника? Жива ли ещё? Что замышляет, чем живёт?» Эта невыносимая пытка мешала ей спать, против неё не действовала ни идеальная тишина в доме, ни полуночный мрак за окном. Но даже во сне Вероника не покидала Машу. Снова и снова её светлый образ являлся ей, обнимал её, плакал вместе с ней...

Маша провела в кошмаре всю ночь и утро. Пробуждение нагнало её только в первом часу дня. Во сне она чувствовала, как падала вниз. Она подскочила, тяжело дыша и схватившись за растрёпанную голову. Было тихо. В окно поглядывали из-за пасмурных небес тонкие солнечные лучи. Машины руки сразу же потянулись за телефоном, словно ведомые какой-то нечеловеческой силой. Знакомый чат в «Телеграме» словно застыл во времени.

Связи не было.

Судьба снова решила всё за неё.

С того самого дня наступило затишье. Точнее, наступило для Маши. Город будто заходился в протестах и митингах, а Маша заперлась в своём тихом уголке без интернета, допиливая очередной заказ и лишь изредка созваниваясь с начальством. Шторы плотно задёрнуты, голова — закрыта от новостей. Нужно жить дальше. Вот-вот всё закончится, не стоит бросаться в омут беспорядков очертя голову. Днём Маша работала с кодом, вечером читала книги, и только угрызения совести мешали ей жить как обычно. Подумать только, она оставила Веронику — лучшую подругу! И ведь неясно, что с ней. Знай Маша это, сразу же успокоилась бы — и даже не так важно, жива она или нет. Можно было бы уже наконец покончить с этим хаосом и вернуться к обычной стабильной жизни. Ей так будет легче. Вычеркнуть из жизни. Забыть, как сон. Кошмарный или сладкий — уже иной вопрос. Об этом Маша думать не хочет. Ей слишком страшно.

Облегчение наступило двенадцатого числа, на четвёртый день без интернета. Тогда Маше на телефон позвонили с незнакомого номера. Полагая, что это потенциальные покупатели квартиры, она взяла трубку. На другом конце даже не поздоровались, лишь тяжёлым, но до боли знакомым голосом произнесли:

— Вераніка памёрла.

Маша застыла и ничего не ответила.

— Яна прасіла перадаць вам свае рэчы. Я зайду ўвечары, — даже не вопрос, а утверждение, словно разговаривать Яну уже невмоготу.

Маша пробубнила тихое «ага», и трубку на том конце положили. А она осталась стоять совсем одна посреди своей хрущёвки в центре города-миллионника.

Уже вечером привычную тишину нарушил стук в дверь. На пороге стоял исхудавший Ян с двумя большими, но, как оказалось, не очень увесистыми пакетами — по ощущениям в них была только одежда. Однако гость выглядел настолько ослабевшим, что Маше даже показалось, что его прежде густая чёрная борода слегка поседела. Они поздоровались, Маша из приличия предложила зайти в дом, а Ян вдруг согласился. Но хозяйка понятия не имела, как вести себя с таким тихим и беззащитным Яном — от шторма в его прежде грозных синих глазах не осталось ни следа, их словно затянул безжизненный серый туман. Маша спросила гостя, хочет ли он чая, на что тот просто молча кивнул. Заваривая чай, Маша то и дело удивлённо поглядывала на него, один раз она даже чуть не выронила чашку.

Но вот, они оба молча сидели за столом. Маша всё смотрела на Яна, а Ян смотрел в никуда. Она не хотела ворошить больную тему, да и побаивалась Яна в таком состоянии, но всё же любопытство замучило её.

— Так... что случилось?

— Яна памёрла ўноч дзявятага жніўня на Нямізе, — холодно ответил хмурый Ян.

— Её задержали? — Маша как-то сразу поняла, что Вероника вырвалась из больничных стен.

— Не, сэрца супынілася, — отрезал Ян.

— Но как?.. Там же было столько людей, неужели никто не додумался вызвать скорую? — не унималась Маша.

— Абыякавасьць. Яе забіла абыякавасьць, — только и проронил Ян.

Маша такой ответ не поняла до конца, но решила не переспрашивать. Они молча допили чай, попрощались, и гость ушёл домой. Он предлагал Маше прийти на похороны, но та вежливо отказалась. Не нужно ей лишний раз расстраиваться. А пакеты Маша спрятала на дне огромного шкафа в бабушкиной комнате.

Время не стояло на месте. Маша продолжала жить дальше, как и планировала. Толпы протестующих редели, жизнь из них утекала на сухие страницы истории. Люди уезжали, кого-то задерживали, а кто-то банально трусил. И Маша не стала исключением. Вместо покупки дома за городом пришлось срочно готовиться к переезду в Польшу, куда переходила её компания. Благо, Маша хоть карту поляка оформила. Вещи она собирала спешно, в Варшаву приехала уже в октябре. Новости из такой далёкой родины отдавались приглушённым эхом; больше ничего не держало её в Беларуси, а лето виделось ей давней сказкой или детской мечтой. Прекрасной, но никогда не ставшей бы явью. Да и в кои-то веки она наконец могла позволить себе жить спокойно, пусть под чужим именем и с дисфорией. Все трудности остались там, в умирающей Беларуси. Но что же убило её? Мария не знала и знать не хотела.

***

Мокрый снег плавно опускался на тоненькую дорожку. Мария шла из офиса домой, в новую квартиру, которую наконец-то нашла после двух месяцев скитания по гостиницам и хостелам. В преддверии Рождества на домах и над дорогами Старого города развесили огни и яркие украшения, а сама Мария планировала разобрать вещи. Особенно много людей вывалило на улицу после полудня, когда закончился сокращённый рабочий день. Даже традиционные декабрьские ярмарки — и те постепенно закрывались. Она слышала песнопения и музыкальные инструменты прямо с городских площадей. И вдруг до её ушей донеслась знакомая речь:

«Слухай, звіняць,

Званы звіняць!

Пяюць удалеч,

Сум гоняць прэч.

Прыйшло Раство,

Цуд прынясло.

Дзецям малым,

Людзям сталым!»

Неожиданно даже для себя она подошла к хору. Пели самые разные люди: мужчины и женщины, молодёжь и старики, — но вместе их голоса создавали чудесное, волшебное эхо. Маша заслушалась.

«Хопіць сядзець,

Давайце пець!

Раство прыйшло,

Мір прынясло!

Свята, свята, свята, свята блізка!

Свята, свята, свята, свята блізка!

Тыя званы

Здалёк чутны.

Свята ў нас,

Радасці час!»

Слушая эту песню, Маша вдруг поняла, что упускает что-то. Это что-то окутывало её разум, как приятный туман, как давно забытое счастье.

Ещё немного постояв, она всё-таки направилась к дому. То была небольшая студия, но Марии и не нужно было царских палат, просто удобное место недалеко от Старого города, где можно было бы спрятаться от лишнего шума и суеты.

Она включила музыку, раскрыла большой чемодан и две огромные сумки. Но вдруг, завидев в одной из них два белых пакета, застыла на месте. Точно. Вещи Вероники. Мария сунула их в сумку чисто по инерции, впопыхах собираясь на самолёт. Но вот они всё-таки нагнали её. Заворожённая, она развязала один из пакетов. На самом верху её встретили расшитые поверх белого полотна толстыми алыми нитями птицы. Они, окружённые деревцами, глядели друг на друга, как живые. Маша с трепетом развернула ткань и ахнула: это ведь то самое льняное платье её матери! Если так подумать, то она не надевала платье с той самой Купальской ночи... Однако не только это удивило Машу — из складок платья выпал белоснежный конверт. Маша нагнулась и подняла его. Ровным изящным почерком на нём было выведено: «Марысі».

Маша удивлённо присела и развернула конверт. Чёрной пастой и всё тем же аккуратным почерком было написано:

Дарагая Марыся!

Калі ты чытаеш гэта, то, відавочна, я памылілася і загінула за сваю краіну. Аднак не шкадую пра гэта. Напэўна, ты ненавідзеш мяне. Так, ёсьць за што. Я заўсёды дакучала табе са сваімі жыцьцёвымі поглядамі і хваробай, пакуль ня спудзіла. Разумею, ты не хацела браць адказнасьць за мае адчуваньні і боль, і маеш на гэта поўнае права. Я адчайна шукала свабоду для сваёй краіны, аднак у выніку знайшла нешта больш каштоўнае — цябе, Сонейка маё. Увесь той час, што я глядзела ў твае спалоханыя вочы, цяжкія думкі не пакідалі мяне. Што каштоўней — свае прынцыпы ці каханы чалавек? Кліч мяне слабай, аднак я выбрала і тое, і іншае. Я ведаю, што мне засталося няшмат, а ты ў любым выпадку не захочаш мяне бачыць, таму мне застаецца толькі пайсьці на плошчу дзявятага жніўня. У рэшце рэшт, лепш я паспрабую і загіну, чым проста загіну. Губляць мне усё адно няма чаго. Так, я пішу гэта яшчэ жывая, аднак дрэннае пачуцьцё не пакідае мяне. Але табе я хачу сказаць адно: не паўтарай маіх памылак. Ня ведаю ўжо, дзе праўда і дзе хлусьня, аднак ведаю адно: краіну ня трэба выратоўваць; выратоўваць трэба сябе ад краіны. Таму бяжы. Бяжы і будзь шчаслівая. Жыві там, дзе зможаш быць той цудоўнай жанчынай, якую я пакахала. Прымі толькі ад мяне гэтую сукенку тваёй маці, у якую я ўкладаю ўсё сваё каханьне. Даруй мне, мая каханая, калі яшчэ можаш. А я дарую цябе.

Назаўсёды твая, няўдалая рэвалюцыянерка Вераніка.

Горячая слеза капнула на бумагу. Маша вдруг осознала: её убило безразличие. Она коснулась его, будто желая коснуться слабой изящной ладони Вероники, но поздно — их время навсегда утекло. Вспомнились и слова полуживого Яна, и отчаянный взгляд Вероники, провожающий её в последний раз — такой нежный и печальный.

Мария прижимает к груди письмо вместе с платьем, словно обнимает саму Веронику, и тихо-тихо шепчет с придыханием: «Люблю, Господи! Люблю!»

Она горевала долго, как вдова. На неё накатило такое горе по любимой, какое она пыталась схоронить в глубинах своей слепой души ещё с июля. Но вместо этого Мария лишь отсрочила свои собственные чувства. Только теперь к ним прибавилось ещё и сожаление. Она потеряла своё счастье; их общее счастье.

Но когда-нибудь затихнут слёзы. Затихнет вместе с ними и скорбь, превратившись в светлую, как сама Вероника, память. И Мария поднимется с колен, наденет своё льняное платье и станет счастливой. Счастливой и бесстрашной женщиной.

Разбуры турмы муры!

Прагнеш свабоды — то бяры!

Мур хутка рухне, рухне, рухне

І пахавае сьвет стары!