Гаара мог спать. Не тогда, когда захотел, о нет, Шукаку не мог позволить ему такой роскоши, но отчего-то во время песчаных бурь, Однохвостый был странно тихим, будто бы боялся чего-то. Или кого-то. Гаара не знал, кого или чего он боялся, но он радовался таким моментам.

Завывания ветра убаюкивали, успокаивали, и Гаара мог подремать хотя бы немного, наслаждаясь этими мгновениями. Песчаные бури для него были сродни колыбельным матери, которой он никогда не видел, чьих колыбельных никогда не слышал.

Для Гаары мать — это пустыня, ее жестокий климат, ее жуткие зыбучие пески и ледяные ночи.

Гаара любил пустыню.

Гаара, казалось, дышал ей.

Он знал, что не смотря на все свое безумие и отвратительное поведение, Шукаку тоже любил пустыню. Порой Гааре казалось, словно он слышал в его ворчании какие-то добрые нотки, но в ту же секунду Шукаку вновь начинал вести себя, как Шукаку.

Гаара никогда не задумывался о странностях. О том, какая пустыня странная и загадочная, о том, что у жителей Суны, в отличие от других деревень, был свой бог, своя религия.

Гаара просто принимал это как данное, даже сам не уверенный в том, верит ли он в этого бога или нет. Ему было все равно, потому что этот бог (как ему казалось) все равно не играл в его жизни какую-либо роль.

Конечно же, Гаара ошибался.

Потому что Сет своих детей любил.

— Что это? — Спрашивает он Канкуро, отчего тот вздрагивает и косится в его сторону.

Гаара практически не разговаривал со своими братом и сестрой (проще будет сказать, сколько раз он вообще с ними говорил), да и те его боялись, так что ничего удивительного в реакции Канкуро не было, пусть у Гаары что-то и защемило в сердце.

— Это… это подвеска, — осторожно начал Канкуро, а после протягивает ладонь, на которой лежала еще недоделанная деревянная фигурка, длиной чуть меньше с его пальцы, — я ее еще не доделал, но это наш бог.

Гаара медленно кивает, заинтересованно глядя на изделие брата. Канкуро, недолго помолчав, произнес:

— Если хочешь, я могу подарить ее тебе. Потом просто еще одну сделаю, ничего страшного.

Гаара ведет плечом.

— Она мне не нужна.

Канкуро фыркает. Он вообще был странным — вроде бы боялся Гаару, но все равно умудрялся показывать свой характер, чем определенно ему нравился.

— Конечно нужна. Сет — наш бог, все-таки. Может, эта подвеска принесет тебе его благословение.

Гаара молчит. Он считал, что его благословением вполне можно считать способность управления песком — в одной из историй он слышал о том, что Сет мог повелевать песками.

— С чего ты решил вырезать ее?

Щеки Канкуро начали краснеть, а после он отвел взгляд.

— Я… Только обещай, что никому не скажешь, ладно? Я узнал, что Сасори тоже верил в Сета. Причем, очень сильно, и, ну… — Канкуро замялся. Гаара знал, как тот восхищается Сасори — их дядей-отступником, чьи волосы были такими же красными, как и волосы Гаары. Мастер марионеток, поклоняющийся богу пустыни. Канкуро просто не мог не перенять его веру, чтобы стать хоть немного ближе к своему кумиру.

— Можешь не продолжать, — прервал его Гаара. — Я понял тебя.

Как бы Гаара не был отдален от своих брата и сестры, отчего-то он все равно знал о них какие-то мелочи. Что им нравится, а что нет, что они любят, чем увлекаются… Где-то глубоко в душе, даже не замечая этого, Гаара продолжал тянуться к ним.

На следующий день Гаара находит у себя в комнате на тумбочке деревянную подвеску, тщательно, едва ли не до идеальности, вырезанную его братом. Маленькая деревянная копия бога войны.

Гаара смотрит на нее, берет в руки, прокручивая и рассматривая со всех сторон, проводя пальцами по маске, по маленькому тельцу.

Гаара надевает подвеску и носит, не снимая, благо, под одеждой этого не видно.

Гаара не верит в бога.

Но бог продолжает приглядывать за ним.

И тогда, спустя много лет, когда Акацуки похитили его и Гаара умер, он увидел.

Человека с красными, длинными волосами, который глядел на него со странной смесью из скуки и заботы во взгляде.

— Ну и чего ты тут разлегся, ребенок? — Спрашивает он и Гаара моргает.

— Я умер? — Неуверенно отвечает он и человек фыркает насмешливо.

— Умер он, конечно, ага. Вставай давай, и вали отсюда. Рано тебе еще помирать, — а после он наклоняется и целует его в лоб. — Мой сын не может умереть так просто. Иди и покажи, чего стоишь.

И когда Гаара открывает глаза (и вся деревня радуется, что он ожил, что их Казекаге не покинул их), он не знает, кому рассказать о случившимся и стоит ли вообще это делать.

Потому что Гаара не верит в бога.

Но у него на шее подвеска бога, которую он так и не снимал, которую для него сделал его старший брат. У подвески после того случая глаза налились ярко-красным.

Гаара не верит в бога.

Но Гаара — ребенок, благословленный Сетом и горячо им любимый.

Сет смотрит на него, наблюдает, и улыбается нежно.

Эта жизнь, вопреки всем тяготам, для Анубиса оказалась куда лучше, чем предыдущая.