Пылинки мягко вились, не хотя падать на пол, в свете раскалённого солнца, что агрессивно светило, несмотря на то, что даже не было в зените. Днём наверняка наступит невероятный зной, что даже привычные способы охлаждения не помогут.

Тобираме же в таком случае повезло больше, чем остальным: обладая стихией воды, он без проблем мог остудить своё тело, проворно используя собственные техники. Не кривя душой он мог признаться: давным-давно, когда Тобирама был совсем маленький, то мечтал создать уникальную технику, чтобы никогда не потеть в жаркий день. Ему казалось, что таким образом он станет невероятно популярным, известным на весь мир, прямо как Аниджа.

Годы спустя, понимая глупость детской мечты, он всё равно считает, что «Техника остужения тела» в самом деле была бы полезна, и жалеет, что не создал её раньше, так как сейчас мысли были заняты «взрослыми» делами.

Ноги уже жгло, татами слишком нагрелся на солнце, так что сидеть становилось всё мучительнее и мучительнее, но Тобирама не обращал на это внимания, так как сейчас думал совершенно о другом: лицо, подобно бёдрам, горело, но уже не из-за жары, а взгляда, которым ото-сан смотрел впритык.

Тобирама проснулся лишь недавно, придя в себя резко, словно выныривая из толщи воды. Он не помнил, как уснул, даже как дошёл до комнаты, только тяжёлый разговор с Аниджей, так ничем и не закончившийся. Как бы то ни было, он помнил обещание брата рассказать всё отцу, так что не был удивлён, когда, стоило ему раскрыть глаза, как его вызвали к ото-сану, словно ожидая его пробуждения прямо под дверью. Тобирама помнит, как, слушая воодушевлённые возгласы брата нет-нет, но надеялся, что тот окажется прав, всё равно осознавая, как же глупо это звучит.

Сейчас же он сидел на коленях перед отцом, ожидая выговора. Было неясно, что же у того в мыслях; тишина давила на плечи, заставляя сутулиться, но Тобирама знал, что ото-сан такое не любит, уверенный в том, что наказание необходимо понести гордо с обязательно прямой спиной, заставляя детей думать и делать так же.

Тобирама ожидал, что будет зол на Аниджу за то, что тот всё рассказал, но, поразмыслив, понял, что, узнай отец об этом потом, когда скрывать беременный живот будет невозможно, его бы буквально- Тем не менее, неважно. Не стоит думать о том, чего не произошло.

— Где твой отчёт? — ото-сан, не поднимая взора, перебирал бумагами на столе, словно специально не обращая внимания на сына. Видимо, он решил зайти окольными путями, желая, чтобы Тобирама рассказал всё сам.

У него, конечно, не было свитка: вчера он не успел ничего написать, так что сейчас сидел тихо, боясь привлечь к себе злобу.

Промолчав, он понимал, что делает только хуже, но также было ясно, что ответить нечего: отчёт выпал, новый ещё не готов, а впереди зреет более серьёзный разговор.

Несмотря на покрытие, созданное для того, чтобы татами сильно не нагревался, пол нещадно пёк под светом солнца, всё в комнате словно горело. Посмотрев в окно, можно было заметить, что картина происходящего словно размывается, испаряясь и направляясь вверх. Стол перед ним из тёмного дорогого дуба окрасился в раскалённо красный, грозя прожечь пол. Стул и шкафы из того же материала выглядели точно так же, повторяя судьбу стола.

Происходящее походило на бред больного. Может быть, у Тобирамы солнечный удар?

Поняв, что ничего не вышло, Буцума, в свою очередь, всё-таки поднял взгляд, посмотрев на сына.

— Вчера ты устроил передо мной цирк, а сейчас смирно тут сидишь, словно ничего не произошло? — сменив тактику, он решил отчитать Тобираму, словно маленького ребёнка, укравшего шоколад без разрешения. — Мне показалось, что случилось что-то важное, раз ты не постеснялся такого поступка, но, — «такого поступка», ха. Буцума говорил с такой интонацией, словно слёзы, подло яркие в свете огня, позорят не только Тобираму, но и его семью, в чём, впрочем, он был уверен, как и вся семья Сенджу. Выдержав небольшую паузу, отец продолжил, — сегодня я узнаю от твоего брата, что во время миссии ты решил развлечься и в итоге опорочил клан! — руки с грохотом опустились на стол, содержимое звонко застучало, упав. Тело встало, загородив солнце, грозно возвышаясь над Тобирамой, который изо всех сил пытался не показать своих эмоций; слова отца о «развлечении» горько текли по венам, осознание того, что именно так большинство и видит эту историю, остро впивалось в затёкшие ноги. Было ясно, мужчина зол не только из-за «развлечения», беременности, но и из-за того, что Тобирама не рассказал об этом самостоятельно, позорно спрятавшись за спиной Аниджи.

Брови Буцумы низко нависали, уголки губ напряжены, глаза бегали по лицу сына, выискивая что-то. Наконец, он вынес приговор:

— Месяц без еды, — голос понизился до опасного тембра, но все в комнате понимали, что этого наказания недостаточно. — Я даю тебе задание: в селе Китаяма орудует банда разбойников численностью примерно в дюжину, — разберись с ними. И чтобы по возвращении история с этим была исчерпана. — намёк был настолько жирный, что не понять его невозможно.

Клану было бы непростительно, если бы у наследника родился незаконнорождённый священный ребёнок, так что избавиться от него необходимо тихо и без свидетелей.

На самом деле, Буцума постарался на славу: учитывая количество людей, с которыми нужно разобраться и то, что Тобирама в этот период не будет питаться — разобраться с этим будет легче лёгкого.

Покорно забрав свиток с общей информацией, младший наследник уже сейчас мог сказать, что ничего путного там не написано. Скорее всего, жители села заказали шиноби разобраться не просто с бандитами, терроризирующими дома, а с настоящими ниндзя, но из-за высокой цены приврали. Такая тактика была далеко не новой и уж кто, но глава клана должен был уметь распознавать очевидную ложь.

Как бы то ни было, сложность задания из-за этого повышалась, так что отправлять одного — хоть и опытного — шиноби, было глупо. В идеале отряд мог бы состоять из трёх ниндзя среднего уровня, но не Тобираме судить, ведь, учитывая его дополнительную миссию, эти появившиеся проблемы лишь сыграют на руку.

Идя в сторону выхода, ощущая тяжёлый разочарованный взгляд отца, он пытался уже в который раз не хромать, но в этот раз причиной служили только затёкшие ноги, что прямо сейчас словно были прозены иглами.

Стоило только отодвинуть сёдзи, как перед ним вскочил Хаширама, поджидающий за дверью. Смотря на Аниджу, Тобирама задумался: был ли кто-то ещё, подслушивающий разговор отца и сына.

— Ну что? — возбуждённо спросил шатен, оттаскивая брата в сторону.

Не позволив вставить ещё один вопрос или замечание, Тобирама резко, проговаривая все буквы, произнёс:

— Я отправляюсь на задание, — было сказано с такой интонацией, словно ничего вчера не произошло, и отец просто позвал к себе младшего сына.

Хаширама в ответ озадаченно нахмурился, в глазах читался вопрос: «Разве так можно?», чего Тобирама не выдержал и, посмотрев прямо в глаза брату, сказал:

— Он не рад, — сам Тобирама этому не был удивлён, но Хаширама, в отличие от него, шокированно исказил своё лицо, походя на ребёнка. По эмоциям, так отчётливо видным, было понятно, что тот хочет расспросить брата, по-настоящему не понимая, почему отец принял такое решение.

Не желая отвечать на вопросы, которые наверняка будут похожи один на другой, Тобирама решил уйти. Было бы невыносимо объяснять Анидже, почему же ребёнок ужасен, ведь он знал, что Хаширама — не просто оптимист, но и ярый защитник «природы» и природы не просто в смысле «деревья, птицы», но и «традиции». В мыслях Хаширамы не могло уложиться, что беременность может быть прервана, что девушка не сохранит верность до брака, что не каждый человек добр и бескорыстен. Без предупреждения он развернулся и направился прямо по коридору, игнорируя окрики сзади.

Они вдвоём всегда различались, это было ясно ещё в детстве, и дело не во внешности, а именно во взглядах на мир: они не просто оптимист и пессимист, они, в первую очередь, различаются в вере. В вере в людей, вере в хорошее. Пока Хаширама уверен, что у него всё получится, стоит лишь поговорить, Тобирама предполагал, что насилие — вот что поможет сменить мнение. Он не был жестоким, в детстве ему тоже казалось, что мир огромен и многообещающ, но взросление далось уж слишком сложно. Люди вокруг не хотят меняться, не хотят мира и стабильности, несмотря на то, что надо. Надо прервать череду бессмысленных смертей, надо наконец позволить детям взрослеть. В таком случае, было бы неплохо заставить их передумать, — вот как считал Тобирама, который прямо сейчас держал путь в свою лабораторию.

Он вспомнил причину, по которой так не хотел покидать дом. Эксперимент. Приятное ранее слово сейчас лишь резало мысли, напоминая о неудавшемся подарке.

Его лаборатория, в отличие от всех комнат в этом строении, была за дверью раскрывающейся, а не раздвижной, к тому же тяжёлой — все эти меры были предприняты в целях безопасности, хотя Хаширама в этом не видел никакого смысла, считая, что обычных печатей, запрещающих входить посторонним, а также тем, которые, как барьер, сдерживают взрыв, хватит, с чем не был согласен Тобирама, слишком принципиальный по этому поводу, хотя, стоит учесть, всё равно использующий перечисленные печати.

Комната была в полном беспорядке: листы бумаги, сделанные из кодзо, разбросаны то по столу, то по полу, свитки кучкой загромождали полки, без всякой системы взирая на посетителя, а чернильница наверняка сейчас пустая: Тобирама оставил её открытой. Для него было несвойственно оставлять кабинет в таком виде, но, во-первых, извещение о миссии пришло слишком поздно, а, во-вторых, он по-детски надеялся, что если оставит всё в том же состоянии, то вдохновение придёт тут же, как он войдёт в лабораторию, чего, к сожалению, не произошло.

Войдя глубже в комнату, он огляделся, критикуя себя за неопрятность. Подойдя к столу, он пытался вчитаться в тексты, так криво написанные ранее.

Как Тобирама помнит, до злополучной миссии он добился прогресса в создании полностью новой техники.

Дело в том, что до этого он лишь вдохновлялся. Например, все созданные водные техники, в основном, были подсмотрены у природы или у иных уже существующих искусств. Та же техника Суирьюдан но Дзюцу была украдена у клана Чиноике, проживающей в стране Молний, куда Тобирама забрёл, опять-таки, по заданию. Представители этого клана, управляя железом в крови, могли создать восьмиглавого дракона, нападавшего по команде. Приём назывался «Кетсурьюган: Кетсурьюшотен», и Тобирама, стоило ему увидеть её впервые, был настолько шокирован, что долгое время считал, что увиденное — иллюзия. Много позже, предпринимая попытки повторить, он осознавал, насколько же это сложно: его созданная техника была лишь пародией, неспособной нападать по желанию шиноби, а всего лишь бездумно направляющейся прямиком на врага. В такие моменты он жалел о своих скудных навыках владения Фууиндзюцу, не позволяющих создавать что-то стоящее.

То же самое можно было сказать о Каге Буншин но Дзюцу, которая, по факту, была лишь улучшенной версией Буншин но Дзюцу. Тобирама не мог преуменьшать свои достижения, признавая, что техника теневого клонирования сильно лучше обычной техники клонирования, как минимум потому, что клоны теперь могли действовать самостоятельно, имея подобие сознания, но он также понимал, что вся его работа — модификация путём подсмотренных у Нара печатей, которые они использовали в бою.

Иногда ему казалось, что он, словно Учихи, просто копирует увиденное, но эта мысль была настолько отвратительна, что Тобирама тут же её отбрасывал. Было невероятно обидно даже думать об этом, ведь испокон веков считалось, что копирование чужих клановых техник запрещено: такое мнение появилось в ходе того, что эти самые кланы настойчиво скрывали свои Дзюцу. Оправдывать себя чем-то наподобие «это не копирование, а искусство» он не собирался и с чистым сердцем готов при случае признать, что да, грешок имеется и принять любое наказание, выдвинутое главами иных кланов, но этого пока не произошло, так что он тешил себя мыслями, что «это не копирование, а искусство».

Но нынешняя техника отличалась: Тобирама создавал её сам. Не вдохновлялся, не адаптировал, не улучшал. Его зарождающее детище — Хирайшин но Дзюцу. Основная идея была в том, чтобы пользователь мог, создавая пространственно-временное окно, преодолевать невероятные расстояния с минимальной скоростью. Сенджу был настолько рад появлению простой идеи, что уже сейчас думал, как бы улучшить ещё не созданную технику. Один из вариантов — «Хирайшингири», смысл которой в том, чтобы не просто телепортироваться, но и нанести удар оружием. Однако единственным минусом этих техник являлась необходимость «Дзюцушики»^{- 術式, «Формула техники»}, которая позволяла совершить прыжок между «тут» и «там». Тобирама до сих пор не мог понять, как лучше делать метку, чтобы она позволяла переместиться, например, на ветку, а не в дерево, но недавно его озарило.

Сейчас, проходя по комнате, кончиками пальцев касаясь своих рукописей, он осознавал, что абсолютно ничего не помнит. Читая наспех написанные каракули, которые гордо назывались «заметки», Тобирама тихо ругался на очередную неудобную привычку: он шифровал абсолютно все свои записи, не оставляя ключей к ним, полагая, что сам догадается. Так обычно и происходило, так как он никогда не сбивался с мыслей даже через большой отрезок времени, но сейчас он был сам не свой, так что продвижение техники откладывалось на неизвестно сколько.

Горькая обида стучала в голове, настойчиво утверждая, что во всём виноват он сам. Не было ничего удивительного, что что-то пошло не так на миссии, а он, как ребёнок, недостаточно того, что позволил этому выбить себя из колеи, но и ухудшил ситуацию поведением — детским, глупым, не свойственным себе же.

Мерзкое существо, прямо сейчас пускающее корни в нём, не позволяющее развиться чему-то по-настоящему дорогому ему, раздражало. Нутро требовало избавиться от этого не на задании «случайно», а сейчас, несмотря на тоненький голосок, шепчущий, что это грех, что ребёнок не виноват, что то, что отец пренебрежительно назвал «это» — священно, который подозрительно походил на глубокий тембр Аниджи.

В его лаборатории были не только свитки с печатями и заметками. Здесь были самые разные травы, как лекарственные, так и нет, в целях, конечно же, развития науки. До этого дня у Тобирамы никогда не возникало мысли использовать душистые растения в таком ключе, в то же время, до этого дня в нём не находилось нечто.

Идея, стоило сказать честно, была неплохой. Ничего не мешало подстроить всё это как несчастный случай, а о его грехе в любом случае не узнает никто, кроме отца и брата. К тому же, было несложно растереть парочку трав, зажечь их, чтобы дым поднялся по стене вверх, клубясь на потолке, и глубоко вдохнуть. Головокружение и тошнота не пугают так сильно, как перспектива произвести на свет ребёнка, еще до своего рождения обречённого на несчастье.

Руки уже потянулись в сторону стеллажа, доверху наполненного баночками и склянками с жидкими веществами приятного зелёного цвета, ноги послушно пошли в эту сторону, голова затихла, не мешая противоречивыми мыслями, что до этого стучали в висках. Вот совсем рядом лежала необходимая посуда, вот слева от него специальная подставка для того, чтобы сварить полученные продукты, вот руки, проворно выбирающие наиболее эффективные травы, вот голоса в голове, неожиданно начавшие громко что-то кричать: «Это грех!», «Опасно!», «Нельзя!». Что, если Тобирама вдохнёт слишком много яда? Он умрёт? Ничего страшного, ему в любом случае суждено умереть. Ладони, до этого замершие, увереннее схватили пару склянок.

Направляясь к глубокой посуде, рядом с которой лежало песто, с помощью которого можно удобно растолочь травы. А что будет с Хаширамой? Как Аниджа переживёт смерть последнего брата? Никак, был уверен Тобирама. Конечно, ему будет горестно, невероятно больно, если младший брат умрёт таким глупым образом, но он сможет пережить это. Переживёт и будет жить дальше. Может быть, потому, что их отношения не настолько близки, чтобы по Тобираме долго горевали? На секунду показалось, что Хаширама, быть может, будет сокрушаться по нерождённому ребёнку даже больше, чем по родному брату, но это не имело слишком сильного значения.

Пальцы уже проворно двигались, заставляя листья становиться всё меньше и меньше, выделять свой сок. Дело было муторное, долгое, но по-своему успокаивающее. В повторяющихся действиях проявлялось постоянство, так необходимое сейчас Тобираме. Но, стоило стабильности продолжаться слишком долго, как вновь появилась неуверенность относительно того, что сейчас происходит.

Если он выживет, каково ему будет жить с тяжким грехом где-то за грудиной? Каково смотреть в глаза брату, зная, какой позор он навлёк на клан? Будет ли он вообще всё ещё Сенджу? По поверьям, намеренное избавление от ребёнка — самый отвратительный поступок, который может совершить женщина. Даже если дитя было зачато в согрешении, оно должно родиться, ведь так пожелали боги. Что уж говорить о священных детях, чьи родители — почётные представители кланов?

Быть может, Кукуноти-но ками, покровитель Сенджу, будет настолько разгневан, что проклянёт весь клан? Что, если Тобирама не сможет попасть в Чистые Земли к своим младшим братьям? Что, если он так и не найдёт покоя после смерти?

Тело замерло, поражённое пришедшими в голову мыслями. Опустив взгляд на руки, что до этого уверенно делали своё дело, он поразился, как вообще умудрился уверовать, что эта затея кончится хорошо. Выбросив ступу, разлив содержимое, он отступил на несколько шагов назад, словно отгораживая себя от происходящего.

Надобно привести комнату в порядок, положив свитки в нужном порядке, вытерев пыль и проветрив помещение, чтобы подобные умозаключения больше никогда не выбили из колеи. Порядок в жизни — порядок в мыслях.

Но он был не в состоянии неспеша убираться в комнате: его движения было слишком прерывистыми, из-за чего всё падало и опрокидывалось, наводя ещё больший погром.

Поняв, что ничего путного не выйдет, Тобирама выбежал из комнаты, направляясь в сторону святилища, что находилось совсем рядом с лесом, что окружал поселение Сенджу с восточной стороны.

Было необходимо отмолить прощения у богов за греховные мысли, дабы они не разгневались. Отец считал, что даже мысли было достаточно, чтобы считаться грешником, так как «Если ты думаешь о непростительном, то ты всего в нескольких шагах от того, чтобы предаться греху». Возможно, он так говорил только для того, чтобы казнить неугодных из-за «неправильных» мыслей, а может и в самом деле так считал, но Тобирама в любом случае надеялся, чтобы это было не так: как бы ужасно он не жил в этом мире, всё равно желал хотя бы после смерти обрести покой.

В то же время он вспомнил о задании, данном ото-саном. Мельком посмотрев на свиток, который всё это время лежал за пасухой, он вспомнил, что село, в котором пройдёт задание — Китаяма — известно тем, что на его территории находится довольно крупный дзиндзя^{-святилище с большой территорией вокруг}. Было бы неплохо помолиться там, вместо того, чтобы идти в крохотный храмик, который находился на территории Сенджу. Тобираме казалось, что его попытка — достаточно сильный грех, так что нутро буквально кричало о том, что прощения нужно молить в святилище, проявив достаточно почитания, а не просто где-то поблизости, словно небрежно.

Остановившись на полпути, он быстро придумал план ближайших действий: пойти в комнату, прочитать наконец, что за задание ему дано и подготовиться. Скорее всего, миссия начнётся завтра-послезавтра, и его ранения, что совсем недавно мешали двигаться, а сейчас и вовсе отсутствуют, никак не повлияют на эффективность.

Личные апартаменты встретили так же, как лаборатория — здесь царил беспорядок. Однако, в отличие от того раза, у Тобирамы было чёткое намерение в спокойной обстановке собрать оружие, начистить доспехи и выбрать примерную тактику, иначе говоря, быть в полной боевой готовности к завтрашнему дню, так что небольшой хаос на рабочем столе не собьёт настроение.

Пройдя вглубь, уже решая, с чего начать, он зажёг свечи, что были на столе, дабы осветить комнату и попросту увидеть масштаб разрухи, царящей в комнате.

В последнее время ему не нравилось, когда комната не освещалась или когда единственным источником света была луна: в тенях постоянно проглядывалось чьё-то тело, без лица и дыхания, но, каждый раз списывая это на воображение, Тобирама активнее поджигал свечи. В любом случае прямо сейчас эти было слегка бессмысленно, так как вечер только-только наступил, сумерки ещё не успели наступить, но он всё равно чувствовал иррациональную тревогу.

В этот раз, как бы то ни было, ничего не мешало наводить порядок, так как мысли были заняты предстоящим заданием.

Итак, дюжина разбойников, предпочитающая красть еду жителей, из-за чего те не могли нормально заплатить своему феодалу. Ничего нового в этом не было, каждый шиноби хотя бы раз, но сталкивался с подобным.

Единственная проблема — село маленькое. Стоит Тобираме перейти границу Китаямы, как сплетни разнесутся повсюду, и тайно разведать ситуацию не получится. Даже используя хёнге и оправдываясь, например, туризмом, он понимал, что никто не поверит: село находилось далеко, не лежа на пути к какому-то городу, святилище — единственное интересное место там, так что необходимо придумать что-то вещественнее. Почему бы не объявиться прямиком к старейшине с просьбой молчать о присутствии шиноби? Слишком просто, но в то же время эффективно. В этом, собственно, и заключалась работа шиноби — действовать просто и эффективно.

Также важно понять, что скрывается под понятием «разбойники», так что разведка очень важна. Вдруг это не просто обычные грабители, а команда ниндзя? Вдруг в их рядах есть нукенины? В таком случае, тактика меняется кардинально.

Обычно небольшое расследование общей картины происходящего занимает меньше недели, если же набеги редки, то может растянуться на месяцы. Опытный шиноби не брезгует терпеть, ожидая жертву, коим Тобирама себя и считал. Плюс, в таком случае, избавиться от этого было бы намного легче.

Но отчёт говорит об обратном: набеги слишком частые. Может, только лучше? Если бандиты чувствуют себя настолько уверенно, что позволяют такое оплошные частые набеги, не боясь наказания, то Тобирама будет только рад заткнуть им рты. В то же время это значит, что в их рядах есть как минимум один опытный шиноби.

В этот момент взгляд упал на вычищенный стол, почти блестящий глянцем. Комната теперь приняла свой прежний облик: все вещи лежали на своих местах. Прекрасно, он убрался, сам того не заметив.

Сев за пресловутый стол, он достал свиток, внимательнее вчитываясь в написанное. На чём он остановился?

Не было какой-либо проблемы в том, чтобы сразиться с ниндзя, нет. Но крестьяне, бегающие вокруг, могли бы помешать. Стоило учесть, что двенадцать человек, поддерживающих слабака — серьёзная задача, так как простолюдины, стоит учуять опасность, начинали звереть. Не умея пользоваться чакрой, не имея опыта в сражениях, они просто бежали навстречу смерти с громким окриком, надеясь на что-то. Это мешало. Отвлекало.

Тобирама признавал, что звучал в такие моменты высокомерно, но иногда простой люд мог принести мороки намного больше, чем опытный политик просто потому, что чиновники думали, прежде чем делать, а крестьяне импульсивно действовали, желая добиться своего грубой революцией.

С другой стороны, избавиться от дилетантов не так муторно. Можно незаметно избавиться от них, а потом приступить к более сложному противнику. Хотел ли Тобирама напасть со спины?

В этих случаях, он вспоминал что-то о том, что у шиноби нет чести, так что переживать о такой жалкой тактики не стоит. Тот же Тобирама в широких кругах был известен, как крыса, что терпит нападки, а после бьёт откуда-то с тыла. Он мог бы оскорбляться подобным, но отец учил, что так поступают не «крысы», а «опытные шиноби», так как для того, чтобы поднырнуть под меч и нанести урон, нужен ум, свойственный лишь настоящим ниндзя.

Отдёрнув себя, он заметил, что в последнее время постоянно оправдывает свои грязные поступки воспитанием отца. Не собирается же Тобирама быть таким же родителем?

Буцума был жестоким и строгим отцом. Его воспитание отдавалось отголосками до сих пор, чего стоит его уверенность в том, что младший сын, как бы далеко не находился от дома, точно не будет питаться отведённый срок, как и было оговорено ранее.

Дело в том, что Тобирама помнит, как его наказывали в детстве и не желал того же никому. Раньше он не понимал, как отец каждый раз узнавал о том, что он даже слегка перекусил тайком, но сейчас понимает, что человек, не питавшийся месяц и человек, питавшийся месяц лишь слегка, сильно отличаются как минимум внешним видом, так что Тобирама даже не рисковал в свои уже осознанные годы пытаться обмануть отца, так как с годами наказания становились всё строже, словно раньше ото-сан их жалел.

На самом деле, учитывая его страх перед родителем, становилось слегка грустно: у других детей почти наверняка такого не было, каким бы строгим не был бы их отец. Давным-давно Тобирама даже завидовал соседским ребятам и был яро уверен, что, когда вырастет, никогда не станет таким же, что и ото-сан.

В этот момент он вспомнил о том, что прямо сейчас это благоговейно удобно устроилось где-то внутри и обосновывается, заявляя права.

Ребёнок — большая ответственность. Человек, не способный отвечать за собственные поступки, оправдываясь приказами, не сможет воспитать нормального человека, следовательно, из Тобирамы отвратительный родитель. Он обязан избавиться от дитя, дабы не испытывать судьбу, так как любой младенец должен быть любим по умолчанию, так что же говорить нерожденному малышу, которого прямо сейчас ненавидит собственный родитель. Тобирама не желает ему детства, наполненного холодом, который он встречал со стороны отца всю юность каждый раз, как пытался добиться его заботы.

Вспоминая, как его воспитывала собственная мать, он понимает, что в то же время не способен уделить чему-то столько времени и внимания, просто потому, что всё его сознание занято созданием чего-то нового, исследованиям.

Ока-сан была заботливой женщиной, по-настоящему любящей своих детей. Она пыталась каждому из сыновей дать столько внимания, сколько могла. Хотя, иногда Тобираме казалось, что его обделяют, так как мать, стоило начаться его тренировкам, не защищала его так же яро, как, например, Итаму. Он оправдывал это тем, что Итама и Каварама были младшими, так что нечего удивительного, что она их так обожала. Хашираму же она любили, так как тот был светлым и задорным ребёнком, чего нельзя сказать о Тобираме. В конце-концов, средних всегда слегка не любят так же сильно, как остальных в семье, так?

Может быть, это было вполне заслуженно, раз буквально прямо сейчас он пытается оправдать грех — убийство ребёнка — тем, что просто-напросто не может дать родному человеку то, что ему необходимо — заботу, внимание и любовь. Так о каком родительстве можно идти речь?

Не успело едкое разочарование разлиться по рукам, направляясь прямиком куда-то в солнечное сплетение, как Тобирама увидел тень за дверью. Там кто-то стоял, неизвестно сколько времени.

Он всегда гордился своим умением чувствовать чакру далеко за пределами страны Огня, но прямо сейчас Тобирама ничего не ощутил, хотя человек стоял всего в нескольких шагах, спрятавшись за тонкой дверью. Ему ещё повезло, что силуэт напоминал Хашираму, хотя он не хотел признавать, что, заходя в комнату, он очень желал избежать разговора с братом.

Пригласив того внутрь и делая вид, что всё это время был занят, раз не заметил, разрешил сесть Хашираме за стол и выжидающе на того взглянул, заметив, как сильно он сжался, словно не привык к тяжёлому взгляду Тобирамы, который он использовал с самого детства. Ему казалось, что предстоящий разговор наверняка будет намного неприятнее, чем обычный взгляд исподлобья.

Тобирама помнит, в каком настроении оставил Аниджу. Бросив того без ответов, он просто убежал и спрятался в лаборатории, в которую никто посторонний не мог войти. Учитывая его радость новости о беременности, он точно придумал себе что-то невероятно глупое, заставляя переживать окружающих потому, что те не понимали, почему растения в ближайшие несколько ри взволнованно покачивались. Наверняка Хаширама после весь день ходил и ждал, когда он закончит. Но возникал вопрос: «Для чего?». Вряд ли шатен смог уговорить отца от того, чтобы отправить его на задание: тот был слишком упрямым. Смог ли он заставить ото-сана поставить кого-то в напарники?

— Я понял, почему ты был так недоволен сегодня утром, — хмуро произнёс Хаширама, словно от обиды сжёвывая окончания слов. Неужели Аниджа наконец осознал, что дело не в том, что его отправили на задание, а в том, что скрывается под этим заданием: необходимость насильно прервать беременность, которой тот был так рад. — Отец совсем забылся в своей войне, раз позволяет тебе в таком состоянии идти на задание! Вдруг что-то случится с ребёнком? — Глаза, что до этого выжидающе смотрели на Хашираму в ожидании продолжения, потускнели. Нет, он ничего не понял. — Я пытался достучаться до его здравого смысла, но ничего не вышло. Он даже не хочет посылать кого-то с тобой, — взмахнув руками в стороны, тот огляделся, подмечая чистоту комнаты.

В ответ встретила тишина. Тобирама не знал, что сказать брату: не хотелось устраивать сцену, как вчера, так что он решил просто промолчать.

Братья смотрели друг другу в глаза, каждый чего-то ожидая. С каждой прошедшей секундой, стоило взгляду Хаширамы стать всё более и более смущённым, Тобирама начал бояться, что тот спросит, кто же… Отец ребёнка.

Упоминать Мадару не хотелось, он знал, насколько Аниджа обожал этого человека. Может быть, шатен даже подумает, что произошедшее не было изнасилованием, а случилось с полным согласием и заставит их жениться, несмотря на нежелание и клана Сенджу, и, наверняка, клана Учиха.

Что, если ребёнок будет похож на второго отца? Как скрыть это от всего мира? Угадать, с какой же внешностью родится дитя невозможно, так что необходимость избавиться от него только возросла.

Необходимо отвлечь брата, чтобы у него и мысли не возникло спрашивать подобное, тот же отец верит в то, что Тобирама решил перепихнуться с неизвестным крестьянином и случайно забеременел, так что пусть все так думают, так как, если позорные слухи позволят избежать вынужденного брака с монстром и его дитём под боком, то так уж и быть. Он уже видел, каково это — быть в окружении целого клана, враждебного к нему и его телу.

Однако спрашивать что-то настолько тривиальное как «Как дела?» было бы невероятно глупо, так что стоило подумать и как можно быстрее.

В то же время в голову закралась мысль: почему бы не ответить на незаданный вопрос намёком. Может быть, Тобирама вовсе ошибся, и Хаширама вовсе не хотел спрашивать нечто подобное, а может брат всё-таки поймёт намёк.

— Так… Как дела с Учихами? Они не отвечают на твоё предложение мира? — прозвучало с его уст небрежно, как бы между тем.

Глаза Хаширамы в этот момент загорелись, всем Сенджу было известно, как же сильно он любит Учих и какие у него намерения на этот клан. Некоторые даже шутили, что мирный договор был бы давно подписан, если бы во враждующем клане в основном ветви родилась девушка, дескать, Хаширама точно бы сразил её наповал своей красотой, Тобирама же, слушая эти россказни, считал, что девушка в этом уравнении не нужна: вспоминая, кого ему напоминали куртизанки в тот роковой день, он верил, что брак, если бы Аниджа его предложил, был бы с энтузиазмом признан и не абы кем, а самим наследником клана Учиха — Мадарой.

— Ты же знаешь, пока я не стану главой клана, они не воспримут мои предложения всерьёз, — Тобирама всегда использовал эту тему, чтобы отвлечь старшего брата, так что эта техника безукосительно сработала и в этот раз. — Этот старик давно уже отбыл свой срок, что ему мешает помочь мне расправить свои крылья? — шутя, произнёс Хаширама. Как бы он не сетовал на отца, у него и в мыслях не было что-то сделать с ним, так как, опять-таки, отцеубийство просто не соответствует его принципам. Его старший брат прекрасный человек, чего нельзя сказать о Тобираме.

Слушая мельком рассказы Хаширамы о том, какую же деревню он хочет построить, младший пытался понять, как же так вышло, что они так различаются. Из воспитывали так похоже, но в конечном счёте «папиным» сыном стал Тобирама, а Аниджа, в свою очередь, встал в противоположную от них сторону.

Может быть, дело было в той дружбе, которую так благоговейно вспоминал Хаширама? Неужели этот короткий период так сильно повлиял на мировоззрение шатена, что тот прямо сейчас готов с лёгкой шуткой обсуждать смерть собственного родителя?

Иногда Тобирама жалел, что сам тогда не подружился с кем-то наподобие Мадары. Не потому, что хотел Учиху в друзья, а потому, что хотел хотя бы кого-то, кто мог бы, как и Мадара много лет назад, разделить мысли и игры на двоих. Сейчас же, вспоминая поступок Учихи, он считал, что нет, такой друг ему точно не нужен.

Откуда вообще у Хаширамы в своё время нашлась возможность сбежать из поселения в сторону реки? Детство Тобирамы было наполнено изнурительными тренировками и жестокими наказаниями. Неужели их отрочество настолько разнится?

— Как бы то ни было! — вдруг воскликнул Хаширама, привлекая к себе внимание. — Тебе завтра рано вставать, верно? — перед ними до сих пор лежал свиток с заданием, так что, скорее всего, шатен прочёл содержимое, несмотря на то, что лист был перевёрнут. — Обязательно выспись. — подмигнув, он начал подниматься.

Провожая брата к выходу из спальни, Тобирама удивлялся тому, что Хаширама начал себя так вести. Неужели тот до сих пор переживал за его здоровье?

Дойдя до сёдзи, кареглазый мужчина обернулся и взглянул на своего младшего брата долгим задумчивым взглядом.

— Будь аккуратен, хорошо? — Хаширама слегка наклонился и обнял Тобираму.

Объятья были тёплыми и такими чуждыми, что сначала Тобирама даже не понял, что произошло. Руки было поднялись, чтобы отнять в ответ, как шатен продолжил свою мысль:

— Вряд ли мой племянник будет рад таким путешествиям, так что ты обязан быть заботливее к своему телу, — Хаширама чутка отпрянул и уткнулся лоб в лоб брату, заглядывая глубоко в душу. — Обещаешь?

Тобирама заморгал чаще, словно пытаясь сдержать слёзы, но нет, он не собирался позориться и сегодня.

Нежные слова и прикосновения Аниджи были направлены не на него, вовсе нет. Старший брат заботился о ребёнке. Ребёнке, которого сам Тобирама ненавидел и планировал погубить на пресловутом задании, а Хаширама в то же время просит быть аккуратнее. Ирония происходящего разрывала на части.

Сделав глубокий вдох, и, наконец ответив на объятия, Тобирама кивнул, внутри понимая, что обещание не будет исполнено, в ответ получив лишь ослепительную улыбку дорогого сердцу брата.