Кошмары были неизбежны.
Гону где-то читал, что они являются эмоциональной реакцией мозга на страх и обработку травм, а это значит, что ночные кошмары, пусть душераздирающие и травмирующие, в конечном счете полезны для облегчения душевного бремени человека.
Уджин никому ничего не рассказывал о том, что произошло в тот день. Его ответ по умолчанию сводился к хриплому смешку и «Теперь с хеном все в порядке, Гону-а». На четвертый раз Гону перестал выпытывать информацию.
Дело в том, что Уджин плохой лжец. После этого он всегда становился тише, его глаза чаще всего теряли фокусировку, становились остекленевшими и пустыми.
Чтобы по-настоящему возненавидеть что-то, нужно много воли. Гону ненавидел ложь и притворство всем сердцем и душой, презирал людей, из-за которых его друг превратился в оболочку человека, но больше всего он ненавидел себя за то, что не спас его и господина Чхве раньше. Он никогда не говорил об этом Уджину, он не знал, как это сделать.
Хуже всего было в больнице.
Может быть, это было потому, что Уджин упрямо держал все мысли в пределах своего разума, даже когда стены становились хрупкими, как стекло, готовые прорваться в любой момент. Гону ненавидел, что ему приходилось сначала слышать крики Уджина, прежде чем его затуманенный сном мозг приказывал ему шевелить конечностями. Он всегда отставал на три шага.
В лучшем случае это длилось меньше минуты, и Уджин в конце концов поддавался действию препаратов. В худшем — Гону прижимал его к груди, чувствуя, как рыдания сотрясают его кости и пронзают насквозь. В худших из худших Гону силой прижимал Уджина к кровати, закрывая ему рот ладонью, молясь богу, чтобы медсестры не вбежали и не увидели, в какой беспорядок они превратились. Уджин бился и кричал до тех пор, пока не обмякал и не становился безжизненным под ним (как в тот раз, когда Гону нашел его в горящем доме, залитого кровью).
Гону никогда не смотрел ему в глаза во время этих эпизодов. Он не думал, что сможет пережить это, когда его мир будет разорван в клочья, потому что его хену больно, и у него нет возможности исцелить его. Возможно, он действительно достаточно эгоистичен, чтобы хотеть защитить себя от чувства вины, когда Уджин тот, кто принял на себя основную тяжесть всего происходящего.
Он ждал, пока чужое дыхание замедлится и морщины на лице разгладятся, прежде чем выйти из палаты. Тогда и только тогда он, наконец, позволял миру сломить его. Он падал на пол, позволяя слезам затуманивать его зрение, боль в легких прожигала дыру в груди, ком поднимался к горлу, пока он не начинал задыхаться. Когда он, наконец, засыпал на пластиковых сиденьях, ему снились вспышки огня и кровь, кровь на руках, кровь повсюду. Смерть в его объятиях. Каждый раз одно и то же.
Он никогда не говорил об этом Уджину. Тому не нужно было взваливать на себя еще одну ношу помимо всего прочего
Это было меньшее, что мог сделать Гону.
***
Вот что касается выживших — у них с самого начала есть цель. Они всегда верят, что время и перемены залечат раны. Это заставляет их бороться.
(«Что за чушь ты несешь, Гону–а? Побои, должно быть, повлияли на твою голову. Конечно, я поправлюсь, я не собираюсь вечно лежать здесь, как ни на что не годный».)
Уджин всегда был бойцом. Он не смутился, когда ему сказали, что он больше не может употреблять алкоголь. Он проходил курс реабилитации, принимал все прописанные ему лекарства, доедал каждую порцию и посещал все сеансы терапии. Он даже позволил Гону посетить несколько из них вместе с ним. Он справлялся с трудностями лучше, чем когда-либо смог бы Гону.
Когда Гону плачет за пределами комнаты, это от облегчения. Уджин его не слышит.
***
Кошмары утихают. Они случаются время от времени, но редко. Достаточно редко, чтобы Гону не заботился о них, когда они переезжают в безопасный дом на берегу моря, только они вдвоем в двухкомнатной квартире. Она слишком мала для нормальных кроватей, поэтому они спят на полу на тонких матрасах и еще более тонких одеялах. Уджин настаивает, чтобы Гону взял подушку помягче («Я все время спал на скользких камнях, когда был морпехом, идиот. Эти ватные комки доставляют мне дискомфорт»).
Словно назло Гону, Уджин спит как убитый, бамбуковая подушка едва шевелится под его головой. У Гону не было полноценного ночного отдыха с тех пор, как они переехали сюда. Об этом он тоже не рассказывает.
Сегодня еще одна из бессонных ночей.
Они тренировались целый день. Его веки ощущаются как мешки с песком, которые он колотит в гараже, но каждый раз, когда он их закрывает, его сердцебиение учащается, а чувства обостряются. Один скрип потолка, и он снова просыпается. Гону хочется рыдать и метаться, пока он не заснет от усталости, но слезы так и не приходят, поэтому он ждет, и ждет, и ждет.
Шум волн, омывающих берег, доносится до него, тихий и приглушенный, выводящий его из оцепенения. Гону сбрасывает одеяло, надевает куртку с ботинками и спускается на пляж. Воздух уже почти прохладный, когда очередная волна разбивается о камни. Гону застегивает молнию на куртке до самого верха и идет.
Это исцеляет.
Хаос в его голове превращается в помехи, сменяющиеся запахом морской соли, грохотом приливов. Песок под его ногами влажный и мягкий, из-за чего он немного погружается под землю. Гону позволяет ногам вести себя по кругу, бесцельно бродя до тех пор, пока у него не начинают болеть ступни. Он узнает эту часть пляжа. Метров за двадцать до этого места они поворачивают направо по своему обычному беговому маршруту. Земля сухая, больше песка, чем камней, больше пещер, чем моря.
Он опускается вниз и считает звезды на небе. Здесь их гораздо больше, чем в Сеуле, они похожи на жемчужины, разбросанные по морскому дну, ненавязчиво сияющие. Гону считает до тех пор, пока не сбивается со счета, вместо этого решая устремить взгляд в океан. Он почти черный без солнечных лучей, отражающихся от поверхности. Луна сегодня затянута облаками, слабо сияя над волнами.
Гону не знает, как долго он так просидел, сохраняя пустоту в голове и расслабленность в груди. Он знает только то, что прошло достаточно времени, чтобы звук хрустящего под шагами песка стал громче, пока не прекратился где-то позади него. Гону не нужно смотреть, чтобы понять, кто это, он узнает эти шаги в любое время суток.
Когда Уджин садится, Гону чувствует исходящее от него тепло. Уджин пахнет кондиционером для белья и гелем для душа с зеленым чаем. Он слишком близко. Гону не двигается.
Они остаются так некоторое время, соприкасаясь плечами. Гону сопоставляет свои вдохи с выдохами Уджина.
— Не можешь уснуть? — бормочет Уджин, звуча мягко, неуверенно, как будто Гону ребенок, находящийся на грани истерики. Они оба знают, что это глупый вопрос. Гону втягивает воздух и кивает. Он не думает, что его голос будет звучать так, как он того хочет.
— Кошмары?
Гону отрицательно качает головой.
— Значит, это просто мысли, да?
Гону замирает, чувствуя знакомое сжатие в груди, в горле, жжение в глазах. Уджин говорит так, словно видит каждую ниточку беспорядка, кружащегося в голове Гону, как будто у него есть все время в мире, чтобы Гону открылся ему. Никто не может говорить с ним с таким терпением, таким утешением и пониманием. Обычно они сдаются на полпути.
Он отбрасывает мысли в дальний угол своего разума и пожимает плечами.
Уджин не стал допытываться дальше, и они снова погружаются в молчание. Гону благодарен ему за это. Когда Уджин начинает говорить снова, это звучит как обычная беседа.
— Чувак, как ты думаешь, звезды желтые или белые?
Гону на секунду задумывается.
— Белые.
— Тогда почему звезды в мультфильмах и наклейках желтые?
Гону поворачивается, чтобы посмотреть на него. Уджин все еще смотрит в небо, задрав голову. Лунный свет смягчает его резкие черты, звезды отражаются в глазах. Он прямо здесь — дышит, живой и настоящий. Сердце Гону трепещет. Уджин поворачивается к нему лицом.
— Не знаю. У тебя не может быть белых наклеек, — Гону отводит взгляд.
— Ооо, — произносит Уджин, — верно. Вау. Я об этом не подумал.
В голове Гону всплывают строки, которые он давным-давно вычитал в книге по астрономии. — Самые холодные звезды на самом деле красные. Думаю, температура их поверхности составляет около трех тысяч градусов по Цельсию. Голубые звезды самые горячие, поэтому их цвета варьируются в зависимости от температуры.
Уджин не отвечает. Когда Гону снова смотрит на него, у того разинут рот и нахмурены брови. Он чем-то похож на рыбу. Это вызывает смех у Гону.
— Что?
— Ты мог бы просто прямо сказать мне, что ты умный, а я тупой. Теперь я чувствую себя еще глупее.
Гону качает головой, из него вырывается еще один смешок. Он чувствует себя легче.
— Ты не тупой, хен. Ты знаешь о мире больше, чем я.
— Эй, тогда зачем ты меня так подставил? Грубый сопляк.
— Но я этого не делал.
— А теперь ты лжешь прямо мне в лицо. Ого, я действительно неправильно тебя воспитал, — Уджин с привычной легкостью обнимает Гону за плечи и притягивает его к себе, тыкаясь лбом, пока Гону не сдается, задыхаясь от смеха и сбрасывая тяжесть с груди.
Уджин не отстраняется, Гону тоже. Он скучает по этому — понимает он с гораздо меньшим отрицанием, чем ожидал. По временам, когда мир еще не полетел к чертям, когда улыбки давались легко, и единственное, о чем он беспокоился, это победа в следующем боксерском турнире.
Уджин, похоже, тоже это понимает.
— Гону-а, — говорит он после того, как их подшучивание стихает и волны заполняют тишину. Он все еще обнимает Гону, голова младшего лежит у него на плече. Вдохи Гону совпадают с его выдохами, медленными и размеренными. Вокруг царит спокойствие. Гону мычит в ответ.
— Знаешь, — начинает он мягче, чем прежде, — я могу сказать, когда ты плачешь.
Кровь Гону стынет в жилах.
Голова кружится в безумном вихре. Рука Уджина крепко обнимает его за плечо, но Гону внезапно чувствует себя в ловушке. Он заставляет себя втянуть воздух, губы прилипают друг к другу, когда он двигает ими.
— Правда? — шепчет он. Голос дрожит. Он не думает, что смог бы говорить громче, даже если бы попытался. Откуда Уджин знает? Он не может... нет... он знает? Он не может…
— Мм, — раздается голос Уджина у него над головой, — ты попался второй раз еще тогда, когда вернулся домой со ста миллионами вон в руках. Твои мешки под глазами обычно не красные, они просто темные.
Гону чувствует себя так, будто его голову погрузили под воду на несколько минут и наконец вытащили обратно.
— Оу.
— В больнице у тебя всегда были красные глаза, — продолжает Уджин. Снова этот тон, как будто он все понимает, как будто знает, как его спасти. Гону должен остановить это прямо сейчас. — Сначала я подумал, что ты просто не высыпаешься, что уже достаточно хреново. Затем я собрал все воедино. Это заняло у меня довольно много времени, так что, наверное, я и правда тупица, да?
— Перестань так говорить, — возражает Гону, замечая, как дрожит его голос, звуча слабо, раздраженно. — Ты не такой.
— Почему ты мне не сказал? — голос Уджина теперь тоже дрожит. Он начинает звучать также сломлено, как чувствует себя Гону. Младший не отвечает. Он никогда не отличался искусностью в словах, никогда не понимал, как люди вроде Уджина могут выражать свои мысли так легко и свободно. Они из разных миров, но Уджин держит его так, словно Гону всегда был его частичкой.
Это пугает его.
— Гону-а, ты же знаешь, что я твой хен, верно? Знаешь, что больше всего я ненавижу видеть, как ты плачешь? — спрашивает Уджин. Умоляет. — Что бы это ни было, мы решим это вместе. Ты не обязан мне ничего говорить, просто...
Он обрывает себя на полуслове. Звук, который он издает, прерывистый. С всхлипом. Гону больше никогда не хочет слышать этого от него. — Просто не разбирайся со всем в одиночку, хорошо? Обещай хену, что не будешь.
«Пожалуйста, перестань утешать меня. Все должно быть наоборот. Как я должен сказать тебе, что проблема во мне? Что это я навлек на тебя этот ад? Что, если бы я отправил маму в приют раньше в тот день? Что, если бы я вернулся домой вовремя, чтобы помешать им проникнуть внутрь? Что, если бы мы сражались вместе? Я не могу выбросить эти мысли из головы. Как ты можешь помочь мне с этим?»
— Хен, я...
— Гону-а, — душераздирающая боль в тоне Уджина заставляет его замолчать. Слезы в его голосе и мольба пробуждают воспоминания об Уджине в больнице, которые Гону давно похоронил глубоко в глубине своего сознания. Он поднимает голову и встречается взглядом с Уджином, с его широко раскрытыми глазами, ищущих что-то. Лицо искажено едва скрываемой агонией. Звезды в глазах стали мельче, потускнели. Гону чувствует, что его душа распахнута перед этим человеком.
— Ну же, пообещай мне.
Горло Гону словно перекрыл огромный ком.
— Гону-а, пожалуйста, — пытается Уджин. — Для меня. Только для меня.
Гону болезненно сглатывает, облизывает губы, формируя в голове слово. Волны разбиваются о берег.
— Хорошо.
Ответ едва слышен, заглушаемый остальным вокруг. Гону чувствует себя так, словно набрал полный рот песка.
— Хорошо, — повторяет Уджин так же тихо, облегчение отражается на его лице, плечи опускаются. Он выглядит усталым, изможденным. Теперь его руки на лице Гону. Большие пальцы не спеша проводят по щеке.
Гону плачет. Уже бог знает сколько времени. Выражение лица Уджина печальное и нежное. Он смахивает слезу тыльной стороной пальца.
— Все в порядке, — шепчет он. Его улыбка успокаивает. — Все хорошо.
Гону плачет сильнее.