Воля к жизни

Истинная свобода рождается не внутри общества или нации, но внутри человека. Андрей понял это сразу, как только оказался в Вильнюсе. Страх перед неизвестным застилал его сонливый взор, когда их самолёт садился в аэропорту после долгого перелёта из Минска через Турцию. Но то было до первой прогулки по заснеженному Старому городу. Его новогодние огни окутывали своим тёплым светом, а радужные флажки в окнах шептали: «здесь примут даже такого, как ты». Андрей только крепче прижимал к себе потрёпанную тетрадку со стихами. И пусть мать раздражённо просила его натянуть новую сорочку, Андрей понял — это его шанс. Он будет жить и будет свободен.

Сожаления не вызывал уже даже Минск. Ведь что такое Минск, если не большие каменные джунгли? Город, когда-то имевший всё — Андрей знает из книжек по истории — и потерявший ещё больше. Там, где могли бы стоять гостеприимные дворики и кроткие церквушки, возвышались каменные громадины, давящие горожан одной своей тенью. Но с родным селом Андрея дела обстояли ещё хуже — оно стиралось, ускользало из памяти, исчезало из переплёта его страстных и страждущих рукописей. Не было в нём ни прошлого, ни будущего. Отец и мать часто напоминали ему, что каждый человек должен помнить о своих корнях, а Андрей думал, что был местным сорняком. В Вильнюсе больше не было ничего, что держало бы его на месте, не было тех, кто держал его настоящего взаперти. Вместе с далёкой деревенькой из-под Минска стиралась и его маска, созданная по образу и подобию родственников и соседей; тяжелая маска будущей женщины, за которой таился живой и трепетный юношеский дух. «Да, — думал Андрей. — Городской воздух действительно делает человека свободным». И он будет жить и будет свободен.

Но что такое город? страна? Не стоит обманываться, прикрываясь государством. Все три понятия — это люди. Не больше и не меньше. И в Вильнюсе Андрей наконец-то почувствовал себя человеком. Полноценным человеком. Полноценным мужчиной. Каждый раз, когда ему искренне улыбались, что-то ломалось внутри. Верно, то был образ приличия и непорочности, возведённый в культ в его семье. Андрей шёл к врачу и чувствовал — ему помогут. Андрей перечёркивал в календарике дни до следующей консультации у психолога и знал — его выслушают, ему поверят. А ещё он знал, что доживёт до восемнадцати и сменит маркер в литовских документах на мужской. Он будет жить и будет свободен.

Ожидание могло быть мучительным, но он видел: есть те, кому не всё равно. Мать говорила ему:

— Ты со своими психами никому не будешь нужна!

Днём Андрей только улыбался в ответ, а по вечерам крепче прижимался к родному плечу.

Мать надрывалась:

— Ты портишь сестре правильную картину мира!

А в доме напротив его уже с нетерпением и искренним восторгом ждала совсем другая, дружная семья. И конечно, любимый человек.

О Йонас! Йонас заставлял его сердце биться чаще. Йонас умел говорить так, что каждое его слово отпечатывалось на губах Андрея. В его надёжных руках премерзкое тело становилось тонкой струной под ладонью искусного музыканта. Мелодия его любви звучала в ушах Андрея даже тогда, когда родители вертели его в очередной женской примерочной, как вертят опытные мясники бычка на бойне. Резкие касания матери и отца обжигали, а нежные прикосновения Йонаса исцеляли. И, глядя в по-настоящему родные глаза напротив, Андрей видел: он не один. И они будут жить и будут свободны.

Когда Андрею исполнилось семнадцать, он чувствовал себя в шаге от победы. На его лице читалось выражение превосходства. Совсем скоро, всего лишь через год, он поступит в университет на свой исторический и сбежит с любимым человеком. И не будет больше замалчивания, не будет ненавистной родни, не будет стервозных школьных учителей; падут невидимые оковы, исчезнут права чужих на него. Останутся только любовь и взаимоподдержка. Останется Йонас, останется его настоящая семья! А сам Андрей станет хозяином своему телу, королём своего будущего. Он будет жить и будет свободен.

Но все надежды рушатся в одночасье. Словно хрупкий карточный домик.

— Начальник сказал нашему офису возвращаться в Беларусь, — чеканит отец.

— И куда мы теперь? — кротко интересуется мать.

— Куда начальство скажет.

Мать покорно кивает, но Андрей осознаёт: это конец. Снова тесный человейник, где даже у стен есть уши, снова задрипанный кабинет сельской школы, снова дотошные расспросы дальних родственников. Потом — местный вуз, корочка, нужная только в его родном селе, семейная жизнь и никакой свободы. Снова у него из-под ног уходит земля. Снова его садят в мерзкую клетку с прутьями из чужих ожиданий. Но он всё равно будет свободен.

— Ты не сделаешь этого, — абсолютно спокойно произносит отец. — На меня такое не подействует.

Андрей и не ожидал ничего большего от продажного человека. «Где родился, там и пригодился»; «А что другие скажут?» Да насрать Андрею, что там другие. Как и другим всегда было на него насрать. Никому не насрать было только на то, что у него в штанах. Да, это стабильность; да, его точно не оставят жить под мостом, но чего стоит такое выживание? Отец любит повторять, что их народ пострадал в ходе борьбы за свободу, и потому лишился родной земли. А Андрей только молчит в ответ и думает: чего стоит такая свобода, которая покупается и продаётся вместе с землёй? Однако он будет свободен по-настоящему.

Йонас отговаривает его, клянётся, что придумает что-нибудь, но в глубине души им обоим очевидно: нет, не придумает. Уже слишком поздно. Время Андрея истекло. Он лишь грустно улыбается и прижимается к крепкому плечу. Он всё равно будет свободен.

Тишину пустой квартиры разрезает лязг лезвия ножа. Что ж, неужели все они действительно думали, что он вернётся, он станет прежним — запуганным неполноценным ребёнком? Нет, не бывать этому. Он не знает, как поступила бы хорошая дочь и сестра, но Андрей не такой. Он человек непокорённый. Слишком долго дышащий воздухом свободы, чтобы просто взять и предать свою волю к жизни. Андрей устал терпеть, он больше не может и не хочет выживать ради мифического свободного будущего. Лучше уж он навсегда останется свободолюбивым духом юности, духом самой жизни. Его последнее творение ложится на запястья кровавыми порезами. Его ода к жизни.

«Myliu tave, Jonai», — шепчет Андрей в динамик старенького смартфона и опускается вместе с ним на холодную плитку.

Ему остаётся только улыбнуться и закрыть глаза. Багряная кровь тонкой лентой окрашивает белоснежный кафель. Вечный юноша наконец-то будет свободен.