За четыре года до

— Расскажи что-нибудь.

— Что?

Ханджи лежит на диване, угнездив голову на его коленях, а ноги — прямо в сапогах — совсем без зазрения совести сложив на подлокотник.

— Что-нибудь. Устала. Мне нужно отвлечься.

Выдыхает, кладя раскрытый справочник на лицо. Подошла, улеглась, зарылась в свои статьи — а теперь развлекай её ещё.

Ривай жмёт плечами. Как говорить о «чем-нибудь»? Будто не она всегда говорит, заполняя звенящую в ушах тишину даже в разгар тренировок новобранцев.

Ханджи хмыкает, будто сквозь страницы и плотный переплёт разглядев это движение.

— Расскажи о месте, где ты рос.

— Сброд хлеще титанов, неинтересно.

— Мне интересно говорить о титанах.

— Вот ты и говори.

Она хохочет, Ривай бедром чувствует дрожь от её лопаток. Лично бы не видел несколько раз как Бернер исправно снуёт между лабораторией и кухней то с заставленными, то с пустыми подносами — ни за что бы не поверил, что она вообще ест. По крайней мере не могут быть такими выпирающими лопатки у человека, не пропускающего ни одного приёма пищи.

— А толку, ты всё равно не слушаешь, что я говорю.

Она озвучивает совсем беззлобно, вообще её не пронять ничем, ни грубостями, ни отталкиваниями откровенными, ни ножом, однажды почти прилетевшим в переносицу.

Озвучивает, и ошибается. Но Ривай не поправляет, безразлично:

— Мало кому хочется говорить и слушать о титанах внутри стен.

— Так давай и поговорим не о титанах. Ривай, чем Подземный город не тема?

Будто и не было попытки перевести разговор, продолжает ковыряться, давить — настойчивость и бесстрашие — лезет туда, куда не то, что нельзя, вообще забыть бы, чтобы даже в снах не было.

— С чего ты взяла, что я хочу тебе это рассказывать?

Ханджи убирает книгу, одним движением упирается ладонями в диван и приподнимает корпус, приближая лицо к его, почти нос к носу.

— А что, велика честь? Думаешь, в душу лезу?

— В душу?

Он прищуривается, словно задумавшись. На деле, всматривается в её лицо, было ли оно вообще когда-то так близко к нему? Пусть не при дневном свете, а только в отбликах свечей. Всё равно достаточно чётко, чтобы разглядеть сеточку морщин у глаз — часто щурится, пялясь в свои книги, сидит вечно в темноте. Хоть в этот раз Ривай, заметив незапертую дверь в лабораторию зашёл и зажёг ей больше свечей. Поможет ли мёртвому припарка?

Морщинки, горбинка на носу, и искры в орехово-карего цвета глазах — словно застывший янтарь необработанный на солнце просвечивает. 

— Так спрашиваешь удивлённо, будто заявишь, что нет у тебя души.

Ханджи зеркалит его мимику — тоже щурится, глядит цепко, линзы микроскопа у неё вместо очков, что ли, чего всё время смотрит так, препарируя наживую взглядом.

— Видишь, скажешь?

Она задумывается, продолжая взглядом изучать его лицо, уже было хмурится, словно раздражённо. Дёргает головой и светлой улыбкой обрывает становящуюся неудобной тишину.

— Ха, вот и вижу.

— Не зря очки носишь.

— А ты хочешь попробовать?

Не дожидаясь ответа, совсем выпрямляется — Ривай мигом расслабляет как сведённые мышцы на ногах. И чего удумала, решив завалиться на него, будто так и надо. Даже не спрашивая. Про душу заговорила, надо же.

Ханджи надевает на него очки раньше, чем он успевает вообще понять, что происходит, и тут же коротко взрывается негромким смешком, чудная, вечно сама себе придумывает и ржёт.

— Серьёзно?

— Ну ты погляди. Похож на набожного учителя.

— Спятила?

Ривай было тянется сдёрнуть очки с носа, но пальцы только и успевают мазнуть по липким дужкам — она их вообще протирает? — Ханджи хватает его запястья и останавливает. Долго ли — сбросить её руки и освободиться, что ей сдержать его. Ривай медлит.

Медлит, потому что от глаз по всему черепу расходится лёгкая зыбь дискомфорта. Кажется, что если моргнуть — комната закружится от потолка до пола, хотя в беспорядке лаборатории вряд ли это так уж станет заметно.

Медлит, потому что лицо Ханджи снова становится чуть ближе. Очки словно увеличивают, приближают. И снова видно и морщинки, и горбинку, и те самые искры — сейчас как от костра в ночном лесу, разлетающиеся к беззвёздному небу рыжим шлейфом огня.

Медлит, потому что сбрасывать её руки не хочется. Как ранее почему-то не захотелось возмущаться и отодвигаться, стоило ей лечь по-хозяйски на — свой собственный — диван и уложить голову ему на колени, будто всю жизнь так делала.

Это та самая Ханджи, которую он знает уже почти год. Дело именно в этом.

Руку Эрвина Ривай же никогда не сбрасывал со своего плеча, стоило только принять решение остаться в Разведкорпусе. Изабель могла дотронуться своими пальцами до его локтя, чтобы остановить и прошептать что-то на ухо. Даже Кенни, мать его, иногда трепал по голове в случае удачного попадания ножом в цель.

Так и Ханджи ничем не отличается, шумная только, да болтает всё безумолку, хоть не только одни глупости. 

— Ну, каково видеть моими глазами?

— Ерунда, кому как не тебе знать, что эксперимент изначально несостоятелен.

— И сразу хвастаться своим отличным зрением. Зануда.

Ханджи причитает, наконец отпуская его, забирая очки и протирая их — Ривай содрогается, даже не пытаясь это скрыть — выправленной из-под ремня рубашкой.

— Уже и подурачиться нельзя.

Подурачиться. Точно. Это же Ханджи. Всё ей дурачиться.

— Подурачиться.

Он повторяет, потирая переносицу запястьем, будто от одного только нахождения рядом с Ханджи голова разболелась мигом, мыслями навязчивыми, странными наполнилась.

— Для твоего «подурачиться» неподходящее время. Все думают, что ты не спишь ночами для экспериментов во благо разведки, короля и человечества. А ты…

— За-ну-да.

Ханджи встаёт и потягивается. Рубашка ползёт вверх, но Ривай туда и не смотрит. Боги, ей бы ещё зевнуть во весь рот.

И тут же Ханджи делает именно это. Зевает широко, еле успев прикрыться рукой. Причмокивает и промаргивается.

— Ривай, а там, в Подземном городе, при полном отсутствии светового дня, как ты засыпал?

«Как собака», — хочется сказать ему. Иногда с пустым животом. Иногда в подворотне в мешках мусора. Иногда и не спал вовсе, стоя на страже, вдруг облава, вздрагивал, одним хлопком ладони по плечу будил Фарлана и вместе с ним растворялся в обшарпанных стенах домов.

— После кружки горячего чёрного чая.

Почти не лукавит. Кушель любила хороший чай. Когда она заболела, в доме не осталось даже хлеба, но в шкафу было много запасов именно чая. Чай на завтрак, чай на обед, чай на ужин. Кто угодно бы возненавидел его после мук голода. А Ривай так и не смог, потому что Кушель жила много лет назад, любила чай и хотя бы так позаботилась о нём.

— Чай?

Ханджи оборачивается, смотрит удивлённо:

— А это идея. Такое я ещё не пробовала. На кухне есть, как думаешь?

— Совершишь облаву на кухню, чтобы Эрвину потом пришлось краснеть от заявлений поваров?

— Я оставлю им объяснительную и деньги. Сколько могут стоить несколько листьев?

Точно спятила.

Уже выйдя из лаборатории, Ривай смотрит, как она, заперев дверь разворачивается в сторону лестницы. И правда собралась в кухонный блок?

Прежде чем успеть сообразить, что он вообще делает, Ривай окликает Ханджи, с неё станется же.

— Эй, стой.

— А? Тоже набег на кухню устроишь?

— Ещё чего. Пошли.

За время пути Ханджи, даже не задавая вопросов, куда и зачем они идут, успевает выложить ему полностью инженерное устройство подъёмного механизма для жилого дома.

— Подожди.

Ривай слушает и вникает, как обычно, успевая понять, что и морщинки вокруг горящих глаз Ханджи будто разглаживаются. Волосы ловят отблики пляшущего в факелах пламени. Лицо вдохновлённо-просветлённое, и горбинка на носу словно всё внимание притягивает. И может именно это причина, по которой Ривай всегда слушает её.

Он останавливается, осознав — какая она, когда загорается — что именно Ханджи только что рассказала, перебивает её и свои прояснившиеся мысли:

— Какая длина троса?

— Одна половина на тридцать метров.

— Чем тебе лестницы не угодили. И где ты вообще видела такие дома. Или хочешь чтобы во дворце придворные вообще ходить разучились и жиром заплыли?

— Погоди. Не с того начала.

Ханджи машет руками, задевая стены, факелы, чужие двери. Они так точно перебудят всё крыло. И с громкостью у Ханджи, когда она входит в раж, тоже проблемы.

— Если построить дома высотой примерно тридцать метров, представь, сколько людей можно в одном таком поселить?

— А со старыми домами ты что планируешь сделать?

— Снести, конечно.

Ривай снова останавливается и смотрит ей в затылок, пока она, всё также жестикулируя и не замечая его отсутствия, продолжает идти вперёд и в полный голос рассуждать.

— Снести половину уже построенных домов внутри каждой стены. Наладить земледелие. Больше места для пастбищ, а значит больше и мяса. Но подниматься на такую высоту каждый день, а то и чаще, не все могут. И даже УПМ не выход, конструктивно лестницы придётся очень расширять, и тогда смысл. А вот если подъёмники по аналогии тех, которые…

— Ты придумала в прошлом году для подъёма лошадей на стену.

Ривай отмирает и догоняет её, окончательно понимая замысел и устройство. И вообще всё понимая.

— Да. Тогда должно получиться. Что скажешь?

— Скажу, что ты офицер Разведкорпуса.

— Брось. Какая разница, где именно быть полезной. В деревнях люди…

Она запинается, отворачивается к стене и прокашливается.

— …голодают, пашут изо дня в день. А весь скот и урожай в столицу. Ресурсов еле хватает. Марию прорвали. Чем кормить поток беженцев, если за Розой и без них ртов хватает. За Сину их разве пустят? О, мы пришли?

Ривай открывает дверь в свою комнату, обернувшись и, оглядев забрызганные грязью сапоги Ханджи, бросает:

— Разуйся только. Или проваливай на кухню.

Словно и не рассуждала только что об экономических проблемах деревень на окраинах и в принципе изменении городского строительства, Ханджи проходит как к себе домой. Не утруждаясь, чтобы нагнуться, стаскивает сапоги, наступая носками на пятки.

Не в силах смотреть это, Ривай наливает в чайник воду и ставит его на горелку.

— Ого, мы будем пить чай? Небось и сервиз у тебя есть?

Ханджи совсем не удивляется, когда Ривай безмолвно достаёт из шкафа две чашки и два блюдца.

— Надо же. Избавил меня от недовольства поваров. О ком больше печёшься. Их запасы жалко или защищаешь честь дамы?

На её наглое подмигивание и напрашивающуюся улыбку Ривай внешне почти не реагирует, какая же она дама. Только сдвигает челюсти и цедит сквозь зубы:

— Пекусь об офицерской репутации.

— Надо же.

Ханджи отваливается на спинку стула, руки за голову. С прищуром следит, как он отмеряет ложкой горстку чайных листьев и караулит чайник, чтобы не закипел.

— Почему ты пришёл?

— Что?

Именно когда Ривай готовится засыпать чайные листья в чайник, она внезапно задаёт вопрос. Рука не дрогнула только потому, что Ривай всегда настороже с Ханджи, с самого первого дня. Будто всегда готов к тому, что она выскочит из-за угла с чем-то громким, ликующим, сбивающим с ног. Оглушит, ослепит, задушит бесконечным словесным потоком. Со спины — брызжущая чуть ли не визгами наглость  — скажет что-то невпопад, будто не зная, с кем имеет дело. Будто Ривай поначалу один раз еле не успел сдержать — настороженность и недоверие — рвущиеся из браслетов на руках клинки.

— Со мной-то всё понятно. Ты заманил меня чаем в свою комнату. Я, кажется, здесь впервые?

Ханджи вновь оглядывает комнату, будто пытаясь вспомнить. Ещё бы пустил её сюда кто. Ривай сам-то здесь бывает в лучшем случае ночью.

— А я-то тебя чем заманила в лабораторию? Неужто всерьёз на эксперимент согласен?

Улыбается косо, пальцами по столу барабанит — словно лучше Ривая ответ знает.

— Я похож на того, кого можно заманить?

— Ну, я же не титан?

Ривай против воли чувствует веселье. Совсем не подходящее ни ко времени, ни к обстановке, ни к жизни. Оно щекочет изнутри — как первый полёт на УПМ, как первый взмах клинка к хребту титана, как первая миссия за стены.

Но Ривай подавляет его, не давая даже уголкам губ дрогнуть в отголоске улыбки. Ставит чайник на стол и садится напротив Ханджи.

— Ты путаешь. Титанами можно заманить только тебя.

Вкрадчивым шёпотом, почти восторженно, наклоняясь через стол чуть ближе, Ханджи чуть ли не победоносно поправляет очки:

— Так а сколько ты их уже выследил и убил? Просто представь, идёт какой-нибудь несчастный трёхметровый титан по лесу, его за деревьями и не видно даже. И тут вылетает какой-то разведчик полтора метра — хрясь! — и нет титана.

Растопырив ладонь и захватив чашку, Ривай пьёт прямо кипяток, даже не морщась.

— Только не говори, что тебе их жалко. 

— Нигде им от тебя не укрыться. Почти сочувствую. И вполне понимаю их удивление. Открыв дверь в мою лабораторию посреди ночи, ты меня шокировал не меньше.

— Значит ты уже изучила и уровень эмоционального развития титанов?

Ривай отводит разговор туда, куда Ханджи сама невольно всегда заходит. Ей волю дай — через слово про титанов говорить будет.

Действительно, и чего его в самом деле приспичило воспользоваться дневным приглашением и зайти в лабораторию. Ну увидел незапертую дверь и полоску света, зашёл, убедился, что это Ханджи не отрывается от исследований даже на сон. В самом деле. Зашёл, сел на диван. А она и рада — начала задавать всякие вопросы про ощущения при подъёме и спуске на стену. Потом и вовсе прилегла, уложила голову на колени в порядке вещей и снова уткнулась в справочник.

А он и слова не сказал. Вопрос и удивление Ханджи очевидны. И для самого Ривая те же чувства. Ответа чёткого вот только нет.

Ханджи шипит на чай, обжигаясь, сетует, что титаны не могут говорить:

— Вот хоть бы словечко! Хуже рыб, честное слово.

Стаскивает очки, рассматривая линзы на свет — неужели решила задуматься об их чистоте:

— Всё-таки запишу результаты исследований, пусть лежат, изложу Эрвину, как он поедет в Митру на доклад.

Снова смотрит на Ривая пристально:

— Спасибо, что пришёл. Я хоть отвлеклась и мысли собрала в кучу.

Отвлеклась. Да, именно так и отвлекаются учёные — дурачась, планируя набеги на кухню и разговаривая о титанах. И именно по ночам.

— Так что, не расскажешь про своё детство?

— Нет.

— Давай я первая, увидишь, это совсем не страшно.

Не дожидаясь подтверждения, Ханджи начинает рассказывать — и с чего знает, что это вообще может быть интересно. Будто перегорает фитилём свечки — голос как по щелчку уже ровнее, без всплесков и перескакиваний на другие темы.

Как в детстве полола сорняки, доила коров, пасла коз:

— Однажды вырвала всю морковь, ох и влетело потом от отца.

Как еды не хватало, варили один котёл похлёбки на несколько домов:

— Я же говорила, что весь урожай уходил в город.

Как стирали в холодной реке, потому что днём времени греть воду не было:

— Кожа на пальцах лопалась, всё в трещинах. А утром коров доить.

И как ей меньше десяти лет было — мама смогла устроиться в дом купца в городе. Забрала с собой Ханджи — всё лучше, чем жить в деревне и гнуть спину.

— Библиотека там потрясающая. Повезло, что учитель господских детей был душкой, меня тоже за компанию обучил.

Затухая, со слипающимися глазами и склоняя голову к столу:

— Отец не поехал. Наверное, он её не любил, раз отпустил.

Монолог Ханджи Ривай слушает молча. Хоть чай в кружке и заканчивается, не делает ни одного движения, чтобы налить себе ещё. Слушает и слушает, чуть ли не впервые узнавая, что может стоять за разведчиком, какая жизнь была до всего этого. Много ли он знает о других сослуживцах? 

А тут Ханджи — никогда друг с другом не откровенничали вот так о прошлом. Берёт и выкладываёт всё: и про негнущиеся после целого дня прополки колени, и про запах коровьего навоза, и про пекущее солнце на пастбище.

Надо же.

А он сидит и всерьёз позволяет ей уснуть прямо в его комнате, за его столом.

— Эй, Ханджи.

Та реагирует — чуть поворачивает лицо, удобнее устраивая голову на руке.

Потрясающе.

— А ну не спать в моей комнате.

От тряски за плечо Ханджи дёргается, пытаясь сбросить его ладонь.

— Не мешай.

— Ты спишь.

— Меня это устраивает.

— Это неудобно, в конце концов. Иди к себе.

— Спать на дереве неудобно. Я в порядке.

И Ханджи накрывает ухо второй рукой, мол разговор окончен, пока Ривай только мигает на эту наглость.

— Я имел в виду, что неудобно мне.

Макушка Ханджи не шевелится, дыхание выравнивается. Так и не скажешь, что меньше минуты назад ещё вполне связно отвечала на все попытки Ривая выгнать её из своей комнаты.

— И что с тобой делать?

В эту ночь Ривай спит как обычно. Тушит свечу на столе — Ханджи, уже перестав закрываться рукой, морщит нос на тонкую струйку дыма и запах горелого фитиля. Садится за стол у окна, до утра пишет отчёт о прошедшей экспедиции. Монотонная работа отпускает, заставив забыть все неприятности.

Ривай так и засыпает в кресле, когда начинает заходиться рассвет. Под звуки дыхания Ханджи, очень хорошо слышимого в предутренней тишине, даром что за окном начинают пересвист птицы.