Надо жить! Умереть, знаете ли, никогда не поздно и всегда рано, не так ли?

А. и Б. Стругацкие «Град обречённый»

Ханджи всегда приходит к полуночи. Далеко после звона колокола к отбою. После того, как ночной караул заканчивает обход и даже на башнях гасят костёр под котелком с чаем.

Приходит, зевая и потягиваясь до неприличия долго, сетует на ничтожность человеческого тела, сдающегося под гнётом недосыпа и банальной усталости.

— А вот титаны не устают!..

Мечтательно улыбается, руки под подбородком — стёкла очков бликуют в полутьме, и вовсе и не скажешь, что эта женщина всерьёз устала и хочет спать.

— Титаны не двигаются без солнечного света.

Ривай фыркает, ставит на стол две кружки с чаем, которые Ханджи будто и не замечает.

Потирает лоб озадаченно:

— Но так ли нужен им сон? Снижение физической активности с заходом солнца, а как насчёт мозговой деятельности?

— Ты правда веришь, будто башка этим образинам нужна не только для того, чтобы нас жрать?

Она хихикает сама себе отстранённо, словно и не слышит. Непонятно, зачем нужна голова титанам. Но Ривай воочию видит, что в голове Ханджи кипят мысли как в котле. К гадалке не ходи — завтра же помчится к Эрвину с очередным запросом, а потом радостная сунет эту бумажку с его подписью Риваю. Мол, собирайся за новыми Августами, Карлами или как она назовёт очередных пленных титанов.

Ханджи залпом выпивает весь чай, даже ради приличия не попытавшись распробовать вкус. И плевать ей, что Ривай заваривает иногда чай из самой Митры.

Копошится со своими бумажками — в каждом кармане по несколько сложенных листков. Даже на груди — однажды она совсем бесстыдно расстёгивает верхние пуговицы поношенной выцветшей рубашки и запускает внутрь руку. Ривай еле успевает отвернуться, будто только в нём и есть это условное чувство такта и приличия.

Ни о каком такте и приличии Ханджи не беспокоится, вырубаясь прямо так, за столом. В очках, на своих извечных заметках.

Ривай, как до конца жизни обречённый на это действие, вытаскивает её из-за стола. На руках тащит и кладёт в расправленную кровать. Расправленную ещё до прихода Ханджи. Постельное бельё меняется раз в два дня — два одеяла, две подушки.

Если повезёт — Ханджи просыпается ещё на этапе вытаскивания из-за стола. Сонно бормочет:

— Рива-ай. Который час?

— Время мытья перед сном.

И потом она, хоть немного посвежевшая, лежит, раскидав мокрые волосы по подушке, ворчит, что сна теперь ни в одном глазу, пытается найти свои очки, которые Ривай ещё до мытья успевает у неё забрать.

Болтает о чём-то. То о реакции при смешивании содержимого двух пробирок. То про результат анализа. То ещё что-то. Говорит-говорит-говорит. И засыпает на спине, под боком, пока Ривай, заслушавшись, разглядывает её профиль.

Если же Ханджи не просыпается на его руках, Ривай так и оставляет её спать в одежде. Лишь накрывает сверху одеялом, да снимает с переносицы очки.

Исход один — всё равно он лежит у стены на боку, сон придёт много позже. Сперва Ривай смотрит на неё, потом, мысленно выругавшись — и что нового в её лице ищет каждую ночь — переворачивается на спину. И слушает, всегда её слушает. Ханджи во сне выдыхает через рот, иногда причмокивает, бессвязно что-то лепечет, мечется по подушке. 

Исход один — под утро, когда в летнюю пору небо уже начинает сереть и становится слышно ранних птиц, Ханджи обнимает Ривая. Одним движением оказывается головой на его подушке, прижимается грудью, закидывает ногу, руками по плечам крепко-крепко, близко-близко, что можно услышать её сердце. И Ривай наконец засыпает под это пение птиц, серость неба сменяется полыхающей чернотой кошмаров.

Ханджи всегда приходит после полуночи, а уходит под утро. До очередного обхода патруля, до стука топора во дворе у кухонного корпуса, до звона колокола к подъёму.

Ривай просыпается на середине кровати один. И это заученная до каждого вдоха константа — Ханджи в его комнате, за его столом, с его чаем и своими заметками, с болтовнёй и бликующими стёклами очков, в его кровати, на его подушке.

Это в порядке вещей.

Это до того привычно, что когда Ханджи отправляется в исследовательские экспедиции с отрядом Мика или ещё кого — Ривай не спит вовсе.

Если повезёт и экспедиция на один день — он без проблем держится, будто и не чувствуя последствий бессонницы.

Если экспедиция больше, чем на два дня — Ривай сам не замечает, как спустя несколько бесконечных дней засыпает на своём стуле за столом, даже не допив вторую чашку остывшего чая.

Когда Ривай едет в экспедицию с отрядом Ханджи ли, и без — там и не до сна. Будто один только воздух за стеной наполнен скрытой угрозой. А может всё дело в звуках леса, храпе других солдат в соседних палатках, и шелесте листьев.

Бессонница — скорее неумение иначе и привычка — сталкивает их всё равно даже в экспедициях. Ханджи однажды откидывает голову к стволу дерева и шумно выдыхает:

— Начинаю задумываться о символизме герба Разведкорпуса.

Ривай как и всегда и без пояснений понимает:

— Может, начать вить опорные гнёзда для привала.

Смахивает с плеча Ханджи какую-то тонкую ветку — нацепляет вечно на себя ерунды всякой, а отряхнуться забывает — и провожает взглядом её падение к корням гигантского дерева.

— А вместо сигнальных огней перекликиваться свистом.

Ханджи было начинает негромко хохотать, как тут же давится воздухом, таращит глаза безумно и подскакивает на месте, подпрыгивая прямо на суку.

Ривай успевает её схватить прежде, чем она валится вслед за веткой:

— Убиться решила, четырёхглазая?

Ханджи только и отмахивается, бубня под нос, пока он так и держит её за плечо, мало ли, в экстазе очередного проблеска гениальной мысли снова взбредёт в голову подпрыгнуть.

— Птицы… Свист… Нити… Точно!

И кивая сама себе, будто только замечает руку Ривая на своём плече. Усмехается, снисходительно похлопывая его по голове:

— Что, не доверяешь моей реакции?

— Ты УПМ сняла.

Ривай кивает на льняную безрукавку, которую Ханджи обычно носит под рубашкой в экспедиции. Предполагается, что этот лишний слой будет греть её по ночам.

Ханджи морщится, оглядывая сама себя:

— А, точно. Рубашку… замарала, застирала ещё перед привалом. Сушится. А УПМ обратно надеть забыла.

Глаза сами по себе закатываются. Только эта женщина способна держать в голове сотни и сотни прочитанных справочников, химические свойства костей титанов, маршруты построения всех экспедиций за годы службы в Разведкорпусе. И забыть надеть УПМ, находясь на дереве за стеной Роза. Потрясающе.

Ханджи деликатно умалчивает, в чём именно замарала рубашку. Но Ривай слышал на привале, как незадолго до этого одного из разведчиков раздавил в кулаке семиметровый титан. Ханджи же тогда как раз была в авангарде — ей единственной никакие маршруты построения не писаны, мечется постоянно между флангов, всё уточняя по плану экспедиции у Эрвина и передавая сведения разведчикам.

Ханджи трясёт головой, и Ривай, словно очнувшись, убирает руку с её плеча — уж сейчас устоит, наверное.

— Что, и своей реакции тоже не доверяешь? Неужто не поймал бы?

И уходит в натянутую между ветвей палатку, подмигнув и хохотнув напоследок.

— Проверять не хочется.

Шепчет вслед Ривай, наверняка зная — успел бы поймать.

Сон в лесу обычно ещё короче чем в крепости Разведкорпуса — то ли свежего воздуха достаточно, чтобы привести организм в норму. То ли наоборот, не получается расслабиться полностью. То ли даже шум ночного леса недостаточно громок.

Ривай уже не умеет засыпать в тишине.

В ту ночь, когда Ханджи приходит как обычно, а уходит много раньше — скорее выскакивает раздражённая, только спину как кошка не выгибает и не шипит, и дверью спасибо, что не хлопает, перебудив всё крыло. Ривай так и не может заснуть. Слушает тишину, которая давит на уши ледяной громадой, сковывая плечи, что не пошевелить головой, не вдохнуть полной грудью.

Ханджи не остаётся до утра — обида и непонятное раздражение — ворочается, наверное, у себя в комнате, до рассвета, будто Ривай не знает, что она тоже больше не может спать в тишине — одна.

Ривай натирает до блеска клинки, перепроверяет на прочность перевязь УПМ — глупая гордость и убеждения — даже не пытается прилечь в кровать. От безысходности заваривает было ещё один чайник чая. Останавливает себя уже у двери и так и выливает в раковину весь чай. Даром что тот самый, из Митры.

В самом деле. Как ребёнок.

Вопрос только кто.

Ответ не приходит когда небо привычно сереет, а птицы начинают свои трели. Ни ответ, ни сон. Нет ни того, ни другого, когда с башни звонит колокол. Ни когда повара начинают с грохотом катить обсохнувшие за ночь котлы обратно на кухню.

Ривай спускается через полчаса после начала завтрака. Суета уже заканчивается, а большая часть новобранцев и вовсе уносится на тренировочное поле и на дежурство.

Ривай останавливается у раздачи, решая какую пресную жижу сегодня есть, со вкусом риса или пшена. И мимоходом, будто просто от задумчивости оглядывая столовую, высматривает стол, за которым обычно сидит исследовательский отряд.

Ожидаемо, он почти уже пустой. Как будто все разведчики из исследовательского на завтрак и не приходили. Но Ривай даже с такого расстояния видит и крошки, и капли чая и похлёбки. Как обычно, перехватили наскоро завтрак и унеслись дальше в свои лаборатории и архивы.

Ханджи, конечно же, нет. Только верный Бернер что-то строчит в записной книжке, почти зеркальное отражение своего командира.

Всё как всегда, но перед этим недотёпой всего лишь одна порция завтрака, и та уже почти съедена.

Ривай прицокивает, и относит поднос к своему обычному месту, вокруг которого пока пусто. Зияющие следы-дыры охоты на Энни Леонхарт, призраки, которым теперь ожившим приходить в кошмарах.

А затем возвращается к раздаче и, не раздумывая составляет на него пшёную похлёбку, три куска хлеба без масла и стакан с кофе.

— Эй, Бернер. Не проснулся ещё? Выполняй свою работу лучше.

Бернер только и моргает на поднос, который ставит перед ним Ривай. Но, прежде чем он успевает задать вопрос, Ривай возвращается на своё место и завтракает, больше не поворачиваясь в сторону стола исследовательского отряда.

Уже позже Ривай узнает, что Бернер отнёс поднос обратно к раздаче.

Может, если бы Ривай тогда посмотрел на Бернера, выходящего из столовой без подноса для Ханджи, он всё смог понять.

Раньше подойти к её запертой двери.

Раньше — не будто мимоходом, а вполне целенаправленно задать вопрос Эрвину.

Раньше — сразу после донесения разведчика с юга вскочить на коня, даром что нога ещё не восстановилась.

Что можно выиграть этим часом или двумя.

Больше, чем у нескольких дней. 

Но Ривай не видит, что Бернер возвращает поднос для Ханджи за ненадобностью.

Ривай не идёт спросить у Эрвина, где Ханджи.

Ривай даже не знает, из какой деревни она родом.

Незнание приводит его в окрестности Рагако спустя только неделю, всё припадающего на одну ногу, закрутившегося в череде событий и с непоколебимым, неоспоримым знанием, что с Ханджи всё в порядке.

— А тебя каким дьяволом сюда привело?

Титан, имеющий женские очертания лица, только скалится, тянет руки загребущие, лязгает зубами, наступая семиметровой громадой.

— Время на тебя ещё тратить.

Ривай проворотом клинков разрубает воздух вместе с запястьями титана. Кисти со шлепком падают на землю, кровь кипит белым паром, титан утробно воет, пока Ривай поддаёт газу. На выдохе цепляется якорем за плечо титана. Пролетает в сальто, уже замахиваясь, долго ли умеючи.

Словно Ривай не к шее летит, а прямиком ему в глотку — титан задирает голову, распахивает пасть, культи поднимает, чтобы уж наверняка.

Ещё чего.

Отталкиваясь от носа титана, Ривай перекручивается в воздухе, когда уже на излёте надо лбом замечает взгляд орехово-карих глаз.

Траектория движения сбивается вместе с сердечным ритмом.

Глаза смотрят голодно, пар от ран титана заставляет мигом взмокнуть, когда Ривай почти падает, забывая о существовании якорей, лишь у земли успевая сгрупироваться и воспользоваться УПМ.

Мысль кажется глупой.

Ещё только когда Ривай забывает о том, что двигался к шее титана.

Когда падает, срываясь.

Когда отбивает пятки, едва предотвращая жёсткое приземление — не до конца окрепшую ногу пронзает болью до самого бедра, парализуя мышцы шеи.

И выпрямляется, оцепеневший, закованный в — неверие? радость? шок? — пока титан неуклюже приближается.

— Ты?