Ты не злодей

– Ты не злодей.

Вино обжигает горло. На завтрашнее утро наверняка будет ужасно болеть голова – увы, в реальности, в отличие от Мира грёз, избежать похмелья было невозможно.

– Нельзя же, нельзя другим людям жизнь портить, а коли испортил – тут же наказуй себя. Скажешь, что я неправ?

– Скажу, что думаешь чересчур много. Это плохая черта.

Грубо, но правда. Думать следовало бы поменьше, а лучше и вовсе сразу все до единой мысли из головы вышибить. Потому что думать надо было раньше, а сейчас назад не повернуть – поздно. Позади не осталось ничего. Абсолютно. Пустота. Жаль только, что не в мыслях, а в собственном сердце.

Была для Воскресенья в его освобождении какая-то жестокая насмешка. Он бы принял свою участь, назначенную казнь, умер бы за людей, за то, чтобы искупить их грехи. Так оно должно было быть. И Воскресенье готов хоть прямо сейчас, сию же минуту, грудью на крест броситься во имя всего человечества, принести себя в жертву; но он оказывается совершенно не готов жить дальше ради одного-единственного человека, которого до того ставил превыше всего мира.

Мучаться свободой – ну разве не нонсенс?

– Ещё по бокалу?

– Ещё.

Конечно, нужно ещё, потому что только так можно хотя бы ненадолго забыть о реальности. Это неправильно – нельзя так откровенно напиваться. Дорогое вино положено смаковать маленькими глотками, а не совершенно неэлегантно заливать в себя уже третий бокал подряд, но сейчас чувство меры идёт туда же, куда и остатки здравомыслия.

Авантюрин подпирает щёку рукой, наблюдая. Впервые ему совершенно не хочется сказать что-то едкое, хотя мог бы – человек, некогда почти убивший его, сейчас сидит перед ним совершенно разбитый и беззащитный. От гордого фасада не осталось и следа.

Когда только Яшма буквально втащила в его квартиру Воскресенье, наказав временно за ним присмотреть, в груди кольнуло что-то тёмное. Желание мести, желание ответить за уязвлённую гордость. Глаз за глаз, кровь за кровь. В конце концов, Яшма не уточняла ничего насчёт того, как именно должен содержаться приведённый ею временный гость, лишь бы жив и цел остался.

А сейчас Авантюрин понимает, что в нём больше нет ни капли прежней злости. Смотря на человека, сидящего напротив него и обессиленно опустившего голову, он видит самого себя.

Авантюрина не понимал никто и он знал, насколько это терзает сердце. Он всё ещё помнит, как запирался в комнате, чтобы не услышал никто, и тихим шёпотом молился всем Эонам о том, чтобы хоть кто-нибудь был рядом в этой беспросветной тьме под названием «жизнь». Ему не нужно было любви, ему хотелось одного – понимания.

– С тебя хватит.

Уже гораздо мягче говорит Авантюрин, забирая бокал. Пытаться глушить свои чувства в алкоголе – не лучшая идея. По себе знает. И зря он, наверно, вино предложил. Не стоило. Как лучше хотел, конечно, но понимает, что облажался. Воскресенье становится каким-то совсем уж поникшим.

Авантюрин вздыхает. Должен же в тяжёлые минуты рядом быть хоть кто-то, кто поймёт. Кто-то, кто сможет честно и прямо сказать: ты не злодей. У него самого не было такого человека, но он станет таким для Воскресенья.