Двадцать лет пролетели для Нар-Тая как одна ночь. И хотя всё это время в его голове не было ничего, кроме жутких и сюрреалистичных липких кошмаров, он всё же не заметил, как все эти годы прошли для него так же быстро, как если бы он просто лёг поспать часиков где-то на восемь и затем проснулся в восемь часов утра, ну чисто как по рассказу, по мотивам которого Джон Карпентер снял свой знаменитый фильм «Чужие среди нас» или «Они живут» в альтернативном переводе Володарского.

Но в этом не было ничего удивительного. Ведь он провёл все эти двадцать лет в анабиозе, лёжа в стеклянной ванне, заполенной до краёв жидким азотом, а перед тем заботливый «доктор Айболит», который присутствовал при его падению в сон, напоил его глицерином, благодаря чему его кишочки не сгнили за всё это время, а были такими же свежими и благоуханными, как и двадцать лет тому назад, хе-хе!

Но хотя для него эти двадцать лет и пролетели, как одна ночь, однако процесс пробуждения для Нар-Тая был очень мучительным, поскольку происходил не сразу, а в четыре этапа («Омен 4: Пробуждение» не даст соврать!).

Сначала нашему бравому супергерою казалось, что он находится в ледниках, и что даже он сам ничто иное, как всего-лишь большой кусок льда. Затем ему начало казаться, что он уже не ледышка, но цветная капуста, которая растёт в теплице под лучами солнца.

Потом он наконец-то смог почувствовать в своём рту язык, но поскольку ещё не до конца очнулся, то посчитал, что это на самом деле не язык, а сосулька, которая каким-то образом образовалась внутри его ротовой полости.

И только когда он вдруг начал ощущать, как невидимые, но при этом очень грубые руки начали его катать, ломать, тереть и даже бить, он понял, что он — это он, и что с его телом никаких необычных трансформаций не произошло, и что у него просто на время отказали все чувства, которые вернулись к нему только теперь.

Он открыл глаза и увидел, что находится в огромной комнате с высоким потолком. Он лежал на кровати, застеленной белой простынёй, и его грудь была скрыта под одеялом такого же цвета. Он лежал на спине, и его голова упиралась в маленькую и жёсткую подушечку.

Он попытался пошевелить своей правой рукой, но она, такое ощущение, была налита свинцом как полицейская дубинка. Он попытался пошевелить левой рукой, но и она была в таком же состоянии. В конце концов он попытался встать, но и это было ему не по силам.

Он понял, что достаточно очнулся для того, чтобы понимать, что он ещё жив, но недостаточно пришёл в себя чтобы начать жить полноценной жизнью здорового тридцатидевятилетнего — ведь в анабиозе он не набрал ни единого лишнего годика! — мужчины со стальной кожей и платиновыми костями, которому в обычном состоянии море по колено, но теперь, увы, придётся ждать, пока его ещё до конца не проснувшееся от двадцатилетнего сна тело не будет готово к новым подвигам.

А пока что он должен был лежать и ждать, ждать неизвестно сколько времени, пока наконец не будет в состоянии хотя бы попытаться принять какое-либо другое положение, кроме как «лёжа на спине». Да, не такая уж это простая задача — очнуться от двадцатилетнего сна, мой маленький зелёный друг!

Небось, ты ожидал, что, проспав такое огромное количество времени, ты по пробуждению тут же вскочишь с кроватки как свежий огуречик и зальёшься весёлой птичьей трелью? Хуй тебе, пидорас, иди окончи первый класс, и уже тогда бери мою книжку в руки! А пока что сиди и учись, УЧИСЬ, как завещал дедушка Ленин!

Что, обиделся на меня, мой маленький зелёный друг? Так что же ты тогда читаешь мою книжку, если ты такой обидчивый? А я ведь тебе ничего плохого не посоветовала, мой маленький зелёный друг! Я ведь только сказала, что ты должен учиться!

А ты обиделся, да? Ну и хуй с тобой, обижайся сколько влезет, пока не лопнешь от злости. А я пойду, пожалуй, продолжать писать свою книжку. Мне ещё много чего нужно написать, прежде чем я смогу наконец с чистой душой сказать, что она уже закончена и пора тискать её в печать. Ну или не в печать, а в самиздат, но в наше время это всё один хрен, который редьки не слаще.

А пока что я продолжу писать эту главу, чтобы тебе не было скучно. А то ты уже, наверное, решил, что я, Дэрри Мэдхауз, вдруг взяла и оборвала повествование, чтобы перекинуться с тобою словечком.

А я не прерывала. Просто мне нужно было кое-что объяснить по сюжету, а ты в это время мог бы спокойно пропустить эти абзацы и перейти к следующему.

Но поскольку ты, мой маленький зелёный друг, этого не сделал, то пеняй сам на себя! А я, Дэрри Мэдхауз... Я продолжу писать свою книжку.

Итак, когда к Нар-Таю пришло осознание того, что он проснулся и лежит сейчас в постели, но при этом не может пошевелить ни рукой, ни ногой, он понял, что ему нужно сделать. Он должен был позвать кого-нибудь к своей койке, чтобы тот подошёл к нему и объяснил, что происходит.

И попутно бы рассказал ему, что произошло с его друзьями и когда он наконец сможет встать с кровати и жить как человек, а не овощ. И он сделал это. А именно — открыл рот, что, к слову, ему в его нынешнем состоянии было довольно-таки легко сделать, — и тихонько произнёс:

— Алло, алло, алло! В лесу уже светло!

И он услышал, как кто-то подошёл к его кровати. Нар-Тай поднял глаза и увидел перед собой молодого и прекрасного юношу с азиатскими раскосыми глазами и жёлтой кожей. Он был одет в синюю рубашку с короткими рукавами, джинсы и белые кроссовки.

На его лице была грустная полуулыбка, и всё его лицо выражало сострадание пополам с радостью, словно он был рад видеть перед собой лежавшего на больничной койке человека, очнувшегося от двадцатилетнего анабиоза, но при этом хотел поведать ему нечто такое, что с высокой долей вероятности должно было испортить тому настроение.

Но юноша ничего такого говорить пока ещё не собирался. Вместо этого он лишь остановился у изголовья койки и сказал приятным голосом жителя из южной страны по имени Жопония:

— Приятного пробуждения, господин Тайрымбаев!

Нар-Тай почувствовал себя так неловко оттого, что этот юноша видит перед собой его, лежащего без движений на койке будто последний лох, что даже покраснел в ответ на эти слова юноши, отчего к нему, как ни странно, тут же вернулось хорошее расположение духа, причём настолько, что он — вуаля! — смог найти в себе силы приподнять правую руку от простыни!

Юноша, заметив, что его слова положительно повлияли на состояние пациента — пациента ли? — что тут же начал сыпать словами, будто надеясь этим поднять Нар-Тая на ноги, словно тут имели место быть какие-то заклинания.

— Мы с папой не могли дождаться вашего дня пробуждения. Вы ведь помните его, моего папу?

— Э-э-э, — протянул Нар-Тай, пытаясь сообразить, кто сейчас стоит перед ним, — а кто твой папа? И кто ты такой? И где я вообще нахожусь, Антрихрист возьми?!

С каждым словом всё больше и больше заходясь гневом, Нар-Тай с приятным удивлением чувствовал, что каждое слово, неважно, услышал он его от кого-то другого или произнёс сам, придавало ему силы и к тому моменту, когда он произнёс «Антрихрист возьми», он уже вскочил с койки, попутно сбросив с себя одеяло и представ перед отступившим в ужасе юношей в костюме Адама.

То-есть, говоря простыми словами, он был гол как сокол. А если уж до кого-то не дошёл смысл этих определений, то придётся сказать начистоту — он был без одежды. Совсем. Даже трусов не было на нём.

Но это не имело никакого значения для Нар-Тая, который уже был настолько зол, что, даже не заметив этого, схватил юношу за грудки и с силой тряхнул его, отчего тот забарахтался в его руках, как пойманная из воды рыбёшка. При этом его глаза, в которых застыл немой вопрос, готовы были вылезти из орбит, а из его рта доносился едва слышный хрип.

И только когда лицо юноши из жёлтого цвета начало переходить в синий — под цвет его рубашки, — Нар-Тай понял, что творит хуйню, и тут же отпустил юношу, отчего последний рухнул на пол, но, к огромному облегчению обоих, не разбился, а только набил себе шишку на темени и тут же сел на задницу, при этом растирая руками свою шею.

Юноша был очень красив, и Нар-Тай подумал, что зря он так с ним поступил, но тут же понял, что это не его вина — любой бы на его месте после пробуждения ото сна длиной в двадцать лет бросился бы на первого встречного с желанием пересчитать тому все его рёбра.

И юноша, который как будто тоже думал таким образом, не обиделся на Нар-Тая, а, окончив массировать свои шейные позвонки, встал с пола и, приведя в порядок свою смявшуюся во время перепалки синюю рубашку, подошёл к Нар-Таю и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

— Простите меня великодушно, господин Тайрымбаев, что я так с вами... — и он замялся, видимо, не зная, что сказать.

— Да ладно тебе, парень, — миролюбиво сказал Нар-Тай. — Ты же не виноват, что я такой злой спросонья. А ты, кстати говоря, — он посмотрел на юношу повнимательнее, — здорово смахиваешь на моего друга Андо.

При звуках этого имени губы юноши растянулись в улыбке, и в его глазах появилось что-то похожее на гордость.

Неожиданно для собеседника отвесив поклон, он вытянулся по струнке и, не сводя с Нар-Тая глаз и держа руки по швам, сказал:

— Я — его сын, Тай Минамото! — и сделал ещё один поклон, на этот раз до самой земли.

Нар-Тай рефлекторно кивнул ему в ответ, но тут же спохватился и, приняв суровый вид, сказал:

— Ты издеваешься надо мной, что-ли? — сказал он без злобы, но в его голосе чувствовалась сталь. — Я же помню, что тому пиздюку даже двух дней не исполнилось, а ты вон какой воин, лет двадцать тебе, не меньше!

Сказав это, Нар-Тай тут же спохватился — он вдруг вспомнил, что он провёл в анабиозе двадцать лет, и поэтому было совершенно неудивительно, что тот писающийся в пелёнки голожопик за это время вырос в писанного статного красавца.

И Тай, который, видимо, подумал в эту секунду то же самое, не обиделся на слова Нар-Тая и вместо этого примирительно засмеялся.

— Ну да, когда-то давно я и вправду был козявкой, но с тех пор прошло двадцать лет, господин Тайрымбаев! — сказал он.

Нар-Тай засмеялся в ответ, после чего сел на кровать, прикрыв промежность обеими руками — почему-то только к этому моменту он понял, что всё это время стоял перед юношей в костюме Адама.

Он вспомнил, что в детстве любил подглядывать в замочную скважину за тем, как его отец и мать занимаются любовью. И теперь он понял причину своего странного поведения.

Кроме того, в его голове проснулись воспоминания о том, как в детстве любил смотреть на то место у матери между ног — и вдруг понял: это было не просто детское любопытство или желание увидеть что-то новое для себя, он хотел смотреть именно потому, что с ранних лет уровень его тестостерона был намного выше, чем у всех его сверстников.

И теперь, когда он сидел перед двадцатилетним юношем в голом виде, он понимал, что если это будет продолжаться, то он не выдержит и отымеет того во всех позах. И чтобы этого не произошло, он должен сделать одно — найти, чем бы прикрыть свои причинные места.

И Тай, будто прочтя его мысли, вытащил из стоявшего неподалёку от кровати рундука трусы в горошек и бросил их Нар-Таю, который, перехватив их в воздухе, тут же напялил на себя и почуствовал, как предательский порыв покинул наконец его тело.

Теперь он мог общаться с этим юношей без всяких опасений, что может вдруг сорваться и начать топтать того, как петух курочку. И нет, Нар-Тай не был геем. Просто у него была такая особенность организма — без одежды тут же стараться пристроить свой агрегат в подходящее для этого отверстие.

И тогда был один хуй — мужчина перед ним или женщина, — для его организма не было деления на пол партнёра, поскольку он рос в таких условиях, когда у человека, как существа, вообще никакого пола нет — есть только душа и прилагающаяся к ней телесная оболочка.

Но сейчас эта проблема решилась сама собой, стоило только надеть трусы.

Правда они были немного маловаты и довольно ощутимо жали, но, по крайней мере, можно спокойно сидеть рядом с красивым молодым юношей двадцати лет от роду и вести с ним беседы о возвышенных материях, которые могут возникнуть лишь там, где царит любовь ко всему живому. 

прочем говорить об этих вещах следовало осторожно, потому что молодой человек наверняка уже успел наслушаться всякой чуши про геев, педофилов и прочих мерзопакостных личностей, отчего был риск, что он не так поймёт его, Нар-Тая, слова, и бросится утекать со всех ног.

Но поскольку этого не произошло, то Нар-Тай позволил себе наконец расслабиться и начать атаковать молодого человека вопросами о том, что же произошло в мире за всё то время, которое он провёл в анабиозе длительностью двадцать лет.

— Итак, мой дорогой Тай, — сказал Нар-Тай, сидя на кровати и скрестив руки на груди, — выкладывай мне, как обстоят дела? Что нового слышно из внешнего мира? Как поживает, м-м-м, — Нар-Тай наморщил лоб, пытаясь вспомнить интересующих его людей, — тот старый хрыч, ну, который полковник...

— Трупентий Могилкин? — подсказал юноша; видно было, что он горел желанием рассказать всё и про всех. — Товарищ полковник почил в бозе.

— На какой такой базе? — не понял Нар-Тай.

— Скажем так, — начал подбирать слова юноша, — кондиция товарища Могилкина на данный момент полностью соответствует его фамилии.

— А, он таки сдох, старый пидорас! — радостно воскликнул Нар-Тай. — Так ему и надо, гаду геморроидальному...

— На его месте теперь Скелетин Вурдалаков, — продолжил тем временем Тай, — про которого в казармах ходят слухи, что он пожирает на завтрак провинившихся новобранцев.

— Зря я про дедушку так сказал, — тут же совершенно другим тоном произнёс Нар-Тай. — Славный был человек, слуга царю, отец солдатам...

Было непонятно, то ли он на полном серьёзе вдруг проникся симпатией к Трупентию Могилкину, то ли просто сделал вид, что случайно выпалил что-то не то, но в любом случае это произвело впечатление на юношу, который, судя по его виду, покраснел как варёный рак, что при жёлтом цвете кожи было не так-то уж и просто.

— Я и не знал, — произнёс он робким голосом через пару минут, — что вы были так близки к покойному, — и захныкал.

Нар-Тай, не зная что и сказать, молчал несколько секунд. Ситуация была неловкой до чрезвычайности для обоих собеседников: оба чувствовали себя неловко под взглядами друг-друга и желали одного — чтобы этот неприятный разговор поскорее кончился или хотя бы перешёл во взаимное примирение сторон...

Наконец молчание нарушил сам виновник разговора своим вопросом:

— Ладно, мой дорогой Тай, не проливай-ка ты слёзы, а лучше расскажи, что стало с остальными. Как, например, поживает пан Грижас, который двадцать лет тому назад так мило напоил меня с бутылочки глицерином, когда меня опускали в ванную с жидким азотом?

Он думал, что этот вопрос успокоит юношу, но тот, казалось, только ещё больше огорчился

— Ох, господин Тайрымбаев, зачем вы Альбертаса Висловдовичуса почём зря помянули? — едва не ревел парнишка.

— Э-э-э, — протянул Нар-Тай, — так он что, тоже того, м-м-м...

— Да, господин Тайрымбаев, всё-таки двадцать лет прошло, а ему, когда вас в жидкий азот клали, уже восемьдесят два года было...

— Ну да, — кивнул Нар-Тай, — до ста двух лет мало кто доживает, разве что бабы... Но давай не будем мы с тобою хныкать, а по-мужски поболтаем, вспомнив кого-нибудь ещё, ты не против? — и, не дожидаясь ответа юноши, тут же пошёл на опережение. — Как сеструха твоя, Кари Минамото, поживает? Я до сих пор помню, как восемь... Нет, ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ лет тому назад она обоссала меня с ног до головы, когда я, находясь в гостях у твоего папеньки, решил взять его только что родившуюся девочку на ручки...

— О, — тут же перестал лить слёзы Тай, — моя сестра уже замужем! Теперь её зовут Кари Камия и у неё уже целых трое детей, и вся её семья счастливая, как никакая другая!

— Вот, видишь, есть же счастье во Вселенной, пока жив человек! — радостно воскликнул Нар-Тай, одобрительно похлопав парнишку по плечу. — Ну а как там Антон Сковородников, который пану Грижасу — царство небесное дедушке, — помогал меня в ванную с жидким азотом окунать?

— Вот тут не всё благополучно, — тут же посерьёзнел парень. — Занесла его нелёгкая в эту паршивую Анальду, куда он сорвался с места, когда по дури втюрился в какую-то сорокалетнюю пизду с какой-то идиотской фамилией — не то Хуейра, не то Пиздейра, в общем, не суть важно. А главное то, — продолжал Тай, глаза которого, казалось, сверкали гневом, — что эта манда нашего бедного Сковородникова-то взяла да и сдала тамошним властям, и сидит сейчас бедный Антон в вонючей анальдской тюрьме, где его каждый день пытают на предмет секретных сведений о том, какие у нашей армии арсеналы и много ли солдат.

— Да, не повезло парню, заманила его старая шлюха разъёбанной пиздой, — покачал головой Нар-Тай. — А ты не в курсе, чего это он вдруг в неё так втюрился, что аж забыл обо всём и бросился из Пет-ель-бюржа в паршивую Анальду?

— Да как мне не знать, когда в казармах только об этом все и говорят! — в сердцах воскликнул юноша. — Я же с самого начала понял, пропал человек, когда он начал на своём ноутбуке...

— Погоди-погоди, дружок, не так быстро, — остановил его Нар-Тай. — Давай ты мне расскажешь мне всё про Антона Сковородникова по порядку, идёт?

— Идёт, — согласился с ним молодой жопонец.

Нар-Тай в знак одобрения кивнул, и юноша, слегка успокоившись, продолжил свой рассказ.