«Ну ступайте, господин Авантюрин. Вы свободны.»
Несмешно. Сначала переломать птице крылья, выдрав все перья, а потом выпустить на свободу с криком: «лети!» И наблюдать за её мучениями, за тем, как она, отчаянно махая сломанными крыльями, пытается взлететь. А ведь Воскресенье наблюдает. Однозначно наблюдает и улыбается совсем не так, как положено такому чистому и непорочному человеку, каким он выставляет себя перед другими. Наслаждается, должно быть, этим зрелищем. Это всё крайне жестокая, просто отвратительная шутка с его стороны!
«Вернись, просто вернись. Тебе не надо никуда уходить, в Он ждёт, ты знаешь.»
Собственные мысли смешиваются с голосом Гармонии, который звучит неестественно, как-то неправильно. Не должна так Гармония звучать… Или должна? Авантюрин не знает. В голове будто густой туман, и он с трудом может вспомнить хотя бы дальнейшую цель своего плана, а о попытках размышлять над чем-то настолько сложным не может идти и речи. Не до этого сейчас – нужно поскорее добраться до площади, чтобы расспросить прохожих, но стоит Авантюрину сделать шаг, как виски тут же пронзает ужасная боль.
«Не иди туда, возвращайся назад. Там станет легче, с ним станет легче – к чему сопротивляться?»
Ноги не слушаются, а из-за боли картинка перед глазами двоится. Надо сделать глубокий вдох. Это не испытание для достойного человека, это казнь. Крайне изощрённая, медленная и мучительная – этого Воскресенье и хотел так сильно? Посмотреть на чужие страдания? И пусть он сколько угодно говорит о том, что делает это ради Семьи и всеобщего спокойствия, пусть это даже будет правдой, блеск в его глазах Авантюрин не перепутает ни с чем. Такой знакомый блеск, в котором читается удовлетворённость. Ничего святого. В конце концов, Воскресенье тоже человек, ему тоже присущи пороки.
«К чему упорствовать? Он дарует тебе долгожданное спокойствие.»
К чёрту. План с треском провалился. Этого не было в расчётах, боль не должна была быть настолько сильной. Вести расследование в таком состоянии просто невозможно, и Воскресенье изначально знал, что это будет невозможно. Издевательство. Пытка. Невыполнимая миссия. И остаётся только одно – импровизировать, вновь рассчитывая на свою удачу. Авантюрин ведь всегда был счастливчиком, любимцем судьбы. Пришло время вновь делать ставку. Всё или ничего. На кону – собственная жизнь, но это было уже привычно. Какой это уже раз? Сердце всё ещё сжимается, как в самый первый.
Идти назад, к человеку, сотворившему подобное, действующему настолько грязными методами, совершенно не хочется, но идти вперёд было бы равносильно смерти. Ничего. Авантюрин обязательно что-нибудь придумает, выйдет сухим из воды, иначе не был бы самим собой.
Резиденция утренней росы кажется всё такой же неприветливой: от одного взгляда на идеальный порядок, царящий тут, становится как-то не по себе. Однако Авантюрин знает, что его тут правда ждут – боль ослабевает, стоит только зайти внутрь резиденции, пусть ему всё ещё и приходится опираться на стену, чтобы не упасть. Эти коридоры кажутся бесконечно долгими. В реальности путь по ним занимает не больше десяти минут, но в сознании проходит целая вечность.
У птицы со сломанными крыльями нет иного выбора, кроме как вернуться к человеку, что их и сломал, в надежде на то, что о ней позаботятся.
– Вы вернулись, господин Авантюрин, – чётко и сухо. Просто констатация факта. – Вы что-то забыли? Или… хотите о чём-то попросить?
Одного взгляда на Воскресенье хватает, чтобы понять – ждал, ублюдок, с самого начала ждал, а, может, даже и отпускать не хотел. Хочется наброситься. Хочется выдернуть все перья из крыльев. Хочется прижать к полу и душить, чтобы он молил о прощении, но Авантюрин жмурится, прогоняя эти мысли из головы. Дурные мысли. Так нельзя. Не из-за благородных соображений, а из здравого смысла. Это тоже испытание – Воскресенье спокойно улыбается в ответ. Проверяет. Даже слов не надо для того, чтобы это понять.
Семье сейчас нужен casus belli, повод для официального объявления войны КММ. Убийство одного из глав точно послужило бы таковым. Хотя вряд ли это входило в планы Воскресенья. Он бы не позволил этому случиться. Эта война – только между ними двумя.
– Можно и так сказать.
Мысли об удушении уходят на второй план, а вот наброситься всё ещё хочется. Шатающейся походкой Авантюрин подходит ближе и грубо хватает Воскресенье за воротник. Тот даже не пытается сопротивляться, даже не дёргается. Вот только глаза выдают – в них сверкает огонёк веселья. Очередная безмолвная провокация.
– Тогда просто попросите, – насмехается. Слишком очевидно. – Ваше благополучие сейчас и в моих интересах в том числе.
– Я умоляю.
Выплёвывает Авантюрин, не давая Воскресенью возможности ответить, с силой толкая его на стоящий сзади стол и впиваясь поцелуем в его губы. В этом действии нет никакой нежности. Авантюрин прикусывает чужой язык, слыша в ответ болезненный стон и даже не пытается скрыть того, что ему это нравится. Роли поменялись, а птичка, пусть и со сломанными крыльями, на самом деле оказалась грозным хищником, выжидавшим момента для нападения. Воскресенье ведь так хотел, чтобы он вернулся, это его голос, а не голос Гармонии заполнял все мысли – и вот, Авантюрин тут.
Это просто последствия этой чёртовой промывки мозгов. Туман из головы никуда не ушёл – сознание всё ещё кажется спутанным, и эмоции взяли верх. Вот и всё.
Авантюрин отстраняется, напоследок не упустив возможность прикусить чужие губы, и любуется проделанной работой – Воскресенье старается отдышаться, хватая ртом воздух, его идеально уложенные волосы растрепались, а щёки раскраснелись. Времени на передышку Авантюрин почти не даёт, целуя вновь, но на этот раз встречая сопротивление. Воскресенье кусается в ответ и зарывается одной рукой в волосы, больно сжимая, всеми силами стараясь перетянуть инициативу на себя.
В этот раз Авантюрин отстраняется из-за того, что ему самому не хватает воздуха. Выходит с трудом – Воскресенье настойчиво тянет обратно, не желая отпускать. Это зашло слишком далеко. Авантюрин просто не видел иного способа выплеснуть свою злость, но, кажется, это именно то, чего от него и ожидали. И теперь, когда эмоции уступают место рациональности, он не уверен в том, что стоит делать дальше. Воскресенье ведёт себя совсем не так, как, казалось, должен был вести, и это вызывает диссонанс.
– Я остановлюсь как только вы попросите, господин Воскресенье, – Авантюрин шикает из-за приступа головной боли. Чёрт возьми. – В отличие от вас.
– О? Я в вас – в тебе ни капли не ошибся.
Стол – явно не самое лучшее место. Воскресенье ёрзает. Ему явно не очень-то удобно быть прижатым к твёрдой поверхности, а на спине наверняка останутся синяки (впрочем, это ведь лишь Мир грёз), но вслух он своих претензий не высказывает. И даже в таком положении всем своим видом показывает, что власть находится в его руках.
Боль ослабевает, а Воскресенье поднимает бровь, безмолвно спрашивая: «Хочешь отступить?» Авантюрин понимает, что прямо сейчас он правда волен идти, но почему-то не делает этого. Он, будучи в здравом уме, с жадностью припадает к чужой шее – о, как же сейчас раздражает этот высокий воротник! – и в награду за это получает ласкающий уши стон. Такой благозвучный. Голос у Воскресенья просто прекрасный, мелодичный, хотя и не настолько, как у его сестры. Правда говорит он им порой невероятно ужасные вещи.
Учитывая способности Воскресенья, он давно мог бы перехватить контроль, не дав ни шанса на сопротивление. Мог бы, например схватить за волосы и заставить сделать то, на что намекала та Недотёпа. Или прижать – к этому же столу, – и взять безо всяких прелюдий. Ему бы это не составило особого труда, раз уж он этого настолько хотел.
– Я знаю, о чём ты думаешь, – Воскресенье неожиданно осторожно проводит кончиками пальцев по метке на шее. – Но несмотря ни на что я уважаю твою волю. Ты пришёл сюда только потому, что сам хотел. Иначе бы просто не поддался этим мыслям.
– Хотите… хочешь сказать, что…
– Боль в любом случае утихла бы.
Как глупо звучит. Сам хотел прийти сюда? Разве что из желания потребовать убрать висящее над ним проклятье – благословение Эона – иной причины и не могло быть. Правда и самому Авантюрину с трудом в это верится, пока он расстёгивает пуговицы на чужом костюме, упираясь коленом между разведённых ног. Никто не пытается его принудить, нет, он делает это по своей воле. Авантюрин оглаживает впалый живот и следующий за этим стон утопает в поцелуе. В реальность происходящего верится с трудом.
Casus belli – всплывает в сознании. Семье нужен был официальный повод для объявления войны, а самому Авантюрину нужен был повод для того, чтобы вернуться сюда, к Воскресенью. И он его получил. Интересно, считается ли секс с главой одного из кланов весомой причиной для того, чтобы выдвинуть КММ ультимативные требования? Эту ситуацию правда легко можно было бы легко вывернуть в нужную сторону.
Авантюрин встряхивает головой. Стоит гнать подобные мысли прочь. Сейчас Воскресенье лежит под ним и, несмотря на хитрый прищур, выглядит искренним. Может и не стоит вестись на обманчивый внешний вид, но когда он закидывает правую ногу на талию Авантюрина, заставляя наклониться ещё ближе, сомневаться больше не хочется. Медлить – тоже. Не тогда, когда у самого уже выдержки почти не остаётся. Ставка в виде собственной жизни того стоила. Сегодня Авантюрин сорвал большой куш. Похоже, удача до сих пор была на его стороне.
И кто теперь птичка, попавшаяся в западню? Возможно, сразу они оба.
Прикасаться к Воскресенью без перчаток гораздо приятнее, чем с ними. Так можно легко почувствовать даже малейшую дрожь, то, как чужая кожа под прикосновением покрывается мурашками – для такого святоши это, должно быть, и правда был новый, необычный опыт. Наверняка Воскресенье никогда не заходил дальше своих же мыслей, которые старался тут же отогнать от себя. Но сейчас он прижат к столу, за которым в дальнейшем наверняка будет вести переговоры, и тихо стонет от каждого прикосновения, и пусть и ведёт он себя на удивление раскованно, Авантюрину всё равно кажется, будто бы он прикасается к чему-то по-настоящему святому.
Это всё так странно. Почему из всех возможных вариантов именно он? Воскресенье, будто читая мысли, льнёт ближе, хватаясь обеими руками за спину – наверняка останутся царапины, пусть это и будет только в рамках Мира грёз. Совсем не таким Воскресенье казался на первый взгляд. Разве может тот, кто ещё всего около получаса назад с довольной ухмылкой на лице наблюдал за чужими страданиями, на самом деле быть таким чувственным? И как только эти две диаметрально противоположные стороны уживаться в одном человеке?
Воскресенье выгибается до хруста в пояснице, когда Авантюрин растягивает его, и запрокидывает голову назад, когда пальцы заменяются членом. Сыграть такое просто невозможно – это искренние чувства. И даже сейчас, когда пряди волос прилипли к взмокшему от пота лбу, когда дорогая рубашка была небрежно смята, а губы распухли от поцелуев, Воскресенье был идеален, как и всегда. Даже в таком положении – и как только Авантюрин не замечал раньше?
Дурман Гармонии больше не действует, оставаясь эхом где-то на самых задворках сознания, но Авантюрину всё равно кажется, будто всё происходящее происходит словно в дымке. Воскресенье протягивает руки, утягивая в очередной поцелуй, царапает и жмётся ближе так, что какие бы то ни было мысли просто вылетают из головы. Имеет значение только то, что происходит здесь и сейчас.
Авантюрин не уверен в том, сколько времени проходит прежде, чем он бессильно падает на стул. Не очень-то удобно, но не то чтобы выбор был. Если уж так хотелось, то Воскресенье мог бы и заранее позаботиться о выборе более подходящего места – зал для переговоров едва ли можно назвать таковым, особенно учитывая то, что в любую секунд мог появиться кто-нибудь, кого зрелище того, как Воскресенье выжимают в стол, мало порадовало бы. Подобное и самому Авантюрину мало бы понравилось. Только сейчас он осознаёт то, насколько эта игра была рискованной.
Ко лбу прижимается чужая рука – тоже без перчатки, – заставляя вздрогнуть.
– Поскольку ты… нет, вы, господин Авантюрин, были искренни, – официальный тон Воскресенья забавно контрастирует с его видом. – Гармония дарует вам своё прощение.
– Всё только ради этого? – Авантюрин вскидывает бровь.
– Вы можете вернуться в любое время – я даю на то своё право.
Воскресенье быстро отворачивается, но Авантюрин успевает заметить его слегка покрасневшие щёки. Пытается сделать вид, будто ничего и не было? Что же, Авантюрин с лёгкостью принимает новые правила; он обнимает Воскресенье со спины и прикусывает его ухо. Тот вздрагивает – плохо у него получается прятать свою реакцию на подобные действия. Не после того, что между ними двумя только что произошло.
– В таком случае это будет casus foederis, господин Воскресенье. Всего лишь самооборона.
А крылья-то птичке на самом деле никто и не ломал – она была вольна лететь туда, куда пожелает, но отчего-то решила вернуться назад. Какое забавное осознание.