— Вы уверены, что больше ничего не хотите нам сказать?

— Уверен. Не хочу. Подите прочь, дети мои.

— Что ж, спасибо и на этом, Араи-сан. Вы нам очень помогли. Берегите себя и своих близких. До встречи.

Откланявшись, трое молодых стажеров покинули помещение.

— Вот же мерзкий старикашка! — выругался один из журналистов, яростно пиная кулаком спекшийся воздух. — Потратить столько времени и сил!.. И ради чего, спрашивается? Ради того, чтобы нас засыпали оскорблениями? Я понимаю, как тяжело сейчас им сейчас приходится, но поливать грязью нас и наше агентство!..

— Огава-сэмпай, пожалуйста, тише, — попыталась угомонить его Нагата Хоши, младшая в команде. — Мне тоже было очень неприятно все это выслушивать. Но давайте не будем устраивать скандал и пугать бедных селян. Они и так на нас, как на спятивших, смотрят.

— И правда, — согласился Уэно. В их команде он был самым старшим, самым крупным и самым сильным, благодаря чему коллеги за глаза прозвали его Яма-Тоя (или Тоя-гора), но при нем молчали, как лососи. В Чоуки Ньюс* Уэно Тоя пришел в качестве стажера-оператора, сразу же расположив к себе немногочисленных сотрудников — оператора им недоставало вот уже полгода как. — Мы должны быть благодарны им хотя бы за те крохи информации, которые удалось собрать. Думаю, для первого раза мы справились вполне сносно.

Огава со вздохом кивнул, и троица, взяв себя в руки, двинулась вперед.

Как-то так вышло, что ноябрь в этом году выдался аномально жаркий. А что может быть хуже, чем духота в горах? Репортеры с трудом влачили ноги по выжженной сельской дороге прочь от лавки, на которой висела скособочившаяся и почерневшая от огня табличка с надписью «Рис Мурасако». Пот катился с них в семь ручьев: солнце, казалось, вознамерилось изжарить всех, кто посмеет выйти на улицу, словно то была расплата за разного рода грехи.

Еще с раннего утра молодых людей напрягли два обстоятельства: первое — погода, второе — пункт назначения, — в которых они должны были отбывать свою стажировку.

— Префектура Хёго, деревня Сотоба, — направил их куратор. — Примерно два с половиной часа езды к югу от Китаоки**.

Агентство «Чоуки Ньюс» — единственное новостное агентство в захолустном городишке Китаока на севере Хёго, скромное, но с неплохой репутацией. Раньше столичных СМИ и частных издательств о случившемся в глухой деревне пожаре узнали именно здесь. А поскольку незадолго до этого в Чоуки Ньюс вступили сразу трое новичков, главный редактор с энтузиазмом потер ручки: для агентства события в Сотобе — удобный шанс заявить о себе, а для молодых стажеров — отличная проверка на пригодность.

Вот только расположить к себе напуганных граждан, совсем недавно переживших чудовищную катастрофу, оказалось куда сложнее, чем они могли себе представить.

Нижняя Сотоба — так назывался этот район, — выглядела донельзя уныло. Обгорелые пихты, закопченные фасады и крыши домов производили поистине угнетающее впечатление. Говорят, другие районы, подальше от дороги, пришли в еще больший упадок. Очаг возгорания был обнаружен в районе Ямаири, на севере деревни. Однако огонь не распространился за пределы Сотобы. Сотрудники пожарной части заявили, что было уничтожено порядка четырехсот домов, оставшаяся часть получили повреждения различной степени. На текущий момент нет практически никаких материалов, касающихся пожара в деревне, — смельчаков, примчавшихся на место событий той же ночью, не пустили дальше пересечения трассы, по которой обычно колесил школьный автобус, с главной сельской дорогой. Единственные кадры, которыми располагают СМИ, это заснятый с дальнего расстояния и пары ракурсов въезд в деревню, объятый пламенем, и перекрывающие дорогу пожарные машины. Все.

— Знаете, Огава-сэмпай, иногда мне тоже хочется дать вам подзатыльник, — буркнула Нагата, вспомнив провальное интервью с Араи-сан. — Если бы не ваша навязчивая натура, может, мы бы смогли узнать на два-три слова правды больше.

— По-твоему, это я виноват, что господин Араи последние две недели пробыл в гостях у своей внучки в Химэдзи? — буркнул Огава. Вообще Огава Дэики сам по себе был довольно эмоциональным и даже вспыльчивым, особенно когда дело касалось работы, — но всегда отдавался ей с душой. — И потом, я бы не сказал, что мы совсем ничего не выяснили. Мне неясна картина происходящего, но кое в чем мы можем быть уверены уже сейчас. В этой деревне все лето, вплоть до нашего приезда...

—...творилась какая-то дичь? — встрял Уэно.

— Именно. Правда, какая — мы так и не узнали...

Они машинально брели вперед, проходя мимо потрепанных магазинчиков. Время от времени заглядывали внутрь (вдруг отыщется потенциальный источник информации?), но в лучшем случае натыкались на мрачные взгляды, напряженно следящие за каждым их шагом. Как правило, на попытку взять интервью селяне отвечали: «Не понимаю, о чем вы говорите», или «Нам нечего вам сказать», или «Как не стыдно приставать к несчастным людям!». Бывало, посылали прочь, обильно покрывая матом. А, бывало, и просто отмалчивались, будто и вовсе никого и ничего не замечая. Почти невозможно ни с кем наладить контакт. Провал задания грозит распекательством от главного редактора Чоуки Ньюс или вовсе увольнением. Но разве в Китаоке есть куда податься в случае, если тебя выпрут с работы? Неудачников никто не любит.

И все же, находились те, кому не жалко было отдать крупицы правды в чужие руки. Пара-тройка очевидцев протянули, пожимая плечами: «Да, был пожар». Кое-кто заметил: «Сгорело много домов и людей». Третий уточнил: «Все полыхало, как в аду, и даже хуже. Теперь мне и смерть не страшна». Четвертый возмутился: «Как будто и без того мало бед послала нам судьба этим летом!». Пятый добавил: «Знал бы, что так случится, тоже уехал бы, если б было куда». Шестой: «Все лето мы только и делали, что рубили пихты да хоронили близких». Седьмой: «Жара стояла необыкновенная». Наконец, восьмой: «Люди всерьез опасались эпидемии — и вот она пришла и сгубила их».

В сущности, все повторяли примерно то, о чем уже поведал престарелый господин Араи. Тем не менее, казалось странным, что из разных уст история звучала одинаковая. Но можно ли винить потерпевших за это?

— Коллеги, — прервала молодых людей Нагата, с которой катился градом пот. Между репортерами разгорелся спор по поводу эпидемии: какая может быть связь между ней, летней жарой и катастрофой, случайное ли это стечение обстоятельств или нет. — Прошу вас, давайте поговорим где-нибудь в тени. На солнце наши мозги расплавятся уже в ближайшие минуты.

— Конечно, – согласились напарники, и троица, уже успев отойти на приличное расстояние от центральной улицы с ее магазинами, двинулась в сторону леса.

***

Приближался полдень. Прошло всего два или три часа, а несчастные корреспонденты уже чувствовали себя как выжатые лимоны. Сознание каждого медленно, но неумолимо уплывало куда-то вдаль. Ненависть к палящему солнцу внутренне распирала три замученных существа, которые, еле передвигая ноги, спотыкаясь и думая о том, как хорошо было бы сейчас отдохнуть в машине с кондиционером и глотнуть холодной воды, брели по лесной тропе. Судя по допотопной карте деревни, которую им предоставили в агентстве, они только что прошли мимо так называемого Первого моста, что позволял перебраться на другой берег реки Оми, за которой простирались Восточные горы. Здесь, на севере Сотобы, было совсем пусто.

— А хижину-то как будто еще до пожара раздербанили, — заметил внимательный Огава, указав на маленький деревянный сгоревший домик. Мутные стекла выбиты, их остатки так и валяются по сей день на полу, а в стенах и дверях пробиты здоровенные дыры.

— Можно подумать, что сюда пытались вломиться силой, — промолвила Нагата, подойдя к двери почти вплотную.

Сквозь зияющие дыры отчетливо бросалось в глаза содержимое хижины. Такое же обугленное, но...

— Бог ты мой!

В помещении отсутствовала мебель. Зато на одном-единственном полуразложившемся футоне, что лежал ровно в центре, грязной массой были свалены куклы. Много кукол. И все, как одна, — с почерневшими, заплесневевшими лицами. Все они были разных размеров, в разных нарядах и разных позах. Но выражение лица было у всех одинаковое. Быть может, от жары у Огавы, Уэно и Нагаты разыгралось воображение, но внезапно они почувствовали, как из-под двери повеяло холодком, а в воздухе, прерываемые серебристым смехом, едва слышно зазвенели детские голоса.

Подите прочь скорей, живые!

В деревню мертвых хода нет.

Остались старцы лишь слепые,

Что и во тьме увидят свет.

Живых сожрут окиагари —

Таков печальный их конец.

В деревне слышен запах гари —

Оживший гибнет то мертвец.

— Чт-т-то за черт-т-товщина? — поежилась Нагата, дрожа от страха. Вместе с песней на нее будто опрокинули ушат ледяной воды. — Откуда эти голоса? Какой еще... какой еще м-м-мертвец?

Она взглянула на своих коллег: те застыли с раскрытыми ртами, не отрывая взгляда от жутких кукол. В хижине было темно и грязно, и все-таки мрачные выражения на лицах обгорелых игрушек с поразительно нелепой отчетливостью выделялись из мрака.

Солнце светило все так же ярко и беспощадно, но из-за теней, отбрасываемых покосившимися пихтами, казалось, будто земля испещрена сотнями улыбающихся рожиц — и девушке вдруг подумалось, что принадлежали эти улыбки не кому иному, как детям, чьи голоса все еще звенели у нее в голове.

— У-у-уэно? — позвала она срывающимся голосом. — О-о-огава?

Те не отзывались. Против своей воли Нагата Хоши перевела взгляд на кукол. Игрушки ответили улыбкой — такой же, что и искаженные тени на земле. Глаза их, черные, как бездонные омуты, вдруг начали вращаться и вылезать из орбит. Фарфоровые и деревянные челюсти заходили ходуном. Откуда-то, должно быть, из кукольного чрева, зазвучал глухой детский смех. Холодок, что доносился из-под двери хижины, стал как будто плотнее.

«Нет, нет, нет, это все галлюцинации! — думала в отчаянии Нагата, меж тем не в силах отвести взгляд от страшных рожиц. К горлу подступил крик, но она не могла издать ни звука. Тело словно окаменело. — Из-за духоты я и мои коллеги потеряли сознание! Мне все это только снится! Прошу, кто-нибудь, разбудите, разбудите меня!.. Я хочу оказаться в больнице, в психушке, где угодно, но только не здесь!»

Живой рассудок потерял,

Увидев мертвого оскал.

Тогда исполнить ритуал

Придется, чтобы не удрал.

— Нагата! — Дар речи внезапно вернулся к Уэно. — Нагата! Огава! Ребята, что с вами?!

Оператор со всей отчетливостью увидел, как по ногам его коллег ползет белесый туман. Парень и девушка замерли, словно две статуи, лишенные возможности крикнуть или пошевелиться. Уэно глянул под ноги, и сердце ушло в пятки: точно такой же туман поглощал и его. Странные детские голоса, смеясь, повторяли одни и те же слова:

Живой рассудок потерял...

Тогда исполнить ритуал...

Кровь забурлила в венах со страшной скоростью. Части же тела, коих коснулся туман, словно бы начали медленно отниматься.

Если это кошмар, то нужно каким угодно способом заставить себя проснуться. Но чем отчаяннее были попытки сопротивляться ужасу, тем плотнее туман окутывал тела трех стажеров и тем холоднее становился.

«Как, почему, за что?!»

«Мы же просто приехали по заданию, узнать, что творится в этой треклятой деревне!»

«Неужели мы так и умрем здесь, в забытой глуши?»

Вот уж куклы, вдруг начав жужжать, точно навозные мухи, снялись со своих мест и повисли в воздухе. Посмеиваясь, они дружно указывали на тело, что покоилось под ними на грязном футоне.

Это было тело маленькой девочки. Волосы и кожа ее обгорели – но то были ожоги, непохожие на те, что получают люди во время пожара. Будь ребята следователями, наверняка сделали бы заключение, что погибла эта девочка еще до того, как деревня начала полыхать огнем. Глаза ее были широко распахнуты, рот перекошен от немого крика, а из груди торчал...

***

Мягкий свет уличных фонарей освещал небольшую зеленую площадь, утопающую в душистых тюльпанах. На улице царило такое спокойствие, что можно было подумать, будто горожане нарочно сговорились не мешать уединению двух молодых людей, что сидели на скамье, переплетя пальцы рук и тесно прижавшись друг к другу.

— Ты что, никогда не слышал легенду об окиагари? — удивилась Уми. — Хотя это было ожидаемо: ты и твои дружки живете гораздо дальше отсюда, чем я...

— Как будто я не говорил, что подобная чепуха меня мало интересует, — отвечал молодой человек, легонько стукнув девушку по носу кончиком пальца. Уми тихо засмеялась.

Вечер стоял на удивление прохладный, хотя, по прогнозам синоптиков, все последующие июльские дни обещали быть еще жарче, чем минувший. Именно в один из таких вечеров два года назад, случайно столкнувшись на пороге кафе, познакомились друг с другом Уэно Тоя и Аясаки Уми.

Странная это была парочка. Аясаки обожала все сверхъестественное и увлекалась старинными сказками и преданиями, а глаза ее загорались еще ярче, когда ей удавалось обнаружить малоизвестную легенду, передаваемую из уст в уста лишь в каком-нибудь захолустном городишке или поселении. Уэно же не был приверженцем мистики и предпочитал фантазиям реальность; тем не менее, неожиданно вспыхнувшая любовь к Аясаки и интерес к съемочному процессу привели его в Чоуки Ньюс, агентство, занимающееся освещением необычных происшествий. Друзья и родственники то и дело подкалывали влюбленных, говоря: «Противоположности действительно притягиваются. Такова магия этого мира, Уэно», — на что молодой человек отвечал скептическим хмыканьем, а сам в душе был полностью согласен с этой фразой. Не будь рядом Аясаки Уми, вряд ли бы он осмелился подать заявление на работу в СМИ.

— Ладно-ладно, что такое эти твои «окиагари»? — в итоге сдался Уэно после сдобной порции бомбардировок непонятным словом.

— Сперва ответь, когда в следующий раз ты навестишь меня в Мизобе? Я хочу представить тебя родителям. Пусть, наконец, своими глазами увидят моего ухажера. Надоело постоянно доказывать им, что Уэно-сан — реальный человек, а не плод моего воображения. Ха! Думают, я настолько свихнулась на своих сказках, что уже не в состоянии найти себе парня.

Уэно задумчиво вздохнул, после чего прижал к себе Уми.

— Я постараюсь приехать в начале ноября. Боюсь, раньше не получится — на работе довольно плотный график, плюс погружение... Директор пообещал, что в этом году новичков ждет суровая практика. В общем, я постараюсь примчаться, как только освобожусь.

— Но до ноября еще так далеко, — приуныла Уми. — Ладно, я все равно люблю тебя и буду ждать столько, сколько потребуется.

Поцеловав подругу, Уэно спросил:

— Так что там с этой легендой?

Свет фонарей как будто стал еще мягче и тише.

— Скажи, ты когда-нибудь слыхал о деревушке под названием Сотоба?

— Пожалуй, нет.

— Тогда слушай и запоминай. Сотоба — деревня в горах префектуры Хёго, маленькая и вообще мало кому известная. Кстати, моя подруга Хагуми (помнишь, она приезжала со мной на Новый год этой зимой) заканчивает старшую школу и как раз приезжает учиться из той самой Сотобы на автобусе. Она мне и рассказала, что среди жителей деревни ходит предание об окиагари. Так местные именуют живых мертвецов, которые восстают ночью из могил, наведываются в дома к своим родным и наказывают тех, кто, по их мнению, согрешил. Как сейчас помню, на меня эта история произвела сильнейшее впечатление. Да и Хагуми-чан за словом в карман лезть не надо, убеждать она умеет гораздо лучше меня. Не хотела бы я, чтобы покойный дядя Харуно вдруг заявился ко мне посреди ночи и утащил меня куда-нибудь или съел! Ну, подумаешь, разбила я как-то в детстве нос своему двоюродному братцу — что же теперь, всю жизнь за это расплачиваться? Как будто и он со своими никогда не дрался! Пф-ф-ф! Вот такая, в общем, легенда.

— Говоришь, мертвецы восстают из могил? — переспросил Уэно.

— Ага.

— И наведываются к родственникам?

— Ага... Ты что, не слушал?

— Слушал я, слушал. В О-бон***, что ли, приходят?

— Не-е-е, не только. Вот прям любой ночью, хоть сегодня.

— Погоди-ка, — пробормотал парень задумчивым голосом, — это что же, получается, в этой вашей Сотобе до сих пор не кремируют умерших?

— Ну, так то ж деревня, — хмыкнула девушка, болтая ногами по воздуху. — Хагуми уверяет, что местные чтят свои традиции, как наши предки чтили когда-то богиню солнца Аматэрасу.

— Понятно, хотя и неразумно как-то с их стороны, — пожал плечами Уэно. — Так и заразу подхватить недолго. Ладно, — махнул он рукой, — легенда как легенда. Ничего особенного, про ходячих мертвецов я, кажется, от тебя уже не впервые слышу.

— Вот всегда так, — вздохнула Уми. — Стараешься тут, легенды поинтереснее специально для него разыскиваешь, всю душу вкладываешь в рассказ, а он...

Молодые люди еще долго смеялись, перешучиваясь и наслаждаясь свежестью вечернего воздуха. Как было бы здорово, если бы этот июльский вечер — их последний летний совместный вечер — никогда не заканчивался...

***

Камера... Нужно вытащить камеру... Заснять и как можно скорее передать кадры в агентство. Сделать каких-то пару движений... Открыть сумку, вытащить устройство, навести объектив на предмет, нажать на кнопку...

И почему в памяти лишь сейчас всплывает тот недавний, но теперь уже такой далекий вечерний разговор на цветущей площади? Вспомни он раньше, непременно поделился бы с коллегами, предупредил бы их...

Туман обволакивал уже и их плечи. Ни пошевелиться, ни подать голос — не получается. Запах гнилья и пропыленной временем горелой кожи лезет в ноздри, а чихнуть невозможно.

И смех, жуткий, дребезжащий, точно стеклышко, детский смех заливает уши. И девочка, что смотрит невидящим взглядом в глаза не тебе, но ужасу, наполнявшему последние мгновения ее жизни. И куклы, как мухи, вновь облепившие ее тело, жужжат не переставая.

И — громкое сбивчивое дыхание человека, по воле случая вновь оказавшегося на месте странных событий, вдруг отчетливо выделяется из этой неприятной, ставшей уже монотонной пляски чуждых живым людям звуков.