На ночь я поставил рендериться видео с таймлапсом, чтобы утром первым делом посмотреть его и подтвердить то, чего я так боялся: тёмные пятна на коже Антона действительно разрастались, и довольно быстро. Пульс и давление оказывали незначительное влияние на темп их распространения, даже в спокойном состоянии заражение продолжало прогрессировать ежеминутно.

Помимо этого, на видео я заметил ещё кое-что, что от моего невооружённого взгляда ускользнуло. Само тело Антона менялось. Вздувались и разравнивались пузыри под кожей, длиннее и острее становились пальцы. Даже зубы, мне кажется, к концу записи были не такими, как в начале. Они словно стали реже и еле заметно заострились. Зубы человека на такое не способны даже после генного преобразования. Другое дело зубы грызунов.

Или одоитов?

Когда я добрался до лаборатории, Антон уже стоял в коридоре у её двери с креслом-мешком.

— В кладовке на шкафу лежали, — пояснил он. — Я подумал, если не диван, то хоть что-то такое принесу, чтобы удобнее было.

В полумраке он казался тем старым, совсем обычным Антоном.

— А что, есть повод и сегодня наблюдать? — спросил я, прикладывая карточку к считывателю, чтобы пропустить его внутрь.

Отвечать ему нужды уже не было. Как только он ступил под яркий свет галогеновых ламп, я увидел то, что скрывала от меня полутьма коридора.

Тёмные вены за ночь добрались по шее до лица, частично окрасив белок левого глаза. Подбородок словно стал острее. Зубы — точно стали. Прямо посреди лба вздулась заметная круглая шишка.

— Позову показывался? — уточнил я.

Шастун кивнул:

— Разбудил его в полпятого утра, когда проснулся с полным ртом крови.

— А он чего? — напрягся я.

— Говорит, я сам себе язык прикусил так сильно. То-то я чувствую, во рту что-то не то. Не как раньше.

Жестом я попросил его открыть рот. Без сомнений, я никогда не видел ничего подобного! Если вчера, когда мы расставались, его зубы ещё выглядели человеческими, просто редкими и сужающимися к концам, то сейчас они стали более конусообразными, причем не только клыки, а все зубы, как у рептилий. Странным образом это не делало его хуже, скорее, наоборот, добавляло какого-то шарма.

— Мне палец в рот не клади, — пошутил Антон в попытке разрядить обстановку, и я это даже оценил, но мне было не до шуток.

— А на лбу что? Ударился?

Антон помотал головой:

— Я не помню, чтобы ударялся, но голова раскалывается, как будто мне череп сверлят, поэтому… хер знает. Может и ударился во сне обо что-то.

Я потёр переносицу, пытаясь уложить в голове всё, что произошло за какой-то десяток часов:

— Неужели ещё и ночь с тобой проводить придётся?

— Мог бы и на свидание для приличия позвать перед этим, — фыркнул Антон и тут же сам смутился.

И было в этом смущении что-то такое очаровательное и человеческое, что я на пару секунд замер, пытаясь распутаться в паутине собственных эмоций. Часть меня млела перед его новообретённым потусторонним очарованием, любовалась тёмными венами, острыми зубами и тем, на что было способно его тело за такой короткий промежуток. И другая часть меня в то же время восхищалась тем, каким простым и по-человечески неидеальным он умудрялся оставаться перед лицом того, что его ждало.

И каким спокойным.

— Как… как ты себя чувствуешь? — спросил я, когда смог вырвать себя из этого оцепенения.

— Голова болит, — повторил он.

— Нет, в плане… как ты? Я не хочу, чтобы ты паниковал, но такие изменения не могут не пугать, ведь так?

— Напуган до усрачки, — подтвердил Антон. — Но, если честно, я уже тогда в руинах думал, что мне конец, и сейчас такое ощущение нереальности всего этого, знаешь? Как будто это не считается за настоящее. Как будто я на одолженное время живу.

— Антон… — выдохнул я тихо. — Нельзя опускать руки. Это я тебе с научной точки зрения говорю.

Он горько усмехнулся:

— А что мне остаётся? Поднимать руки я всё равно уже не могу.

— Почему?

— На спине что-то типа как воспалилось, мешает.

Помешкав, я попросил его снять футболку, чтобы показать, о чём он говорит.

— Да, мне только… помощь нужна будет, — смущённо признался Антон. — Я же говорю, не могу руки… ну…

Поморщившись, он вытянул руки вперёд, даже не сумев поднять их выше головы. Я подцепил край его футболки и потянул вверх. Это простое, казалось бы, действие далось мне невероятным трудом. Как только мои костяшки коснулись его кожи, я был готов поклясться, что мурашки волной перебежали с Антона на меня. Я касался его раньше, но не помню такого электрического разряда. Сейчас же, выкрученное на максимум таким интимным действием, как снятие одежды, напряжение между нами искрило. Это казалось таким неуместным, что мне захотелось отшатнуться, но я словно физически не мог отдалиться от него — мне наоборот хотелось быть ближе, словно мы были двумя огромными разно заряженными частицами.

Я стоял так близко, что чувствовал тепло его дыхания, жар его кожи, видел тонкие чёрные прожилки на его бледных губах и не мог оторвать от него взгляд. И самое ужасное — я видел, что Антон смотрит на меня в ответ, видел, как он смотрит. Он не был удивлён.

С огромным усилием удержав себя на месте, я всё-таки стянул с него футболку, и Антон тут же повернулся ко мне спиной, пользуясь возможностью прервать наш напряжённый зрительный контакт.

Это отрезвило меня на несколько мгновений, достаточных, чтобы взять себя в руки. Не нужно было быть тавианским удильщиком, чтобы понимать, что ничем хорошим это не закончится.

Я потянулся за перчатками и заставил себя сосредоточиться на осмотре.

На спине Антона и правда появились два новообразования, которых не было там ещё недавно. Странные, неоднородные, по структуре они больше походили на пузыри с чем-то твёрдым внутри, чем на опухоли. Означало ли это, что начался процесс не только изменения существующих тканей, но и формирования принципиально новых органов?

Я осторожно за локоть приподнял руку Антона вверх — пузырь натянулся. На плече наметилась глубокая впадина, словно делящая его пополам. Никакие особенности человеческой анатомии не смогли бы объяснить эти изменения. Мне нужно было признать — мы больше не оперировали терминами человеческой анатомии. Что бы ни происходило с Антоном, это было уникально и так…

Прекрасно.

Моё сердце замерло, когда мои пальцы скользили по его коже. Даже через латекс перчаток я как будто бы мог чувствовать мягкость его кожи и этот жар, и это притяжение, которое словно тоже выходило за рамки человеческой анатомии, физиологии и этики.

Мне нужно было оставаться внимательным и делать заметки, и производить замеры. Мне нужно было записывать: под правой лопаткой овальное образование сто двадцать миллиметров на сто семьдесят три миллиметра, края нечёткие, структура неоднородная. А всё, что я мог — любоваться тем, какие изменения претерпевало это потрясающее тело, обводя контуры кончиками пальцев.

— Что там? — поинтересовался Антон, повернув ко мне голову.

Это немного вернуло меня в реальность.

— Эм… Э… Да. Тут… Два образования, это не похоже на опухоли, скорее на то, что внутри что-то формируется.

— Надеюсь, запасные лёгкие, — усмехнулся Антон. — Мне мама всегда говорила, что надо бросать курить, потому что вторая пара лёгких у меня не вырастет. Мне бы хотелось, чтобы она оказалась не права. Хоть раз.

— Это не худшее предположение, — признал я и сделал шаг назад. — Я думаю, нам понадобится ещё одна камера, если мы хотим теперь наблюдать и за спиной тоже. Ты, эм… устраивайся пока, я сейчас вернусь.

Признаться честно, идея с камерой пришла мне в голову спонтанно, когда я искал повод покинуть лабораторию. Это не отменяло того, что смысл в ней был, но первостепенно я просто хотел хоть ненадолго убраться от Антона подальше, чтобы в голове немного прояснилось.

Это сработало: чем дальше я уходил от своего кабинета, тем больше недоумевал — что на меня нашло? Я всю жизнь считал себя человеком холодным и довольно сдержанным в романтических делах, внезапные вспышки страсти были мне не свойственны. По молодости я мог выкинуть что-то спонтанное, но с возрастом и вовсе утратил эту способность.

С Антоном мы были знакомы все эти годы, и никогда он не вызывал у меня таких чувств. Да, возможно, я испытывал к нему определённую… симпатию, назовём это так, но никогда — сводящее с ума вожделение.

Так что же это было? Внезапно вспыхнувшая страсть, подпитанная разговорами с Серёжей, или…

Ещё один симптом?

С этими мыслями я дошёл до лазарета и не обнаружил там Позова, зато обнаружил медбрата, который с радостью выдал мне одну из валяющихся у них без дела камер под расписку с обещанием вернуть до следующей инвентаризации.

Возвращаться в лабораторию было страшно. Что, если я потеряю контроль над собой? Не смогу выполнять свою работу, не смогу ничего узнать, никому помочь? Хотя бы ради Антона, я должен был изучить, описать и попробовать остановить этот «синдром Шастуна».

Я твёрдо решил, что не позволю себе ни одной неуместной мысли, ни одного непрофессионального взгляда, и решить это за дверями лаборатории было на удивление легко. За дверями лаборатории это странное вожделение отступало и казалось каким-то нелепым и совсем не моим. Моим было бы желание поддержать Антона, узнать его лучше, рассмешить его, чтобы ему не приходилось на своих плечах тащить бремя разрядки обстановки. Но мысли сексуального толка ощущались пришедшими откуда-то извне.

И они пришли снова, стоило мне вернуться в лабораторию. Как наивно с моей стороны было предполагать, что я смогу это контролировать.

Я установил свет и обе камеры вокруг кресла Антона, стараясь сосредоточиться на задаче, но когда моя концентрация спала, я снова обнаружил на своём месте запинающуюся и сбивающуюся через слово человекоподобную массу. Чтобы не наделать глупостей, я откатился на своём стуле подальше от Антона и, запустив запись, попросил:

— Можешь показать в камеру и описать все изменения, которые произошли за прошедшие сутки.

— Вот в эту?

— Да. По порядку.

— Так, э-э… — растерялся Антон. — По порядку… Выскочила вот эта шишка, я почти уверен, что это не ушиб, но утверждать не буду. Потом, ну, глаз вот теперь такой красивый.

— Как со зрением? — уточнил я. — Изменилось что-то?

Шастун нахмурился:

— Да вроде нет.

Он прикрыл сначала левый потемневший глаз, осмотрел комнату, затем то же проделал с правым.

— Нет, острота зрения не упала, просто…

Он замолчал, глядя на меня и не отнимая руку от правого глаза.

— Просто что? — нервно поинтересовался я.

— Почему-то этим глазом очень приятно на те… на вас смотреть, Арсений Сергеич, — смущённо отозвался он.

— В каком смысле? — спросил я, чувствуя, как от волнения пересыхает во рту.

Антон пожал плечами:

— Просто приятно, не хочется взгляд уводить. Как будто взгляд отдыхает.

— Этот эффект сохраняется с другими людьми?

— Не имел возможности проверить.

Он наконец-то отнял руку от лица, и я заметил, что он немного покраснел. Я, возможно, тоже.

— Кхм, изменения, — напомнил я, когда неловкая пауза затянулась.

Антон кивнул:

— Да, точно. Зубы стали острее. Какие-то штуки в районе лопаток начали расти. На руках странные вмятины появились, и на ногах тоже намечаются. Что ещё… А.

— Что-то ещё есть? — удивился я.

Стало очевидно, что есть ещё какие-то изменения, о которых Антон мне не сообщил ранее, но почему-то он мялся и сейчас.

— Эм, да, — признался он наконец. — Увеличился в размерах мой… половой член, простите.

— Половой…? — опешил я.

Он кивнул:

— Пенис, да. Немного. Показать?

— Не надо!!! — запаниковал я, и это, вероятно, было очень непрофессионально.

Профессиональным решением было бы спокойно признать, что половой член — это такой же орган, как и все остальные, и он тоже должен быть подвергнут наблюдению, но мысль о том, чтобы познакомиться с этой частью тела Антона, привела меня в ужас. Как я должен был доверять себе в такой ситуации?

— То есть это очень важно, но, наверное, стоит попросить доктора Позова осмотреть всё и произвести замеры, — пробормотал я. — Должна оставаться какая-то… приватность…

Антон печально улыбнулся.

— Да я как-то смирился уже с тем, что моё тело завещано науке при жизни. Поэтому, если надо…

— Да не говори ты так, — я сам не заметил, как сделал несколько шагов к нему.

Когда я вообще успел встать со стула?

— С самого дня, как я вступил в Омикрон, я знал, что со мной в любой момент может произойти что-то плохое, — покачал головой Антон. — Я просто надеялся, что я уже этого не застану, понимаешь? Типа, разгерметизация, или песчаный шторм, или топарз меня на клыки насадит. Мне бы не хотелось умирать, но я был мысленно готов к тому, что это случится статистически быстрее, чем с кем-то из гражданских. Мне только немножко страшно… наблюдать за этим.

— Ты не умираешь, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Ты меняешься.

— Это ещё страшнее, — признался Антон шёпотом, но я его прекрасно услышал, потому что, оказывается, уже стоял к нему чудовищно близко.

Он смотрел прямо на меня, и от него веяло титанической решимостью и таким простым страхом, что я мог только стоять и молчать, запрокинув голову и глядя ему в глаза — один неземной и один очень человеческий.

Я не знаю, почему я протянул руку и коснулся его щеки. Я этого не планировал. Я этого не хотел, но очень, очень хотел. Мне важно было ощутить кончиками пальцев, как выпукло ощущаются его тёмные вены под кожей, как горит его лицо от моего прикосновения. Его дыхание на моём запястье запустило волну мурашек, и я почувствовал, что начинаю задыхаться от того, как отчаянно мне было нужно его поцеловать. Мне казалось, если я этого не сделаю, я умру, и Антон умрёт, и весь наш биологический вид вымрет, и Вселенная разрушится.

Я привстал на цыпочки, приблизил своё лицо к его, он всё так же следил за мной неотрывно, словно загипнотизированный.

Мои губы были так близко, что их обожгло шёпотом:

— Арс…

Я закрыл глаза и потянулся вперёд, ощущая, как сладостно тянет в груди.

— …ений Сергеич! — хрипло вскрикнул он, делая шаг назад.

Я вздрогнул и тоже дёрнулся на месте. Прямо из-за его плеча на нас смотрела камера, а из-за моей спины — вторая. Что мне только в голову взбрело?!

— Извиняюсь, — я закрыл руками лицо и попятился назад, врезаясь в свой стол. — Я не… я не знаю, что на меня нашло, извини, я не… это неуместно, это очень… я… мне нужно выйти, я сейчас.

И я вылетел из лаборатории, позорно, глупо, чувствуя себя как пятиклассник, который впервые влюбился и сморозил какую-то невероятную глупость при девочке, которая ему нравится. Не могу вспомнить, чтобы я когда-нибудь ещё в жизни испытывал настолько сильное чувство стыда.

И настолько сильное влечение.

Я спрятался у себя в комнате, запер дверь, и, если честно, от смущения хотелось ещё в шкаф залезть или под одеяло забраться. А ещё лучше — совсем перестать существовать.

У меня были романы с мужчинами, чего греха таить, и даже с коллегами, но дело же было не в романе. Это был не роман. Это было совершенно неприемлемое поведение по отношению к наблюдаемому, и я, взрослый опытный человек, ничего не мог поделать, чтобы себя остановить.

Тогда я кинулся на кровать и проспал половину дня. Когда я проснулся вечером, меня ждало сообщение от Антона — он докладывал, что поснимал таймлапс один часа четыре, а потом заскучал и ушёл. Камеры оставил в лаборатории.

И ещё одно сообщение пришло следом:

«Насчёт глаза, я проверил, этот эффект не сохраняется с другими людьми».