Среди ночи Мирослава разбудило едва слышное царапанье за дверью. Еще не до конца выбравшись из объятий сна, он наощупь добрался к двери и отворил ее. На пороге стояла Милана в легкой ночной рубашке. Наверное, не будь он сонным, он вряд ли смог бы так запросто отвести глаза от полупрозрачной шелковой ткани, сквозь которую просматривалось девичье тело.

— Прости, что разбудила. Можно к тебе?

Предъява так предъява. Наверное, он всё ещё спит и грезит своими больными фантазиями. 

— Заходи, — Мирослав отступил в сторону, давая девушке возможность пройти в его спальню. Не станет же он выгонять гордячку, которая пришла сама, еще и, в кои-то веки, вежливо попросилась, поубавив чувство собственного величия, а не выперла его за пределы личного пространства. 

Мила юркнула внутрь, тихо закрыв за собой дверь, и застопорилась на секунду посреди комнаты.

— Это ничего не значит, — будто на всякий случай добавила она. 

— Конечно, — легко согласился парень, подчас смирившись с этой фразой, и вернулся в кровать, занимая одну её сторону и приглашающим жестом указывая на свободное место рядом. — Добро пожаловать. Красную дорожку не организую, но...

— Если я мешаю тебе...

— Уже привык.

— Снова грубишь?

— Констатировал факт. Проходи и ложись, а то стоишь там, как в фильмах ужасов.

К его удивлению, саркастических комментариев не последовало. Наверное, гостья взаправду была настроена дружелюбно, и теперь он чувствовал вину за свои резкие выпады. А где-то на грани полусонного сознания легким светом забрезжила мысль, что он даже рад её компании.

Тем временем Мила молчаливой тенью присела на край кровати. Парень ждал несколько долгих секунд, но гостья не легла и даже не обернулась к нему. Это могло бы сойти за скромность, но подобное качество прежде было не свойственно Её Величеству. Кажется, что-то происходило. Прямо здесь и сейчас. Что-то необычное и эфемерное. Что-то, не поддающееся объяснению, но очень важное. Едва уловимое и в то же время весомое. И это что-то, интуитивно ощущаемое, переменило настроение Мирослава. Куда-то делось раздражение, пропала сонливость, под влиянием серьезности момента вдруг обнаружилось понимание и тонкое чутье.

— Ты действительно пришла? Мне это не снится? 

— Я здесь.

— И что стряслось?

Ночная гостья неопределенно пожала плечами, но потом, словно придя в себя, заговорила:

— Тебе нормально было держать меня за руку в тот момент, когда назначал своей девушке свидание? — без тени упрёка, да и любых других интонаций в голосе, спросила Мила, испытующе посмотрев на него, и Мир почувствовал, как его невольно разбирает смех, а от нелепости ситуации скептически приподнимается бровь. Так вот, значит, к чему было то высказывание на прогулке…

— Ты, правда, явилась ко мне среди ночи и в таком виде, чтобы поговорить о чести? — слова «в таком виде» он произнёс особенно выразительно, делая отсылку к претензиям, кои Милана сама же предъявила ему днём.

— Да! И не надо так снисходительно улыбаться, имей уважение!

— Не заводись, родители услышат, — примирительно ответил Мирослав, наблюдая за ней, словно за каким-то забавным представлением. Надо же, выдумала себе невесть что, еще и хватило наглости прийти к нему разбираться. Однако при всем желании сдержать улыбку он не мог. — Я-то не в отношениях, мне стыдиться нечего.

— Не в отношениях? Я сама слышала, что…

— Что ты слышала? Что я договорился с ней о встрече? — заметив, что от его тона Милана вскипает еще сильнее, Мир решил сбавить градус беседы и объяснить, в чём загвоздка. — Ты ведь сама меня через слово стебёшь отсутствием личной жизни. Постоянно причём. У тебя этот пазл в голове успешно складывается? Не барахлит ничего?.. Всё, вижу, что не барахлит, только не хмурься. И я не помню, чтоб в разговорах с Мариной вообще хоть раз использовал слово «свидание». Я лишь старался меньше находиться дома. Из-за тебя, между прочим. Поэтому позвал ее на дополнительные репетиции. Хочешь – идём с нами, сама у нее спросишь, пообщаешься.

— С этой истеричной мымрой? Ни за что!

— Дело твоё, — безразлично пожал он плечами и приготовился слушать занимательную историю. — А как насчет твоего парня, Мил?

Милана ошарашенно посмотрела на него, и Мирослав буквально за пару секунд детально успел разглядеть, как испарился её воинственный настрой, сменившись нерешительностью. 

— Ты в курсе? — едва слышно прошептала она.

— С самого начала. Мама сказала. Раз уж мы тут топим за честность, тебе нормально целовать меня, когда он ждёт тебя дома?

— Он не ждёт. Я не общалась с ним с тех пор, как родители запретили. И не собираюсь, потому что теперь понимаю, в чём они правы. Может, тебе это и не заметно, но я многое переосмыслила за время нахождения здесь. Да я и не могу назвать это отношениями, учитывая, что у меня с Мстиславом в целом не было и половины того, что было с тобой!

— А что было со мной? Ты не целовала его, чтобы отвадить надоедливых кавалеров?

— Я тут душу открываю, а ты гнёшь своё?! — ощетинилась Мила, поднявшись с кровати, и Мирослав всерьёз забеспокоился, что она сейчас уйдёт. — Знаешь, что? Не я это начала: я имею в виду всю эту канитель с поцелуями. И меня до сих пор вымораживает то, как резво ты переобуваешься: сначала ты придирался к моей внешности, к моему макияжу, постоянно старался как-то подколоть, а потом ни с того ни с сего полез целоваться! И теперь оказывается, что ты на самом деле… 

— Влюбился в тебя, как только ты умылась?

— Да! Стоп, нет. Что ты сказал? 

— Я не переобувался. Мне не нравилось и не нравится, как ты красишься. Мне не нравится, как выглядят твои глаза, когда ты обводишь их ядрёно-желтым цветом или густо красишь. Но – уж извини, я ничего не могу с этим поделать – мне нравишься ты. Без всей мишуры, в которую ты вечно заворачиваешься и без пёстрой размалёвки на лице. Настоящая ты. И поцеловал я тебя именно поэтому. Заметь – тебя, а не кого-то ещё. И мне было больно осознавать при этом, что я тебя не интересую, ибо ты всем своим видом это показывала при каждом удобном случае. И от твоих подколов было не легче, знаешь ли. Да, ты права – я ни с кем не встречался. Мне никто особо не нравился, да и тупо времени не было, если ты еще не заметила, как устроен мой график. А сегодня, когда мы были на ипподроме, я осмелился поверить, что мои чувства взаимны, пока ты не заявила, что всё было несерьезно. Ты даже сейчас пришла сюда со своим пресловутым лейтмотивом «это ничего не значит». 

Мирослав заметил, как, услышав его тираду, Мила прикусила нижнюю губу и немного отвернулась, словно что-то обдумывая. Наверное, в его жизни секунды еще никогда не тянулись так долго. Если она и в этот раз не услышит его признаний, то ему вряд ли когда-либо хватит благонадеяния, чтобы вновь их повторить.

— Чувства взаимны, Мир, — фраза ворвалась в его сознание, моментально разбив на мельчайшие осколки все пережитые волнения. Мирослав почувствовал, как сердце сперва пропустило удар, пускаясь затем в ретивую скачь и копытливым стуком ударяясь о рёбра. Однако Милана продолжила говорить: — Но что это может значить, если ты сам сказал, что ждёшь моего отъезда?

— Я не сказал бы этого, если бы ты не молчала всю дорогу и не выматывала мне душу своим грёбаным пофигизмом. 

— Прости. Правда. Но я в любом случае скоро уеду. И пока я не окончу школу, мы вряд ли увидимся, ведь есть расстояние – нешуточное расстояние – между Краснодаром и Североморском, куда так просто не доберешься.

— Не вытерпишь год переписок и звонков?

— А ты?

— Вытерплю, если в этом есть смысл. Мне не в тягость быть верным, у меня хороший пример в семье. Но будет ли соразмерной верность от девчонки, которая так запросто разбрасывается поцелуями еще до совершеннолетия?

— Вообще-то я уже месяц как совершеннолетняя, — Мила с оскорбленным видом скрестила руки на груди и вновь села на кровать, исподволь буравя Мирослава гневным взглядом, прожигающим даже через пелену темноты. — И если я веду себя открыто с тобой, еще не значит, что я веду себя так со всеми! Тогда в ванной мне просто захотелось подразнить тебя, потому что ты забавно смущался. Я не планировала раздеваться, честно. Хотя ты можешь в это и не верить – мне наплевать. Даже когда ты согласился, я не предполагала, что меня так переклинит, но чёртова гордость не позволила спасовать. Всё как-то в момент решилось. И прежде я никого не… Ни к кому не прикасалась, как к тебе.

— Так значит, я у тебя в категории «не такой, как все»?

— Да.

— И стоило ломать комедию все это время? — непритязательно произнёс он, плавно и эфемерно ловя кончики темных волнистых волос, струящихся по спине Милы, и играя с ними пальцами.

— Мир, ты мне хамил с первого же диалога, — возмутилась она, но на его прикосновения никак не отреагировала, поэтому он счел это немым позволением.

— Рад, что между нами всегда всё было взаимно. 

В комнате на несколько минут вновь повисла тишина. Милана задумчиво перебирала пальцами оборку на подоле ночной рубашки, пока Мирослав, сидевший чуть поодаль, разглядывал ее в сумраке, прорезаемом мягким свечением от уличного фонаря. Неужели ему и впрямь это не снится? Неужели после стольких недопониманий они, наконец, смогли поговорить и всё выяснить? Выходит, Мила тоже испытывает к нему что-то? Стало быть, он зря переживал? И всё-таки он не мог себя убедить в том, что это не сон, невзирая на то, что видел её выразительно и отчётливо, чувствовал её волосы, скользящие шёлковой волной между его пальцами и слышал, как они с тихим шорохом падают ей обратно на плечи.

— Ты действительно не влюблён в Марину? — вдруг нарушила молчание Мила.

— Действительно, — Мир устало потёр глаза, чуть саднящие от недостаточно частого моргания. — Я влюблён в тебя, и я тебе уже об том сказал.

— А может, я хочу услышать это еще раз?

— А может, я хочу, чтобы ты знала это без слов?

— Так покажи.

— А ты мне что покажешь? — парировал он, придвигаясь ближе и смотря Милане в глаза. 

— Ты и так видел больше, чем достаточно.

Она озорно улыбнулась, склонившись к нему, и Мир почувствовал, как её рука коснулась щеки. Прикосновение было мягким, но уверенным. Отзываясь на ласку, Мирослав накрыл губы Милы своими, вовлекая в их первый по-настоящему взаимный поцелуй. Пресловутые бабочки в животе сразу же взмахнули крыльями, рассеивая магическую пыльцу радостного предвкушения во всём его теле. Он не собирался закрывать глаза. Ему хотелось увидеть и запомнить каждую мельчайшую деталь, которую только можно было узреть в сумраке комнаты. Он чувствовал спокойствие и трепет одновременно. Словно он на своем месте и его больше ничто не раздражает. Словно больше ему в жизни ничего и не надо – только чтобы они также могли смотреть друг на друга, в зеркалах души лицезря искры всепоглощающей любви. Мир кристально ясно вдруг понял, что всех и за всё простил. И это было окрыляющее чувство. Он словно сам стал той бабочкой, которая радостно пряла крыльями потоки воздуха.

Увлеченный поцелуем Мирослав опустил ладонь на бедро Милы, плавно скользя вверх по изгибам девичьего силуэта и испытывая почти болезненное удовольствие от осознания, что сейчас единственная преграда под его рукой – это тончайшая ткань, будоражащая, как обещание, и дурманящая, как соблазн. Мир сильнее прильнул к опьяняющим губам, чувствуя, как перехватывает дыхание от восторга. Он никогда прежде не прикасался к ней настолько откровенно, настолько близко к обнажённой коже. А сколь приятно было ощущать, как Милана ласково проводит пальцами по его подбородку, опускаясь к шее, и как от её прикосновений по чувствительной коже сразу бегут мурашки от неведанного доселе наслаждения… 

— Для девственника ты слишком хорошо целуешься, — шепнула Мила и провела кончиком языка по его нижней губе, сладко дразня. Губы Мирослава податливо раскрылись, пропуская было язык девушки, но она тут же убрала его, самодовольно улыбаясь.

Мир молча повалил ее на кровать, пребывая совсем не в том состоянии, чтобы отвечать на саркастичные насмешки. Он склонился к ней, приникнув губами к тонкой шее, и польщенно просиял, услышав, как Милана прерывисто выдохнула. Он начал целовать её с бо́льшим жаром, чувствуя, как возбуждение охватывает всё сильнее. Кожа девушки была невероятно нежной и обжигала губы. При каждом поцелуе он чувствовал, как бьётся пульс Миланы, вторя каждому стремительному удару её сердца. 

Внезапно на него снизошло озарение, воплощенное здравой мыслью отрезвлённого рассудка. Что они делают? Это неправильно. Он не может так с ней поступить, даже если они оба этого хотят. Она впервые пришла к нему. Это был единственный их нормальный диалог. Возможно, он состоялся по наитию ночи. Но никто не знает, что будет днём: как поведёт себя непредсказуемая Мила, и как отреагирует он сам. И неизвестно, что с их отношениями – если происходящее уже можно так назвать – будет через год. В себе-то он был уверен. Возможно, и в Милане тоже. Но не в обстоятельствах.

— Прости. Прости, пожалуйста. Я не должен был... — он отстранился, обеспокоенно глядя на неё, и боясь лишний раз прикоснуться, дабы она не решила, что ему нужно только одно.

— Эй, ты чего? — Мила, такая красивая в обрамлении разметавшихся по подушке волос, смотрела на него в недоумении. — Всё ведь хорошо, — она приподнялась, осторожно убирая светлые локоны с его лба, и мимолётно поцеловала в губы. — Я люблю тебя, слышишь? Ты не сделал ничего, за что стоило бы извиняться.

— Я люблю тебя, — эхом отозвался Мирослав, дрожащей то ли от волнения, то ли от ещё не совсем отступившего возбуждения рукой проводя по щеке Милы. — Но мы не должны... идти дальше.

— И не будем. Но я хочу, чтобы ты знал: мне нравится каждый твой поцелуй, — улыбнувшись, она крепко обняла его и, проводя носом по раковине уха, умилённо произнесла, провоцируя лёгким шёпотом новые волны жара в его теле и явно потешаясь над столь бурной реакцией. — Ты такой милый сейчас. 

Мир почувствовал, как тело снова охватывает приятная дрожь, расходящаяся волнами тепла по венам. Вдруг он ощутил щекочущее и влажное скольжение языка по шее, заставившее прикрыть глаза и шумно выдохнуть от неожиданности и жгучего желания, резко спустившегося электрическим разрядом к низу живота и концентрируясь там сладкой истомой.

— Мила, — строго позвал он её.

— Что? — девушка тут же отстранилась, невинно хлопая ресницами.

— Чувства самосохранения нет вообще, — сделал вывод Мирослав.

— Возможно, ты прав. Прости, сложно удержаться.

— Ты совсем не боишься, что я могу потерять контроль?

— А ты его когда-нибудь теряешь? — скептически приподняв бровь, Милана встала на колени, чтобы лицо Мирослава оказалось на уровне её груди, и как ни в чем ни бывало принялась расчёсывать пальцами его волосы, заставляя жмуриться от удовольствия.

— Сейчас готов потерять в любой момент, — Мирослав обнял ее за талию и открыл глаза, усилием воли заставив себя посмотреть выше. Карий взгляд, устремлённый на него, как всегда был насмешлив и вызывающ. Видимо, у Миланы по жизни два состояния: злиться или провоцировать.

— От твоей правильности никакого веселья, — с притворной грустью Мила надула губы, продолжая перебирать пряди его волос.

— Ты мне доверяешь?

— Да, — ответ прозвучал без малейшей заминки, словно что-то само собой разумеющееся.

Мир облегченно улыбнулся и, обхватив девушку поперек живота, легким нажимом увлек к себе, побуждая лечь вместе с ним. Активного сопротивления не последовало, и уже в следующий миг парня окутал аромат её волос, темной волной разлившихся – кто бы мог представить – по его подушке.

— Ты приятно пахнешь, — прижав Милу ближе, он невольно удивился про себя, какой крохотной она казалась в его объятиях, и как чудесно было лежать вот так рядом, не споря, не пререкаясь и не стараясь задеть друг друга в очередной словесной перепалке.

Не произнося ни слова, Мирослав взял девушку за руку, сплетая их пальцы между собой. 

«Если бы только родители знали, что творится у них под носом...»

Через несколько минут дыхание Миланы стало глубже и ровнее. Кажется, ей удалось победить бессонницу. Мирослав, в свою очередь полностью сконцентрировался на своих ощущениях, всё ещё не в силах поверить, что происходящее с ним – реальность. Но запах её духов и шампуня, прозрачно распространявшийся вокруг невидимым скоплением танцующих молекул, тепло, исходящее от спины Милы, плотно прижатой к его телу, легкое дыхание, которое он мог слышать и чувствовать – подтверждали это как нельзя лучше. Вскоре Мир и сам уснул, по-прежнему не выпуская девушку из объятий.

Наутро, еще пребывая в томной полудрёме, Мирослав уже мысленно готовил себя к тому, что вчерашний разговор ему приснился, Милы тут не было, а половина его кровати как всегда окажется пуста и холодна. Но нет. Проснувшись, он обнаружил, что Милана спит рядом, прижавшись к нему и закинув ногу поверх его бедер. Хоть фотографируй на память – когда еще такое увидишь? Еще раз окинув взглядом открывшуюся перед ним картину, Мир заметил, что край шелковой ночной рубашки поднялся, бесстыдно оголяя ногу девушки. Кремовый цвет ткани выгодно контрастировал с загорелой кожей. Определенно, жаркий климат благоприятно сказывался на гостье во всех смыслах. Парень перевел взгляд выше, разглядывая светлое кружево на лифе, и, увлекаемый лабиринтом нитей и лепестков, невольно задержал взгляд на нежно-розовой ореоле, видневшейся под узором. Как бы честно и мужественно он ни старался отвести взгляд или, по крайней мере, не опускать его хоть миллиметром ниже, удержаться получалось плохо. Мирослав уже чувствовал, как внизу живота начинает приятно тянуть и пульсировать от нахлынувшего возбуждения, туманящего рассудок. 

«Она крепко спит. Ничего ведь не случится, если он...» – мысль еще не успела полностью сформироваться, когда его палец осторожно коснулся маленькой розовой бусинки соска, нежно и почти невесомо потирая её через тонкое кружево и чувствуя, как отзывчиво она твердеет от его прикосновений. Сердце затрепетало в груди от волнения и восторга, разгоняя по телу кровь, бурлящую в этот момент сильнее лавы. Совсем теряя голову, Мирослав легонько сжал девичий сосок и испуганно вздрогнул, когда с губ Милы сорвался протяжный и до одури соблазнительный стон. 

«Чёрт возьми, что я творю?»

Парень зажмурился, призвав всю силу воли, дабы преодолеть желание, и прижал девушку к себе, зарываясь лицом в её растрёпанные от сна волосы и вдыхая полной грудью их запах, лишь бы только удержать руки от дальнейших провокационных действий. К его удивлению, Милана продолжала безмятежно спать, лишь немного передвинувшись, дабы удобнее устроиться в его объятиях, а вот он готов был сгореть от стыда, смешанного с вожделением. И зачем он только позволил ей остаться? Наваждение слишком велико. Если Мила заметит его эрекцию, будет сложно поместить это в рамки концепции «это ничего не значит». Хотя, не всё ли равно, если вчера они признались друг другу в своих чувствах, и скрывать было уже нечего?