Октябрь, 1 год

В таких ситуациях обычно принято говорить, что в воздухе повисло ощутимое напряжение. Тяжёлая атмосфера давила на всех, как их, доблестных стражей порядка, по-простому ментов, идущих к заводу. Не спасала даже чудесная Питерская погода, столь удивительная для сентября. Чистый воздух, не обжигающий слизистые своим холодом. Приятная для кожных покровов температура, так что не хочется съёживаться при малейшем дуновении ветра, кутаясь в верхнюю одежду сильнее и, опционально, проклиная забытые на тумбе в прихожей перчатки. Чёрт, Юра действительно их забыл. Он надеется, что сегодня повезёт, погода такой и останется, не разгуляется и противные, некрасивые цыпки на руках не появятся. Но упоминать это было бы совершенно несолидно, оттого беспокойство и надежда проносятся мимолётной мыслью. Остаются невысказанными. Смирнов всё же прячет руки в карманы пальто и заставляет себя промолчать, прикусив щеку изнутри.

Желваки Кости, хотя в данной ситуации, чисто из мер предосторожности лучше не фамильярничать, так что, Константина, вздувались от внутреннего недовольства. Он был раздражён и зол, но действительно не видел смысла высказывать своё истинное отношение к тому, что в их прекрасный рабочий тандем с Прокопенко нежданно-негаданно Хмурова запихнула этого. Смирнова. Бесполезно, они уже втроём. Спасибо, что хотя бы на раз. На все претензии и недовольства начальство дало короткий ответ, мол, ебать тебя это не должно, выполняй команду, выскочка ебучая. И Смирнов этот, с-с-сука, даже намёка не дал, почему потащился с ними двумя на вообще-то их с Федькой, и именно что только с Федькой, дело! Как издевается, блять. Это его «не имею право разглашать гостайну, товарищ-щ-щ майор» особенно выбесило Грома. Уж больно хитрый взгляд, и похабно шипящая буква «щ», словно перед ним был не коллега, а змея. Непонятно, было ли это обыденным заиканием или Юра сделал это специально. Да и кто доверит гостайну какому-то выёбистому долбаёбу вроде него? Ну, так казалось именно Константину, естественно.

На самом же деле всё обстояло иначе. Федя доложил о ходе дела, как обычно, делал это только он, а Хмурова дала указание, что Юрия Романовича необходимо взять с собой. Зачем? Юрий знает сам, а остальным имеет право не отчитываться. И так как приказ свыше есть приказ, нужно выполнять. Хмурова могла бы повысить голос или отчитать Грома за возмущение, однако спокойно всё разъяснила. Поэтому к начальству у Феди не было ни единой претензии. Да и к Юре не было вопросов. Что действительно его беспокоило, так это Костя, идущий позади них, отстающий вполне осознанно на несколько метров. Потому что эта пороховая бочка, по ощущениям, могла взорваться в любой момент и завалить бесконечное число людей, если только они окажутся в радиусе одного километра от эпицентра.

Долго молчать Юра не смог:

– Да ла-ладно тебе, Кость, я ж не к-кусаюсь, чего ты так далеко идёшь? Думаешь, может, я со-совсем бесполезный?

Костя поднимает голову на какой-то совершенно лёгкий щелчок, но распознать источник странного звука не удаётся. Зато получается пересечься взглядом со Смирновым.

– Я хоть и за-занимаюсь, в основном, внедрением, но и в та-таких делах не промах! Да что там, я до-довольно талантливый. И из двух рук метко с-стреляю, и достану пистолеты всего за полторы секунды, и физическая форма хоть к-куда!

– Ага, и скромности тебе не занимать, – бурчит Костя, смотря с нескрываемым раздражением, едва морщась от такого неприкрытого хвастовства.

– Почему сра-сразу хвастовства? Ведь х-хвастовство – это когда хвалишься, не умея. А я всего лишь о-озвучиваю свои настоящие преимущества.

Смирнов смеётся, а Грому видится оскал. Первый в качестве доказательств вынимает за полторы секунды обе начищенные идеально до блеска, которым и ослепить можно, беретты из кожаной кобуры. Всё у этого гада непростое. И нахально прокручивает в руках, убирая обратно, убедившись, что все оценили это шоу. Но только у Феди немного приподнимаются брови в удивлении, а в глазах читается «недурно».

– Ты скажи, нахер с нами попёрся? Раз у тебя профиль несколько другой, что толку от поездки на завод за уликами? – проявляет Костя безразличие к финту с оружием. На уме лишь работа, затуманенная пеленой злобы. Ну не любит Костя неожиданности и новых непроверенных людей, не любит!

– Кооостик, Костик, – тянет с хрипотцой гласную Юра, игриво прикусывая свою нижнюю губу, – я уже го-говорил тебе, что не могу поделиться этим.

Федя обрывает их диалог, прикрикивая, понимая, что если не вмешается, то эта бочка с динамитом в лице Грома реально подорвёт всё к едрене фене. И они втроём взлетят на воздух.

– Хватит, как любовнички ссоритесь, по горло я уже сыт вами! Вот приедем и разберётесь, что к чему. А сейчас сосредоточьтесь! Мы почти пришли.

К заброшенному, по крайней мере по документам, то есть не используемому, во всяком случае по прямому назначению, заводу они подходят молча. Обходят вокруг, прислушиваясь к каждому шороху, но ничего интересного нет. Костя замечает железную дверь с амбарным замком, кивая остальным. Федя понимает всё без слов и, озираясь по сторонам, находит в траве кирпич, который сразу поднимает и протягивает Косте. Замок послушно падает на землю от чёткого и сильного удара.

У Юры внутри всё сводит. Кажется, он может прочувствовать, как быстро друг за другом заворачиваются кишки. Лёгкое движение двенадцатиперстной кишки нарастает в тощей, усиливается в подвздошной, вторгается в илеоцекальный клапан, а затем какой-то безумной тревогой мчится по восходящей ободочной, бьёт изнутри, делая поворот на девяносто градусов, клокочет по поперечно-ободочной, колет страхом второй раз, уходя прямым углом по нисходящей кишке. Он мог бы свалить всё на пронзающий ветер или известный всем Питерский холод, поскольку носит раскрытое пальто практически в любую погоду, соответственно, продувает его часто, а мёрзнет он ещё чаще. Но мысль, что он только недавно радовался тёплому воздуху приводит за долю секунды к ужасающему выводу.

Замок поддался слишком легко.

Смирнов успел лишь разомкнуть губы и поднять голову, когда Костя и Федя смело шагнули в помещение друг за другом. Предупредить за секунду у него не получилось, а достать любимые беретты и выстрелить в тень, что кинулась из-за угла на товарищей, вполне.

Свист свинца отрезвляет Грома и Прокопенко, и уже через несколько секунд они, наконец, достают своё оружие.

Юра вбегает следом, Костя бесстрашно и почти бездумно делает несколько выстрелов в другие тени, которые, как и первая, оказываются какими-то молодыми людьми. Тела падают на бетонный пол как мешки с говном, коими, честно говоря, и являются, а из дырищ хлещет кровь.

Тишина.

Возможности оставить их в живых, к сожалению, не предоставилось. Костя это понял сразу. Раз ребятки так тихо и долго ждали, словно самых любимых гостей, которых нужно принять по полной программе, ещё и открыли огонь, дав им сделать всего шаг, то точно ни о каких честных драках или желания побеседовать речи не шло. Вот же блять, ещё и объяснительную писать. Одни проблемы от них.

Федя вглядывается в черноту помещения, стараясь отыскать ещё кого-либо. Он так и не открыл огонь, значит, мысль о необходимости стрелять на поражение не разделял. Косте кажется это абсолютно идиотским поступком, для него же очевидно – их бы не пожалели. Откуда в Феде-то наивность?

Федя не находит более никого в помещении, делает судорожный вдох и опускает пистолет. Он поворачивается и вскрикивает:

– Ёпрст! Да мы тут чуть коньки не отбросили! – глаза бегают по трупам, в голове против воли всплывают образы, как мог бы вместо них лежать он сам. Как его хоронила бы Леночка, обливаясь горькими жгучими слезами в кромешной тишине, не в силах рыдать. Лишь отдавала бы всю свою нежную любовь, касаясь закрытого гроба лбом. Закрытого гроба? Федя встряхивает головой, избавляясь от сцены в голове, не желая думать, с чего вдруг его подсознание решило, что хоронили бы его именно таким способом.

Костя понимает, что напарник кричит не ему, а на него. Он также слышит слабый хрип краем уха, такой звук ни с чем не спутать. Когда кровь не просто беззвучно покидает тело, заливая пол, а попадает в дыхательные пути, бултыхается в пищеводе и оседает в лёгких, добавляя к адской боли от открытой раны после огнестрела удушье.

Задыхаться больно. Костя об этом знает, а потому проявляет своё милосердие и стреляет чётко в сердце, добивая человека. Делая из человека настоящий труп. И совесть его не беспокоит.

Федя срывается, сталкиваясь с неприемлемой для его мировоззрения ситуацией. Он привыкает к некоторым выходкам Кости, но это было уже слишком. По-настоящему безрассудно, жестоко и мерзко.

– Прекрати сейчас же, Гром! И так уже делов натворил! Это всё из-за тебя!

Костя, удивившись, взглянул на него. В обычный раз он, вероятно, просто бы промолчал, давая эмоциям Прокопенко просто выйти. Такое у них периодически случается. Но ничего, работают же вместе. Уж видно, что для него такое кровавое месиво с пустого места даётся тяжело, на осознание и принятие необходимо время. Но сегодня Гром и сам на взводе. А потому, пусть и не повышает голос в ответ, но говорит непривычно жёстко:

– И в чём же ты меня, блять, обвиняешь? В том, что в отличие от тебя, я знаю, на что шёл и подписывался, и смог застрелить этих ёбанных тварей?!

Прокопенко вскипает и действительно переходит на крик:

– Они люди, Кость! Люди! В первую очередь! И это ты, етить твою за ногу, орал как потерпевший на всю улицу! Мы наверняка могли бы по-тихому проникнуть и решить вопрос без жертв!

– Но уже, блять, получилось так! Угомонись!

– Ты это меня затыкать решил?! Да пошёл ты! Ты просто больной!

Юра встаёт между ними, видя, как те сокращают расстояние. Кладёт ладони на две груди, останавливая, не давая возможности шагнуть ещё кому-либо.

– Воу-воу! Брейк, го-господа! У вас обоих нервы с-сдали, бывает. Что сделали, то с-сделали. Давайте не д-доводить ни до чего бо-более.

Костя тяжело вздыхает, убирает оружие и сжимает кулаки до того, пока не приходит в себя от впивающихся в кожу ногтей.

– Нам надо работать, обыскать их и всё здесь, – бросает Гром, словно ничего не случилось. Ругаться дальше при свидетеле не хочется. Садится на корточки, не опасаясь запачкаться в крови. Рыщет руками по остывающему телу, от которого ещё исходит тепло.

– Нет! Надо вызвать труповозку и доложить Хмуровой, что мы здесь сделали!

Костя его перебивает с раздражением:

– Это успеется.

– Ты можешь меня услышать?! Тебе тяжело хоть иногда делать, как я прошу?! Да даже не то, что я прошу, а что надо!

– А я не хочу делать то, что надо. Я буду делать то, что поможет делу.

– Да?! Ну и удачи тебе разобраться с этой белибердой в одиночку! Потому что я поехал докладывать!

Ответа Федя не получает, а потому, не желая нарушать устав и трогать это всё, выходит на улицу через ту же дверь. И уже на улице до него доносится гневное:

– Удачу оставь своим неудачникам. Я и сам справлюсь.

Смирнов, видя, что Гром уж точно отсюда не сбежит, выходит следом.

– С-слушай, Федь, я понимаю…

– Нет. Не понимаешь. Пока, – уходит, не желая договаривать.

Юра остаётся стоять у двери в неком ауте. Вот и поработал, блять. Понаблюдал за ссорой, чуть не подох сам, застрелил человека. Ещё и бегает туда-сюда, как выкинутый из машины котёнок.

Смирнов возвращается в здание завода, чтобы закончить свою работу, ради которой пришёл. Костя всё там же, сидит посреди тел и что-то обдумывает, изучает. Жутко. Интересно, осознаёт ли он, что каждый этот человек имел имя, семью, историю? Или относится к ним действительно по-рабочему, не более, чем как к другим неживым уликам, вещам? Юра отводит взгляд, проходя мимо. Он уже понял, что говорить о чём-либо бесполезно. Вот и не лезет.

Смирнов немало удивляется, когда выходит из завода с папкой в руках и видит Грома, курящего у главных ворот. Его джинсы где-то испачканы кровью, где-то – землёй, рукава куртки закатаны до локтей, а по рукам стекают капельки воды. И где он только нашёл местечко, чтобы вымыть руки? Юра выпаливает, как только подходит ближе:

– Ну как ты?

Это неслабо злит Костю, хотя, может, и не конкретно фраза, не конкретно он сам, во всяком случае тот хмурится.

– Чё тебе надо? Всё сделал, что надо? Вот и проваливай.

На удивление Юру это не обижает. Наоборот, он довольно прижимает локтем к себе папку, чтобы освободить руки и закурить рядом. Снова портсигар, увесистая зажигалка… Он не пытается никого впечатлить уже, но движения сами по себе получаются какими-то необычными, притягательными. Пальцы машинально откидывают крышку, точным движением без суеты и промахов хватают сигаретку, которую он в точности как надо закидывает в рот. Накрывает рукой конец, поджигает, смотря на Костю, словно уверен, что сладкое курево зажжётся и не надо следить за огнём.

– Часто так р-ругаетесь?

Смирнов игнорирует злобу, претензии, гонения. Он старается завязать разговор, побеспокоится, но для Кости это выглядит так, словно этот наглый хер просто лезет не в своё дело, вынюхивая что-то исключительно в угоду себе. А потому молчит, затягиваясь, отвернувшись.

– Да ладно тебе, п-помиритесь, бывает, – Юра пытается подобрать слова, тыча пальцем в небо, сам не понимая, зачем вообще начал этот диалог и зачем пытается… Утешить?

– Не в этом дело.

– А в чём? – Юра несколько поражён, что Костя наконец нормально ответил.    

– Узнал кое-что. Надо ехать. Надолго. А сына теперь не с кем оставить, – неожиданно для самого себя Гром говорит правду. Может и правда в нём осталось ещё что-то человеческое. Нутро, требующее говорить с людьми нормально и честно, имеющее желание попросить о помощи или хотя бы поделиться проблемой, чтобы не вынашивать её в своём сознании в одиночку.

– Я могу помочь.

«Блять, что я несу? Юр, какое помочь, где ты, а где дети? Тебе надо начинать думать, прежде чем так бросаться словами», – его мысли прерываются грозным взглядом.

– Ага, а ещё что? С чего бы мне тебе доверить свой дом, своего ребёнка? Иди-ка ты, Смирнов, нахуй. Пока прошу по-человечески отъебаться.

Юра молча затянулся, слегка кивнув, мол, так точно, всё понял. Костя отворачивается, но ненадолго. Его внимание снова привлекает непонятный, тихий щелчок. Он крутит головой по сторонам, вновь не находя, что это было. Нужно дождаться, когда приедут упаковывать эти тела, надо… Но так хочется броситься на поиски самостоятельно. Покопавшись в одиночку, не испугавшись замарать руки и получить от начальства пиздюлей, в отличие от некоторых, он получил немного ценной информации и был серьёзно настроен ехать дальше. И его не волновало, что смена закончится вечером, а он хочет отправиться в одно место в ночь.

Это пиздец как необходимо. Ему. Сегодня. Обязательно.

Обычно в такие срочные ситуации, когда ему нужно куда-то уехать по работе, в основном вместе с Федей, Игорь остаётся с Леной. Она довольно давно стала помогать ему с ребёнком, сильно повезло, что она работает педагогом в той же школе. Поэтому после занятий сама приводила ребёнка в квартиру Прокопенко, следила, помогала с учёбой и прочее-прочее-прочее, что там делают нормальные люди с детьми.

– Ладно. Если сможешь просто ночь за ним посмотреть, я буду благодарен, – Гром понимает, что сейчас выбора тупо нет. Они с Федей разругались сильнее обычного, пусть и покричали немного, всё же, присутствие лишних ушей помешало, но уход напарника говорит о многом. Не дождался, остывая на улице, а реально ушёл «по работе». Вряд ли Лена захочет видеть его на пороге с очередной просьбой после такого. А работу он ставит на первое место, не в силах успокоиться и выбросить идею из головы.

Юра давится сигаретным дымом. Косте кажется, что после сказанного уж точно этот не согласится.

– П-посижу, мне не сложно, – улыбается немного неловко.

Почему он помогает? Косте бы подумать, угомониться, сказать спасибо. Но он открывает рот, и из него вылетают угрозы:

– И только посмей просто подумать о чём-нибудь дурном. Уж больно ебало у тебя хитрое. Я тебя тогда, блять, на месте пристрелю, как последнее животное, – Костя смотрит строго, серьёзно, говорит неподдельно искренне, так, чтобы никто не сомневался в его своеобразном обещании.

Смирнов смотрит на него спокойно и вновь кивает. Его бы это должно, по-хорошему, задеть, кольнуть, обидеть, а он глазеет с каким-то восторгом.

– Кость, с-спокойно, ты себя очень накручиваешь. Всё будет хорошо.

Через несколько часов Юра и Костя, покончив с некоторыми формальными делами, оба появляются на пороге квартиры Громов. Смирнов снимает с себя пальто, ищет вешалку глазами, но понимает, что все куртки здесь висят друг на друге и на крючках, точнее, деревянных штырях, торчащих из стены. Он бережно складывает своё пальто и кладёт его на какой-то табурет, не желая вытянуть воротник.

Из зала к ним двоим выбегает мальчик, тормозя в коридоре, увидев незнакомца. Но через несколько секунд всё равно впечатывается в ноги отца, обнимая.

Костя едва слышно вздыхает, но садится на корточки и обнимает в ответ. Где-то изнутри груди, прорываясь через рёбра и соединяющие их хрящи, что-то скребётся. Совесть, ноющая и бьющая под дых за то, что ребёнок так соскучился? Или стыд, ведь придётся снова оставить его одного? То есть, с другим человеком, но ребёнку же это не важно. Главное, что папа опять уходит.

– Привет, Игорь… Это Юра, мой коллега. Он сегодня за тобой посмотрит, хорошо? Мне нужно уехать по работе. Завтра утром проводит в школу, а я уж потом приду, вкусного принесу, посмотрим что-нибудь вместе.

Гром, что называется, переходит сразу к делу. Рабочая привычка. В его голове не щёлкает, что надо спросить, а как дела, а что было в школе, спокойно ли дошёл до дома? Он действительно любит своего сына, но сам Костя отец первый раз. И инструкции ему никто не выдал. Ничего не поделаешь с тем, что работать у него получается лучше, чем растить ребёнка. Хоть и правда старается, воспитывает, растит человека. Делает всё возможное, чтобы у Игоря было спокойное детство со всем необходимым.

Удивительно ласково говорит это всё тот, кто сегодня убил людей. Юра понимает, если что-то случится с этим дитём, то Косте сорвёт крышу, и он действительно пойдёт на всё. Пиздец, нужно за несколько минут срочно научится следить за мини-человечком и не проебаться.

Игорь смотрит расстроенно, опустив голову и плечи. Но сам при этом стойко терпит и переживает тот факт, что любимый папа опять уходит на работу, оставляя, даже не с тётей Леной, а с незнакомым мужчиной.

– Хорошо… А ты поедешь с Федей, да? А почему я тогда не с Леной? У Лены всё хорошо?

– Всё у всех в порядке. Просто так получилось, – Костя трепет сына по голове, пуша кудряшки. Разумеется, в их взаимоотношения он не погружает.

Игорь поднимает глаза на Юру. Смотрит почти что строго-серьёзно, так что Смирнов усмехается с мыслями: «Ну, отцовская копия и тоже мне не доверяет». Он на корточки не садится, а протягивает ладонь для рукопожатия.

– Юра. С-Смирнов. Будем знакомы.

Игорь, видно, в ту же секунду забывает о своей осторожности и образе. С ним здороваются, как со взрослым! А от того пожимает руку, уже улыбаясь.

– Я Игорь. Гром! – это было понятно и без слов, но Юра профессионально сделал вид, что данная информация поступает в мозг впервые и является довольно ценной.  

Костя вздохнул с облегчением. Обычно Игорь к себе никого не подпускает, и данная ситуация – второе исключение за всю жизнь. Он даже к своей учительнице в начальной школе привык на второй-третий месяц только, а так молчал, как партизан. А Юра вот, отчего-то, почти с порога смог завоевать любезность и благосклонность. Первым именем в списке исключений была Лена Прокопенко. Про то, как она это сделала, Костя тоже до сих пор не знает. Но с самого первого дня Игорь норовился прилипнуть к ней как банный лист, помочь нарезать салатик, помыть сервант и красиво расставить бокалы.

После необходимой бюрократии, заполнения документов и объяснительных, Федя наконец-то попал домой. Немного позже положенного, но Лена давно привыкла, что график у него совершенно ненормированный, и на час-другой без предупреждения муж может спокойно задержаться. Она вышла в коридор, поздоровалась с ним, поцеловала в щёку и только после заметила, что любимый был совсем без настроения.

– Что-то случилось на работе?

Федя выдержал спокойно всего пару минут, пока снимал куртку и обувь, убирал оружие в верхний ящик. Вопрос был как нажатием на спусковой крючок. Он вскипел, внутри всё горело и рвалось наружу криком.

– Да этот раздолбай по фамилии Гром случился! Задолбал! Я уже жить с его выходками не могу! Ты знаешь, что он…

– Прекрати, – нежная и чуткая ещё минуту назад Леночка, больше похожая на фею из сказки в своём домашнем платье нежно-жёлтого цвета, вдруг громко оборвала его поток мыслей, – мне всё равно, что там произошло. Если ты ещё не наорался, возвращайся на работу и кричи на своего Грома дальше. Дома не смей голос повышать, я это терпеть не буду.

От Лены слышать что-то, сказанное подобным тоном, ему никогда не удавалось раньше. Поэтому Федя и правда перестал, уставясь на неё вместо ответа.

– Вы опять поругались?

Федя вздохнул, отвечая уже нормально:

– И да, и нет. То есть да, у нас возник конфликт, но это… Другое. Это не как обычно. Ленусь, он…

– Я не хочу знать ваших ментовских подробностей. Муж мой, то, что для тебя нормально говорить о жертвах и прочем, всё ещё ненормально для меня. Не тащи работу в дом, хочешь обсудить – возвращайся в отдел и найди себе собеседника. Здесь ты моя семья, а не напарник и не друг.

И Федя понимает. Действительно. Леночка работает, приходит домой и занимается бытом, а он возвращается домой мало того, что поздно, так ещё и с криками, желая вылить весь этот негатив. Он наконец приходит в себя и оказывается не в пучине своих эмоций, не в помещении заброшенного завода среди быстро остывающих из-за бетонного пола тел. Он у себя дома. Белые обои, из-за тёплого света маленькой люстры отдающие в желтоватый цвет, деревянный комод в прихожей, в верхнем ящике которого ключи от дачи и гаража, флакон цветочных духов, любимая красная помада жены и мелочь, а в воздухе пахнет чем-то вкусным, кажется, мясным супом. Всё это – дом, не работа. Лена – жена, не друг.

А ведь он часто бузит на Костю, что тот не умеет оставлять работу в отделе. А сам?

– Ленусь… Прости. Я не подумал, – говорит он уже спокойно и мягко, виновато целуя в висок.

– Прощаю. Так что у вас случилось? Надеюсь, у него смена тоже закончилась?

– Просто мы разные, работать тяжело… Как обычно. А так да, у него нет дежурства, как и я должен домой был поехать.

– Хорошо, что так… А то мало ли. Муж, это ты с ним поссорился, а не я. Мы оба знаем Костю, и если ему что взбредёт в голову, то он найдёт способ как до цели дойти. Я всего лишь хочу, чтобы в этой цепочке безумия не страдал Игорь. Так что хоть ссорьтесь, хоть деритесь, мне всё равно. Дай ему знать, что я всегда присмотрю за ребёнком.

Феде кажется этот разговор странным, но он кивает.

– И ты тоже бери себя в руки… Эмоции вперёд тебя идут. Опять.

– Да знаю я, знаю. Стараюсь, – наконец проходит вглубь квартиры, заворачивает в ванну, чтобы вымыть руки.   

– Мириться будешь?

– А куда я денусь.

«Всегда так было и так будет», – хочется ответить ему, но он решает не каркать и не гневать судьбу. Вытирает руки о полотенце, проходит голодный на кухню, даже не прикидывая, как давно не ел, чтобы не ужасаться.

– Про Игоря ты ему обязательно скажи, не забудь. И не намёками, а как я сказала, – она прикладывает руки к сердцу, засматривается в окно, за которым лишь темнота ночи, – предчувствие у меня нехорошее…

– Конечно, Ленусь. Я всё скажу, – целует её нежно, утешая, – прекращай и ты волноваться, мы взрослые люди, разберёмся.

Федю наконец отпускает до конца и головой он уже не возвращается к работе. В этом доме и рядом с любимой действительно не хочется думать ни о каких убийствах, смертях, делах.